Перестань хранить верность вещам, к которым привязан, и ты освободишься от горя и тоски.
Лао-цзы. «Дао дэ цзин»
Упала я на пол, прямиком в коридоре, рядом с тапочками и пакетом с продуктами из ближайшего магазина. Тот слабо шуршал — что-то внутри медленно, но верно ползло набок, стремясь достичь пола. Кажется, курица. Онемение прошло, и теперь царица-боль плясала джигу по моей левой руке. Казалось, под кожей в такт дыханию дрожат мелкие кусочки стекла, острые, как рысьи когти. Я развернула эфир в полную мощность, выжигая напрочь остатки энергии, будто топливо в костёр. Ощущение в глазных яблоках и кончиках пальцев правой руки, тёплое и мягкое, словно кашемировый свитер, и колючее, горячее в левой. Там — гниль. Рваная, гнойная рана, от которой тянет кислым серным смрадом. Демон вспорол, распотрошил пряжу моей жизни в драные клочки шерсти. Теперь крутить нити заново, прясть из обрывков тонкие, прочные струны… Мерзко мигала лампочка, впиваясь в угасающее зрение сверкающей занозой. Сумрак обволакивал её, пытался растворить острый свет в бархатной темноте, зревшей на краю сознания. В ладонях пела и шептала степь. Шелестели травы, прорастали сквозь кожу, оплетали мышцы, заменяли собой сухожилия, заползали корнями-ниточками в нервы… В ладонях разливалось тепло, будто солнце грело бутоны цветов. Шень-нун[1] не отказал в милости и в этот раз. На секунду я ощутила, как горячая шершавая рука легла мне на плечо, мелькнула рядом зыбкая тень, пахнуло сладким и травянистым… Спасибо, Хозяин Трав. Вы добры ко мне, — добрее, чем я того заслуживаю. Вдох. Выдох. Мир мягко терял очертания: вот вешалка изогнулась плавной волной, потолок вздулся храмовым куполом. Воздух звенел хрустальной прохладой, налился сизым озоновым серебром, словно над моей головой вот-вот должна была разродиться грозой брюхатая туча. Искажались запахи. Пыль. Пот. Полынь. Дыхание размеренное, лёгкое — так птичьи следы едва-едва видны на снегу. Тише. Медленнее. Глуше. Сердце моё, стой. Темнота вспыхнула. Будто кто-то расшил антрацитово-чёрный мрак тончайшими золотыми нитями. Мерцающая вышивка повторяла контуры моего тела и его Потоков — до малейшей детали. Пульсировала, переливаясь более светлыми сполохами, пуповина-нить, стягивающая тело с душой. Приступим? Мелькала беспокойным стрижом игла, звенели нити, низким стонущим гулом отзывались края прорехи. В золоте мелькала нефритовая прозелень, степными колосками покачивались Потоки. Шей, игла, тянись, ниточка; за пологом трав то и дело вставала тень бога с золотыми глазами. Шень-нун всегда берёг своих слуг. Тонким голосом запел серп. Лишние нити уползли в темноту парой змей — так вспугнутый ужик ныряет в воду, пряча гибкое тело под кромкой волны. Скользнуть обратно, в мир плотный, вернуть сознание, заново включить сердце, пустить по сосудам дремлющую кровь… На грани между темнотой и пробуждением в груди стало тепло; комок внутри дрогнул раз, другой, и забился. Я всё ещё валялась на полу — уставшая, выжатая, как лимон, и восхитительно живая. В поле зрения постепенно возникали полоток с деловитым пауком в углу, бодро ужинающим жирной трепещущей мухой, тумбочка у стены, ботинки… Под рукой лежали мечи, давил бедро пистолет. — А, вы ещё живы, — разочарованно заявила Глафира, проплыв мимо, — жаль, очень жаль. В пограничье вы очень красивый призрак. Привидение красноречиво вздохнуло, видимо, печалясь осознанием столь прискорбного факта, и снова удалилось, пройдя сквозь вешалку. Жаль ей! Мне такой исход не светит, в рамках профессии не положено, но будь у меня такая возможность, кое-кто пожалел бы. Я вспомнила легенду, которую слышала ещё девчонкой. Нет, в школьную программу она не входила, просто мой наставник любил временами рассказывать старые