Дневник Экзорцистки. Книга первая: Истоки

По поверьям, душа может вернуться в тело вскоре после смерти еще до того, как первые признаки разложения засвидетельствуют, что она окончательно покинула и останки, и дом, в котором они находятся, и тем самым оживить его. Китайцы, живущие в постоянной боязни потусторонних существ, с тревогой ожидают возвращения души, ибо кто может дать гарантию, что она не превратится в злобного демона, каковыми в большинстве своем и являются духи? Ян Якоб Мария де Гроот. "Демонология Древнего Китая"

      Мертвец сидел на моей кровати. Стонуще скрипели под тяжестью его тела пружины, словно оплакивали не то мальчишку, не то меня. Сыпался сероватый мягкий пепел: с волос, с белых траурных одежд, с губ и рук. Он серым снегом ложился на ткань одеяла, заметал серебристой позёмкой складки. Мальчик приходил уже две недели, ночь за ночью. И каждый раз — тишина и пепел. Он взял мою руку в свои: грубые и ужасно холодные. От его кожи шёл запах дыма и чего-то ещё, сладковато-тленного. Наверное, именно так пахла смерть.       Мальчишка ткнул пальцем в самое основание моей ладони, провёл по ней, механическим, рваным движением, будто пытался прочертить новую кровавую линию жизни. Руки его не слушались, закостенели. Линия дрожала, ломалась, длинный косо обрезанный ноготь пытался прорвать мне кожу, расцарапать её до мяса. Я смотрела, ждала невесть чего. Привыкла уже. Страх выцвел, тоже рассыпался в пепел. За пределами мутной опаловой дымки, окружавшей нас, словно шёлковый балдахин, мерно шумела вода. Кажется, дождь? Чужие голоса, далёкие и блеклые, вплетались в шелест капель. — Уйди. Пожалуйста, уходи.       Улыбка на мёртвых растрескавшихся губах. Медленный кивок: голова как у болванчика закачалась из стороны в сторону. Пепел хлопьями закружился в воздухе. Рокот воды усилился. Дождь за завесой превратился вначале в ливень, а следом — в беснующуюся ревущую бурю. Обрывки разговоров потонули в грохоте, словно их смыло бушующим потоком воды. — Я не хочу умирать! — Я тоже не хотел. Пришлось. Не голос. Эхо. Слабый, шелестящий звук, похожий на порыв ветра. Рот мертвеца так и оставался закрытым, только серебристая струйка пепла стекла по мальчишескому гладкому подбородку. Вода заклокотала, будто курица-наседка, потерявшая цыплят. Чернильные язычки волн вертелись вокруг мраморно белых в сумраке лодыжек мальчика. Одеяло потемнело, медленно поползло набок, пепел полетел в жадную пасть воды, исчез среди белой кипящей пены. Мокрое и ледяное у пятки. Холод у бедра. Жгучий, болезненный до судорог. Улыбка мальчишки стала похожа на гримасу. Он медленно протянул ко мне руку, целясь пальцами в лоб, точно хотел благословить меня… На что?       На жизнь?       Или на смерть? — Вставай! Просыпайся, опоздаешь же! Цзинь Лан, ну вставай же!       Сон исчез с тихим хрустальным хлопком. Будто облили ледяной водой. Я охнула, заворчала, пытаясь возразить против побудки: как же так, там ведь вода, мальчишка, они же для меня, для меня одной, а я ускользнула от них в реальность. Ждут ведь… И надо обязательно доиграть, прожить сон до конца… Я проснулась окончательно, открыла глаза. Комнату заливал утренний холодный свет. Сяо Ху, увидев, что засыпать обратно я уже не собираюсь, переключилась на других. Рядом тоненьким голоском захныкала Лю Дье: Сяо Ху тормошила её безо всякого сострадания.       Я попыталась встать, зашипела. До жути хотелось домой. Чтобы вместо здешней общаги, где из хозяйства только тумбочка и скрипучая кровать, на которые в любой момент могут посягнуть соседи — своя комната, маленькая родная крепость, где блаженно сопит на подушке Валькирия, где пахнет книгами и красками, а из кухни долетает аромат маминой стряпни… И где нет ни англичанки, ни сурового наставника. В конце концов, там мне не снились такие кошмары! — Хэй, Зануда, старухи и то бодрее ползают! Или ты решила показать, что ты книжный червяк, делом?       Болела спина. Я, казалось, ощущала каждую её мышцу, истрёпанную и измученную. Любое движение, даже самое маленькое, вызывало новую вспышку. Зудели и ныли синяки. На плечах, на предплечьях, возле лопаток. Я видела их, извернулась в ванной и посмотрела в зеркало. Линии кровоподтёков шли по бокам от позвоночника, дугой, словно грубые намётки для крыльев. Лиловый размазанный пунктир становился зеленовато-жёлтым, к нему добавлялись новые пятна, будто на карте отмечали открытые земли, и боль всё никак не утихала, только переливалась, становилась то острее, то глуше. Я посмотрела на бурую корку ссадины на острой коленке Лю Дье. На собственные руки, на запёкшийся глянцевый кратер ранки. Вспомнила, как глухо, страшно, почти не раскрывая губ, плакал Филин, держась за бок. — Я думаю, нам нужно поговорить с мастером. — Н-не н-нужно. П-пожалуйста! — Пискнула Бабочка. — А о чём именно ты хочешь с ним говорить? — Сяо Ху насторожилась и даже забыла про смятую подушку. — О том, что на нас живого места нет. Мы выглядим как стая синюшных леопардов! Нам с Филином лишний фингал понимания не добавляет. Я не знаю, может, напомнить ему, что мы не все… потомственные экзорцисты? Мы просто не успеваем за ним и вами! — Значит, научитесь успевать. — Сяо Ху оделась рывком, застегнула пуговки до горла. — Слушай… Я писала домой. Отец ответил, что только рад строгости нашего нового мастера. И настоятельно рекомендовал ни о каких поблажках его не просить, чтобы не уронить свои честь и достоинство. Шифу знает про то, кто вы с Маотоуином, и, если ему напомнить об этом, рискнуть разжалобить, он решит, что вы используете своё положение для поблажек. И будет ещё строже. Притом ко всем! — Я увидела в зеркале, как Сяо Ху поморщилась при виде моей пятнистой спины. — Лучше потерпеть. Не так уж всё и плохо у нас! Вон, у…       Я уже не слушала её. Включила воду, принялась умываться, прогоняя остатки сна. Потерпеть. Хороший вариант. Интересно, тот мальчик, которого похоронили три недели назад, тоже терпел? Как долго он молчал, сжимал зубы, делал всё, чтобы не уронить честь и что-то там ещё, прежде чем его сожрали вначале Дар, а следом — погребальный костёр? И так ли была важна для него честь, когда он бился в предсмертной агонии на руках своего наставника?       «Никогда ни о чём не просите. Сами всё предложат и сами всё дадут!» Я зажмурилась, вспомнила пахнущий старыми книжными чернилами томик Булгакова. Однотонный, с неброской позолотой на обложке, от времени из золота превратившуюся в тусклую латунь. Вы правы, Мессир. Вот только я, увы, не королева. И мне не предложат ничего, кроме равнодушного взгляда и удара по лопатке, чтобы не гнула спину в стойке лошади. — Скверно выглядишь, Миледи. — Филин издал неприличный звук, допивая остатки пряного бульона прямиком из тарелки. — Могу сказать о тебе то же самое, дитя единорога. У тебя рог как, не чешется? — Скорее, режется. — Маотоуин потёр здоровенную шишку на лбу, поправил очки, облизнул блестевшие от масла губы. — И вообще, с такими прозвищами лучше к мастеру, это он у нас лошадка белогривая, ходит злобным облачком. Заодно предложи ему для разнообразия не гонять нас до полусмерти. Хон Мао, это который с чёлочкой, в раздевалке чуть в обморок не упал. За шкирку потом до столовой тащили. — Ну-ну. Рискни, посмотришь на реакцию. — Мне пришлось пересказывать утренний разговор. Снова в толпе старшекурсников померещился мёртвый мальчишка. Я едва не выронила из руки палочки, и несколько секунд ловила непослушный прибор. — И что