Хунь человека добра, а по зла, хунь — это духовная мудрость в человеке, а по — тупа и неразумна. Когда мертвец впервые появился, духовная мудрость еще не полностью покинула его; но по также сопровождала хунь, и как только хунь исчезла, чувство любви растворилось. Хунь полностью рассеялась, а по осталась в человеке; пока хунь присутствовала в теле, это был словно прежний живой человек, но как только она ушла, мертвец перестал быть тем человеком. Блуждающий по свету мертвецом и "избегающий тени" порождает по; только люди, обладающие Дао, в силах сдерживать и подавлять ее.
Юань Мэй, «Цзы бу юй»
Посмертие пахло кофе и жареным луком. Я парила в тёплой, обволакивающей темноте, посреди небытия, вдыхая запах. Золотистый от масла лук. Крепкий кофе. Кофе сильнее, чем лук, тот деликатничает, отходит на второй план. Я воспринимала это как должное: ну конечно, в небесной канцелярии или куда я угодила, работники только и делают, что хлебают кофе и закусывают жареным луком. Стоп. Вдыхаю? Открывать глаза ещё никогда не было так тяжело. Веки словно смазали густым, клейким мёдом. Ореховый сумрак от ширмы. Знакомый потолок. Кабинет наставника! Я охнула и попыталась встать. Руки отозвались болью от плечей до запястий, заныла избитая спина. Бинты? Одеяло? И я до сих пор жива... Охая и покряхтывая, я всё-таки сползла с дивана, и покачиваясь двинулась в центр кабинета. В конце концов, надо узнать, кто тут кофе пьёт. Не мастер же... Учитель Ян развалился в кресле наставника и с довольным видом расправлялся с луковой лепёшкой — нам иногда попадались такие в лотерее школьных завтраков. Жаренное хрустящее тесто, россыпь кунжута, зелёные вкрапления лука. От железной, битой жизнью кружки поднимался дымок. - С возвращением в бренный мир, мелочь. Тебе водички или чаю? Кофе не предлагаю, сама понимаешь. — Он отёр усы от крошек и отсалютовал кружкой. - Воды, пожалуй. — После того, как мастер священнодействовал над чаем, мне казалось чуть ли не святотатством пить его здесь, в его кабинете, просто прихлёбывая из чашки. — Учитель Ян, а где... Дверь громыхнула об стену, закачалась. Петли кряхтели и стенали. В проёме стоял наставник — встрёпанный, грязный, весь в ржавчине от спекшейся крови. Я встретилась с ним взглядом — и в который раз за этот безумный день пожалела, что пришла в себя так не вовремя. Ян Вэй невозмутимо попивал свой кофе, — присутствие хозяина кабинета в дурном расположении духа ничуть его не смущало, даже будто наоборот. Когда Лис оказался ближе, меня накрыло волной. Газ, кровь, подвальная затхлость, речная тина. Почти физическое ощущение чужого недовольства. Я вжалась в стул, силясь стать как можно меньше, незначительнее. Наставник прошёл мимо. В этот раз его не шатало. Только глаза всё те же — прозрачные от злости. Он покосился на Ян Вэя, сощурился, и щёлкнул пальцами. Окно распахнулось настежь. Я успела заметить, как он это сделал — комок-намерение, короткая вспышка голубого света на ручке, и звучный лязг. За всем этим — отточенная, похожая на клинок воля. Вновь хлопнула дверь, и из-за стены донеслось журчание воды. Похоже, там включили душ. - О, топиться пошёл. — Учитель Ян залпом допил кофе. Он встал, сунулся в один из шкафов, долго гремел и звенел там посудой, затем наконец извлёк стеклянный стакан. Вода из термоса была тёплой, почти горячей, так что я грела ладони об чуть запотевшее стекло. Мы молчали — Ян Вэя происходящее вокруг не волновало, а я боялась спросить что-нибудь не то, нарушить тишину лишним вопросом. Оставалось только вслушиваться во влажный шорох и ждать. Вот, откроется дверь и... - Рассказывай, как тебе это удалось. В твоих интересах ответить прежде, чем кончится моё терпение. Я смотрела на него тоскливым взглядом побитой собаки — собственно, я от неё особо и не отличалась. Рассказывать... что? Пусть залезет мне в мозги, и сам разбирается. Что ему, в первый раз, что ли... - Остаточной одержимости нет. — Ян Вэй с любопытством глядел то на меня, то на Лиса, будто наблюдал за теннисным матчем. — Зато есть длительное энергетическое истощение. Думаю, ты и сам видишь. - Ничего удивительного. — Наставник фыркнул с плохо скрываемым презрением. — Если кому-то хватает ума общаться с призраком и кормить его собой. - Кормить? — Я надеялась, что ослышалась. В каком смысле "кормить", как? У Шэли же желудка нет... Не было. От осознания этого внутри стало холодно, словно меня пронзили сосулькой. - Призраки, как и любые гуй, жрут энергию. Ци. — Похоже, Ян Вэй решил меня пожалеть и объяснить, как же именно меня употребляли. — Они не могут создавать свою, у них нет этого движка, могут только накапливать силу за счёт возраста. Чем гуй старше, тем он сильнее и злее. Разложение личности. Не знаю, проходили ли вы двухчастную структуру души... - Мне кажется, или я просил тебя принести архивы? Учитель Ян цокнул языком и вышел, напоследок чуть потрепав меня по волосам. Мы остались один на один, как и в первую нашу встречу, будто безумная реальность сомкнулась