«Таким образом, имя и обладатель его по сути идентичны; имя олицетворяет его тело, его жизнь, душу и энергию…»
Ян Якоб Мария де Гроот, «Война с демонами и обряды экзорцизма в Древнем Китае»
— Да расслабься! Мне нравится, да и остальным на смену имени плевать. — Убеждала меня Сяо Ху. — Ага, так плевать, что от меня уже несколько дней шарахаются как от прокажённой. Болела голова. Сильно. Боль пульсировала в такт сердцебиению, и почему-то казалось, что она хочет перекроить его на свой лад, до одури частый. — П-предрассудки п-просто оп-п-правдывают г-глупость. — Лю Дье сидела напротив меня, сжавшись в комок. Глаза у неё были тоскливые донельзя. — Ссильно б-болит? — Что? — Я на пару секунд даже забыла о несчастной своей голове, так меня удивил вопрос. — Откуда ты… — Лоб т-трёшь. — Она тоненько рассмеялась. — Д-давай п-п-помогу, эт-то ррастереть надо. В-в-видишь, т-т-тут точки… Её руки легли мне на голову. Мы сидели на собственных сумках в одном из многочисленных коридоров. К концу подходил большой перерыв, скоро снова должен был начаться очередной урок… Я не выдержала, шумно и грустно вздохнула. Бай Ху, этот Белый Лис, не соврал: он и впрямь оказался безжалостен ко всем нам. Да и к себе тоже, пожалуй. На прошлой неделе Сяо Ху подбила меня посмотреть, как он тренируется. По-моему, это какой-то особо извращённый мазохизм, так себя мучить. С него семь потов сошло, если не больше, пока занимался. Я иногда думала, что всё, сейчас лопнут от натяжения мышцы, и беловолосый не выдержит, свалится, разобьёт себе что-нибудь, рассечёт на подвижном манекене руки, раздробит молотом кости, и тогда чёрная с вышивкой роба станет мокрой от крови… Но окованные железом кулаки тренажёра пролетали мимо, молот с шестом исправно били в цель, а Старейшина всё так же оставался неуязвим. Чего точно нельзя было сказать про нас. Я застонала: одно воспоминание о тренировках вынудило тело отозваться ноющей болью. Болело буквально всё. Даже там, где я не подозревала наличие мышц. Даже там, где мышцы, по моему мнению, были — плавать меня научили, кажется, ещё раньше, чем ходить, да и таскание на собственном горбу мольберта и коробки красок тоже можно счесть за нагрузку. Судя по тому, как Старейшина постоянно хмурился и поджимал губы, мнение было ошибочным более чем полностью, а уровень моего развития застрял где-то между слизняком и дождевым червём. Или улиткой. Той самой, с горы Фудзи. — У нас же сейчас стрельба, так? Мозг изо всех сил отказывался соображать, и я почти пропустила ощущение дрожи в собственных волосах. Тонкие пальчики Бабочки затряслись, только она услышала такое простое слово: «стрельба». — Д-д-да. — В этот раз она заикалась сильнее обычного. — Ага. — Кивнула Сяо Ху. — Как думаешь, шифу и там будет нас гонять? Я просто… Не так хорошо, как надо, выучила тему. В видах патронов немного путаюсь. — Я думаю, что живые позавидуют мёртвым, когда он начнёт урок. Я вот уже завидую. Присоединяйтесь, создадим клуб, профсоюз… — Н-н-ну у т-тебя и шуточки! — Уж какие есть. Чем гаже жизнь, тем веселей смеёмся, как говорит мой отец. — Странная у вашей семьи философия… — Если слишком серьёзно ко всему относиться, то и свихнуться недолго. Лучше смеяться. Даже если и вопреки всему и всем. — Смех, Миледи, обезболивает, всего-то делов! Магия химии и никакой философии. Филин, в необычайно приподнятом настроении, вприпрыжку прошествовал мимо. Наши с Сяо Ху брови предприняли дружную попытку покинуть лоб. В конце коридора в маленькой нише была уборная, дальше — глухая стена. Это кто ж отлить ходит с таким радостным лицом? — Пойду и я носик припудрю. — Пробормотала я, вставая на трясущиеся ноги. Что ж. Сезон охоты на физиков открыт. Я поймала Маотоуина за руку, прижала к стене и едва слышно зашипела: — Ты что вообще творишь?! — Естественные потребности справлял, Миледи. Я ж не фиалками питаюсь и… — Да я не об этом! Сначала ты Старейшине надерзил в лоб, абсолютно подурацки, потом неделю ото всех бегал, а теперь скачешь горным козликом! Что происходит?! — Ну, положим, Старейшину я проверял… Знаешь же этот принцип, разозли человека, и поймёшь, какой он на самом деле? — Судя по твоим действиям, твой любимый рабочий метод. Знаю. И что ты там проверил? — Суров