сказки, а я… Я любила их слушать. Когда-то один из Восьми Бессмертных, Ли Тегуай, был вовсе не бессмертным, а самым обычным человеком. Практикуя магию, он в совершенстве овладел техникой выхода из тела и возвращения в него, — то, что умеем мы сейчас, лишь жалкие отголоски искусства, которым владел Ли, и владел безупречно. Но однажды его ученик ослушался приказа учителя — не дождался мастера, сжёг бездыханное тело и ушёл. А Ли Тегуай, вернувшись, не обнаружил ни ученика, ни себя самого. Так волшебнику и пришлось бы оставаться призраком, но, на счастье, рядом очень кстати умер нищий калека. Не имея другого выбора, даос занял его тело. В таком обличье и стал он бессмертным. Потому и закрепилось за Ли Тегуаем прозвище — Хромой Ли. Нам не положено бессмертие. Всё, что доступно скромному экзорцисту, лишь шанс улизнуть с грани, удрать, запустить заново замершее сердце… Телесная смерть. От обычной не отличается ничем, за исключением целости нитей. Пока они сшивают нашу грешную душу с телом, мы можем вернуться, скользнуть паучком по тонкой паутинке, пока за спиной щёлкают страшные челюсти. А некоторые по возвращении могут обнаружить себя в различных этапах похорон — с собой в качестве виновника торжества. Впечатления, говорят, незабываемые. У наших проще — сжигают спустя три дня, в особых случаях ждут неделю. Это господа европейцы маются — жилы перерезать, голову отрубить… Ну так, чтоб не встал кто ненароком, только не нормально, а как любят у некромантов, одним телом. А из пепла уже не встанешь… Если, конечно, сжигает твой хладный труп не Фауст, а мне, судя по всему, именно эта скорбная участь и уготована. Этот и из кремации файер-шоу устроит. Я соскребла себя с пола и поплелась решать бытовые вопросы. Пистолет в сейф, мечи на подставку, рюкзак в дальний угол, кухня… Кухня. Её двери маячили передо мной, словно врата в преисподнюю. Нащупать щит дома. Сконцентрироваться, поймать его ритм и звучание. Барахлит немного. Вот, пожалуйста, уже и последствия. Щит загудел, как громадный водяной поток, и пришёл в движение. Хороший мой, умница. Я невольно дотронулась до стены и легонько её погладила. Трёхуровневая, восхитительно точно отлаженная громадина, — я вновь любовно коснулась стены в том месте, где под обоями был начертан знак. Да, в тот раз мы с Фаустом прыгнули выше своей головы. Главное, самую малость подлатать, иначе обидно будет — такая работа и насмарку из-за моей безалаберности. Я осторожно нажала на холодную металлическую ручку. Так тихо… Я прислушалась, уже к самой себе. Чутьё — беспокойный зверь — молчало, не находя себе ни врага, ни жертвы. Дверь открылась легко. Сухо щёлкнул механизм замка. Кухня как кухня, даром что пыльная. Боги, как же это красиво, когда пылинки от внезапного движения взлетают в воздух и пляшут в солнечном свете, как вспугнутые мотыльки! Никого. Тихо-тихо, даже петли не скрипнули, только шуршали от поднятого мною сквозняка сухие травы у самого потолка, и негромко позвякивал крошечный колокольчик у окна, будто вёл сам с собой задушевную долгую беседу. Зверь поднял голову и презрительно фыркнул. Твари. Много. Мелюзга, не годная даже на то, чтобы перекусить ей хребет. Молчат, спрятались, от греха подальше. Грех, то бишь я, пока ими брезговал, предпочитая столь унизительную для своего статуса работу оставить на потом. Не, ну таки шо вы хотели за такую карму? Сейчас меня волновал куда более серьёзный оккупант — пыль. Я могу бесконечно долго любоваться, как в лучах купаются сияющие искорки, но дышать этим — лёгкие у меня всё-таки одни. Взревел пылесос. Несколько мелких пылевых паразитов не выдержали и кинулись наутёк. Тщетно! Их засосало внутрь, прямиком в мешок. Надо будет, как выброшу, пересыпать всё это дело солью, чтоб