в кольцо. Учитель и ученик, я напротив него, за таким хрупким барьером стола. Всё то же желание исчезнуть, деться куда угодно, но ускользнуть из-под взгляда ледяных глаз — из-под невидимого дула. - Я жду. - Я не знаю, что мне говорить вам, мастер. Честно говоря, если б вы влезли мне в голову, было бы гораздо легче. - По-твоему, мне четвёрки Трибунала здесь не хватает?! - Т-Трибунала? Почему... - Потому что я имею право на любое вторжение в мнемоструктуры исключительно с письменного разрешения совершеннолетнего, твоего опекуна либо в критических ситуациях. То, что у тебя язык не поворачивается рассказать, что именно ты натворила, таковой не является, держу в курсе. - Я не знала. То есть, если так, то... выходит, всё это время вы не знали про Шэли и... - Шэли? - Хуэй Шэли. Его так зо... звали, мастер. Похоже, имя призрака говорило наставнику больше, чем мне. Он словно бы на мгновение отвлёкся от меня, сощурился. - И как же ты нашла этого... Шэли? - В библиотеке, мастер. Я сильно запиналась — от распахнутого настежь окна было жуть как холодно, но просить его закрыть я боялась, а Лис не спешил замечать мои страдания. Приходилось мёрзнуть и аккомпанировать повествованию стуком зубов. - Хорошо. — Он сцепил руки в замок, навалился на стол, будто опёрся на стойку в тире. — Итак, по твоей версии мне нужна твоя смерть. - Мастер, я... - Молчать. — Я прикусила язык. — Итак, мы исходим из этой точки. Предположим, я хочу тебя убить. Зачем мне выбирать столь длительный и сложный способ, если я могу просто свернуть тебе шею — на занятии, здесь, несущественно, — и сказать, что это случайность? При твоих — и моих навыках — никто даже не задаст мне вопросов. Я представила, насколько легко ему это удастся. Даже прямо сейчас. Руки ложатся на горло, холодные и сильные, и следом хруст позвонков. Последнее, что я услышу. Кажется, мой страх его позабавил: он тихо рассмеялся. - О, я не намерен этого делать. Пока что. Я хочу знать другое — будучи уверенной в моей злонамеренности, при всех этих видениях, ты всё же пыталась остановить своего приятеля. Почему? Руки дрожали — от холода, от нервов, какая уже разница. Он смотрел, и наверняка видел в моём дёрганье гораздо больше, чем я сказала бы словами. - Я не смогла бы. Даже если бы вы правда отрубили мне голову. Будто само решение лишить кого-то жизни меня убьёт — попросту не смогу жить дальше, отправив кого-то на смерть, умру сама, и в моём теле будет уже кто-то другой. Он долго смотрел на меня, глаза в глаза, словно взвешивал каждое моё слово: оценивал, осматривал, проверял на истинность. Каждое — гирька на чаше весов, блестящий латунный грузик. Что вы решаете, наставник? Не настало ли время свернуть мне шею? - И как ты только собираешься жить с такой позицией... - Вряд ли долго, мастер. Зато по совести. - Совести? Скорее уж, глупости. — Он тяжело поднялся, закрыл окно. — Значит, призрак назвался экзорцистом? Ты не ошибаешься? - Да, мастер. Не думаю; к тому же, он много знал об экзорцизме, вряд ли он им не был. - Тебя вот принадлежность не спасла. Нужно было слушать, что доверять призракам опасно, а не заниматься тем, что ты обычно делаешь на моих уроках. - Но я не знала! - "Не знала". Будь искренней — не слушала. Этому учат всех. Любого ребёнка в любой стране и семье. - Экзорцистов учат. – На удивление чёткая и раздельная речь раздражала. Так говорят с почти глухими. Или, что ещё обиднее, с идиотами. – А я им стала только в четырнадцать лет. - Ты им всегда была. – Лис фыркнул, на мгновение вернув нормальный тон. А потом сощурился, приобретя удивительное сходство с обманутой лисой из детских книжек. – Что ты имеешь в виду? - Ничего помимо того, что я сказала, мастер. Я узнала, что я экзорцист, в четырнадцать лет. До этого, – я развела руками, забывшись, и тут же зашипела от боли, – в моей жизни призраков не существовало. Были другие, более обыденные виды опасностей. - То есть?! Я впервые слышала, чтобы он срывался на звонкий изумлённый голос. - Ну, злые дяди с тётями, пьяницы, своры собак... Такое всякое. Я же из семьи обычных людей, мастер, у нас и проблемы обычные. Разве вы не знали? Он нырнул под стол, быстрым движением вытянул самый нижний ящик. Хлопнула толстая папка. Я была где-то посередине. Наставник отстегнул подшивку с моим личным делом, перечитал. Какой красивый цвет у бумаги... - Напомни-ка, когда у тебя проявился Дар? — Пристальный взгляд поверх документов. - Эм... Конец весны-начало лета? Я не помню особо, большей частью всё началось в июне. А... Зачем вы спрашиваете, мастер? Разве там не написано? Он не ответил, только ещё несколько раз пробежал глазами по тексту. Быстро, затем медленно, вчитываясь в каждый иероглиф. Скрипнули петли. - Устроил тут морозильник. — Ян Вэй толкнул дверь бедром и вошёл с охапкой ветхих на вид книг с шитым переплётом. — Свои потроха не жалко, так ребенка ж застудишь. - Взгляни на это. — Лис протянул ему под нос моё личное дело. — Каковы твои соображения? Тот цапнул