мужик и крут, и велико кун-фу его. Он вообще непробиваемый. Ты не поймёшь, наверное, но я того, неплохо людей читаю, особенно, когда очки надену. Жесты, мимика, короче, всякая невербалика. Я его если и разозлил, то так, чуть-чуть. Там контроль — во! Почти глухая стенка. И самообладание железное. Мы ему не нравимся очень, но он всё равно держит хорошую мину. Сильный игрок. Буду менять планы и искать другие точки воздействия. Поможешь? — П-помогу. — Тирада меня ошарашила и сбила с толку. — Только… — Вот и славно! Ты иди, тебя клозет заждался, а я пойду узнавать обстановку. И пришлось идти. А что ещё делать? Я мельком глянула на мутноватое отражение в зеркале. Мать моя женщина… Бледная немочь. И синяк на щеке. Хороший такой, лиловый с желтинкой. Это я себя палкой стукнула. Увлеклась и вот, пожалуйста. Мне никаких врагов не надо, сама справлюсь и прихлопнусь… На полигон мы спустились все вместе. Вместе же и переоделись. Точнее, оделись дополнительно, потому как погода испортилась в тот же день, когда приехал наш новый наставник, и меняться в лучшую сторону не собиралась. Кажется, у небесной канцелярии неплохое чувство юмора. Лис ждал нас у мишеней: волосы собраны в косу, чёрная шинель с поднятым воротом, высокие ботинки на шнуровке… А потом я заметила ровный ряд наушников и защитных очков. Шестнадцать комплектов. И шестнадцать пистолетов рядом. Абсолютно одинаковые, ровные, чёрные и тусклые. И от этого почему-то зловещие. «Они же не настоящие, правда?» Мы выстроились в шеренгу. Каждый напротив комплекта. Изогнутые стёкла очков слепо поблёскивали в холодном осеннем свете. Мне стало зябко, я вцепилась в собственную куртку, ткань жалобно зашуршала под пальцами. Мастер сегодня явно не собирался спрашивать лекции. А жаль. Я бы лучше рассказала ему про трассирующие и разрывные, и что там дальше по списку, чем… — Техника безопасности. Каждый, по очереди. Мы нестройными голосами рассказывали давно уже вызубренные правила. Лю Дье дрожала, заикалась и глотала слова. Мэри говорила быстро, почти речитативом. Не думаю, что она обращала хоть какое-то внимание на смысл. Есть текст, и есть неприятная обязанность — рассказать его наизусть. А вот о чём там, в тексте, уже абсолютно неважно. Я сбилась пару раз. Не из-за незнания, скорее, от нервов и спешки. Лис чуть приподнял бровь, но смолчал. Нет, а что вы хотели, мастер, язык неродной, сложный, а дома меня явно не учили инструкции к пистолетам! Да и… Это же пневматика, да? Пластмассовая игрушка, которая просто подражает настоящему грозному оружию? Обычный реквизит, и все мы, включая наставника, играем роли, притворяемся, будто всё происходит взаправду. Лис кивнул, разрешая нам подойти. Я осторожно коснулась холодной шершавой рукояти, провела рукой по насечкам. Такой тяжёлый… Рядом вполголоса ругался Филин, бурча что-то про линзы, очки и неудобства. Сяо Ху с Мэри хмурились и старательно делали вид, что не замечают друг друга. Впрочем, я очень быстро потеряла к ним интерес. Лю Дье — вот кто занимал моё внимание. Бабочка смотрела на свой боекомплект с какой-то жуткой ненавистью затравленного зверя. На бледной коже залегли тени, по лбу паутинкой поползли складки, и её красивое лицо стало больше похоже на неподвижную скорбную маску, чем на живого человека. Что ж она там видела, в очках, ярко-салатовых наушниках и чёрном металле? Так человек реагировал бы на змею, паука, может, слизня, — словом, на что-то мерзкое и противное, но уж никак не на пистолет! Лис дал отмашку. Мы выстроились цепочкой, каждый — напротив мишени. Я сощурилась, глядя в свою. В глазах зарябило от белых и чёрных кругов и точки в самом центре. Красное пятнышко пульсировало, словно крошечное сердце. И в это сердце я должна попасть. Мы все. Сначала мишень, а потом… В чьи сердца мы должны будем целиться? Я сощурилась, навела мушку на мишень. Тяжёлый пистолет покачивался из стороны в сторону, будто почуявший добычу зверь. Нажать на… Крючок тугой, и надо давить изо всех сил, только сил мне не отчаянно хватало, и я сжимала рукоять обеими руками. Ну же, ну, ещё чуть-чуть… Грянуло. Громко. И наушники не спасли. Меня отшвырнуло на шаг назад, я закачалась. Искорка гильзы сверкнула сбоку и укатилась куда-то в