думаешь теперь? — Кофмар! — Сообщил Физик сквозь увесистый пельмень в нежной оболочке из полупрозрачного теста. — Предлагаю сговор. — Тайная ложа битых единорогов с тобой во главе? — Вроде того. Только ты не выглядишь человеком, который планирует дожить хотя бы до первого собрания. Что случилось? Я только дёрнула плечами. В конце концов, что я ему скажу? Что меня изводит погибший мальчик-экзорцист, что я плохо сплю уже несколько дней от кошмаров и боли в постоянно избитом теле, и что меня гложет тоска, глухая, страшная тоска по дому и прежней жизни? Что я каждый раз гадаю, кто доконает меня быстрее — мастер с его жестоким безразличием или мертвец, приходящий ночь за ночью с упорством заведённой куклы? Как мне сознаться, что я попросту боюсь? Мои шуточки — лишь зыбкая попытка сохранить адекватность, удержать себя на плаву, и я цепляюсь за юмор и книги, как за спасательный круг. Я боюсь всего: сболтнуть родителям в телеграфически коротких разговорах лишнего о действительном моём положении, а друзьям — о своих страхах, о том, что наступление ночи нагоняет на меня ужас, и что я пытаюсь сделать что угодно, лишь бы отсрочить отход ко сну. Конспекты пишу, штудирую до мельтешения в глазах теорию, только вот толку… — Устала. Всё болит от палки и переизбытка информации. И того, и другого слишком много на мою несчастную голову. — Сочувствую, но помочь ничем не смогу. — Филин встал, потрепал меня по плечу. — Может, валерьяночки попьёшь, успокоишь нервы? После нашего шифу точно не помешает. Ну и… После занятий, свободный кабинет, мы один на один, как и положено верным боевым товарищам, замышляем коварности, обсуждаем гипотезы, безбоязненно критикуем действия Мистера Гроза Шампуней. Что скажешь? Положим, в 201, в шесть с небольшим? — Годится. Только… — Вот и славненько! Физик умчался в неведомом направлении, размахивая рюкзаком в опасной близости от чужих тарелок и чашек. Я осталась одна, впрочем, ненадолго: раскрасневшаяся и довольная, рядом уселась Сяо Ху. Под её восторг от нынешней тренировки я лениво размышляла о том, что валерьянку, пожалуй, всё же стоило бы раздобыть в собственной аптечке или в местном медпункте. Кошмары она, конечно, не прогонит, зато хоть чуть-чуть полегче будет. А то если и дальше так дело пойдёт, то я начну заикаться на нервной почве, почти как Лю Дье. — С-свободно?       Дождавшись нашего кивка, Бабочка плюхнулась на стул, шмыгнула носом, с остервенением потёрла глаза кулачками. Узкие плечи вздрагивали. Сяо Ху отреагировала первой. Я опоздала на пару секунд: я не Филин, я не умею успокаивать и спрашивать с комком лапши во рту. — М-мэри! — По щекам Лю Дье в открытую катились слёзы. — О-она… о-он-на… — Что она?!       Я сжала ладошку Лю Дье. Пальцы у неё были тонкие, маленькие, почти детские, и очень холодные. — Что случилось?       Бабочка всхлипнула ещё громче. — С-сказала, чт-то й-я г-г-гожусь т-только н-н-на п-прим-манку д-для т-тварей. П-потому и М-мотыль, как в р-рыбалке… Я з-знаю, из м-меня ник-к-какой э-экзорцист, но… — Глупости! — Сяо Ху саданула кулаком по столу так, что аж чашки подпрыгнули. На нас покосились с соседних столиков. — Тоже мне, гений нашёлся! Кто она вообще такая, чтобы решать, экзорцист ты или нет?! — Он-на Эрджид. — И что с того? С каких это пор знатность даёт право унижать других? — Главное, успокойся. — Я попыталась обнять Лю Дье за плечи, но она тут же дёрнулась, сбросив мою руку. — Н-не н-нужно. — Она виновато улыбнулась, затем, словно просила прощения, коснулась моего запястья. Осторожно, самыми кончиками пальцев, будто я была опасным зверем. — Так — м-можно. П-прости. — Да ничего. А что значит, «она Эрджид»? Это тут при чём?       Лю Дье и Сяо Ху переглянулись. — Эрджиды… Ну, как бы тебе объяснить… Это очень известный и очень старый род экзорцистов. — И оч-чень с-сильный. — Словом, семья, собравшая все «очень». Богатство, могущество, влияние, талант… И вспыльчивость. Среди ваших говорят, что Эрджиды сами хуже всякого чёрта. Ну, ты сама видела. Там все такие, особенно женщины. Не знаю даже, как Филин с Мэри спелся. — Что?!       Остаток вопроса потонул в жутком кашле. Коварная лапшинка пошла не в то горло, и несколько секунд я боролась за малейший вдох. Стучало в висках, вязкая чернота замаячила сбоку, на самом краю восприятия… — Как?! Это что ж должно было случиться, чтобы они общий язык нашли?       «Мне почему не сказал? Сначала про искренность соловьём пел, друзья, команда, два шпиона, а теперь…» Идти на встречу с Физиком резко расхотелось. Странное, неуместное сравнение, но я вдруг почувствовала себя супругой, прознавшей о любовнице. В ответ на утайку захотелось сделать гадость. Неважно, какую, только бы вынудить оказаться на моём месте. Вот… Вот возьму и не пойду, а останусь с наставником, буду его вопросами донимать! Так сказать, постигать премудрости старшего сектанта! — Как видишь. — Сяо Ху поджала губы. — Причём внезапно, и такая искренняя и пылкая дружба. Ничего хорошего из этого не выйдет при характере и дурном нраве Эрджид, будь уверена.       Я хмыкнула в ответ и доела наконец лапшу. Надеюсь, он ещё недалеко ушёл, и я успею нагнать. Страшно до предательской дрожи в коленках, но надо. Мысль пришла очень легко и быстро, где-то посреди разговора, как пуля приходит в мишень или чью-то голову. Действительно, почему бы и не пойти к Лису? Напроситься к нему на занятия, постараться понять, чему же он нас учит, и какова природа наших способностей. Что, если разгадка и нашей с Физиком задачи лежит не в отрицании, а в понимании и принятии его истины и его мастерства? «И может, — я заметила белое пятно в толпе возле дверей, ускорила шаг, — тогда он не будет так злиться?» Увидит, что я больше не бегу от него, а искренне пытаюсь научиться, и сменит гнев на милость? И не будет больше кровоподтёков на моей несчастной избитой спине?..       Я снова заметила наставника уже в самом конце коридора. Статный, спокойный, в синем с чёрным и серебряным шитьём одеянии Старейшины, будто и не было ни шумной потной тренировки, ни насквозь промокших липких роб. И ведь ничего у него не болит! Шёл он так, что догонять приходилось чуть ли не бегом, стремительным пружинистым шагом. Учитель Ян чуть отставал от шифу, на полшага, не больше, словно телохранитель. — Мастер! Пожалуйста, подождите!       Он услышал, остановился у стены. Чуть наклонил голову и… Нет. Не обернулся. Застыл в ожидании. Ян Вэй моё появление встретил приветственным кивком. Лис наконец нехотя посмотрел на меня, чуть поджал губы. Я едва не отступила на шаг или два назад. Вплотную к мастеру идея уже не казалась такой замечательной. Живо вспомнилось, как из моих неумелых рук шест улетел в конец зала, чудом никого не прибив, и другие, не менее нелепые и грубые ошибки. И я буду с ним, один на один, со всей своей бесталанностью. Может, не… Вдох. Как перед прыжком в воду. Всё, догнала и привлекла его внимание. Назад пути нет, а навыков от воспоминаний провалов не прибавится. — Говори уже. — Я заметила, как он быстро, на долю секунды, закатил глаза, и что тонкая трещинка морщины залегла на его бледном лбу. — Прошу простить, мастер, что прерываю. Могу я просить вас о снисхождении преподать мне дополнительные уроки боя? — Почему ты полагаешь, что я вообще возьмусь за это? Мне хватает твоих… успехов на обычных занятиях. Убийственная пауза. И зачем ему только пистолет, он и словами прикончить может. Рядом раздался тихий смешок, который тут же перешёл в