наверняка. Что-то лохматое и грязное, похожее на ожившую тряпку, в которую кто-то вшил кривые острые зубы, кинулось на меня из-под кухонного стола и попыталось ухватить за ногу. Ага, разбежался. Я невкусная. Я без особых церемоний прихлопнула нечто соплом пылесоса и одним резким ударом пережгла нити. В помойное ведро, там падали и место. Ну, кто следующий? Или меня только шмат пыльной ткани откушать желал? Что, настолько неаппетитно выгляжу? Я рывком распахнула дверцу холодильника и окинула взглядом полупустые полки. Мышам здесь даже вешаться было не на чем: только одинокие банки с вареньем невесть какого года, ломоть сыра, густо покрытый явно несъедобной плесенью… ух ты, а она бывает розовой?! Так, что дальше… Сероводородные бомбы, некогда бывшие яйцами, да пара кастрюль, печально посверкивающих серыми металлическими боками. Боги, какой позор. Крышка поменьше медленно и зловеще приподнялась, словно приготовившаяся к броску змея. В тёмном нутре мелькнуло мокрое и зловещее нечто. Я отпрянула и в нескольких сантиметрах от моего носа воздух попытались схватить болотно-зелёные щупальца. Дверца захлопнулась и прищемила фрагмент чудовища. Существо завозилось и попыталось надавить изнутри. Я навалилась на дверцу всем весом: в узкой щели оставалось одно щупальце, и именно оно и не давало закрыть холодильник нормально. Ещё чуточку… Давай же! Я вызвала на пальцах пламя. Обитатель кастрюли, похоже, почуял, что сейчас его будут бить, и, только щупальца коснулся огонь, как оно, словно хвост у ящерицы, отвалилось и рассыпалось пеплом. Холодильник захлопнулся со звуком, похожим на щёлканье зубастой пасти. Я задумчиво поскребла затылок. Тварь забарабанила изнутри с удвоенным рвением. Ты ж кусок себя оттяпал, откуда столько упорства! Минутку… Эфирный силуэт существа поплыл и на месте обрубка образовалось новое щупальце. Интересно, — мысль вышла внезапная и кровожадная, — а если ему голову отрубить, её восстановить сможет? Я тряхнула головой, уже своей, и принялась за раздумья. Паразит не очень сильный, но проблемный. В кастрюлю врос, пустил энергетические корни в холодильник. Изгнать — не вопрос, но чревато. Там можно переборщить и спалить весь механизм, притом буквально. И грань между изгнанием захватчика и изгнанием денег из кошелька слишком тонкая, а в мои планы на ближайшее будущее не входило менять кухонную технику. Ну-с, что с тобой, чудище, делать будем? Чудище поскреблось настойчивее, видимо, требуя продолжить знакомство уже перорально. Так, а взялось-то ты откуда? Что я могла забыть в холодильнике, что оно выбродило вот в такое? Это ж Лавкрафт какой-то получается, видят духи, в худшей его вариации! Я мелко захихикала, сдерживаясь от того, чтобы откровенно не заржать конём. Оливье. Вот он, базис, он, родимый. Уже не помню, сама я приготовила злополучный салат или кто-то расщедрился и поделился, но факт оставался фактом: оливье не просто скис, он протух до той степени, когда в нём зародилась новая жизнь, и всё это у меня под носом! — Эй, оживший салат. — Я постучалась в дверцу холодильника. Сцена, конечно, абсурдная, хвала Владыкам, хоть не видит никто. — У меня есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться. Паразит в кастрюле притих и перестал громыхать чем попало. — Или я тебя выжигаю из техники ко всем чертям, — я сделала небольшую паузу, чтобы существо по ту сторону успело переварить услышанное, — или ты переходишь на мою сторону и в обмен на еду и какой-никакой покой охраняешь мой холодильник от себе подобных. Второе мне нравится, знаешь ли, больше. Ну, что выбираешь? Тварь робко поскреблась и осторожно, похоже, всего одним щупальцем, отбила двойной стук. Я на всякий случай снова призвала огонь, но не сильный. Так, язычок на кончиках