бумаги, прочитал. Сощурился. Часто-часто заморгал. Посмотрел на меня, потом на подшивку, затем ещё раз на меня. - Она не врёт. - Да я-то в курсе... Но тут минимум два пункта не сходятся! Как на другого человека писали! Оба переглянулись. Затем, после паузы, подшивка наконец перекочевала мне в руки. Дар проявлен в феврале. Куратор дошкольного обучения. Пройдены подготовительные курсы на основе базы оккультной традиции Китая. Печати. Подписи. Я читала — и не могла поверить, что над всем этим стоит моё имя. Мои имена. Это ошибка. Это просто какая-то ошибка, они перепутали документы... - Опровергай. — Лис вновь устало опустился в кресло. - Лето. — Язык меня слушался плохо. — У меня не было куратора. Меня отправили сюда за два дня. Сделали документы и забросили в поезд. Сказали, что если не соглашусь, мне придётся об этом пожалеть. Это не мои данные. Это же... Мастер, это же просто ошибка, правда? - Ты пропустила раздел "происхождение". Впрочем, я догадываюсь, почему. - Я... Не вполне понимаю, что они подразумевают под этим. - Не установлено в силу осложняющих обстоятельств. У нас так пишут, когда хотят намекнуть, что ребёнок внебрачный, но чтобы было не так явно. - Что?! Ян Вэй грустно на меня посмотрел: - Ну... Понимаешь, внебрачные дети это когда... - Я знаю, что такое бастард, я хочу знать, почему это вдруг отнесли ко мне! — Я охнула, больно-больно прикусила язык. — Ой. Учитель Ян, простите, я... я просто. - Да брось. — Он махнул рукой. — Я всё понимаю, стресс. Хорошо, что знаешь, ненавижу такое объяснять мелкотне. Вообще, термин был нормальный — бывает, что родители непонятно где, чаще всего в могиле, родственников не осталось, установить происхождение и природу Дара невозможно или слишком затратно. Но потом его стали пихать, если нужно было тонко намекнуть, что у ребёнка имеется запасной влиятельный папаша, и всё покатилось. Как я понимаю, ты второй вариант. - Но зачем? У меня нормальные мама и папа, зачем позорить мою семью?.. - Это попытка сделать замену равнозначной. — Наставник устало прикрыл глаза. — Раз уж стараниями призрака ты так осведомлена о внешней политике, обойдёмся без предыстории. Изначальный договор заключали с членами знатных семей. В том числе, чтобы на психику ребенка не накладывался дополнительный шок от осознания себя экзорцистом и был исключен хотя бы один источник серьёзного стресса. Я помню тот договор, его подписали через переводчика десять лет назад. И если его изменили незадолго до твоего отъезда, то, — здесь я могу лишь предполагать, — значит, человек, который его подписал, в тот момент сильно изменился в статусе. Он не в состоянии расторгать такие договоренности напрямую, но, судя по всему, способен без серьезных последствий для себя подрывать их. - И... Что будет дальше? Меня... меня же не депортируют? - Ничего не будет. Формально, я получил желаемое, — пусть и с некоторыми нюансами. Фактически... портить тебе жизнь я не хочу. На этом всё. Можешь идти. - У меня есть один вопрос, мастер. — В горле стал ком. Нельзя при нём плакать. При них обоих. Нельзя жалеть существо, которое пыталось меня убить. Но... Боже, как же щиплет глаза! — Я хочу узнать, что случилось с Хуэй Шэли. Кабинет погрузился в тишину. Я смотрела на наставников, на их молчаливую переглядку, красноречивую более всяких слов. Похоже, Лис в кои-то веки не знал, что мне ответить: ни подколоть, ни утешить, ни отослать прочь. Мне хотелось выть. Просто уткнуться лбом в колени и выть, долго, высоким жалобным голосом, пока не сорвёт горло и слёзы не кончатся. - Я не буду отвечать на твой вопрос. - Вы убили его. Как ту женщину, да? На несколько мгновений они оба замерли, словно ожидали чего угодно, кроме этих слов. Мне оставалось только смотреть на них, ожидая кары за свой трепливый язык. Этого знания мне не простят. Вот и всё. Как думаешь, Шэли, встретимся ли мы в посмертии, чтобы я могла посмотреть в твои бессовестные глаза? - Какую женщину?.. - Которой вы отрубили голову, мастер. Вскоре после той тревоги. Ян Вэй посмотрел на меня с явным оживлением, потом на наставника, сделав при этом очень выразительный, но малопонятный взгляд. Лис скривился. Я ожидала чего угодно, но не этой пантомимы. - Мелочь... А что именно ты видела? Ну, до отрубленной головы? - Голая женщина в каком-то круге. — Щёки мои горели пунцовыми фонарями. — Знала б, на что меня притащат смотреть, не шла бы. - И... Всё? - И всё, учитель Ян. - Действительно, зачем было ходить. Такое разочарование... - Вот ты теперь и объясняй. - Да как я, по-твоему, должен объяснить ребёнку, что такое суккуб?! - Как шуточки свои отпускаешь. Можно всё с теми же комментариями. — Он щёлкнул пальцами у виска. — Приступай. Я в предвкушении. Я вспомнила переглядку в коридоре, два приказа: озвученный и истинный. Шуточки... Может быть, Трибунал распространяется не на все виды ментального воздействия? Ян Вэй тем временем кряхтел, чесал в затылке, дёргал себя за ус, — словом, был в крайней степени неловкости. Лис