сдавленный натянутый кашель. Я повернулась, глянула на учителя Яна. Он сощурился, повёл усами, и вдруг… Подмигнул мне. Украдкой, быстро, но подмигнул! Жаль, что решить, была ли это поддержка или внезапная галлюцинация, времени уже не осталось. — Господин Ань говорил, мастер, что если обычных уроков мне будет недостаточно, чтобы нагнать остальных, то мне стоит просить вас о помощи. — Говорила я тихо. Почему-то было страшно поднять голос хоть на тон выше. Вдруг усмотрит в этом неповиновение или дерзость! И, пожалуй, стоило бы на этом закончить, но не выдержала, сорвалась: — Я не хочу больше огорчать вас своими… успехами. — Что ж. Похвальное стремление. Полагаю, утро воскресенья тебя устроит. — Он дождался поспешного кивка, чуть улыбнулся, и добавил. — Без четверти шесть. — У-устроит. — Я подавилась второй раз за утро, чудом сдержала кашель. Хороша смерть, задохнуться от возмущения! Ну вот почему у всех нормальные наставники, а нам достался этот жаворонок-садист?! — Благодарю вас, мастер! — Без опозданий, возле тренировочного зала. — Х-хорошо. Я поклонилась, испытав вдруг внезапное сочувствие к Мэри. И ответом мне служили лишь удаляющийся шорох ткани и звук шагов. Всё, дело сделано. Осталось только дожить до воскресенья. Я шарахнулась в сторону, вызвав у стайки третьекурсников приступ смеха. Мёртвый мальчишка улыбнулся где-то на периферии зрения и растаял в пятне тени на стене. Дожить… Какая горькая ирония. Я зябко поёжилась. Так, теперь бегом в кабинет. Снова занятия, снова попытка доказать, что я не глупа, пусть и не в громадном зале, а у доски, с палочкой крошащегося мела вместо шеста в руках. А к Филину не пойду. Ещё чего! У него теперь англичанка есть. «Не пойду!» — Ворчала я под нос, выводя на доске иероглифы диктанта. «Не пойду, и дудки!» — Конспект безропотно выслушивал шипение, и Лис удивлённо хмурился, глядя в мою сторону. «Не пойду! Не пойду! Не пойду…» За обедом, на тренировке, над книгой и тетрадью. Я шла по коридору, чеканила шаг, и лучи вечернего солнца ложились оранжевыми всполохами на мои кроссовки. Не пойду! Мне нечего там делать! Двести первый кабинет. Самая обычная дверь. Латунная табличка. Нужно пройти мимо. Но пальцы уже нажимали на холодную ручку, проворачивая её до звонкого механического лязга. Щелчок. Не пошла? То-то же… Я вошла в аудиторию, быстро повернулась лицом к партам и окнам, будто меня поджидал злейший враг. Вместо врага там сидел Филин — лохматый, растрёпанный, прямиком на скрипящей от такого неласкового обращения парте. — Миледи! — Он соскочил, и столешница аж крякнула от облегчения. — Рад, что ты здесь!.. — Почему Эрджид?       Физик замешкался. Ещё сильнее взъерошил волосы, поправил очки, покачав их на переносице. Золотистый блик заплясал на стёклах, скрыв от меня его глаза. — А… А почему, собственно, нет?! Говоришь так, будто мы женаты двадцать лет, а я тебе изменяю! Я, может, союзника наконец нашёл в нашем нелёгком деле, а ты мне претензии предъявляешь! — Филин, она терроризирует всех, за исключением, пожалуй, Сяо Ху. Утро обычно начинается с издёвок. Боюсь представить, как именно вы с ней… подружились. — А-а-а, личное. — Маотоуин ухмыльнулся и оставил наконец очки в покое. — Очень легко, знаешь ли. Это не дружба, это деловой союз. У неё есть свои счёты к белобрысому, и она, заметь, предоставила мне довольно много информации, которую наш драгоценный мастер сообщить не удосужился. — Счёты? Откуда?! Она же его впервые видит! — Да вот не впервые… Ты садись, я тебя, собственно, за этим и позвал.       Я принципиально села на стул. Филин так и остался на парте, болтать ногами. Столешница тоскливо скрипела на все лады, отзываясь жалобным стоном на каждое движение наездника. Хорошо, что я не присоединилась. Нас двоих несчастная парта точно бы не выдержала. Что там говорилось в договоре про порчу школьного имущества… — Итак. Начнём с азов. В мире наших экзорцистов-сектантов, оказывается, существует своя аристократия. И милая Мэри, которую ты так не любишь, как раз представитель английской ветки аристократов. — Знаю. Сильный древний род с дурной славой. Какое это имеет отношение к мастеру? — Какая ты шустрая! Из её слов выходит, что Эрджиды знают Грозу Шампуней уже много лет. Если не друг семьи, то точно приятель. Он тоже из аристократов, только местных, китайских. И попала она сюда как раз из-за этого знакомства. А поскольку перспектива здесь учиться её абсолютно не устраивает, мисс Эрджид желает помочь нам в нашей попытке вылететь из школы, сохранив целостность, — Филин пощупал себя за бока, любовно погладил по острым плечам, — наших бренных оболочек. — Допустим. И это всё? — Ну, положим, нет, но я буду объяснять с точки зрения науки всю их систему, и… Ты хоть что-то помнишь из физики? Из химии? — Тебе придётся читать мне весь школьный курс заново. На физике я рисовала яблоки, летящие в голову бедняги Ньютона, а в химии мои познания ограничиваются пигментами. Так что объясни человеческим языком бедному гуманитарию, будь добр. — Ай, как с тобой сложно! Короче… То, что товарищ старший сектант затирает про энергетические частицы, похоже на грубое изложение квантовой физики в обёртке из эзотерической мишуры. Так тебе понятнее? — А что такое квантовая физика? — Ты чудовищна! — Простонал Маотоуин, картинно ухватившись за голову. — Ладно, для совсем творческих — большую часть того, что они нам рассказывают, обосновать можно. Как именно — на твой выбор, здесь спектр богатый. Наш мозг с оптической иллюзией или просто сбоем в собственной регуляции, психические расстройства во всём разнообразии, химические вещества-галлюциногены. Представь только, как хрупка наша нормальность — всего одно искажение, почти незаметное, где-то там, под черепом, и вместо привычного мира вокруг остаётся пустота и скачут чёртики. — На его лице появилось странное, даже пугающее, выражение восторга и благоговения. Он стал похож на фанатика со старых церковных картин, наконец узревшего свою святыню. — Понимаешь теперь, о чём я? Нам нужно понять, что именно дало искажение. — Ты говорил о большей части. А что насчёт остального? Я хотела сказать не это. Ой, не это… Искажение? Мёртвые дети, гуляющие у заброшенных домов — всего лишь нечто, перемкнувшее у меня в голове? Кошмары, вязкий чёрный дым, судороги, от которых я думала, что вот-вот умру, задохнусь, колышущийся ковёр из тварей на стенах, и экзорцист Данька, не-совсем-человек с огненным кнутом — все они нереальны, и лишь безумие, плод воображения мозга, воспалённого от невесть какого недуга? Тогда что же, в таком случае, реально?! — Это? Ну… знаешь, я хотел бы обсудить это немного позже. — У тебя нет ответа. — Только пока! Я работаю над этим, и докажу, вот увидишь! — Доказывай. Только не убейся в процессе. Слушай… А как ты стал экзорцистом? Как проявился твой Дар? Филин пожал плечами: — Понятия не имею. Ну, Майя конечно заливалась соловьём… В общем, я дедушку начал видеть. Дом у нас старый, частный, большой, не то, что эти коробки… — Я бы попросила. Имей совесть, я в такой выросла! Да, коробка, зато моя, родная и уютная! — Ладно-ладно! Помимо всего, в доме — подвал. Это я чтоб ты вопросы не задавала, откуда у нас такое. Он обустроенный, типа кладовки-мастерской, только под домом. Там всякий хлам хранится. И я как-то туда спускаюсь, а там — дед. Совсем как на фотографиях, с усами, при бороде, в куртке своей любимой, только светится и весь серебристый, как ёлочная игрушка. Я очки протёр, поморгал, на