пальцев, глубоко вздохнула и потянула ручку на себя. Шестнадцать осминожьих щупалец настороженно сжались в углу холодильника. Я внимательно оглядела похожее на диковинный подрагивающий кактус нечто. Нет, не опасно. Пламя потухло. — Какой ты красивый… — Я аккуратно дотронулась до упругой, похожей на лягушачью, кожи. Болотно-зелёный окрас вблизи оказался крапчатым с вкраплениями серого; кое-где на шкурке, ближе к кончикам щупалец, мерцали золотисто-лимонные пятнышки. — На змеевик похож. Дай-ка я тебя, негодяй, поглажу. Бывший салат потянулся и принялся мерно раскачиваться из стороны в сторону, словно деревце на слабом ветру. — Как бы мне тебя назвать… — Спросила я скорее себя, осторожно почёсывая одну из конечностей чудища, кажется, ту самую, оттяпанную. Существо издало из недр кастрюли короткий стрекочуще-щёлкающий звук, похожий на чириканье. — А знаешь что? Будешь Иннокентием. Кешей, значит. Ну что, идёт? Иннокентий тихо заурчал, осторожно протянул щупальце, легонько потыкал меня в ладонь, рокочуще чирикнул и убрался обратно в кастрюлю. Крышка звонко клацнула об обод. Так, теперь шкафы. Протереть бы их хорошенько, где там тряпка была… Ба-бах! Дверцы и створки с грохотом и лязгом распахнулись, подняв небольшую тучку пыли. Твари созерцали, клацали челюстями и щурились, пытаясь сообразить девственно гладкими полушариями крошечного мозга, что им со мной делать. Чтоб вам провалиться!.. Большинство таки провалилось — кто в пылесос, кто в мусорку, кто почил под ударом тряпки. Некоторых приходилось сбивать с потолка шваброй, и они отчаянно верещали, пытаясь кусаться, пока я не выжигала паразита изнутри. Пахло персиковым маслом и кусочками его же дерева — кусочки веточек пристроились в углу каждой полки. Я бегло оглядела поредевшие ряды оставшейся нечисти. Ряды испуганно таращились в ответ, выпучив и без того круглые глаза. Гнать всех — себе дороже. Вернутся недели через три, и даже больше, чем было. Поэтому — пусть остаются в разумном количестве, пугают новичков. Их пережившие мою чистку твари просто сожрут. Так что приятного аппетита, да здравствует здоровая конкуренция. — Глаша! Глашенька, поди-ка сюда! — Ну, чего Вам? О! Вы наконец-то дошли до кухни! Просто расчудесно! — Привидение засверкало всеми оттенками аквамарина и аметиста. От призрачного силуэта на полу и стенах заплясали лазурно-фиалковые зайчики. — Принимай под командование новобранцев, мой верный полководец! — Их? Всех? — На лице Глафиры появилось на редкость хищное выражение. — Ага. Развлекайся. Только не устрой им тут дедовщину. Я в ванную. На кухне к моему возвращению уже было тихо. Только попискивала какая-то мелочь в шкафу. Я выгрузила из пакета пару пачек рисовой лапши, бутылёк соевого соуса, грустную выпотрошенную и обезглавленную курицу, кости с обрезками мяса… Время колдовать у плиты. В переносном значении этого слова, разумеется. В процесс приготовления пищи магические действия вмешиваться не должны, иначе получится чёрте что, а не еда, и на этот раз в буквальном смысле! Так, специи — в сторону, не сегодня… Может быть… Я открыла бар, скептически оглядела ряд бутылок. Нет, пожалуй, сегодня обойдёмся без мяса в вине. Глафира высунула голову прямо из пространства между полками. — Я бы порекомендовала игристое, если учесть, что вы достали сковороду и масло. Ну, или хотя бы белое. У вас найдётся, предположим, шардоне? — Изыди, а? — Без особой надежды вздохнула я. — Глаша, милая, к нам заявится Чианг, а у него поразительная тяга к алкоголю. Если это хворое недоразумение спалит мне квартиру, я прекращу твоё посмертие максимально мучительно. Да и вообще, белое у нас на полке для подношений. — Красное? — Половина — там же, а остальное я или не различаю, или смотри причину выше. — Какая