В храме его (ученика) ждет учитель; он строго спрашивает, соблюдал ли он пост и надлежащим ли образом, воздерживался ли, он от всяких мыслей о материальном мире и в первую очередь —о своих ближайших родственниках, и чувствует ли он теперь в себе силу и способность в любое время и любом месте ради людей подвергать себя риску в борьбе с призраками, уничтожать их и вырывать несчастные души из их лап. Ответ, конечно, всегда следует утвердительный. Наконец его спрашивают, может ли он доказать все это, взобравшись вон на ту дао ти, «лестницу из мечей». Вместо ступенек у такой лестницы — мечи, закрепленные лезвием вверх.
Ян Якоб Мария де Гроот. «Война с демонами и обряды экзорцизма в Древнем Китае»
Пожалуй, мне нужно привыкать. Очередь к психиатру понемногу становилась совершенно обыденным местом. Радовали две вещи — я не одна, и все мы здесь без конкретной причины-болезни. Медосмотр. Думать о том, какая причина вынуждает проверять кучку притихших подростков у таких серьёзных врачей, было лениво. Мысли в голове всё равно медлительные, густые и вязкие, как добротный кисель, и потому я предавалась созерцанию и рефлексии: таращилась в окно и крутила в памяти события минувших дней, чтобы снова не провалиться в сон. Дорогу сюда я помнила плохо. В памяти будто выжгли калёным железом: вечер перед отъездом, полусон, полуявь — я сижу у стола, рядом с остатками торта, клюю носом — и вижу, как фары на головном вагоне вспыхивают хищным блеском и как разъезжается металл, складываясь в пасть с кривыми клыками. Я дёрнулась, и остывший чай пролился прямо на голову Валькирии. Утром были лязг замка, и в звуке его появилась новая, печальная нота, а после — вокзал, пахнущий выхлопами поездов, машинным маслом, мокрой брусчаткой, уличной еды и толикой людского зловония. Он шумел и бурлил, словно море. Мои плечи всё ещё хранили касания отцовской руки, непривычно крепкой и дрожащей. Мамины заплаканные глаза, красные от недосыпа. А потом провал из расстояния и часовых поясов. Кажется, мои ощущения свелись к двум: затёкшее от сидений тело и тревожная дрёма на любой горизонтальной поверхности. Физика это ужасно злило — распинаться сопящей мне было скучно, но увы, иных слушателей он не имел. Впрочем, даже в моменты бодрствования возможность поговорить выпадала редко. Мы были в постоянном, изматывающем движении: самолёт, два автобуса, долгие петли дорог, тряска в обнимку с чемоданами по кольцам серпантина, затем лестницы… Я застонала. Ноги гудели как осиное гнездо. Господь наверняка проклял это место — иначе откуда здесь эти километры ступеней?! С Физиком мы познакомились в поезде. Рыжий, нескладный, с глазами цвета штормового неба, которое ещё до конца не решило, пролиться ли ему дождём. И в очках с прямоугольными линзами. Оправа под черепаху, узкая. Это было даже красиво. Почти. Единственное яркое пятно в обшарпанном купе. - Приветствую, Миледи. Мы сидели на верхней полке, пока за окном мелькали поля, станции и столбы электросетей. Поблескивала нашивка на моём новеньком рюкзаке — флёр-де-лис, французская лилия. Рядом лежал учебник по физике. - За какие тебя прегрешения в Китай отправили? - Слишком много знаю. — Я криво улыбнулась. — За четыре дня сделали документы и швырнули, вот, теперь в поезде трястись. А с тобой как вышло? - Я имею несчастье знать китайский на достаточном уровне, чтобы вляпаться во всё это, Миледи. И обладаю некоторыми качествами, которых оказалось достаточно, чтобы привлечь внимание… этих. Я пока ещё не сделал выводов, какими именно. Понимаешь ли, я не верю в рассказ Майи. За неимением лучшей версии я полагаю его конспирацией. Её причины мне неизвестны. Пока неизвестны. Но, как ты понимаешь, это вопрос времени. А теперь позволь мне продолжить. Про то, почему нас сюда отправили, знаешь? - Двое мальчиков