сторону. До одури сильно и ярко пахло порохом. Остро, пекуче, будто рядом взорвалась петарда. Из ствола змейкой струилась тонкая струйка дыма. То есть… В смысле, они боевые?! От осознания, что именно я держу в руках, накрыла паника. Пальцы задрожали, я едва не нажала на спусковой крючок снова. Мысль о последствиях случайного выстрела была страшной настолько, что даже думать о ней не хотелось. Так, пусть мелькнёт где-то там, далеко, смажется… Ведь всё обошлось. Пока что обошлось. Рифлёная рукоять вдруг стала казаться очень противной и горячей на ощупь, и мне до боли захотелось отшвырнуть пистолет подальше, в песок, и затоптать, как опасную гадину. Чтобы не могла никому навредить, никогда больше! Это смерть. Смерть в оболочке из чёрного металла и пластика. И я — невольный её соучастник. Исполнитель. Филин ругался высоким тонким голосом, совсем мальчишке не подобающим. Почти все впали в смятение: кричали, переглядывались, с ужасом смотрели на оружие. В чужих глазах понемногу зрели понимание и страх. Семёрка потомственных экзорцистов молчала. Я повернулась к Сяо Ху. Та лишь грустно улыбнулась, пожала плечами. Первый её выстрел пробил цифру «девять», и девятка превратилась в толстенький ноль. Я почему-то представила тихий летний двор, жаркий, почти раскалённый от зноя, воздух и ленивый ветерок, затерявшийся в листве. Мишень, маленькая, вроде тех, для дротиков. И девчонка с пистолетом в руке. Пули промахивались, жужжали злыми свинцовыми пчёлами, гильзы стрекотали и терялись в густой траве. Но девочка не сдавалась. Магазин за магазином, час за часом, бисерины пота катились по вискам. И наконец пуля нашла цель — алая точка-сердце исчезла. Вместо неё осталась только дырочка с красноватыми краями. Словно ранка кровоточила. Я никогда не видела, как тренировалась Сяо Ху. Я даже не знала до этого момента, что она держала в руках пистолет. Наверняка её занятия проходили в каком-нибудь закрытом тире, и вместо солнечного дня были свет лампы и прохлада подвала… Не знала. Но увидела именно так. Хотя… Может, у неё просто прирождённый дар к стрельбе? Я ещё раз пригляделась к отточенным движениям. На спокойное, умиротворённое даже лицо. Такое не приходит с одним лишь талантом. Я ничего не смыслю в оружии, но я кое-что знаю о таланте и мастерстве. Как бы ни был человек одарён, есть вещи, которые появляются только с годами упорной практики, когда руки уже сами помнят, как ложатся в них смычок, кисть, резец… Или пистолет. Я со страхом и недоверием посмотрела на Сяо Ху. Рядом тоненько, полузадушено закричала Лю Дье, и наследственная паранойя покинула меня до лучших времён. Причина нашлась быстро: Лис имел неосторожность отойти, и теперь на площадке разворачивался кошмарный цирк. Мэри, словно герой вестерна, вращала и подбрасывала пистолет. Я окаменела, и с тихим ужасом наблюдала за поразительной ловкостью её рук. Пальцы ловко скользили по рифлёной рукояти, волшебным образом избегали спускового крючка, нежно, почти любовно, оглаживали ствол… Это было бы красиво, если бы не опасность, сквозившая в каждом движении. Мороз пошёл по коже, кишки скрутило ледяным спазмом, предательски задрожали ноги. Я каждую секунду удивлялась, что мы всё ещё живы: ведь одна оплошность, одно неверное движение, и грянет выстрел. А уж какую цель найдёт пуля, человеческое тело или песок под ногами… Мастер словно вырос за спиной англичанки. Миг назад не было, и вот, появился, бесшумно шагнув, кажется, из ниоткуда. Движения я уловить не успела. Говоря откровенно, я даже и не поняла толком, коснулся ли он Мэри, или всё случилось само собой, по очередному волшебству. Смазанный чёрный вихрь, и пистолет полетел дулом в песок, завалился набок, зарываясь в него, как скорпион в нору. Рядом шипела и ругалась Мэри, растирая руку. — Какого дьявола?! За что?! — За грубое нарушение техники безопасности. — Он не заряжен! — Англичанка демонстративно подняла вытащенный магазин. — Это не имеет значения. — Ледяным тоном сообщил Лис. Подозреваю, он говорил не только для Мэри, но и для всех нас. — Напомню для тех, кто не имеет привычки слушать: когда вы берёте в руки оружие, оно считается заряженным. Исключений нет. А на меня сейчас зачем было так неодобрительно смотреть?! Я