досада… — Печально протянула она и исчезла в фанерной стенке. — Вот он тоже так думает. Я закрыла дверцу, пальцем очертила вокруг ручки круг, плавно, не отрывая подушечки от деревянной поверхности, написала иероглиф «закрываю». На всякий случай. Алкоголь и до моего возвращения на кухню никто особо не трогал, — позаришься тут на жертвенные вино, ликёр, чёрный ром и коньяк! — но с учётом предпочтений моего гостя стоило перестраховаться и убрать всё, что хорошо горит, из открытого доступа. Пить самой же было неинтересно, невкусно, и вредно для печени. Организм упорно воспринимал всё спиртное как яд, — и был недалёк от истины, — и опьянеть мне не давал, сжирая и нейтрализуя токсин подчистую. Мясо — мелко порезать, смешать соус с сахаром и кунжутным маслом, залить розовые кусочки грудки и несколько раз, круговыми движениями, встряхнуть миску так, чтобы тёмно-янтарная смесь с золотистыми капельками масла покрыла курицу равномерно. Потом — тоненькой соломкой болгарский перец, немного, больше для запаха, чем для еды, стряхнуть с ножа круглые косточки. И морковь. Её — натереть на тёрке, затем бросить огрызок одной из мелких тварей. Маленькое чудовище сосредоточенно захрустело морковкой где-то в углу. Я оставила мясо чуть отдохнуть, вынула пакет. Вино пусть будет для других, более сильных и серьёзных духов. А для мелочи — молоко. Есть у нас одна поговорка: «Наливай молоко своим демонам». Моя трактовка несколько расходилась с основной, более метафоричной, но да что с того — прикормленная подношениями нечисть терять угол в моём доме хотела ещё меньше, и оттого гнала чужаков взашей. Зашкворчало на сковородке мясо, опускаясь на ароматное кунжутное масло. Запах еды, домашней и вкусной, разливался по кухне волной. Кстати, о еде и подношениях… Я достала кулёк с костями, открыла холодильник. — Иннокентий! Жрать! И метнула в сторону кастрюли костью. Зелёное щупальце ловко подхватило её ещё на подлёте и так же ловко утащило добычу к себе под крышку. Я взяла другую кость, покрупнее, прокрутила её в пальцах, прикидывая баланс, словно у метательного ножа. Как же их метают, вспомнить бы… Костомаха ударилась об верхний угол и отрикошетила влево, но Кеша дотянулся до неё и не дал упасть. Головка кости, которой она крепилась когда-то к суставу, ударилась об крышку. Продолжим, морепродукт? Когда пятнадцатая или около того по счёту кость отправилась Иннокентию в пасть, в дверь позвонили. Точнее, позвонил — я догадывалась, кто именно стоял на моём пороге. — Глаша, будь другом, открой дверь. Она хихикнула, исчезла. Из коридора донеслись щелчок замка и оглушительный чих. Пахнуло горелым. Тихая, задавленная брань севшим голосом, возня. Помянем тапочки. Я выудила кусочек мяса на блюдце, подождала, пока тот станет не таким горячим, отправила в рот. Кунжута мало. И сахара надо чуть больше. — Золотце! — Краем глаза я заметила, что Чианг ввалился в кухню. Каштановые с рыжинкой волосы всклокочены, на лице — виноватая улыбка, руки разведены в характерном движении. — Святой ты человек, иди я тебя обниму!.. И замер в метре от меня, остановлен предупредительным взмахом лопатки, на которой всё ещё висела ниточка лука. Набрасываться со спины, пусть даже с самыми благими намерениями, так себе затея в случае с экзорцистом. Медленно, спереди, и чтоб обе руки видно — вот тогда пожалуйста, милости прошу, берегите рёбра, звоните в травмпункт. И вообще, с этими нежностями у меня сгорят яичные хлопья. — Что ты там сжёг по дороге, сопливый армагеддон? — Я куплю тебе новую тумбочку. Красивую! Эта немного… обуглилась. — Красивую так красивую… — Я присолила разорванный на клочки омлетный блинчик, ещё раз хорошенько перемешала. — Лишь бы не так хорошо горела, как предыдущая. Садись за стол, скоро