экзамены не сдали, кажется… - О да. Не сдали. Это была намеренная диверсия. Специально завалили, им, понимаешь ли, в Китай не хотелось. Не перебивай, Миледи. Они сымитировали собственное незнание, думаю, как, ты понимаешь. Проглотить тона, назвать маму лошадью[1], искривить там черту, спутать порядок слов. Это возможно, при желании, но дело в другом. У наших симулянтов была причина. Не хотели становиться предметом дипломатических отношений. И рассказали много интересных вещей про эту так называемую школу. Например, что там разрешены, цитирую, «гипноз и всякое такое, чтобы тебе в башку залезть и там ковыряться, умник». И что европейцев туда приняли с неохотой и, вероятно, оставят просто формальности ради. Условия соблюдены, а к деталям никто не будет придираться, потому что никто банально не сможет вести наблюдение на закрытом и, вероятно, охраняемом объекте. - Ты говоришь какие-то очень страшные вещи. Будто мы сейчас про тюрьму, а не про школу. - А я не уверен, что это школа. За неимением данных я вообще склонен думать, что это секта. Ты про Джонстаун слышала?[2] - Да ты серьёзно?! - А почему нет? Я ни одну из версий не отвергаю. Хотя… Ну, согласен. Немного отдаёт конспирологией. — Он виновато наклонил голову. — Но это черновой вариант. Слушай, а может, это масоны? Ну а вдруг! Как там происходит становление вольным каменщиком? - Ты издеваешься? - Ага. Люблю этим заниматься, знаешь ли, миледи. Я решил изучить юридическую и правовую стороны вопроса, по крайней мере, те источники, которые сумел получить. Там в договоре приписка мелким шрифтом, что: «Принимающая сторона не несёт ответственности за полученные увечья, психические или физические травмы» и т.п., и т.д. Понимаешь? - В смысле ответственности не несёт?! То есть, если… если меня их местная крякозябра попытается в пищу употребить, то никто и не дёрнется?! Скажут, что так и было?! - Ну, ты точно дёрнешься. Насколько я знаю из курсов биологии, жертвы активно сопротивляются, и предсмертные судороги никто не отменял… - Да ну тебя! Просто… Не может же быть всё настолько плохо? Да? - Я не обладаю нужным количеством знаний для ответа, Миледи. Может быть всё, что угодно, даже то, что за непослушание нас скормят гигантскому монгольскому червю. Цитата. Или пустят на опыты либо принесут в жертву некоему идолу. Это мои варианты. - Слушай, а тебе не страшно? Ты так спокойно говоришь о таких ужасах, что, если честно… - Мы не настолько близко знакомы, Миледи, чтобы я демонстрировал тебе полный спектр своих реакций. А вообще — если относиться ко всему, как к опасному эксперименту, то страх уступает место любопытству. По крайней мере, во внешних проявлениях. Своеобразная психологическая защита. Хочешь яблоко? - А знаешь, хочу. Спасибо. Так что нам делать? Если всё настолько плохо, то… - Занять выжидающую позицию. Изучать, наблюдать, сопоставлять, делать выводы. У меня это хорошо получается. Главное, в панику не впадать, чревато. Должен сказать, меня ужасно интересует природа происхождения этого их Дара и то, как его имитируют или же вызывают. А, ну и, конечно, его обратимость. - Обратимость? - Ну, ты же не хочешь прожить всю жизнь, наблюдая на стенах чёртиков и работая иллюзионистом? Вот и я не хочу. Я китайский учил исключительно ради того, чтобы там исследованиями заниматься, учёным стать, понимаешь ли… Ай, ладно. У Майи не спрашивай, я уже пробовал. Отшучивается или отмахивается, одно из двух. Ты лучше скажи мне вот что… Закатное солнце красило одинокий, тёмный от времени рог крыши в медь и розовое золото. Я сощурилась, превращая пейзаж в цветовые пятна. Здесь было красиво. Величественная, надменная красота вечности, высеченной в камне. Чешуя черепицы, похожая на доспех, львиные оскалы на воротах. Тёмные провалы бойниц на внешних стенах — сотни