тут вообще при чём? Наставник быстро поднял безобидный уже пистолет. — Я предупреждал, мисс Эрильсон, на первом занятии. Своё слово я держу, вам ли не знать. Мэри перекосило. Она будто надкусила лимон, очень кислый и терпкий; на лбу вздулись вены, уголок рта потянулся вбок, искажая и искривляя щёку. В глаза было попросту страшно смотреть, такое там было бешенство. Смешная, глупая мысль! — но на секунду мне показалось, что будь сейчас в её руках пистолет, она бы не колеблясь выстрелила Лису прямо в лицо. — Как скажете. — Прошипела она сквозь зубы и, развернувшись так, что вздыбился песок, пошла в сторону лавочки. Выглядела она декабристом, отправленным в ссылку, не меньше. — Продолжайте. — Дал отмашку мастер. — Цзинь Лан, не впивайся так в пистолет, ты пытаешься выстрелить или выдавить из него пулю? Щёки, судя по тому, как стало мне жарко, сейчас пытались соперничать в цвете с китайским флагом. И… и ничего я не впиваюсь! Дымил пистолет. Шёл клубами песок. Я уже почти не дёргалась от звуков стрельбы. Только голова немного гудела, как умолкающий колокол. А мишень грустно смотрела на меня щербатыми краями. Тройки, четвёрка, три печальных пятёрки и огромное количество выстрелов в никуда. У остальных — практически то же самое. Вон, Физик никак из двоек и четвёрок не вылезет. Чужие руки легли на мои запястья. Я охнула, оборачиваясь. Мастер! И зачем так подкрадываться? Чтобы не только Лю Дье заикалась? — Не сжимай так пальцы. — Странно, но Лис будто боялся или брезговал касаться меня. Его пальцы скорее скользили по воздуху рядом с моей кожей и курткой, чем дотрагивались до них. — Я ведь уже говорил. Или ты как Мэри, не слушаешь принципиально? Я лишь покаянно наклонила голову, де, отдаю себя в полное ваше распоряжение. Лис тоскливо вздохнул. — Не уводи мушку в сторону. Вот целик… — Что?! — Прорезь. Мушка должна быть по центру. Не выше, не ниже, как это делаешь ты с завидной регулярностью. Смотри на мушку и удерживай на ней концентрацию, чтобы цель была как бы размытой. Не отклоняйся, — лёгкий, но ощутимый хлопок по спине, — назад. Сгорбись. Нет, не так сильно. Руки согни. Да, в кои-то веки правильно. По ощущениям, в той позе, в которой оказалась я, можно было делать что угодно, только не стрелять. Капелька пота катилась по спине, щекоча кожу, и концентрации совсем не добавляла. Только бы не опозориться. Только бы не опозориться. Только… Бах! Семёрка! Даже чуть-чуть восьмёрку задела! Ура, товарищи, живём! — Впервые хоть что-то похожее на выстрел, а не пустую пальбу. Дальше — сама. Лис отправился к остальным, нести разочарование и низкую самооценку в наши нестройные и неметкие ряды. Спасибо, что хоть здесь палкой не бьёт, а то на мне уже живого места нет, ничего не заживает толком. Оставшееся время урока я с переменным успехом превращала мишень в решето. К концу занятий, когда прозвенел звонок, на моём счету были три семёрки и одна гордая восьмёрка. И ворох гильз за спиной. Наушники и очки я стянула с огромным удовольствием. Кожа уже чесалась от неудобной и жаркой экипировки. Как же хорошо слышать и видеть нормально, а не через плотную ткань и пластик! Я чуть прищурилась. Да, скоро новый урок. Да, прохлаждаюсь и бездельничаю бессовестным образом. Но хоть на одну минутку я имею право насладиться холодным ветром, который так ласково касается разгорячённого лица и треплет волосы!.. — Ш-шифу. Я выловила голос Бабочки из общего шума совершенно случайно. Найти её труда не составило: стояла неподалёку, рядом с мастером, вся ссутулилась, сжалась. Он на её фоне казался великаном. Я мельком глянула на её мишень. Чёрные и белые круги вокруг красной точки остались нетронутыми. И наставник позволил такому случиться? С чего бы ему делать хоть кому-то поблажки? Лис наклонился к Бабочке, — та привстала на цыпочки, чтобы дотянуться до его уха. Лицо мастера выражало что-то странное, сложное, но при этом человечное. Он будто сбросил наконец маску и стал самим собой. Не то тени упали по-особому, не то свет чудесно лёг ему на лицо, подсветив незаметные раньше черты, смягчил остроту… А потом всё исчезло, словно и не было. Снова вернулся Старейшина, суровый и бесстрастный. Он сдержанно кивнул, и Бабочка, низко-низко поклонившись, припустила