будет готово. Он кивнул, опять оглушительно чихнул, зажав рот ладонью, и долго потом отряхивал с пальцев язычки пламени в раковину. Огонь лип к хозяину, сворачивался лепестками, оранжевыми с желтым сердечником, но всё же отрывался и гас с жалобным шипением. Чианг шмыгнул носом, буркнул про клятые кондиционеры, и уселся за стол, наблюдать со скорбным видом за тем, как я шинкую специально для него кабачок[2]. Чианг. Дракон, рокер и раздолбай. Ужасно молодой — тридцать лет и для некоторых из нас не возраст, что уж говорить о драконах. В силу молодости и круга общения — куда больше человек, чем чудовище, словно бы в укор многим смертным. Это радовало: древнюю хтоническую тварь, закованную в броню чешуи, я бы другом назвать не смогла. А Чианг — друг. Лучший друг, которого подарил мне город. Я качнула сковороду, вынуждая лапшу с овощами и мясом подпрыгнуть и на миг зависнуть в воздухе. Как там тогда было… — Гос-с-споди, что это?! Октябрь. До одури остро пахло дождём и прелыми листьями. — Нога. Не моя. Я хорошо помнила, как Чианг неловко подходил ко мне, и как чертыхался, оскользнувшись на чужих кишках. Умирающая фара мотоцикла выхватила в круг неверного дрожащего света текстурную кожу косухи с хищными искрами шипов и заклёпок. Казалось, ящер застыл посреди превращения, мерцал чешуёй, перетекал из одной формы в другую как беспокойное пламя. А может, зрение отказывало уже тогда, медленно ускользая в никуда, с сознанием заодно. — Мать моя драконица, у тебя ж куска ноги нет… Сейчас, держись за плечи… — Можешь у этого отщипнуть, ему не жалко. Стазис понемногу сходил на нет. Волнами возвращалась боль, пока слабая, неуверенная. Я очень надеялась отключиться до того момента, как блокировка спадёт окончательно. Кровавая липкая грязь пачкала замечательные драконовы джинсы. — К… Ёлке, она уже знает. Я не смогла дозвониться до Фауста, один ты ответил… Темно. Холодно. Пахло порохом с крепким виски, перебивая собой медный запах крови. Я почти ничего не видела — только ощущала щекой тёплую грубую кожу куртки да монетку заклёпки прямо на уголке скулы. Свет качнулся последний раз и померк, растворившись в абсолютном блаженном ничто. Потом была ослепительно чистая комната Ёлки на втором этаже её магазинчика, пульсирующая гудящая боль в восстановленной голени, красное, будто сыпь, пятно на коже… И мой мотоцикл, только-только из сервиса. С самодельным пакетиком на руле. Пакетик был крив, кос, брутален донельзя, и с надписью «Следи за ногами!» А внутри — шоколад с начинкой из горьковатого виски. Ко всему этому прилагался дракон, шумный, весёлый и растрёпанный донельзя. Как-то так и сошлись — на почве общей любви к тяжёлой музыке и шоколадкам, да той октябрьской ночи, чуть не отправившей меня на тот свет. Есть такие события, после которых нельзя не проникнуться друг к другу симпатией. Так в моей жизни и обосновался Чианг — в обмен на изрядную часть моей левой икры. Ели мы молча, если не считать восторгов Чианга и его же покашливаний. Он возмутился было, что в его тарелке катастрофически мало специй, но тут же умолк. Видимо, вспомнил тумбочку и восхитительный, с прозеленью, огонь, который появляется, когда дракон употребляет в пищу некоторые виды перца. — Цзинь, что-то случилось? Ты какая-то смурная. — Работа. Одержимый сегодня был, канализация, будь она неладна. Хотя, чего уж там, она уже… — А что с канализацией? Крокодилы гигантских размеров? — Вот родственников твоих ещё не хватало. Не знаю я, что там. В том и беда, понимаешь? Крупное, сильное, злое, небось, как сам сатана, а вот что именно — понять не могу. Ещё схема труб нужна, и я ума не приложу, где её брать. В архив пойти, что ли… — В архиве тебе ничем не помогут, золотце. Тебе в горводоканал надо, схемы там