глаз, уставившихся на чужаков. Школа словно выросла из скал, целясь острыми пиками в небо, щерясь зубцами стен… Ни дать ни взять огромный зверь, подобравшийся для последней страшной атаки. Здесь всё было пропитано силой и древностью; не дряхлый старик, но могучий патриарх. Собственная хрупкость и крошечность ощущалась тут особенно остро — от осознания того, что даже кирпич здесь старше меня в десятки, если не сотни раз, бросало в дрожь. И кстати о дрожи. По позвоночнику до сих пор плясали ледяные иголочки: холодные, злые, острые. В моменте ощущения были гораздо ярче. Пригоршня снега за шиворот. Бесплотные руки, деловито шарящие под одеждой и даже под кожей. Меня всё ещё потряхивало — от прикосновения невидимых пальцев к самому сердцу хотелось сжаться в маленький плотный комок. Выбившиеся из косы волосы немного дыбились. Кажется, на мне танцевали электрические разряды. Барьер. Нечто, сокрытое в гостеприимно открытой пасти очередных ворот. «Что было бы, если бы он нас не принял? Если бы мы не прошли?» «О, в таком случае вам бы срочно понадобилось оказаться за много километров отсюда». Физик злобно потёр веснушчатый нос. В волосах у него торчали хвоя, мелкие веточки, пара живописных листков. Натюрморт, одним словом. - Ну как, нашёл смысл жизни в кустах? Или только клещей на свою шею? - Ну тебя, противная! Я искал датчики… Правда, их я не нашёл. - Датчики чего? - Тот эффект, который нам описали, подозрительно похож на воздействие низких частот. Видимо, его отключают, когда нет необходимости. Я вот только не могу объяснить физические ощущения… - Давай по-честному. Хоть что-то здесь поддаётся твоему объяснению? - То, что кто-то очень пытается сымитировать магию. Ты что, серьёзно веришь в какой-то волшебный барьер, который выполняет функционал средств наблюдения и инфразвука? Кстати, твоя очередь. Не попади в психушку в этот раз! В кабинете было звеняще тихо и пусто. Седой мужчина безмолвно протянул мне несколько бланков. Прямоугольные очки холодно сверкнули проволочной оправой. Что ж. Это мы уже проходили… - А это обязательно? — Он резко вскинул голову, и холодный блик метнулся по линзам. Короткий диалог был таким же: ледяным, неловким, и будто отдающим металлом. — Я не думала, что всё… Настолько серьёзно. - Ты будешь экзорцистом. Да, обязательно. Где тонко, там и рвётся. Не задерживай остальных, иди. В следующей комнате было почти пусто. Только большое зеркало перед одиноким стулом, и тяжелый пряный запах благовоний. Густой ароматный дым поднимался из нескольких курильниц, и люди скрывались за дымной завесой. Не видно ни лиц, ни глаз, одни только силуэты, как в театре теней. Меня усадили на слабо скрипнувшее сиденье, запрокинули мне голову, слабо потянув за волосы. Движение было мягким, почти нежным, но меня передёрнуло от этого ласкового прикосновения. Что… Что они хотят сделать? Время словно осталось за дверью и покорно ожидало, когда мы вернёмся под его власть. Здесь же оно прекратило существовать. Струился дым. Молчали люди. Тишина давила на уши, обволакивала бархатным покрывалом. Слабо пульсировала боль в висках. Зеркало вспыхнуло, мигнуло жёлтым бликом, зарябило, будто стекло вскипело… И вдруг перестало показывать реальность. Дым сверкнул золотом, словно предрассветное облако, лица людей исказились, превратились в звериные и птичьи головы, оскалились в странном радостном предвкушении. Рама зеркала растворилась, исчезла, а само стекло вытянулось вверх длинной сверкающей лентой. И я вдруг оказалась в ней. Под пальцами жглись холодом лезвия. Тонкие струйки золотистой крови стекали по ним, пачкали руки. Лестница из мечей шла вверх, к небу, и я взбиралась по ней, с каждой ступенью разрезая ладонь до кости заново, раз за разом. Боли почему-то не было. Была прохлада клинка в руках, щекотка от