прочь. Но покой Лису, видимо, только снился. К нему подошла Мэри. Медленно, словно бы нехотя. — Полагаю, мне стоит извиниться. Лицо её выражало всё, что угодно, но только не смирение с раскаянием. — Стоит. А уж тем более, стоит думать головой, прежде чем сделать что-либо. У англичанки дёрнулся угол рта. — Хорошо, хорошо, виновата и признаю! Когда я смогу вернуться к тренировкам? — Ты полагаешь, я позволю тебе это сделать? После этой нелепой выходки? Мэри побледнела. Наверное, так в исполнении англичанки выглядел страх. Лис молчал. Долго. — Я подумаю, — он не преминул выделить последнее слово, — над этим. Так что всё зависит лишь от тебя. А пока — сто раз пропишешь правила обращения с оружием и технику безопасности. До конца этой недели. Мне сдать в отдельной папке, подписанной. Остаток разговора я уже не слышала. Видела только, что Мэри тоже поклонилась, но со стороны это выглядело так, будто у неё прихватило спину. — Не привыкла кланяться. — Филин поправил очки. — Гордая очень. И сдерживает себя сильно, только у неё это получается плохо. Рванёт скоро, как порох, и достанется всем. Нужно с Эрильсон поболтать как-нибудь, знаешь же, враг моего врага — мой друг? — Кого ты уже во враги записал? Поболтаешь, конечно же, вот только без меня. Со мной разговора не получится, только скандал. — Ах, эти мне барышни! Нашего дорогого мастера, Миледи, кого же ещё! Не забывай, что рабочая версия у меня — здесь секта, или что-то, подобное ей. А он, получается, старший сектант. Наверняка с пистолетом не расстаётся. Спорим? — Ну вот вычислишь ты, что это секта, и дальше что? — Дальше у меня новые планы будут. И не дави на меня, Миледи, я плохо работаю в условиях психологического насилия и террора. - Придётся, друг мой. У нас история следующая. Завыла сирена. Низким тоскливым голосом, жалобно, громко, протяжно. Бай Ху вздрогнул, повернулся в сторону хрипящего динамика. Я заметила — рука у пояса, пальцы застыли в характерном хвате. Филин был прав. Он носит с собой пистолет. Страшное у него: напряжённое, жёсткое, вздулись желваки на скулах, и самый край радужки светился фосфорно-голубым. Но что такого должно было случиться, чтобы самого Старейшину проняла дрожь? Нас согнали на похороны через три дня. Нас всех. Каждому выдали узкую белую ленту на запястье, в знак траура, учителям же повязали их на лоб. Я так и не поняла толком, что случилось, и по кому рыдала сирена. На незнакомом мне раньше дворе смешались наставники, старшие и младшие ученики, и все тихо тревожно гудели, как разворошённый улей. Страх казался осязаемым, холодным и липким, как студень или лягушачья кожа. Я не видела ничего, только море голов и белые ленты. Мы стояли вместе с учителем Яном: Лис ушёл к Старейшинам, застыл неподвижной тенью рядом с Верховным Наставником. Повязка терялась в белых волосах, и мне пришла в голову глупая мысль: Лис словно вечно носит траур, намеренно или нет. Вот только о ком он скорбит? А потом в человеческом море появился просвет, и я наконец увидела: на каменном постаменте лежал мальчишка. Совсем ещё юный — лет шестнадцать, не больше. На фоне белоснежных одежд его лицо и руки казались серыми, восковыми. В ногах горела свеча, и огонёк то и дело пугливо склонялся, словно пытался спрятаться от чужих смерти и горя, застывших так близко. Я с трудом разбирала отдельные слова, обрывки чужих разговоров: — Не смогли сдержать Дар? Как же это… — От судьбы не убежишь. Видимо, так… — Да-да, на руках у наставника… Сгорел как свечка. Мне на секунду показалось, что в толпе я вижу Майю. Вот, мелькнула рыжая кудрявая голова, волосы наспех стянуты белой лентой, на губах — горькая усмешка. И в глазах плясал влажный дрожащий блик от далёкой свечи. Миг, другой… Нет, показалось. Не Майя. Девочка из Ирландии, с параллельного курса. Дар это огонь. Жгучее, безумное, беспристрастное пламя. Если ты недостаточно силён, он сожрёт тебя, обратит в пепел, и никто не сумеет тебе помочь. Хотелось убежать. Пробиться через толпу, всех растолкать, да хотя бы зажмуриться, закрыть глаза и уши руками, только бы не видеть мёртвого неподвижного тела! Не слышать ни скорбных вздохов, тихого жалобного плача, ни удушающего тяжёлого запаха благовоний и ладана. Я