тем временем заварил себе что-то душистое, вроде травяного сбора, и теперь грел об бока кружки ладони, довольно щурясь. Похоже, безмолвная сцена его забавляла. - Ну... Короче... Мелочь, может, ты знаешь, что такое суккуб? Ну, вдруг, случайно? Я покачала головой. Учитель Ян с немой мольбой воззрился на наставника. Тот невозмутимо отпил из чашки, ленностно прикрыв глаза. Милосердие ему было чуждо. - Ладно... — Интересно, чисто технически, он может выдрать себе ус одним пучком? Нет, жалко, конечно, да и больно наверняка, но всё-таки? — Давай зайдём с другой стороны, попробуем... Кхем. Ну... Ты знаешь, откуда берутся дети? - Учитель Ян, мне не десять. И не восемь тоже. В подробностях не опишу, вокабуляр не тот, но... - Я понял, понял! — Он поспешно замахал руками. — Не надо мне тут подробностей в твоём исполнении! То есть... Ну, про "это" ты в курсе? - Вы про секс? — Он стал малиновым, как большая редиска. — Учитель Ян, ну право слово, я ж не ребёнок. Нам ставили обнажённую натуру, пусть и гипсовую, да и история искусства чуть ли не на треть состоит из дам разной степени обнажённости. Я тоскливо вздохнула. Да, вживую голые люди смущают. Да, как только натурщик сходит с помоста, к нему мгновенно возвращаются и стыд, и желание прикрыться... Но зачем вести себя так, будто меня только что привезли из глухого монастыря, и при обнажении дальше лодыжки я должна стыдливо пищать? С многочленов я своё отсмеялась. У нас все парты в них были, в многочленах, во всём многообразии деталей и форм. - Короче. — Он выдохнул, словно паровоз, выпустивший пар. — Суккуб это демон похоти. Развратная такая демоническая девка, которая демонстрирует крайнюю степень обнажённости, твоими словами. Понятно? - Понятно. А что она в школе делала, учитель Ян? - А это уже пусть твой наставник рассказывает, как главный ликвидатор. Меня там не было! - И хвала богам. Суккуб, или же succuba, девочка, это демоница, которая приходит ради сношений. Сама или же по призыву, — некоторые обладают тем незавидным уровнем интеллекта или же социальной неловкости, а порой и обоими этими качествами, когда идея призвать для подобных развлечений демона кажется хорошей. Двое третьекурсников сочли эту идею именно такой и призвали суккубу — видимо, в качестве практики по западному оккультизму. Удержать её они не сумели, так что после непродолжительной взаимной страсти она отправилась на поиски новой жертвы. Вскоре сработала защита, суккубу поймали и передали мне. Остальное ты видела и так. - А... Она их что, съела или?.. - В определённом смысле. Как ты думаешь, чем чревата такая связь? Я подумала. Честно, старательно, хоть наставник наверняка был убежден в моей неспособности к этому процессу. На ум шли только детские энциклопедии с цветными картинками всяких интересных частей человеческого тела в разрезе. Такое на парте не нацарапаешь. - Венерическими заболеваниями, мастер? Кажется, он едва не поперхнулся отваром. Ян Вэй совершенно непедагогически хрюкнул со смеху. - Интересный ответ. Но ошибочный. Сущности такого рода питаются энергией, которую получают в процессе совокупления. Вдобавок, у некоторых особей бывает агрессия по отношению к потенциальным конкурентам, которых они могут видеть в женщинах, так что это был дополнительный фактор риска, уже для вас. - Значит, она не отличалась от Хуэй Шэли?.. - Суккубы лучше. — Учитель Ян мигом стал серьёзным и мрачным. - Вынужден согласиться. Суккуба не заинтересована в смерти источника питания, хоть и бывает её причиной. Порой демоница и призыватель формируют пару на многие годы. Что до призрака, то для него твоя смерть была лишь вопросом времени. Ни о какой привязанности речь не шла. - Вы так в этом уверены?.. На лбу мастера залегла скорбная морщина. - Уверен. Потому что видел. - А... — Ян Вэй охнул, навалился на стол. — Ты что, его потрошил? - Выбирай выражения. — Наставник откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза. — Но да, я взаимодействовал с его личностными и мнемоструктурами в момент изгнания. Точнее, с тем, что от них осталось. - Зачем ему было меня убивать? - Он призрак. Гуй, нежить. Соответственно, лишён... — Он прервался, зажмурился. — То есть, мне тебе ещё и это объяснять... Рядом довольно ухмылялся Ян Вэй. - Человеческая душа двухчастна, мелочь. Душа горняя, душа дольняя. Три хунь, семь по. Пока всё просто, да? Когда мы умираем, хунь становятся шэнь. Эта часть перерождается, а по рассеиваются. Но иногда они могут... Не пожелать уходить. Когда что-то ещё держит их здесь, обида, боль, злость там. И тогда они становятся гуй. - Спасибо. — Лис потёр лоб. — По как структура отвечает за физиологические, животные проявления. Страсти, пороки... Всё дурное в человеческой натуре. Наличие хунь, при работе человека над собой, сдерживает по, но после смерти контроль утрачен. То, что происходит с личностью, легче всего назвать стремительной неотвратимой деградацией. - И здесь самое интересное. — Ян Вэй скрестил руки на груди. — Экзорцисты