капли, катящейся по запястью, ощущение ветерка на волосах, но только не боль. Я же истекаю кровью, у меня маленькие, «птичьи» кисти, на них же живого места не должно остаться! Вверху балансировал на одном из мечей человек. Его голова была собачьей, лохматой и вытянутой. Будто затянутые в блестящие лиловые перчатки руки сжимали нож. Прямой, острый, скорее охотничий кинжал. Псоглавец прыгнул, повис рядом со мной, по-обезьяньи ухватившись за меч. Острие кинжала метило мне в глаза, точно птичий клюв. - Не бойся. — Пролаяла собачья пасть. — Это не больно. И он полоснул меня по лицу. Человек надо мной занёс нож. Лезвие сверкнуло, отражая моё лицо. Я дёрнулась было назад, как можно дальше от кинжала… Голову сжали чужие руки, впились в волосы и шею, спинка стула упёрлась мне в затылок. Я взвыла, забилась, пытаясь вырваться. Я не видела ничего, кроме темноты и золотистых искр, будто мне насыпали в глаза песка. Лицо горело от боли. Что-то тёплое текло по щекам, капало с подбородка, пачкало футболку… На губах оставался солёный привкус. Соль пекла язык. Слёзы? Кровь? - Ну, ну, тише, всё хорошо. Меня потянули за запястья, отвели руки от лица. Я была абсолютно беспомощна, словно слепой котёнок. Слепой… Я судорожно всхлипнула, попыталась дотянуться до глаз. Что они со мной сделали? Мне… Мне что же, правда выкололи глаза и… и я останусь в темноте навсегда? От одной этой мысли меня скрутило страхом. Я на секунду даже забыла, как дышать, — просто застыла посреди вздоха от ужаса. До зуда и боли одновременно захотелось протянуть руки к глазам, нащупать их или же, — по телу прошёл озноб, — найти только пустые глазницы. - Пустите, — я не узнала свой голос, от хрипа он казался чужим, — пожалуйста… На лицо легла влажная холодная повязка. Пахло травами и чем-то ещё, приятным и сладковатым. Ткань сочилась, плакала пропитавшим её отваром, смывала со щёк жгучую соль. Больно… - Не дёргайся, — невидимая женщина была совсем рядом, — с тобой всё хорошо. Ну, не плачь, а то так ещё хуже будет. Дай-ка руку, не то расшибёшься. - Что с моими глазами? - На месте. — Она тоненько рассмеялась. — Тебе прорезали эфир. Вот, садись, через пятнадцать минут снимешь. Я осталась одна, в полной темноте. Рядом кто-то тихо всхлипывал, но звук был далёким и слабым, да и чужие страдания меня не беспокоили. Я изо всех сил, до боли в и так ноющих мышцах, водила глазами, стараясь ощутить их заново, убедиться, действительно ли они целы. Золотистый песок вихрился и перетекал, словно стеклянные крупинки в калейдоскопе, но мне не было до них дела. Если больно и я чувствую, что под веками что-то движется, и это что-то — не потоки крови, значит, всё действительно хорошо? Пережитое, воспоминания и усталость брали своё. Понемногу я тонула в этом песке, погружаясь в мерцающую круговерть... Рядом со мной стоял одинокий рыжий мальчишка. И серые глаза за стёклами очков были по-взрослому грустными. «Я и впрямь слишком умён, понимаешь? Ровесников это злит, учителей или пугает, или тоже злит. Я — опасный. Я умею думать и рассуждать, а не слепо выполнять. Таких никто не любит. Вот и получилось, что вместо друзей у меня были книги». Я бежала по узкой горной дороге. Туман стелился по её краям, прятал в мягкой пуховой пелене кривые клыки скал. Там, у их подножия, было что-то страшное. Оно куталось в белые одеяния облаков, пряталось в тени щелей. Невидимое чудовище ждало, когда добыча сама попадётся к нему в лапы. Веснушчатый парнишка экстерном сдавал предмет за предметом. Домашнее обучение, кипы бумаг: учителям, директорам, врачам, репетиторам… Испуганными мотыльками летали страницы учебников и конспектов, за окном менялись день и ночь, времена года, и стёкла на очках становились всё толще. Будто лёд нарастал между реальностью и хозяином очков. «Я был