всякий случай по комнате походил, всякие зеркала отвернул, чтобы световую иллюзию исключить. Но деда не исчез. Сидел на столе, прям как я сейчас, улыбался. — Ты видел призрак своего деда?! — Подумал бы я, будь я склонным к мистицизму балбесом. Ла-а-адно, последнее было лишним, согласен. Я провёл анализ и пришёл к выводу, что это не более, чем галлюцинация, связанная с эмоциональными переживаниями. Дедушку я никогда не знал, он умер до моего рождения, но рассказы о нём слышал — замечательный был человек, исследователь, в экспедиции на Дальний Восток ездил! Я сопоставил, что незадолго до этого, во-первых, слышал очередную историю про одну из таких поездок, а во-вторых, испытывал сожаление и досаду, что возможность разговора с ним для меня утеряна. Соответственно, то, что видел я — галлюцинация, вызванная детским воображением и сильными эмоциональными переживаниями. Поэтому я не испугался, как это наверняка сделала бы ты, Миледи… — Не смей. Я не сразу поняла, что говорю я сама — так неожиданно глухо и страшно прозвучал собственный голос. Физик уставился на меня, нахмурил брови. Не сказал ничего — будто молчанием требовал объяснений внезапному рыку. А я… Я вспомнила дядю. Представила его силуэт — молчаливый и бледный, струящийся, словно утренний туман, грустную улыбку на бледных полупрозрачных губах, густую бороду из серебристых нитей. Просто увидеть хоть раз!.. Мне не хватило бы. Я прекрасно об этом знаю. Ещё и ещё — я каждый раз бы требовала новой встречи, снова и снова, до бесконечности. Не смогла бы опять отпустить, пусть даже галлюцинацию. Это к лучшему, что призрак, или что там увидел Филин, ко мне не пришёл. Но всё равно — завидно до детской смешной обиды. — Не нужно этого. Хватит. Шути сколько влезет, но не на эту тему. — Да что я такого сказал? — Не касайся мёртвых родственников. И точка. Это единственная просьба. — Ладно… Короче, я решил, что у меня есть шанс, как сказала бы мама, закрыть гештальт, и я около… Да, около трёх месяцев взаимодействовал с этим, как ты выразилась, призраком. Говорил, рассказывал всякое, просто размышлял вслух. Он был достаточно хорошим собеседником, в основном потому, что всё время молчал. Мне было периодически паршиво, но не более того, ничего необычного. А потом заявилась Майя с её сказочками и дальше ты и сама знаешь. И что ты из этого узнала? — То, что ты везучий. Тебя в психушку не таскали. — Ну, у меня и галлюцинации безобидные. Но дело не в том. Переходим ко второму пункту. В общем, есть одно интересное наблюдение. Вычитал я тут в одной книжке любопытную вещь. Похоже, в местной метафизике всё-таки есть способ убрать наш… Дар. Я не смогла сдержать изумлённого полузадушенного вскрика. Физик победно улыбнулся, словно выиграл у меня сложную партию в шахматы. Я зажмурилась, спрятала лицо в ладонях, запустила пальцы в волосы, пытаясь хоть как-то унять нарастающую дрожь. Верить хотелось очень. Желание было практически равным страху, и потому верить до конца, всерьёз, не получалось. Понарошку, украдкой, как отчаянно надеются на чудо, не веря, что оно и впрямь случится. Я представила, как я снова возвращаюсь домой, как шелестят под ногами листья старого клёна в сквере, как грохочет по кочкам, а затем и по ступеням, чемодан. И я — снова я. Уже не тварь. Прежняя, обычная, уже не безнадёжно одарённая, и эти долгие дни школы экзорцизма тают так же, как заживают на моей спине рубцы. Может, я снова стану за мольберт… — Мечтаешь, пришибленный? Видение лопнуло с нежным звоном, как мыльный пузырь. Я повернулась к двери — конечно, про волка присказка, волк и в дом [1]. Мэри перешагнула порожек, демонстративно отряхнула невидимую пылинку с плеч. Тонкие губы искривились в полуулыбке, вместо мягкости Джоконды придав бледному треугольному лицу хищное выражение. Она сощурилась, словно голодная кошка при виде птенца. — Мэри! — Филин радостно замахал рукой, заехав в рвении мне по носу. — Присоединяйся, мы планируем бунт! — Мы?! Ещё чего! — Пришибленный, тебя что, мыслью контузило? Да такие союзники хуже врага! — Девочки, ну не ссорьтесь вы, в конце концов!       Я медленно поднялась на ноги. Каким бы пугающим ни был Лис, кое-чему у него можно было поучиться. — Филин, при всём уважении к тебе, с мисс Эрджид я взаимодействовать отказываюсь напрочь. — Слова, такие естественные и певучие на губах наставника, в моём исполнении казались жалкой пародией. — Если тебе будут интересны результаты моих наблюдений, то я выскажу наедине. За сим спешу откланяться. Я очень гордилась последней фразой. Неделю назад упросила нашу китаяночку, преподавателя языка для иностранцев, помочь мне с витиеватыми фразами. Что же ещё делать, если мастер их любит такой нежной любовью, что я половины не понимаю! Она вручила мне список, погоняла по нему, я в очередной раз получила за своё рычащее «р»… «Нежнее надо, мягче! Мурлычь! А ты рычишь, как голодный степной волк! Ну куда такое годится?!» К счастью, капризная инициаль в этот раз не подвела меня. Всё произнеслось гладко, красиво, как по учебнику. Вот только звук казался чужим и нелепым. — Передавай привет Грозе Шампуней. Ты всё равно на него не похожа, как не пыхти. И не смотри своему обожаемому мастеру в глаза, Зануда, если хочешь, чтобы ваши тайны остались вашими. Дружеский тебе совет из моего исключительного человеколюбия. — Ты хотела сказать, из его отсутствия. — Неужели? Зануда, так что же, Гроза Шампуней ещё не занимался с тобой лично? Я ведь по сравнению с ним ангел во плоти, вот только видишь, нимб спёрли. — В её исполнении воображаемый нимб напоминал скорее пасс тёмного колдуна. — В конце концов, разве я тебя обидела? Сказала неправду, оклеветала? Давай будем честны друг с другом, бери пример с Мотыля. Как она, уже затопила уборную? Я вспомнила заплаканное лицо Лю Дье, её трясущиеся плечи и надломленный тихий голос. Перед глазами поплыли красноватые пятна, нахальное лицо стало размытым, как акварельная клякса. Пример брать, значит… — Да будь ты хоть трижды права. Я не желаю иметь дело с человеком, который плюёт даже на своё благородное происхождение и обижает слабых. — О, поверь, Зануда, у меня тоже ни малейшего желания иметь дело с тем, кто суёт нос не в свои дела. Опасно это, Зануда. Нос ведь и сломать недолго. Хрусь! И нечего уже совать. Обидно будет, правда? Филин старательно делал вид, что изучает щербину на каменном полу. Казалось, её дрожащие зубчатые изломы захватили его внимание целиком, начисто лишив возможности воспринимать окружающее. Я не видела его глаз, только рыжий вихор в ржаво-багровых искрах от закатного солнца, но почему-то знала, чувствовала, что смотрит он на меня и только на меня. — Ты сделал свой выбор.       Интересно, вы гордились бы мною сейчас, мастер? Или и этого было бы недостаточно для хотя бы малой толики вашей благосклонности? Сейчас нужно продолжить — как Лис, развернуться, и степенно уйти, закрыв дверь с лязгающим, похожим на взведённый курок, щелчком. Ну и что с того, что я хочу хлопнуть ею так, чтоб стёкла зазвенели на все голоса тонким перепуганным дребезгом?! Вслед мне донёсся смех: — Не ковыляй, Зануда, ножки покалечишь! Кто же будет за Мотылём бегать и сопли ей подтирать?       