смотрела. Долго, не моргая, до рези в глазах. Болезненно серая кожа. Заострившиеся черты. Набухшие синевой веки. Бледные бескровные губы. Запёкшаяся царапина на щеке. Я запомнила всё, до малейших деталей. И я очень хотела вымарать их из памяти, как угодно, только бы в чужих лицах перестало мерещиться одно лицо: тихое, спокойное, с застывшим навсегда удивлением. Пятеро людей в белых одеждах вышли вперёд. Четверо, с налысо бритыми головами и тонкими оранжевыми шарфами на горле, стали по углам постамента. Четыре стервятника, ждущих добычу. Пятый застыл у изножья. На миг он сгорбился, будто не выдержал, сломался. Лицо исказила гримаса горя, превратив на мгновение человека в демона со старых гравюр. Но секундная слабость прошла. Он выпрямился, снова стал ровным и бесстрастным. Только по подбородку текла одинокая красная капля. Я услышала, как в редких разговорах мелькнуло слово: «шифу». Значит, это он — наставник умершего мальчика? И на его руках… Осиротевший учитель вдруг медленно, нараспев, тягучим глубоким голосом стал говорить что-то очень странное, похожее не то на молитву, не то на ритуальное песнопение. Я не могла понять ничего, не узнавала язык, но сам звук — одни слова, сплетённые в нескончаемый узор из гортанных, клекочущих криков, похожих на плач хищной птицы… Казалось, кто-то переложил все мои тоску и страх в его голос. Это было что-то настолько… Чуждое, абсолютно нечеловеческое, что-то по ту сторону. До дрожи. До крупной дрожи по хребту, до колючих холодных мурашек на затылке. Оно не касаясь, тянулось вглубь, в самое нутро, бесцеремонно лезло невидимыми пальцами в душу, и вовсю хозяйничало там, дёргало за одному ему ведомые струны, заставляя их отзываться на скорбное пение. Я… Кажется, я потеряла счёт времени. Я будто растворилась в печали и звуке, и меня уже не было — только пустой резонирующий сосуд, препятствие, от которого отражалась волна, и ничего больше… А потом странное песнопение оборвалось на дрожащей, треснувшей ноте, — похоже, горло у чужого учителя всё-таки не выдержало, и звук на излёте сорвался. Он дёрганно кивнул, и вдруг резко, словно поднимал меч или боевой стяг, вскинул руку. Секунду — ровно одну секунду ничего не происходило. Все замерли в ожидании невесть чего, тишина неожиданно стала полной, давящей и плотной. Пламя свечи раскрылось огромным огненным веером, будто павлин распустил хвост. Волна огня оранжевым саваном легла на мёртвого, скрыла его от нас плотной горячей пеленой. Четверо бритоголовых тоже подняли руки, все как один. Пламя загудело, зарычало голодной тварью, и поднялось столбом к самому небу. До нас доходили волны жара, искры встревоженными мотыльками взлетали к свинцовым тучам и гасли. Жутко. И в то же время красиво. Главное было не думать, не осознавать происходящее, а просто замереть в моменте здесь и сейчас: вот костёр, вот серые облака, вот люди в белом, мне одновременно зябко и жарко, а почему мы все здесь, и почему ревёт пламя, вспоминать нельзя. Нельзя! Иначе хрупкий контроль рассыпется в пыль, и я разревусь, как маленькая, от страха и тоски. Всё закончилось ближе к вечеру. Небо стало тёмным, глубоким, и, похоже, грозилось пролиться дождём. Тело несчастного мальчика сгорело дочиста, и прах, всё так же, по мановению руки, перенесли в маленькую урну, больше похожую на шкатулку, чем на вместилище останков. Мы вернулись обратно, в ученические комнаты. По пути я слышала, как тихо, осипшим голосом, Сяо Ху объясняет Филину, что похороны экзорцистов отличаются от обычных, и что мёртвых надо обязательно сжигать, таков обычай — тело должен поглотить огонь. Родители мальчишки? Наверное, были на церемонии. А может, и нет. Если сгорел от Дара, то мог и опасным стать для живых, как отрава. Может, к нему и прикасаться обычным людям нельзя. Было нельзя, сейчас чего уже коснёшься… Меня трясло. Спокойствие оцепенения слетело с меня, как тонкая шелуха, и остался панический, животный ужас. Домой. Домой. Заберите меня, умоляю, куда угодно, только прочь из этого места! Я не хочу оставаться здесь, не хочу, слышите?! Не хочу, чтобы меня тоже положили в белом на каменный пьедестал, а потом сожгли под гортанное пение! Не хочу! Нет, нет, нет! Я представила себя со стороны. В