не могут образовать гуй. Ни при каких обстоятельствах. Структура нашей души такова, что в момент окончательной смерти мы сжигаем свои по, и тело остаётся пустым. Конечно, что-то стороннее может им воспользоваться, но к нашей личности это уже не имеет отношения. - Ты интересовала его как сосуд. Как дом, в который он может прийти и поселиться, занять по праву сильного. Ты — и тот несчастный мальчик. Тяжёлая и грубая рука встрепала мне волосы. - Ну, не реви, мелочь. Будет тебе. - Лжец. — Я не узнала собственный голос: тихий, надтреснутый, словно разбитая скрипка. — Всё это время он врал мне, каждым своим словом... - Ты лучше сказал бы, откуда он здесь взялся. В школе век назад умер ребёнок, а никто и не заметил, так, что ли? - Потом. - Сейчас. — Я вскинулась, с мольбой глядя ему в глаза: даже если ему слышно каждую мою мысль, пускай! Не помешает разок ощутить, как оно, в моей шкуре, быть безнадёжно наивной преданной дурой. Для вас ведь такое в новинку, наставник? — Пожалуйста, мастер, прошу вас!.. Мне столько врали, неужели я не заслужила хоть раз услышать правду?.. - Правду? — Лис тяжело навалился на стол, будто опёрся на стойку в тире. — Ты хоть знаешь, чего ты хочешь? - Знаю. Оставаться в неведении гораздо хуже. - Тогда пеняй на себя. Он не был экзорцистом, мой милый друг, мой несостоявшийся жестокий убийца. Про таких говорят — тлеет. Когда у человека есть задатки, но их недостаточно, чтобы вспыхнуть божественной искрой Дара, переводя нас в категорию существ нечеловеческих по силе и статусу. Тлеет. Как прибитые дождём угли, которым никогда не разгореться всерьёз. Должно быть, богам нравилась ирония этих редких случайностей — нормальный ребёнок в ненормальной семье. Их не особо любили, но и не гнали прочь: даже увечные, они оставались членами семьи, — пусть не экзорцист, пусть политик, военный, кто угодно, — мало ли должностей, где полезно иметь своего человека? Семья Хуэй Шэли решила иначе. Они всегда были такими, со времён своего первого патриарха: нелюдимые, надменные, безжалостные, неважно, к кому — к себе ли, к врагу. Там, где другие увидели бы лишь досадную неприятность, глава семьи нашёл жестокое оскорбление. Его ребёнок не может не быть экзорцистом! Не имеет права! Это позор, несмываемый, непростительный позор для каждого из рода! Отец Шэли был бы счастлив, окажись его сын бастардом. Нагулянного неверной женой выродка легко можно убить, свернуть щенку шею, и жить дальше. Но родная кровь связывала руки. Ублюдок. Пустое место. Ты недостаточно стараешься! Смерть была бы лучше бесконечной череды упрёков, тычков и оскорблений. С упрямством фанатика отец лепил из сына экзорциста: побольше палок, побольше брани, будто побои и горькие слёзы — в тёмном углу, украдкой, чтобы никто не увидел, — могли выкупить желанный Дар у богов. Невесть каким обманом Шэли притащили в школу, вопреки всем запретам и здравому смыслу, вручили наставнику в руки: исправляйте негодный материал, учитель! Везде и всюду, даже в школьных стенах — тень папаши-деспота. Вылечи. Почини. Сделай хоть что-то! Для каждого из них Хуэй Шэли не был ни личностью, ни даже человеком. Так, ворох требований, ожиданий и надежд. Он соврал мне и здесь. Не походил его наставник ни на безжалостное чудовище, ни на строгого и требовательного мастера, под стать моему. Мягкий, покладистый, исполнительный... Врагу такого не пожелаешь. Он возился с Шэли два года. Два года, день за днём, с монотонной бесстрастностью механизма пытался вылепить из мальчишки экзорциста со всё той же одинаковой тщетностью. Одна радость — учитель оказался добр достаточно, чтобы не бить безнадёжного ученика. Ненадолго, но синяков поуменьшилось. Потом, конечно, приезжал отец, снова гудела палка и свистели розги, — и на тощей, сутулой от взваленных на неё надежд и ожиданий, спине расцветали новые кровопродтёки. Два года. На третий год Шэли не выдержал. Он сбежал в день приезда отца — чудовищная в своей нелепости случайность. День раньше, день позже, и не сидели бы сейчас в кабинете Цзинь Лан и Бай Ху, в мокрой грязи от пота и крови. Сама эта встреча пугала Хуэй Шэли настолько, что он мчался по тайным ходам, сжимая в руках украденную карту, не разбирая дороги. Только бы прочь. От родни, от ненавистного имени, от наставника, который лишь скорбно щурил карие глаза, пока ученик выл и рыдал под отцовской плетью, корчась от боли и холода на каменном полу. Что угодно, хоть обрить голову и податься в монахи, просить подаяния на дорогах! Даже попрошайничать — пусть! Что может быть хуже, чем это?! Заброшенный тоннель. Нервный танец заплетающихся от страха ног и короткий вздох темноты, когда камень под носком сорвался в неё. Хруст собственных позвонков. И участь, много худшая, чем изверг-отец и розги. - Крысы очень похожи на чаек. — Наставник смотрел на меня поверх сцепленных рук, будто целился. — Им неважно, мертва их добыча или ещё нет в момент трапезы. При должной чувствительности или элементарных поисковых чарах