Я с трудом удержалась от того, чтобы не садануть по стене кулаком. Лучше, конечно, было бы ударить-таки, и не по стене, а по чьей-то наглой роже, но… На душе стало горько и по-детски обидно. Если и драться, то явно не мне и явно не с Мэри. Не потяну. Попросту не потяну, и за её, в лучшем случае, разбитый нос, ответят и мои рёбра, и лицо, и, вероятно, печень с почками. Я видела, с какими упоением и яростью она колотила грушу, и слышала, как та скрипела и выла под её кулаками. Я с досады пнула пустоту истрёпанным носком кроссовки. Хорошо. Хорошо! Пусть мастер делает, что хочет, лишь бы только избавиться от этого мерзкого тоскливого ощущения беспомощности. Теперь бы только дождаться воскресенья…       Которое настало пугающе быстро и бессовестно рано. Я нащупала маленький будильник, поспешно зажала его в ладонях, чтобы он механическим визгливым стрёкотом не перебудил всю спальню. Зажать кнопочку, вот здесь… Тишина. Только сонное сопение, лёгкий, чуть с присвистом, храп, и заливистое пение какой-то птицы вдалеке. Комната была погружена в сизый предрассветный сумрак. Белая ткань одеяла казалась голубой, будто волны моря, в этом неверном утреннем свете. Зябко. Как бы я не желала этой тренировки, но меня учит натуральный садист.       Кошмары в этот раз не приходили, — похоже, подъём без четверти пять, чтобы точно успеть к Лису, не вписался в их график. Снилось что-то невнятное, непонятное и тёмное, как копошащиеся в сырой черноте ржавой бочки слизняки. Я соскользнула с кровати, не удержалась на ногах и ударилась коленкой об пол. Кожу обожгло холодной болью. Я чертыхнулась, потёрла ушиб. Тихонько выгребла из шкафчика ворох одежды и поплелась в ванную, подпрыгивая каждый раз, когда босая пятка касалась камня. Пальцы свело судорогой. Казалось, что холод просачивался сквозь кожу, вынуждая мышцы вздрагивать, словно струны под сорвавшимся смычком… Щёки горели от ледяной воды, я скрипела зубами и рычала, когда коварные капельки змейками струились на шею и дальше, вниз, оставляя после себя влажные блестящие в свете электрических ламп дорожки. Я продолжала наводить туалет, и пена от зубной пасты летела во все стороны, будто снежинки в вихре ревущей вьюги. Кран отозвался тоскливым утробным хрюканьем, когда я закрутила вентиль. Лицо и руки полыхали. Я победно отсалютовала полотенцем своему отражению. Пусть теперь мастер попробует упрекнуть меня в неподобающе сонном виде! Одевание меня окончательно согрело. Пришлось делать из себя слоёный пирожок: майка, футболка, тёплая ученическая роба, упорно отказывающие тянуться как следует колготки и казённые штаны. Они были великоваты, зато с подкладкой из мягкой тонкой шерсти и превосходно грели. Волосы я прибрала как следует. Почему-то — отчаянно хотелось думать о чём-то хорошем, — я представила перед зеркалом наставника. Как он тоже причёсывается, ведя по волосам расчёской, как белоснежные пряди скользят в его руках, похожих на руки античной статуи. И как он тоже зевает и ёжится от зябкого осеннего утра. Я улыбнулась самой себе, оправила плечики серой робы. Как можно бояться человека, которого только что почти наяву видел плетущим косичку? Зал нашёлся на удивление быстро. Вот и нужная дверь. Я застыла, так и не решившись потянуть за тяжёлую ручку. Коснулась только металла, проследила пальцами линию литого бронзового кольца, дотронулась до гладкого, отполированного сотнями рук и десятками лет дерева. Я уже знала — зал стар. Он очень стар, и его стены и пол, изъязвлённый выбоинами от множества ног, помнят ещё те времена, когда последователи Тьен Хэ, несчастного гордого Журавля, грозными окриками раздавали наставления ученикам. Век за веком, под молотом истории менялась и школа, и следом за ней — тренировочный зал. Расширяли и достраивали помещения, меняли свитки с древними воинами и арсенал на стенах, латали крыши и перекладины, облетала чешуя черепиц, словно огромный дракон раз за разом сбрасывал старую ненужную кожу… Зал жил. Оставался собой. И всё глубже и глубже становились дорожки в камне плит. Будто отражение чьих-то, давно уже позабытых путей. Я видела это. Ярко, в цветах и звуках, как сон наяву. Мне до дрожи в руках захотелось схватить лист или холст, неважно, и писать, писать до изнеможения. Серая дымка утреннего света, его холодные лучи похожи на древки прислонённых к стене шестов и копий. Пыльная темнота и старость стен, графит и глубокий синий с лиловым. Цветные пятна –мастера и ученики, часть смазать в вихрь, растворить в движении, оставив лишь намёк на человека, слишком подвижного, чтобы его разглядеть… Я видела всё это. Ощущала. Видение просилось в мир, на свободу, как смертельно перепуганная птица из клетки. А мне оставалось лишь потянуть дверь посильнее и стать его частью. Не творцом, но участником. И от этого было обидно и больно до слёз. Дверь пришлось тянуть двумя руками и распахивать чуть ли не рывком. Тяжёлая, на таких же, как и дверное кольцо, литых тугих петлях, она оказалась серьёзной преградой для одинокого ученика. Будто страж, зорко следящий, чтобы неспособные не коснулись основ опасного искусства. К моему счастью, на то, чтобы дверь открыть, у меня сил хватило. А то ещё наставника звать, просить впустить меня, как настырного кота… Ух, позору б было! Зал встретил меня величественным молчанием и пустотой. Я медленно, стараясь не шуметь, притворила дверь, огляделась. Ни единой живой души. Неужели… Всё-таки опоздала? От одной этой мысли стало страшно до дрожи в коленках. Может, зал перепутала? Да нет, тот самый, основной, к тому же все они соединены насквозь. Осмотреть их тоже? Или… Может, сам мастер проспал? Утро раннее, воскресное, мог и задремать на коварные пять минуточек, а сейчас спешно собирается, сжимая зубную пасту в одной руке, а расчёску в другой… Тихий звук выдоха откуда-то сверху привлёк моё внимание. Ветер, что ли? Я подняла голову, пытаясь найти взглядом его источник. А после мне осталось только замереть от восторженного ужаса и трепета. На узких деревянных столбах в дальнем конце зала, на паре самых высоких из них, застыл изваянием Лис. Коса свесилась с плеча, легонько покачивалась маятником между двух столбов, полы робы смешно болтались, обнажив поддетую под них рубашку. Вот только мне было вовсе не до смеха. Мастер стоял на руках. На высоте больше двух метров, на одних только руках, остальное тело выведя вверх вертикальной ровной, как струна, линией! Голова вниз, в опасном направлении — прямиком к полу, и коса указывала туда же, как стрелка компаса. Ноги вместе, сведены в единое целое, вытянуты в такую же стрелу с острым кончиком — носками.       Я так и стояла, не шевелясь и, кажется, не дыша: только смотрела на чуть подрагивающее от напряжения чужое тело, остриём ушедшее в высь тёмного потолка. Были восхищение и страх, которые не находили ни слов, ни возможности выразить их. И было мастерство. А человек, ставший его воплощением… Нет. Сейчас не имели значения ни его статус, ни скверный характер, ни то, что моё занятие давно должно было начаться. Отследить, когда он оказался внизу, я тоже не смогла. Лис, будто волна, качнулся и перетёк вниз одним неуловимым плавным движением. Шума не было — только запоздало хлопнула ткань, надувшись от скорости маленьким парусом.       Я поёжилась. Так люди не двигаются. Звери — да, хищные, быстрые и опасные. Теперь я наконец могла дать имя смутной неясной тревоге, маячившей каждый раз рядом со Старейшиной. В нём было слишком много от хищника, в этой его тягучей, обманчиво медлительной плавности и мягкости; в степенной бесшумной походке, в царственности осанки… И в пугающей лёгкости, с которой мой мастер заставлял тяжёлый деревянный манекен отлетать на несколько шагов, и с которой он сам только что почти парил под потолком.       