быть должны. Тебе они когда нужны? — Чем скорее, тем лучше. — Я опёрлась об стол локтями, спрятала лицо в ладонях. — Теперь надо приводить в боевую готовность амулеты и ещё кое-какие штуки, там не сложно, но мороки много. А ещё разобраться, где именно эта пакость ошивается… — Я не договорила, только махнула рукой, дескать, сам понимаешь. — Вот что. — Немного подумав, заявил Чианг. — Схемы я тебе добуду, не так это и сложно. Есть кто-то, кто тебя подменить может? — М-м-м… Да, думаю, я напишу одному знакомому. Он с Ёлкой и Кошкой должны справиться до среды. В конце концов, Хранителю не отказывают! — Фауст был бы лучше. — Не то слово, но — сам знаешь, он в море плещется, счастливый человек. — Точнее, эгоистичный. — Брось ты! Имеет право на отпуск. «В отличие от меня». Чианг встал и чуть искоса посмотрел в мою сторону. О-о-о, я этот взгляд чёрта-искусителя уже давно знаю! Опять что-то задумал, ящер крылатый! Чианг медленно, немного вразвалку подошёл ко мне, наклонился и неспешно обнял за плечи. Я тихо заворчала от возмущения, но вырываться не стала. Смешно признаваться, но мне была нужна молчаливая поддержка: чтобы притянули к себе, дали на короткий миг ощутить себя беззаботной маленькой девочкой. Не больше!.. Снова кожа, порох и янтарный виски, — странный, неправильный, но приятный запах. Теперь я слышала в нём шалфей и тонкий сладковатый мускус. Ладони у дракона тёплые, почти горячие. Его волосы щекотали мне щёку. — Госпожа Цзинь… Ой! Призрак как раз застыл на пороге. Нежно-лазурное, словно весеннее небо, тело привидения шло мелкой рябью, совсем как беспокойное море. Лазурь стремительно сменялась на всё такой же нежный сиреневый. Ну, Глафира тоже вариант. Не будь её, пришлось бы выворачиваться самой, опять ворчать на Чианга, слышать ответные шутливые, но возмущения… Да, так лучше. Вот только недобитая совесть нет-нет да кольнёт, шепнув гадость. — Что ты хотела? — Ах, ничего особенного, лишь отлучиться на лёгкую прогулку. Я недавно встретила одного призрака неподалёку от оперного театра, должна отметить, он просто очарователен! Хотела известить, дабы вы не тревожились, а тут такой — хи-хи! — конфуз вышел! Так я пойду? Мой кавалер уже наверняка истосковался. — Иди уже, а не хвастайся личной жизнью! — Я-то пойду, да только скажу напоследок. Вы, юноша, уже вышли из того возраста, чтобы любезничать, как зелёный школяр! Активнее надобно, активнее! — Сгинь! — Да иди ты с глаз моих долой! Тебя твой ухажёр заждался! — Мужчину полезно немного потомить, дабы страсть в нём вскипела и взыграла. Главное, не передержать. — Наставительно произнесла Глафира и растворилась в стене. — Как ты её только терпишь… — С трудом. Чаю? — Да с радостью! Ой! Я там тебе того, шоколадку купил. — Молочную? — Ага. — С орешками? — Два вида орехов и два вида сухофруктов! Почти килограмм, — гордо заявил он и довольно улыбнулся, — мне кондитерская по дороге попалась, вспомнил, что ты такое любишь. — Я принимаю твоё подношение, смер-р-ртный, — мурлыкнула я на Кошкин манер, — жди, сейчас заварю. Я отправила посуду откисать в мойку и взялась за приготовление чая: хворающей рептилии — с шалфеем, мёдом и лимоном, мне — остатки роскоши. Чайный шкафчик. Пакетики из коричневой бумаги, пара блинов пуэра, россыпь золотистых шариков фудяньского Лао Шоу Мэй, бархатные стрелки «серебряных игл» в высоком стеклянном флаконе, жестяные коробочки, свёртки… Фарфоровая баночка. Рисунок на ней чёрный с серым, с мягкими контурами, будто выполнен тушью. Тонкая паутинка чистого золота на сахарно-белом боку. Кинцуги[3]. Лак и золотая пыль. Мой любимый, мой драгоценный подарок. Да, разбилась. Что же, уродовать любимицу скрепами, а уж тем более, отправлять на помойку? Её чинил мастер-японец. В таком виде