найти человека, определить его состояние и примерное расположение не составит труда. Учитель твоего призрака проделал всё это почти сразу же после исчезновения. Но... Найти Шэли было несложно. Решить, что делать с калекой дальше — гораздо сложнее. Хороший целитель может восстановить сломанный позвоночник, заново запустить по нервам ток, поставить на ноги в самом буквальном из смыслов. Хороший целитель стоит дорого. И задаёт неудобные вопросы: что ребёнок без Дара третий год делает в школе и почему же у этого ребёнка на спине живого места нет?! Не соизволите ли объяснить, господа любезные? Отец Шэли не собирался никому ничего объяснять. Позориться, оправдываться, сознаваться, — его гордость и честь и так втоптали в грязь, когда маленький ублюдок появился на свет! А тут судьба наконец соизволила позаботиться о сотворённом ею уродце, и упускать из рук такую возможность? Зачем спасать жизнь тому, кто разрушил твою до основания?! Он запер дверь перед самым носом учителя, стал напротив. Ты никуда не пойдёшь. Вытащишь его — и каждая собака в этой школе узнает, что ты солгал. Хочешь отвечать на суде за свои преступления? За враньё, за подлог, за попустительство "вредным обычаям"?! Сильно хочешь быть каторжником, и чтобы твой сын был сыном лжеца и преступника? О, ты не боишься суда? Это правильно. До суда ты не доживёшь. Выйдешь отсюда — и я превращу твою жизнь в ад. Я тихонько скулила, спрятав лицо в ладонях. Дёргало плечи. Я не знала, что там, под бинтами, слабеющий голос разума твердил, что наверняка какая-то рана, но ощущение убеждало с настойчивостью проповедника — крысы. Стая голодных крыс, которым плевать, дёргается их добыча или уже затихла. Призрачные коготки вдоль хребта. Скольжение лысых хвостов под футболкой, по животу, по шее, ощущение прикосновений на бёдрах и голенях. Дёрганая, острая боль. Всего лишь кусочек для серой голодной твари. Шерсть ворочается у кожи, щекочет и дразнит ранку. Я раз за разом тёрла запястья, предплечья, поджимала пальцы на ногах, легонько задевала ступню. Я живая. Я двигаюсь. Меня не бросили умирать в тёмном сыром подвале. Не бросили же! - Ну и на кой хрен ты это сказал?! — Ян Вэй говорил звенящим злым шёпотом, но я всё равно его слышала. - Кто-то должен быть мерзавцем в этой истории, и я предпочту, чтобы им оказался не я. - Спасибо. — Они оба вскинулись, будто не ждали, что я вообще открою рот. — Даже если так, я... я хочу... я заслуживаю знать правду, какой бы она не была. Я благодарна вам, учитель Ян, вы хотели меня защитить, но... лучше так... - Я просто хотел, чтобы у вас, — ну, конкретно сейчас у тебя, — было чуть меньше психологических травм, чем обычно... — Ян Вэй печально вздохнул, крутя себя за ус. - ...и у тебя не получилось. Лис тяжело поднялся из кресла, прошествовал к одному из шкафчиков, населявших его кабинет, вытащил какой-то шуршащий безымянный пакет. Я молча смотрела, как наставник заливает кипятком что-то, пахнущее травами и мятой, в ещё одной чашке. Отвлечься. Не думать. Застыть в кратком миге здесь и сейчас, в душистом паре и золотом свете. Только невидимые крысы всё ещё гуляли по моей спине. - Пей. — Лис придвинул мне чашку. — Может, хватит мельтешить? Или тебе тоже успокаивающий чай заварить? Ян Вэй и вправду мерил шагами комнату, крутился, застывал и снова срывался в хаотичное, рваное движение. Он то и дело сжимал кулаки, затем по старой привычке трепал усы, рискуя остаться без этого своего украшения. Я осторожно отпила горячий отвар. Мятный холодок разлился по языку и щекам. - Да я б его!.. — Учитель Ян в бессильной ярости вскинул руки, будто каким-то чудом мог через время достать чужое горло. — Сволочь! И ты это с таким лицом рассказываешь? - То, что мой эмоциональный спектр тебе недоступен, не означает его отсутствие. Другое время, другие моральные нормы... Ещё для твоего деда, знаешь ли, были в порядке вещей утопленные в колодцах наложницы[1]. - Знаешь ли, даже для времён Цыси убить своего ребёнка вот так — немножечко перебор! Мог, придушил бы, обоих! - Ты немного опоздал. — Лис снова опустился в кресло, прикрыл глаза. — К тому же, наставник этого мальчика умер пять лет спустя. Я видел его изваяние в колумбарии. - Вытащим. — Учитель Ян был мрачен, как набухшая дождём и грозой туча. — После такого... - Юй Ва. Погиб при исполнении служебных обязанностей. — Лис соизволил выпрямиться и открыть одну из тех толстенных книг, которые притащил Ян Вэй. — Выездная практика возле горного кладбища пошла не по плану, он и его группа оказались отрезаны от остальных. Юй Ва переманил на себя стаю цзян-ши, и вместе с ними упал с обрыва. - И поделом. — На лице Ян Вэя возникло плотоядное выражение. Лис посмотрел на нас тоскливым горьким взглядом — пожалуй, впервые меня окатило не льдом, пугающим и колким, а полынным ветром, словно швырнули лицом в степной ковёр трав. - А что такое цзян-ши? — Похоже, чай возымел действие. Биться в истерике уже хотелось меньше. - Мертвяки-попрыгунчики. — Ян Вэй как-то