Я поспешно поклонилась, когда наставник подошёл ближе, хотя меньше всего мне хотелось терять его из виду. Представила, на свою голову, сонного с косичкой… «Как можно бояться!» Ага, как же! Этого — можно и даже нужно! Целее будешь. Теоретически. — Бери шест. Хватит тратить время. — И что дальше, мастер?       Он едва заметно пожал плечами, на миг сделавшись совсем уж обычным и человечным: — Делай, что ты там можешь. Посмотрим, насколько всё…       Я потянула палку из общей связки, чуть покачала в руках, примеряя вес. Когда заменял учитель Ян, он говорил, что посох должен быть лёгким. Чуть легче руки. Де, это сейчас мы выпендриваемся и хватаем что потяжелее, а через десять минут от такого хвастовства останутся только сопли и боль в руках. Лис про такое не вспоминал, ему, похоже, было без разницы, чем мы машем, всё равно неправильно. Так, эта тоненькая и лёгонькая, как раз впору… Мастер кивнул, указывая на площадку. Началось. Задорный присвист взлетевшего резче, чем надо, шеста, ритуальный поклон-приветствие. Ну, давай!..       Тянулось время. Я повторяла упражнение за упражнением, форму за формой [3], всё силясь понять их механизм, уловить вёрткую, как серебристая рыбка, суть. Лениво ползли тени, обозначая перемещение солнца. Холодную звенящую тишину нарушали только скупые комментарии наставника. Говорил он редко и мало, чаще смотрел, а ещё чаще — отворачивался. Я старалась. Честно старалась — понять, угодить, может быть, даже угадать нужное движение. Раз за разом я встречала скуку. В голубых глазах было лишь равнодушие, тусклое, мёртвое, и оттого даже взгляд наставника казался каким-то неживым. Лис снова поправил моё запястье, механическим, вымученным движением ставя мою руку на ему одному ведомое и понятное место.       В спарринге — если этот позор вообще можно назвать таким красивым рычащим словом — всё осталось по-прежнему. Я била, повторяя один и тот же выпад, он отбивал — одинаковым лишённым силы и скорости движением. А если вот так, спиралью, целясь в горло… Отбито. Он даже не изменил тактики. Смахнул мою палку, и снова стал, готовый к защите. Всё тот же усталый, почти отрешённый взгляд. Я рискнула. Сделала странный, нелепый, заведомо неправильный удар. Что теперь, наставник? Я ведь правда хочу понять. Объясни! Пожалуйста, объясни, знаешь же!.. Равнодушие стало походить на отвращение. Я заметила быстрое, смазанное движение глаз Лиса в промежутке, проследила направление: левая рука, у самого запястья, там, где обычно носят часы.       Страх и робость вдруг сменились яростью. Кипучей, бешеной, и очень горячей. Отреагируй, мастер! Хоть как-то! Что, что мне сделать, чтобы растормошить тебя, вывести из этой вечной раздражённой апатии?! Я не надеюсь уже на твоё одобрение, но хотя бы на злость я могу рассчитывать? Или я не заслужила даже этого? Ну хоть раз, хотя бы раз покажи, что тебе не плевать! Я ещё успела ударить. Тот красивый выпад — спираль, укол в горло, отдёрнуть назад, конец палки прижать к бедру. Я успела заметить, как в глазах наставника мелькнула искра удивления, как он чуть приподнял брови, будто прислушивался к чьим-то словам… А потом я встретилась с ним взглядом. И этот взгляд был осмысленным и живым. Улыбка. Злая, похожая на оскал, практически невозможная на этом лице-маске. Блок, куда быстрее и сильнее, чем в прошлые разы, дерево шеста отозвалось звонким чистым стуком, загудело… Замах. Короткий, только для того, чтобы перехватить палку. Удар. Плечо вспыхнуло болью. Я вскинула шест рефлекторно. Что он творит?! За что?! Кисть. Жалобно хрустнули костяшки. Нужно… Нужно прикрыться, хоть как-то… Там, где удар должен был встречать посох, защитой служили мои предплечья. Закатанные рукава сослужили мне дурную службу: Лис метил именно туда, на неприкрытую кожу. Хлёсткий, длинный удар, как ножом. Выступили капельки крови. Пальцы. Запястье. Снова предплечье. Опять. Жёсткий тычок в середину плеча. Руки горели. Я не выдержала, разжала пальцы левой. Словно кнутом, по ней, два раза. Я отступала, прикрывая уже одно только лицо. Наставник бил, снова и снова, как заведённый, повторяя один и тот же мотив. Кисть. Плечо. Локоть. Предплечье. Я видела только гудящий вихрь из палки — Лис двигался слишком быстро, чтобы я могла хотя бы уловить его движения, не то, что отбить!       Я оступилась, запнувшись о свою же ногу. Шест ударил, словно птичий клюв, двойным щелчком — бедро и колено — повалил меня на пол. Я распласталась на нём, беспомощная и неподвижная. Палка укатилась куда-то далеко, за пределы видимости… Короткий свист. Лис сам припал к полу, как приготовившийся к прыжку зверь. Мельтешение перед глазами. Я не успела зажмуриться.       Кончик его шеста смотрел мне прямо в левый глаз. Я видела железную оковку, мелкую морозную паутину царапин, следы выбоин и щербин. Наставник стоял почти на коленях, в такой трудной низкой стойке, чуть наклонив голову. Я видела, как капля пота стеклянной искоркой ползёт по его лбу. Кончик белой косы касался моей щеки. Медленный вздох, мне почти незаметный, и чужие волосы защекотали лоб. Я вжалась в пол, не смея шевелиться — так и застыла в неудобной нелепой позе. Голубые глаза горели ледяным холодным пламенем. Радужку словно густо подвели светящейся краской, оставив лишь узкую точку-зрачок. Нет. Не точку. Зрачки Лиса сжались в две узкие звериные щёлочки. Я хотела закричать — и не смогла. Горло сдавило спазмом, я почти ощущала прикосновение холодных рук на собственной шее…       Через мгновение наваждение исчезло. Наставник поднялся так же быстро, как только что бил, исчез из поля зрения. Несколько долгих, ужасно долгих секунд спустя, я услышала, как хлопнула дверь. Я осталась одна, всё так же лёжа на полу, смешная и беспомощная. Встать получилось не сразу. Руки ныли, полыхали красными пятнами и капельками сукровицы вперемешку с кровью. Гудело колено, болел копчик. Пальцы, к моему счастью, оказались целы. Вот только ссадины… Слёзы катились по щекам. Наставника нет, кому укорять? Я уткнулась лбом в колени, давя крик. Нельзя. Если плакать, то молча, тихо-тихо, скрывая всхлипы от гулкого эха. Иначе услышит мастер. О, он не преминет наказать за слабость… Руки дрожали. Пальцы толком не слушались. Дверь поддалась через несколько минут долгой упорной борьбы, а прикрыть её толком я так и не смогла. Теперь нужно идти. Куда-то, лишь бы подальше…       Я так и не поняла, что именно занесло меня в библиотеку. Я и саму дорогу помнила плохо: только что брела, шатаясь, по пустым лестницам, и едва не упала. Библиотека тоже была безлюдна. Только господин Ань, что-то напевая под нос, сидел за столом и, ловя тетрадью солнечный пятачок, писал. — Милая, ты б попозже пришла, у меня переучёт скоро. Что увезут, что привезут, книги носить станут, дел будет… — Он поднял голову, и громкий с присвистом выдох сорвался с его губ. — Это что ещё такое?! — З-занятия, господин Ань. С… с мастером. Н-неважно, я… — А ну рассказывай!       Пришлось пересказывать всё произошедшее. Не выдержала — расплакалась, и позорно хныкала и шмыгала носом с середины рассказа. Библиотекарь выслушал меня с каменным лицом. Когда я дошла до того момента, как Лис сбил меня с ног, он вскочил, и тетрадь зашелестела листами, словно испугавшись неожиданной прыти. — Нет, это немыслимо, совершенно, абсолютно немыслимо! Пойдём-ка со мной, девочка, нам нужно потолковать кое с кем! — Не нужно! Пожалуйста, господин Ань, не надо ни с кем говорить, очень прошу! — Глупости какие! — Сухопарая птичья лапка библиотекаря оказалась на удивление сильной и цепкой. — Непременно пойдём, и нечего тут рассуждать, совершенно нечего ждать да обмозговывать… А ну, не упрямься!       