свободен. Представляешь? Когда не отчитываешься ни перед кем, только перед собой и собственной совестью. Непередаваемо. Словно наконец снял кандалы и впервые вздохнул полной грудью. Ответственности больше, конечно, но я был готов. А друзья… У меня их не было изначально. Сложно потерять то, чего и так не имел». За вуалью тумана был человек. Я не могла разобрать его черт, молочная пелена скрадывала детали, оставляя лишь высокий силуэт. Ни волос, ни лица, ни одежды, только фигура, скользящая сквозь дымку. Я бежала следом. Камешки резали босые ноги, я цеплялась и спотыкалась, сбивая колени и локти. Стой. Стой! Тварь подняла голову. Я всё ещё не видела её, просто странным, абсолютно невозможным образом знала: ждёт. Выжидает, чуть ли не рыча от нетерпения, когда упаду вниз, прямиком к ней в лапы, когда не выдержу. А дорога всё круче и круче вверх, всё уже, и всё быстрее идёт незнакомец в тумане. Мне не хватало воздуха. Лёгкие жгло, кололо в боку, пеклись и плакали сукровицей ссадины. Я падала всё чаще и чаще, и камни вокруг были красными, словно в соке от раздавленных ягод. Руки заскользили, я завалилась набок. Тело непослушное, слабое, как тряпичное — я попыталась встрепенуться, удержать ускользающее равновесие. Камни тянули вниз. Прямиком к чудовищу, распахнувшему в нетерпении пасть. Я увидела, как сверкнули в мареве тумана клыки, как вспыхнули восемь глаз… А потом чужие руки вытащили меня обратно. Человек всё ещё был невидим, только очертания, и его холодные мягкие ладони тоже казались сотканными из тумана. Я вскинула голову в отчаянной попытке разглядеть лицо своего спасителя. Туман. Только туман, заползающий в глаза и скрывающий всё вокруг: и скалы, и тварь, и меня саму… - Эй, Миледи. Ка-а-ак прекрасен этот мир, посмотри-и-и! — Гнусаво пропел над ухом знакомый голос. — Снимай повязку, или ты ещё не готова с ней расстаться? Я рывком сдёрнула тёплую влажную ткань, сощурилась от яркого света. Боже, как же это прекрасно — осознавать, что ты видишь! Рыжий сидел рядом, сжимая в руке очки. Глаза у него были покрасневшие, что называется, на мокром месте. Один лопнувший сосудик оказался особенно крупным, и выглядел красной ниткой, прилипшей к белку. - Ты это видел?! - Уточняй, что конкретно. И я посижу вот так, Миледи, — он откинулся на спинку стула и зажмурился, — мужчинам на боль жаловаться не положено, конечно, но мне сейчас исключительно паршиво. - Хорошо, хорошо. Я про лестницу из мечей говорила. И тебе же тоже ножом… Вот так? - О да, нож я хорошо помню. Садисты, хоть бы предупредили, что у них в секте такие ритуалы… А галлюцинаций у меня не было. Не-а. О, мне кажется, или кто-то идёт? В другом конце комнаты действительно были двое: широкоплечий усач и щуплый, похожий на тень, человечек с задумчиво-грустным лицом. Усы у первого оказались знатные, лоснящейся пышной щёткой. Он вносил в нашу страдальческую компанию некоторое оживление. Сейчас он то ли что-то решал относительно кучки других детей, то ли вычитывал их невесть за что. Я легонько хлопнула себя по лбу: - И как я его не заметила? - Ты ж хорошо видишь, значит, привыкла полагаться на глаза. — Физик криво ухмыльнулся. — Он был вне твоего поля зрения, вот и разминулись. А когда большую часть жизни проводишь в обществе говорящих пятен, учишься различать человечков другими органами чувств. Взаимодействовать же как-то надо! Вот и получаются компенсация с замещением. Ты слушай внимательнее, хотя… Знаешь, лучше не надо. Он просто ругается. Усатый постепенно подходил ближе, и я начинала разбирать, что же именно так его возмутило. Правда, понимания мне это не добавило: - Ну вот я тут причём? — Обращался он к невзрачному мужчине с толстой тетрадью в руках. — Я здесь каким боком? Он это всё устроил? - В некотором роде… — Протянул его спутник, покачивая ручку в