смягчился. — Нежить же не только в призрачном виде. Бывает, что трупы встают и идут всё туда же, покушать. Трупное окоченение не даёт двигаться обычным способом какое-то время, приходится прыгать. Поэтому попрыгунчики. - Не забудь уточнить, что для взрослого экзорциста цзян-ши не считаются серьёзным соперником. — Лис хмыкнул. — Ты правда не видишь параллели? - Думаешь, он того?.. - Уверен. Самоубийство. - А хрен этот старый где валяется? У него с таким отношением к детям вообще потомки остались? - Какие скучные вещи ты спрашиваешь. Остались. Оставались, по крайней мере, — его правнук, кажется, умер относительно недавно. В семейных традициях. - Это ещё как? - Помешательство. Убит при задержании, пятнадцать лет назад. — Лис отпил свою травяную бурду. — Я участвовал в этом, хотя и косвенно. Так что живых родственников у Хуэй Шэли нет. - Наставник, быть может, я чего-то не понимаю, но почему его тело вот так бросили? Любил его отец или нет, но труп в школе наверняка вызвал бы вопросы. А если положение и состояние так легко определить, то?.. - А вот это правильный вопрос. — Наставник довольно сощурился. — А то дети, потомки, кто где лежит... Вытащить тело было чревато — прежде всего, тем, что первый встречный задаст слишком много вопросов. Спускаться сам он тоже не хотел. Видишь ли, иногда случается, что гуй становится мстящим духом, и порой бывает так, что мы бессильны, потому как дух или иная сущность действует по велению Неба, а всё в этом мире подчиняется ему. У твоего призрака были все шансы стать мстящим духом, и его отец, каким бы безумцем ни был, прекрасно это понимал. - Не безумцем он был, а мудилой. - Я кого просил не ругаться при детях?! - А мелочь никому не скажет, правда? - Считайте, я вовремя закрыла уши, учитель Ян. - Умница! Так что там было дальше? - Он запечатал зарождающегося призрака, вдобавок скрыв возможность поиска. Получилось что-то вроде бомбы замедленного действия со сроком затишья на несколько десятков лет. Изнутри это ощущалось как капсула с зеркальными стенками. Она сдерживала бы призрака нужное количество времени — пять поколений, после... Сомневаюсь, что он думал настолько наперёд. В конце концов, в школе, полной экзорцистов, ни один призрак надолго не задержится. - Но он задержался. И никто даже не почесался! - И отвечать, почему же так получилось, придётся тебе. Я к структуре барьера отношения не имею. - Всё на мне, всё на мне… – Ян Вэй смачно почесал затылок. – Получается, он структурно встроился в защиту, иначе мы бы его заметили. Папаша вряд ли дал бы ему такую возможность, значит, сам справился. Слушай, разве что в сороковые. Барьер нестабильный, да и время такое… Не до призраков было. - А почему, учитель Ян? - Война, мелочь. Со всеми вытекающими. Понимаешь, нас нельзя в такое впутывать. Даже если очень кому-то захочется. - Экзорцистам на законодательном уровне запрещено любое вмешательство в любые политические процессы. Наше присутствие может нарушить естественный баланс сил, и привести к нежелательным последствиям. Верхняя граница нашего потенциала такова, что любой крупный конфликт с нашим участием обернётся локальным апокалипсисом и вымиранием нас как группы. Поэтому в рамках нашего общества были выработаны механизмы самосдерживания. - Ага. Трибунал заинтересуется твоей личностью, если нос сунуть, куда не надо. В лучшем случае, мозги промоют. В худшем... — Он чиркнул пальцем себе по горлу. — Демократам, когда у них голосования, к пунктам даже подходить нельзя, чтобы внушение массам не устроили. Имей в виду, мелочь, как дома будешь, а то мимо пройдёшь, а там очень вежливые коллеги в штатском. - Если я доживу до избирательного возраста, учитель Ян. - Доживёшь, куда ж ты денешься. Только вот позиция невмешательства не гарантирует, что какой-нибудь идиот не попытается вмешаться в твои дела. Собственно, японцы в войну этим и занялись. Я это... Не буду тебе историю пересказывать, хватит с тебя на сегодня тяжёлых тем. Короче, школу бомбили. Один раз. Второго раза не получилось. Человек, который был на моей должности тогда, расширил и перестроил барьер полностью на волну ментала. Твой мастер лучше объяснит, как это работает... - Поле высокой внушаемости. Без умения ставить блокировку находящийся в нём — полностью управляемая кукла. - Ну и, думаю, ты понимаешь, как это поле использовал мой предшественник. Размазать бомбардировщик в лепёшку о пустырь, вынудить лётчика протаранить своих же... Школу вскоре оставили в покое, похоже, фарш такой прожарки хоронить им не понравилось. Невмешательство не значит безобидность, мелочь. Когда возникает угроза нашему существованию, запрет снимается. А, и это, твой призрак под шумок втиснулся в барьер. Вот, собственно, и ответ. - Тот человек умер год спустя. Выброс энергии такой силы и продолжительности истощает до предела, так что год — удивительно долгий срок для подобного случая. - Мы можем рассказать хоть одну историю, в которой никто не умер?! - Можем. Но не