И он потащил меня вглубь, в сумрак, к большим стеллажам, будто кошка — расшалившегося котёнка. И где только в нём силы взялись!.. Я быстро оставила попытки вырваться, — ободранные и избитые в кровь руки тому явно не способствовали. И оставалось только хныкать да брести вслед за господином Анем. Шаркал стоптанными ботинками господин Ань. Плавала искорками пыль в холодном свете утреннего солнца. Я видела картинку наперёд, кадр за кадром. Сейчас он окликнет Лиса, с кем же ещё ему говорить обо мне. Его часто видно в библиотеке, и мастер вполне мог успеть раньше меня. Выбирает, наверное, очередную книгу…       Потом завяжется разговор. И после него для меня начнётся ад. Не Старейшине слушать библиотекаря, как бы тот ни был умудрён сединами. Не библиотекарю давать советы, как учить глупых и неумелых учеников. Сяо Ху наверняка права. Бай Ху запомнит, будь то упрёки или просьбу, и все последствия, все злость и недовольство выместит на меня, в отместку. Только что будет вместо палки на этот раз?.. — Господин Ян! Господин Ян, очень вас прошу, побеседуйте со мной, у меня к вам преважное дело.       Ян Вэй очень громко и тоскливо вздохнул, отрываясь от справочника в огненно-алой обложке, и посмотрел на нас. Мохнатые брови чуть приподнялись, усы встопорщились, как у тигра. — При всём уважении, господин Ань, но это не моя ученица. — Я прекрасно знаю, чья она ученица, господин Ян! — Библиотекарь сорвался на высокий визгливый крик. Эхо вспугнутой птицей заметалось по огромному залу. — По-вашему, это нормально, что дети ходят битые, словно только что из застенка?! Сначала этот бедный мальчик, который полчаса рыдал у меня за шкафом, теперь вот! Полюбуйтесь! Хорошенько смотрите!       Я заскулила, когда он вскинул мою руку, обнажая красные пятна в маленьких глянцевых капельках — сукровица понемногу застывала. Ян Вэй скривился, будто ему показали дохлую крысу. — Господин Ань, я здесь абсолютно ни при чём. Смею заверить, на своих уроках я их не бью. Это его ученики и, соответственно, его ответственность как наставника. В конце концов, мы все прошли через битьё, и я, и вы. — Когда наставник бьёт, он должен учить, а не калечить! А я не вижу ни знаний, ни понимания, только заплаканные глаза и страх! Разве ж годится, чтобы мастер своих учеников в гроб загонял?! Мало нам похорон? — Не сгущайте краски. Я Ли… Кхм, Старейшину знаю, хотел бы он их убить, в первый же день шестнадцать трупов были. Я не спорю, что многоуважаемый Старейшина… Кхм, чрезмерно усердствует в телесных наказаниях и упускает иные способы обучения. Но что вы от меня-то хотите? Я простой кузнец, а он Старейшина! Он выше меня по рангу… — Вы — его друг, господин Ян. Это выше всяческих рангов.       Ян Вэй снова горестно вздохнул и состроил совершенно страдальческую и скорбную мину, словно это его, а не меня, только что отходили палкой. — Ну хорошо, хорошо, я поговорю с ним! — Вы даёте мне честное слово, господин Ян, что поговорите с ним именно на эту тему и в ближайшее время? — В блекло-коричневых, выцветших от возраста глазах библиотекаря сверкнула серая сталь. — Да, да, даю. Господин Ань, право слово, я же не демон, чтобы меня так просить! — Вы, господин Ян, с многоуважаемым Старейшиной ещё почище демонов будете. —       Широкий рот господина Аня расплылся в улыбке, веселые улыбчивые морщинки залегли вокруг маленьких подвижных глаз. — Оба хороши, так хороши, что наставникам впору за голову хвататься было. Я ж вас ещё во-о-от такими помню, оболтусов эдаких, да…       Ян Вэй тоже улыбнулся, встопорщив усы. Я попыталась представить его и Лиса детьми или хотя бы подростками, — хотела как-то отвлечься от пульсирующей саднящей боли. Учитель Ян получился сразу. Делов-то: чуть уменьшить скулы, убрать мешки и набухшие веки, сбрить, сожалея о подобной красоте, усы, стереть морщины и пару коричневатых пятен у самой кромки волос… Я будто правила портрет, грубо, по тонким изящным штрихам, водила карандашом и ластиком, и мягкий жирный грифель крошился, перечёркивая настоящее… Мальчишка. Шебутной сорванец-задира, вечно лохматый и оборванный то в драках, то в других уличных забавах. Казалось, Ян Вэй готов был стать таким в любой момент, сбросить не один десяток лет и звание учителя с ними заодно, вскинуть рюкзак на плечи, походя дёрнуть за косу девчонку…       Лис же выглядел каменным изваянием. Маской. Словно не было у него прошлого, — чудом появился из льда и камня, холодный, жестокий, умный, больше похожий на хищную тварь, чем на человека. Я прекрасно знала, что ошибалась. Знала, что никакая мой мастер не тварь, и что сделан он из плоти и крови, а не из ледяных глыб. В конце концов, от льда не пахнет потом! Я знала всё это. Но поверить не могла. — Только прежде, чем вы пошлёте меня на растерзание к многоуважаемому Старейшине, я хочу поговорить с мелочью. Жаль, что не в кабинете, конечно… — Будь вы в кабинете, господин Ян, я пришёл бы туда, но мне посчастливилось найти вас здесь. В моей мастерской для вас как раз найдётся местечко, только очень уж вас прошу, не заденьте пресс! Я только-только закончил возвращать к жизни ту прелестную книжицу, не хочу, чтобы труды мои пропали понапрасну!       Бурча себе под нос, что даже и не собирался зариться на такое сокровище, учитель Ян потянул меня за собой. Я мысленно благодарила его за то, что ухватил он меня за плечо, там, где не было ссадин и кровоподтёков. Скрипнула дверь, и мы оба оказались в маленькой тесной комнате, насквозь пропахшей чернилами, бумагой и клеем. Я чихнула, потёрла зудящий нос. — Садись. — Ян Вэй придвинул мне низенький обшарпанный табурет, крякнул, сдвинул высоченную стопку бумаг со второго такого же, и тоже уселся. — Давай, рассказывай, как у тебя это получилось. — Что именно, учитель Ян? — Наставника довести, чтобы он так психанул. Это ещё постараться надо было! — Это я довела? Я?! Учитель Ян, да я ничего даже не сказала! Он…       И я второй раз за это злополучное утро принялась пересказывать произошедшее. Ян Вэй кивал, тёр подбородок, топорщил и накручивал на палец усы. Я чуть осмелела: он, похоже, меня не собирался ни ругать, ни наказывать. — Учитель Ян, так что же, Бай Ху умеет мысли читать? — Для тебя он мастер или многоуважаемый Старейшина. А ты с чего так решила? — Я… Я не очень хорошо подумала о нём. — Пришлось пересказать и этот постыдный эпизод вместе с мыслью, слово в слово. — И этот… этот кошмар начался сразу после. Он… Мастер, он ещё… Знаете, будто услышал. Пауза, потом повернулся, глазами стрельнул, и тогда ударил. — Ну, как бы тебе объяснить… Ты точно этого не сказала? — Учитель Ян, я ж не самоубийца! Я прекрасно понимала, что за такое вслух можно и получить! Просто обидно так стало и больно… Знаете, как брошенный котёнок. — В жилетку рыжему плакаться будешь. Что до мыслей, то ты теперь и думать научишься, чтобы не получать. В глаза ему смотрела? — Да. — О, ну ещё лучше! Все условия собрала, всю триаду! Короче… Мысли Лис не читает, иначе он бы рехнулся окончательно. Но он может слышать эмоциональный фон. Особенно — отрицательный. Если собирается триада: зрительный, мать его, контакт, расстояние до двух метров и… так, умное слово не поймёшь, ладно… Это, эмоций много. Тогда он ещё и отдельные фразы слышит. Как радиопередачу через шум помех. А у тебя ещё и ментальный потенциал хороший, ты думаешь громко. Так что прекрасно ему было тебя слышно, поверь. Могла бы и вслух сказать, хоть плюс за смелость бы получила. Или за дурость. — Боже… Б-боже мой… — Так, а ну не качайся тут, книги собьёшь. Ух ты. Мелочь, у тебя лицо серое. Тебе воды принести? — Н-нет.       