пальцах. — Но… - Но разгребаю всё это я! А он бегает чёрт знает где уже который год! А я, видите ли, теперь крайний! А, чтоб тебя… Что с этими делать будем? Всех в одну группу забросим или как, раскидаем по разным? - Господин Ян, я предпочёл бы, чтобы вы решили это сами. Моё дело маленькое, записать и отчитаться. - Небо, сжальтесь уже надо мной… Я рывком сжала руку рыжего, умоляюще посмотрела на усача. Здесь мы — всё, что осталось друг у друга. Не разрывайте нас, пожалуйста, пожалуйста!.. Ведь в одиночку будет совсем уж тоска. - Да зашвырни их обоих к Юй Шэ. Вон, сидят двумя голубками, как же их, хе-хе, разлучать! И англичанку к ним подбрось, чтобы она в одиночку не торчала. - Записано, господин Ян. - Ага, ага… Мелкие! Хватит спать! - Д-да? — Робко подала я голос. Физик ограничился тем, что открыл глаза и чуть нагнулся вперёд. - Вы двое и ты, — он махнул рукой девочке, сидевшей неподалёку, — сейчас быстренько отрываете задницы от стульев и идёте вон в ту дверь. Найдёте своего учителя, его зовут Юй Шэ, а дальше уже он будет заниматься проблемой в вашем лице. - А… А как мы его узнаем? — Рыжий по-прежнему молчал, а «англичанка» не подавала ни малейших признаков любопытства. Приходилось отдуваться за троих. Господин Ян воззрился на меня как на полную идиотку. Не могу не отметить, отчасти он таки был прав: чувствовала я себя не в пример глупо. - У него табличка. — Сжалился он наконец. — А для совсем болванов и спросить можно. У вас глаза болят, а не языки. Всё, идите с глаз моих долой! Кыш! В коридоре мы действительно нашли пожилого китайца, стоявшего с небольшим плакатом. Вид у него был откровенно усталый. «Ну что ещё вы от меня хотите?» — читалось в каждой скорбной морщинке на его смуглом лице. Нам он ничего не сказал, только сдержанно кивнул и властным жестом поманил за собой. Нас долго вели по коридорам, — помимо нашей троицы, за Змеем[3] последовали ещё около десяти подростков примерно нашего возраста. Все — китайцы, все — спокойные и сосредоточенные. Похоже, только мы с Физиком оставались в блаженном неведении. А потом мы пришли в… - Библиотека! — В священном восторге выдохнул Физик. — Всё, поездка сюда обрела истинный смысл! Миледи, ты будешь таскать мне еду? Я же не выйду отсюда! Ответить я не успела: на нас шикнули, и мы благоразумно затихли. Здесь было полутемно — лампы почему-то зажгли не все, только ту, которая была рядом со столом библиотекаря, и получалось, что мы стояли на маленьком светлом пятачке, а вокруг нас был лиловый бархатный сумрак, в котором, как в мутной глубокой воде, утопали стеллажи и корешки книг. Пахло пылью, капельку — ладаном, и старыми книгами. Я закрыла глаза, представила их страницы под пальцами. Кремовая плотная бумага, чуть выцветшие буквы, и этот особый, едва уловимый запах клея, обложки и типографских чернил… - Господин Ань, — голос у Юй Шэ был глубокий, хриплый, — будьте любезны, шестнадцать комплектов для первого курса. «К кому он обращается? — Я недоумённо нахмурилась. — Здесь же никого…» Из темноты за моей спиной донеслись шарканье и пыхтение. А затем в круг света вплыла, покачиваясь, огромная стопка книг. Она царственно проплыла к столу и опустилась на него с глухим стуком. Стол жалобно скрипнул, но выстоял. Теперь я наконец разглядела, кто скрывался за учебниками. Сухонький маленький старичок в чёрном, сливающемся с окружающим сумраком, костюме и в таких же чёрных тряпичных перчатках. Он придирчиво оглядел заваленный стол, цокнул языком, и снова ушуршал в темноту. Книг после второго захода стало вдвое больше. - Что же это вы, наставник Юй, здесь детишками займётесь? — Библиотекарь говорил высоким скрипучим голосом, под стать своему столу. — Как же ж так, вам и малюсенького, крохотного кабинета не выдали? - Из-за иностранцев групп больше. Поэтому