белой ритуальной одежде, с потускневшим лицом, с закрытыми глазами… Представила, как меня накрывает волна огня. И как безутешным родителям, даже не дав попрощаться, отдают коробочку. Просто коробочку, нарядную, с каким-нибудь затейливым орнаментом на фарфоровых боках… Мне стало дурно — такой реальной и жуткой оказалась картинка. Я… Как-то добрела до душевой, забралась в тесную кабинку. Обнаружила, что забыла тапочки, и прошлёпала по скользкому полу босиком. Пришлось возвращаться. Казалось, что пепел от страшного костра въелся в меня, и я изо всех сил пыталась стереть его, отмыть, и остановиться смогла, только когда покраснела кожа. Брусок мыла вздулся буграми пузырей. Нужно поспать. Просто закрыть глаза и провалиться в темноту. Я устала. Я хочу спать. Меня знобит, мне вставать в безбожную рань. Спать. Позволить телу взять наконец своё, отпустить контроль сознания. Перестать думать, или думать о чём-то другом! Об овцах, скачущих через оградку, об уроках, о том, как будет гонять мастер… Нет, не получалось. Не получалось… Холодно. Камень упирался мне в лопатки. Крупная муха ползала по моему лбу, самым краем глаза я поймала слюдяной блеск крылышек. Воротник из грубой ткани колол горло. Ощущение было противным, острым, щекотноболезненным. Я протянула руку, чтобы убрать его, содрать, как тугой ошейник. Руки не слушались. Лежали двумя колодами, будто тоже из камня. Тяжёлые, как литые, застывшие в странном припадке паралича. Я ощущала всё — каждое волоконце в мышцах, кожу, сухожилия, но никак не могла привести их в движение, запустить этот сложный механизм. Паника на паучьих лапках кралась по телу. Оцепенение всё не отступало, и страх накатывал с головой, разрастался, как пламя лесного пожара. Холод тут же сменился обжигающей жарой. Мне стало горячо почти до боли, до колючих иголок по коже. Грудь сдавило, словно кто-то большой и тяжёлый сел на меня, сдавил грубыми мозолистыми руками горло. Муха переползла на нос, потёрла суставчатые лапки. Восприятие переместилось, будто кинокамера на тросах поползла вверх, беря широкий кадр. Пространство вокруг было хрустальным и зыбким, и покачивалось, точно вязкий утренний туман. А в тумане, как в свечном дыму, застыли поникшие человеческие фигуры. Молочный хрусталь дымки скрадывал их очертания, делал их тусклыми, ломкими, поникшими, похожими на давно погасшие лучины. Горела только одна — свеча в руке Лиса. Восковые слёзы скатывались ему на руку и застывали тонкой коркой. Он шёл ко мне, всё такой же спокойный и величественный, и его силуэт рябил в дымном мареве. Одеяния Старейшины становились похожи на рясу священника, и гортанное пение на неизвестном языке смешивалось с молитвой за упокой. Бархатный голос, покорный хозяину, мурлычуще плакал, стенал и пел, как струны под умелыми пальцами. Безликая толпа рыдала, вторя ему. Удушье стало невыносимым. Я хрипела, чуть открывая губы, сипела, пыталась кричать… Тщетно. Горло отказывалось повиноваться. Если Лисовы слова — поющие струны, то я — струна оборванная, перерезанная и немая. Крик клокотал в груди, казалось, вот-вот сорвётся с губ перепуганной птицей, но я изо всех сил втягивала в себя такой тяжёлый и горячий воздух; вот напряжение связок, вот импульс мышц, вот должны шевельнуться челюсть и язык, выпуская звук… Но всё обрывалось. Звук умирал, так и не родившись. Плакать тоже не получалось. Слёзы просто текли двумя ручейками и терялись в волосах. Может быть, хоть это они заметят? Мертвые не плачут, значит, меня нельзя сжигать! Кто-нибудь, умоляю, посмотрите на меня! Не мастер, так кто-то другой, вас здесь толпа, десятки, если не сотни! Я не хочу, не хочу, не хочу сгорать! Пожалуйста… Пламя сорвалось с рук наставника сияющим пологом. Тело скрутило судорогой, крик, кажется, вспорол мне горло, а потом огонь перетёк в антрацитово-чёрную воду, и людские силуэты смыло, затопило, словно пыль. Губы горели от солёных брызг. Наставник так и стоял. Свеча в его руках погасла, оставив лишь скрюченный обгоревший фитиль, и воск застыл на них матовой скорлупой. Вода бурлила, поднималась всё выше, жадно облизывая языками волн одежды Лиса, его кисти, грудь, шею… Зрение искажалось. Белые волосы мастера плыли, словно в воду разлили молоко, а сам