она стала ещё ценнее. «Ошибки оставляют следы, которые не исправить». Человек, подаривший мне баночку, тогда рассмеялся. Бесспорно, сказал он, но они же делают нас уникальными. Е Шэн Цзи Я Бао, «дикие пурпурные почки». Чай со старых деревьев, в нотах которого царил цветочно-фруктовый мёд. Лидировали магнолия, нектарин, пион, и почему-то сосновая хвоя. Воду первого кипения — в термос. Я осторожно ссыпала зелёные, с лиловыми пятнышками, листья в согретую кипятком и вытертую насухо гайвань. Дать воде, уже в чайничке, чуть остыть — белый чай нежен, он не терпит крутого кипятка. Промывание, первая заварка тонкой струйкой ушла в пустоту под чайной доской. Дар духам. А теперь можно наливать в чашечку — у неё стенки тоненькие, почти как яичная скорлупа, полупрозрачные, а на донышке, если поднести его к свету, видно узор. Восхитительно нежная хрупкость. — Знаешь, это похоже на ритуал или что-то в таком роде. — Дракон навалился на стол и не отрываясь следил за моими движениями. — Ты точно чай готовишь или любовное зелье? — Оставь это Ёлке с Глафирой, зелья по их части. А это — искусство. — И в чём его польза? — Как и в любом искусстве. Её нет. Если только… — Только что? — Не оценивай противника, когда уже идёт бой; ты слеп, ты опоздал. Смотри как он идёт, как срывает цветок, как заваривает чай. Тогда поймёшь уровень мастерства. Ну и чай так вкуснее, на мой взгляд. — И что ты увидела в своих движениях? — Чуть выше среднего уровня. Местами не хватает плавности на круговых движениях кисти. Наставник увидел бы больше. — Твой наставник? — Он. Я же не сама по себе девять лет училась. А что? — Да так… Глаза у тебя каждый раз тоскливые, когда ты о нём говоришь. Говоришь ты редко, осторожно, и всё какими-то кусками. У тебя есть много чего, чтобы рассказать, по тебе видно, но ты каждый раз сдерживаешься. А выслушивать рассказы Фауста — можно удавиться от его намёков… — А от сарказма отравиться. Так что он говорит? — Что при таком учителе, какой был у тебя, есть два пути — либо стать такой, как он, либо сдохнуть. И говорит с ухмылочкой, мол, а теперь подумай, какой путь она, то бишь ты, выбрала. И во взгляде с тоном у него уважение. — Что тебя удивляет, момент про «сдохнуть»? Подтверждаю, норма жизни. — Уважение и Фауст — вещи несовместимые. Он же только себя и может уважать, остальные так, идиоты и слабоумные! А тут такое! В общем… Расскажешь? Про учителя, про себя. Дружим столько, а я про твоё прошлое жалкие крохи знаю. Ты же про наставника вспоминаешь, когда взгляд грустный делаешь? — Большей частью. Я… Скучаю по нему, Чианг. Очень сильно. По сути, он сделал из меня то, что ты видишь перед собой. Временами это было ой как больно, конечно, но результат того стоил. — Ты говоришь о себе не как о человеке, но как о предмете. У ваших говорят, конечно, что Хранитель — это единство щита и меча, но я не думал, что этот пафос так проявляется. Звучит жутковато, если честно. Будто обезличиваешь себя в угоду некой идее или образу. — А я и есть не вполне человек. Как и любой экзорцист. — Ты теперь просто обязана прояснить для меня и эти ваши тонкости, и роль своего наставника в этом всём. Мне вот до сих пор интересно, как китайский экзорцист оказался здесь, в наших-то широтах! В ванильной сладости чая появилась полынная горечь. Я закашлялась, отставила чашку. Та отозвалась нежным возмущённым дребезгом. Вы бы многое увидели в этом жесте, мастер. Вы — в который уже раз! — были ему причиной. — Я отвечу на твои вопросы. На многие. Но не на этот. — Всё так скверно? — Можно сказать и так. Не люблю это ни обсуждать, ни вспоминать. — Тогда что насчёт начала твоей карьеры? Как вообще становятся экзорцистами? — О, здесь всё очень просто. Двенадцать лет назад я внезапно сошла с ума.