те кабинеты, которые предпочёл бы я, сейчас заняты, а те, которые остались, меня не устраивают. Надеюсь, вы не будете возражать, если мы вас потесним. - Ну что вы, что вы! Разве ж старик Ань хоть кому когда возражал? Да и, — он расплылся в широкой улыбке, — подрастающему поколению я всегда рад, в особенности, читающему. Только вы, юноша, не смотрите таким страдающим взглядом, прямо сердце разрывается! Сейчас, ваш достопочтенный наставник растолкует вам правила и даст имена, и я вам всё обязательно расскажу-покажу! Оказалось, Физик уже невесть сколько времени пожирал глазами ближайший стеллаж. Змей скривился: похоже, подобное рвение будущего ученика ему не нравилось. - Те, у кого уже есть имя — шаг вперёд. Я замешкалась, так и не поняв, о чём говорит Юй Шэ. Какое имя? Оно есть у всех, мы же не жили четырнадцать, или сколько там лет, безымянными? Документы, больницы, школы, люди вокруг — всюду имена! Значит, шагнёт каждый? Господин Ань как-то виновато улыбнулся и замахал мне рукой, приказывая вернуться. Я застыла, ухватила за руку рыжего, который уже намерился рвануться за остальными. Вперёд шагнули семь человек. Девять не двинулись с места. Эти семеро быстро разобрали книжки и ушли подальше. А мы остались, прямо как новобранцы на плацу перед генералом. Глаза у Змея вдруг вспыхнули изумрудными искрами. Я заморгала, списывая всё на игру воображения, усталость и слабый свет, но… Нет. У Юй Шэ действительно светились глаза! Ярким, чистым зелёным, как у кошки в темноте. «Линзы у него. — Дрогнувшим голосом заявил Физик. — Наверняка линзы, а в них либо люминофор, который накапливает свечение, либо ультрафиолетовое что-то, и где-то рядом скрытая установка, которая подаёт свечение ему на лицо. Вот и сверкает глазами…» Я не ответила. Понятия не имела, прав ли он, ошибается, или не знает вовсе и просто пытается найти наиболее логичное объяснение. Только наука и факты, никакого волшебства, ведь так, рыжий? Но… Честно говоря, меня не волновало, какая сила заставляет радужку Змея сиять в библиотечном сумраке, словно два болотных огня. Когда он двигал головой, следом за ним тянулись тонкие призрачные нити, похожие на дым от погасшей свечи. Он жестом подзывал нас по одному. Затем смотрел — может, около минуты или двух, а затем звучным голосом, раскатывавшимся по залу гулким шепчущим эхом, называл имя. Странное, похожее больше на прозвище, и непременно звериное: Кошка, Коршун, Бык… Каждый из них кланялся наставнику и уходил в темноту, к той семёрке, у которых имена уже были. В какой-то момент, похоже, усталость взяла своё, и мне стало казаться, что библиотека лишь мираж, фантазия, и что вокруг нет ни стен, ни стеллажей, только голые скалы и степь, вместо электрической лампы пылает жаркий костёр до самого неба, такой высокий, что неосторожные звёзды и облака сгорали, лишь приблизившись к нему. Юй Шэ из наставника вдруг стал шаманом в звериных шкурах. Он стоял по ту сторону костра, и огонь ревел разъярённым голодным зверем. Мы должны были пройти сквозь него. За спиной Змея стояли молчаливыми тенями остальные, уже отмеченные пламенем, и их глаза сияли раскалёнными углями. Мы должны были сгореть, чтобы светиться. - Иди сюда. Ну, живо! Похоже, я умудрилась задремать стоя. Юй Шэ пришлось дважды окликнуть меня, прежде чем я наконец услышала. Виноватый кивок, поспешный шаг, и взгляд пронзительных немигающих глаз напротив. Я почему-то очень боялась моргнуть, потерять контакт, разорвать эту невидимую, но наверняка очень важную связь. Змей смотрел. Он тоже не моргал, став действительно похожим на змею, застывшую перед жертвой. А время тянулось. Казалось, прошла вечность, а за ней ещё одна, а Юй Шэ всё смотрел и смотрел. Глаза пекло. Почему так долго?! Может быть, со мной что-то не так и, — сердце трепыхнулось, — меня