Я сжала руки до боли в костяшках, потёрла глаза. От омерзения и страха к горлу подкатила тошнота. Казалось, что там, в холодном зале, я была обнажена перед Лисом, и от осознания этого хотелось спрятаться куда угодно, исчезнуть, раствориться, и не возвращаться долго-долго. Я была словно лягушка, распятая на столе биолога во славу науки. Всё в ней, лягушке, видно — и тугие блестящие узелки кишок, и лёгкие, и колотящееся от безумного страха сердечко…       Ян Вэй осторожно похлопал меня по голове: — Давай я тебя обрадую — твоему мастеру не всегда слышно то, что о нём думают. Даже если это что-то очень плохое. У тебя просто совпали все условия. Да, обидно, больно, но не смертельно. Просто поменьше в глаза таращься — я знаю, у вас на западе это дело любят, но тут лучше так не делать. Не только с Бай Ху. А он за это тебе только спасибо скажет. Поверь, ему тоже не сильно нравится ощущать настроение окружающих. Представляешь, каково это — всё время знать чужие чувства, притом малоприятные? — При всём уважении, учитель Ян, но мне сложно сочувствовать человеку, который только что меня избил. — В его случае это скорее «погладил». — Погладил?! Учитель Ян, стесняюсь спросить, а как же мастер тогда бьёт? — На кладбище сходи спроси, может, ответит кто. Я поговорю с Лисом, чтобы он меньше вас бил и больше объяснял. Прежде всего, ваши отбитые пальцы и пустые головы невыгодны мне, вы и здоровые ошибку на ошибке делаете, а с вашими больными руками мне вообще сплошное расстройство. Но сначала я буду говорить с тобой. — Голос у Ян Вэя стал резким и жёстким. — А ты будешь слушать и запоминать, потому что я скажу всего раз. Не поймёшь сейчас — объяснят другие, такие как Лис, и понимание в твою голову вобьют. — Понимание чего, учитель Ян? — В голосе пробилась предательская дрожь. — Либо ты принимаешь правила игры сейчас, либо сдохнешь или покалечишься в будущем, скором или нет, покажет время. Если хочешь выжить, а ты этого явно хочешь — будь так любезна, засунь гордость куда подальше, и учись так, как тебя учат. У нас нет педагогов, есть только специалисты, такие, как Лис, выбирать особо не из кого. Так что кто как умеет, тот так и объясняет. — Но он же наставник! Мастер! — И? Он прежде всего экзорцист, а педагог так, вынужденно. Думаешь, умение раскроить чужой череп сильно добавляет навыка в общении? Он и ему подобные дают знания, а дальше уже исключительно твоя забота — вычленить нужную информацию из того, что получила. Я понятно объяснил? — П-понятно… — Да не реви ты. Хватит сырость разводить.       Я хлюпнула носом, пытаясь унять подступающие слёзы. — Учитель Ян… Простите, что снова беспокою, но… — Да хватит расшаркиваться, в твоём исполнении это звучит комично. Чего ты хочешь? — Я правда бездарность? Казалось, вся и без того молчаливая библиотека затаила дыхание, замерла, лишь бы услышать ответ. — А тебе нужна правда или удобное оправдание? — Первое, конечно же! — Да. Как и все мы. Видишь ли, мелочь, талант — штука слишком зыбкая и, так бы сказать, эфемерная, чтобы делить всех на одарённых и бесталанных. Делай мы так, мы бы просто вымерли, адской швали на радость. А вот что действительно влияет, это усердие и время. Сколько, так сказать, часов, ты протираешь задницу, практикуясь. Ты же наверняка не один год билась над мольбертом! Тут то же… Вот только не делай такие глаза! Да, я видел, как ты в тетради чиркаешь. Сносно. Школа чувствуется. — С-спасибо, учитель Ян. — Так вот. — Ян Вэй опёрся спиной о стену, дёрнул себя за ус. — Знал я как-то одного… кхем, экзорциста. Мы оба были молоды, оба учились у одного мастера… Впрочем, не так это важно. И был этот мой знакомый ужасно слабым и хилым. Всё у него выходило из рук вон плохо. Даже хуже, чем у тебя. Тощий был, что глист, недели не проходило, чтобы он в обморок не упал или кровью не высморкался. От занятий в зале даже думали его отстранить, чтоб совсем не убился. Да…       Ян Вэй задумался. Он смотрел куда-то вдаль, взгляд его стал неожиданно глубоким и печальным, словно подёрнутым дымкой. Учитель Ян всё трепал и щипал ус, будто пытался выдрать. Раз. Другой. Особенно сильно, два волоска в пальцах остались. — И что же было дальше? — А упёрся он. Вцепился в знания и тренировки, как голодный тигр в чужое горло. Стал одним из сильнейших экзорцистов не только Китая, но и мира. Девочка, я не говорю тебе следовать его примеру. Ну не хватит тебе ни терпения, ни злости, ни упрямства на такое, я ж по тебе вижу. Но стать средним экзорцистом и действительно хорошим артефактором ты сможешь. Может быть, на целителя пойдёшь, видно будет. Просто… Возьми то, что Лис способен тебе дать. Это редкая удача, когда тебя учит такой мастер. Потом ты это поймёшь. — Надеюсь дожить до этого момента без сломанных костей. — Не надейся, не получится. Ты закончила с вопросами? Мы вышли из комнатки. Господин Ань прошаркал мимо, бормоча что-то про новые поставки и то, что у него не железная спина. — Всего один, учитель Ян. Что мне лучше взять из книг по экзорцизму? Что-нибудь попроще, для таких, как я. — Ха! Умница, быстро схватываешь. Надо бы Лису сказать, чтобы не так сильно тебя шпынял. В конце концов, ты же не потомственная, из иностранцев, мог бы и скидку сделать… Я вспомнила слова Сяо Ху и наставника. Ледяной страшный взгляд, щекочущие потный лоб отдельные, выбившиеся из его косы пряди. От этой нежной щекотки было больнее, чем от ударов палкой. Меня скрутило от жуткого, иррационального страха. — Не нужно! Пожалуйста, учитель Ян, не говорите! — Чего? Мелочь, тебя что, по голове приложило? — Нет, просто… Просто не говорите. Очень вас прошу. Не упоминайте обо мне, пожалуйста, мастер же мне потом житья не даст, решит, что жаловалась! Разве ж с его характером такое терпеть? Мало ещё сегодняшнего!.. — Ну… Вот не реви только! Ладно, ладно! Может, ты и права. Про тебя лично говорить не буду. Теперь ещё думать с вами, мало мне своих хлопот! Так, книги, книги… Вон на тех полках было что-то. — Ян Вэй поскрёб в затылке, а потом грубо потрепал меня по плечу. — Поищи «Теорию экзорцизма для начинающих», желательно, оба издания. И жди господина Аня, может, ещё чего посоветует. Хлопнула дверь. Я подошла к полке, осмотрела пёстрые ряды книг. Знакомое слово «теория» мелькнуло наверху, я встала на цыпочки, потянула за шероховатый корешок. Ай, не то! «Теория и практика экзорцизма для продвинутого уровня». Какой из меня продвинутый уровень, я ж натуральный чайник, даром, что не свищу. Теория, теория… Да где же ты, родная… Гладкие и шершавые, глянцевые и матовые, книги вводили в какой-то гипнотический транс. Я брала в руки очередной томик просто так: провести по нему рукой, проследить кончиками пальцев тиснение названия или облупившийся от частых чтений лак, погладить, как спящего кота, персиковые и рыхлые от времени страницы, коснутся скруглённых затёртых срезов… Нужное название мелькнуло где-то сбоку. Теория, для начинающих, бледно-синяя книжка с красными иероглифами. Я потянулась к ней, почти ухватила… И застыла, давясь так и не родившимся криком. Объятая синим пламенем, книга висела в воздухе.