он из-под воды казался уже не человеком — освобождённым от тела духом, лишённым формы и её условностей. А потом и он исчез, растворившись во влажном мраке. Колышущиеся потоки слепыми котятами тыкались в мои щёки, в ладони, в лоб. Зеленоватый с просинью свет лёг на руки, словно первый признак разложения. Я давно перестала уже видеть что-то помимо водной ласковой бесконечности. Хорошо. Лучше, чем огонь. Вода — это не так страшно. Будет легче уйти. Вдох был похож на милосердный удар ножом. Ледяная вода будто вспорола мои лёгкие, я выгнулась дугой, но это уже было привычно — да и так гораздо быстрее. Пламя пожирает добычу как голодный пёс, рвёт на куски, давится, рычит и ревёт. А вода нежной прохладой втекает в гортань, затем вспышка режущей острой боли, и на глаза наползает бархатная чернота… Чернота ощущалась влажной тёплой тканью. На бархат она не походила ни при каком, даже самом радужном, раскладе. Я привстала на непослушных спросонья руках, покачнулась. Сопели девчонки в комнате. Мэри ворчала во сне, высунув из-под одеяла пятку. Я вышла в гостиную, плюхнулась на диван. Хорошо, прохладно. В кровати жарко, вот и снятся кошмары. Интересно, который час… Если судить по небу за окном, наверное, около трёх. И нормального сна мне осталась лишь жалкая кроха — часа два, не больше. Если б ещё заснуть… — Т-тоже не спишь? Я дёрнулась, обернулась к тёмному, пустому, как я думала, углу. Теперь в темноте угадывался щуплый силуэт Лю Дье. — Кошмары снятся. А ты?.. — П-просто не сплю. Ин-н-ногда б-б-бывает. Т-такая в-вот у-уродилась. Что в-видела? — Я была… вроде как трупом, но не до конца. Живая, но для всех мёртвая. И меня сожгли на костре, как того несчастного мальчика. Жутко до истерики. — Т-ты боишься. Д-думаешь, с тобой б-будет то же с-самое. — Да, чёрт возьми! Я не хочу, чтобы эта дрянь внутри в один прекрасный момент сожрала меня с потрохами! — Я прервалась, зашипела. Болела голова. Не стоило кричать, мало того, что хуже стало, ещё и остальных перебужу. — Не представляю, как вы с этим живёте. Что внутри сидит нечто и в любой момент может спалить дотла… — А к-как ты ж-живёшь, з-зная, что тебя м-может не стать в любую минуту? Я помолчала. Хотелось возмутиться, насколько Бабочка не права, — в смысле, не стать, до вашей треклятой школы я жила в прекрасном безопасном мире! — а потом пришло осознание, и стало мучительно стыдно и страшно. Сразу вспомнились и сосульки на крышах, и игры возле дороги, и прыжки по деревьям на обезьяний манер… По коже прошёлся неприятный холодок. — Я об этом не думала. — В-вот и они н-не д-думают. С-старшим уже не с-страшно: им смерть ч-ч-часто в глаза смотрела. П-привыкли. — Почему ты говоришь «они»? А как же ты?.. — Я п-п-помню. В-всё время. В к-какой-то день п-просто устала з-за себя б-бояться. А з-за других — н-не смогла. Хотя… — Она рассмеялась. Смех вышел надломленным, скорбным, похожим больше на рыдание. — Н-неважно. Л-лучше ляг, отдохни. З-завтра б-б-будет тяжело. М-мастер большего п-потребует. Спуску не даст. — Мне плохо. — Я не хотела, честно: голос сам получился плаксивым. — Кошмары ещё эти… Просто хочу домой, хотя бы на день. Чтобы не было ни Лиса, ни этого кошмара, ничего. — П-потерпи. — Она ласково потрепала меня по волосам. — Т-ты вернёшься ещё. Д-думаю, сможешь. Х-хорошо, что ты хочешь в-вернуться, и тебе есть, к к-кому. Я хотела ещё что-то спросить, попросить объяснения, но маленькая хрупкая тень уже скользнула в сторону спальни, а приставать к бедной Бабочке мне было неловко. Что ж, теперь здесь остались только я и старый скрипучий диван. И мои мысли. Главное, не вспоминать о… Да, огонь, я тоже по тебе скучала. Как бы изжить тебя из моей памяти, чтобы был только слабый и тусклый след? Мне достаточно страшных снов и без тебя, пламя погребального костра. Уходи. Ну же, уйди… На тёмном потолке, казалось, прыгали огненные барашки. Их пылающее руно вспыхивало красным и жёлтым, и барашки скакали вдаль, снова растворяясь в сумраке окна. Кто-то заливисто и тонко храпел за стеной у мальчишек. Колыхалась огненная шерсть. Тихо ворчало само здание: булькали трубы, поскрипывала пружина под моей тяжестью, накрапывал ночной дождь. Молча улыбались овечьи морды. Раз овечка, два овечка…