отправят домой? Змей хмурился, щурился, на его щеках вздувались желваки, ноздри широкого носа раздувались, залегали всё новые морщины, будто трещины ползли по лаку… Наконец он тяжело вздохнул, и, прикрыв глаза, буркнул: «Хон Хули будешь. Всё, иди, остальных не задерживай». Господин Ань, радостно улыбаясь, протянул мне стопку учебников, прошептал что-то ободряющее. Я кивнула ему, схватила книги в охапку. Рядом пыхтел со своим комплектом рыжий, то и дело посматривая на заветные полки. Бок вспыхнул болью. Я вполголоса ахнула, возмущённо зашипела и глянула на Физика. Чем тебе, светило науки, мои рёбра не угодили? Он ухмыльнулся и демонстративно указал сначала на англичанку, а затем на Юй Шэ. Тем временем, в поредевших рядах назревало что-то нехорошее. Мальчишка-китаец, последний в очереди, робко жался к стеллажу. Господин Ань тоже как-то съёжился, сгорбился, закопался в книги и практически слился с собственными столом и кабинетом. Зато Змей с девчонкой, напротив, стояли друг напротив друга, словно борцы на ринге. Мне вдруг тоже захотелось последовать примеру библиотекаря и удрать куда-нибудь подальше. Желательно — вообще домой. - У меня есть имя, которое дал мне мой род. Другого я не желаю! Я соответствую вашим правилам, разве нет? - Правила были созданы в то прекрасное время, когда иностранных учеников в школу не брали! А ты — особый случай. - Значит, нужно было менять правила, а не меня! — Англичанка тряхнула тёмно-русой головой, и я успела мельком заметить её лицо. Глаза у неё были зелёные, яркие, и жутко злые. - А тебя я и без имени менять буду! Иначе с таким гонором тебя прикончат в первом же бою, и будут правы! - Мой характер, — я изо всех сил старалась не смотреть в их сторону, будто боялась заразиться чужой злобой, — моё личное дело. Я повторю вопрос — вы отказываетесь признавать действительным указ дома Эрджидов? - Господин Ань, — Юй Шэ сощурился так, что глаза превратились в узкие щёлочки, — будьте любезны, проверьте достоверность этого… кхм, документа, и его соответствие всем требованиям. Библиотекарь шумно и печально вздохнул. Затем медленно встал и так же медленно побрёл в сторону Змея и англичанки, низко-низко опустив голову. Вид у старика был совершенно несчастный. Он долго вертел в руках бумагу, тёр глаза, часто-часто моргал и жалобно смотрел на Юй Шэ. Тот стоял с каменным лицом. - К сожалению, наставник Юй, вынужден сообщить, что сей документ абсолютно подлинен и действенен. — Голос у господина Аня поблёк, стал тусклым и каким-то бесцветным. - Прекрасно, — прошипел Змей, — просто прекрасно. Превосходно. Оставайся… как там тебя… - Мэри. — Англичанка победно ухмыльнулась. — Мэри Эрджид. Рыжий вертелся рядом со мной как уж на сковородке, периодически наступая мне на ногу. «Господи, — мысленно взмолилась я, — да когда ж ты перестанешь отплясывать чечётку на моём ботинке?!» - А что, так можно было? — Физик всё-таки не выдержал. Его дыхание защекотало мне ухо. - Не знаю. По-моему, это неправильно… Я быстро осеклась. Я… Я сбилась, запуталась в двух языках, и сказала это по-китайски! Говорили мы шёпотом, но в пустой библиотеке — какая разница, всем всё прекрасно слышно. Мэри быстро повернулась ко мне, нахмурилась. В зелени её глаз мне померещилась красная искра. - А это не твоя забота, Зануда. Кто-то — кажется, рыжий, — ободряюще сжал мою руку. Я отвернулась. Ещё ссоры не хватало! Дёрнул же чёрт за язык… Хоть бы англичанка — милое и доброе имя Мэри с её образом никак не вязалось — забыла и меня, и мою неосторожную фразу! Зачем мне враги, тем более, из-за таких пустяков. Забудет ведь, правда? Я вспомнила её лицо и злобу, сквозившую во всех его чертах: в плотно сжатых тонких губах, в бровях, сведённых к переносице, в залёгших на лбу морщинах. Ну и кого я обманываю? Эта — точно запомнит.