сегодня. Получив относительную свободу и подпитку от барьера, Хуэй Шэли, – вернее, то, что им было, – начал копить силы и знания о школе и её обитателях. Это потребовало многих лет, так что он благоразумно не высовывался до наших дней. Каким был результат первой попытки, вы оба знаете. - Тот мальчик? - Я видела его. — Ян Вэй вскинул косматые брови. — После похорон. Он мне снился каждую ночь, иногда и наяву мерещился, пока Хуэй Шэли не встретила. Тогда я думала, что это от усталости и нервов. Сейчас — не знаю... - Да чтоб тебе так на живых пацанов везло, как на мёртвых! - Скажи ты об этом мне сразу, — Лис смотрел на меня пристально, и в этом взгляде читался укор, — я бы смог определить источник и найти причину. Может быть, мы бы вышли на призрака гораздо раньше и обошлось бы без этих сцен. Сейчас я могу только предполагать. - Мне очень жаль, мастер... - Неважно. У того юноши было то же желание, что и у тебя, — насколько я знаю, он хотел сделать это ради матери, та очень... болезненно отнеслась к тому факту, что её сын — экзорцист. Он, как и ты, согласился на предложение Шэли и умер на одной из "тренировок". Остальное вы знаете и так. На минуту в кабинете повисла вязкая тишина, торжественная и густая. Наставник пил заново заваренный отвар — похоже, от долгого разговора у него пересохло в горле. Ян Вэй сидел неподвижно, сцепив руки в замок. Казалось, мы не просто молчали, собираясь с мыслями, но провожали каждого мертвеца, чью тень потревожили неосторожной беседой. - Три трупа. Из-за одного дурака. - Скажи спасибо, что сегодня их не стало ещё больше. К слову, о благодарностях, — Лис посмотрел на меня, чуть сощурившись, — надеюсь, ты поблагодарила учителя Яна? Сомневаюсь, что без него у тебя получилось бы так легко отделаться. - А? Простите, наставник, я не успела... - Меня-то за что? Я тут моральная поддержка, мне спасибов не надо. - Кулон. — Он протянул мне подвеску, и она упала мне в руки с тихим звенящим шорохом. Я и не заметила, что без неё... Должно быть, мастер снял, пока я валялась без сознания. — Я полагал, что ты вплёл в цепочку защиту, когда чинил звенья. - Я ничего не вплетал. — Ян Вэй уже в который раз за сегодня дёрнул себя за ус. На суперклее они у него, что ли? — Защита, значит... Мелочь, а дай-ка мне свою штучку на секунду. - Пожалуйста, учитель Ян. "Я всё равно не скоро смогу её надеть". Жемчужинка легла на его ладонь, тёплую и грубую, словно нагретый солнцем валун. Вновь воцарилось молчание — мы следили за Ян Вэем, как он пристально смотрел на мой кулон, как осторожно, будто на руках у него сидел птенец, касался бочков жемчужины. В его взгляде было что-то... странное, неуместное рядом с драгоценной, но бездушной подвеской, — у людей такие глаза, когда они прислушиваются к важному собеседнику и боятся упустить хоть слово. - Тебе нужно благодарить не меня. Откуда она у тебя? - Его подарил мне мой гуфу[] девять лет назад. Он был капитаном дальнего плавания, часто бывал в Китае и в Азии вообще. Он говорил, что жемчуг из Санья, но... - Хайнаньский. Работа не здешняя, скорее всего, частный мастер, судя по клеймам. Неродная ты, выходит... Понимаешь, мелочь, я, если по-простому, слышу металл. Любой, от твоей блестяшки до его гуань-дао. Я слышу что-то вроде эха, потому как ни одна из этих штук сознанием не обладает, но зато впитывает происходящее рядом. Эмоции владельца, жертв, дарителя, без разницы. Здесь ещё и серебро, хоть тебе это и не важно. Большинство вещей в моих руках почти безмолвны — при них ничего не случалось, им не о чем рассказать. Это похоже на шёпот. Иногда — на ворчание. Твоя жемчужинка... громкая. Я заметил это мельком, ещё тогда, когда чинил цепочку. Подумал, это подарок от отца или матери... Но гуфу... Не в моей манере словами бросаться. Кем бы он тебе не приходился, этот человек настолько хотел тебя защитить, что желание въелось в металл до самой кристаллической решётки. Это как мантра, выведенная на концертный динамик, не знаю, как ещё тебе объяснить. И сама его структура под воздействием такой сильной воли изменилась. Сейчас это действительно амулет, сильный, настроенный под тебя и только тебя одну. — Он вернул мне кулон, тёплый от его руки. — Береги его, мелочь. Ни один заслуженно разбитый нос не стоит потери такой вещи. - Я... Запомню, учитель Ян. Спасибо. - Да пожалуйста, мелочь. Я редко вижу такие штуки, а уж держу в руках и подавно, так что это был хороший опыт. Я пойду, пожалуй, дел полно. - Подожди. — Наставник протянул ему сложенный в несколько раз листок. — Свяжешься с ними, когда закончишь с делами. - Погоди-ка. — Ян Вэй развернул бумажку и нахмурился. — Чего вдруг такие сложности, примонастырское кладбище, дополнительный вариант... У породистых же чуть ли не персональные склепы, или хотя бы выкупленное место под могилу, или его семейка отличилась и здесь? Лис скривился так, будто ему попалась горошина перца. - Хоронить человека с теми, кто всю жизнь его ненавидел? То ещё соседство, даже в посмертии. Дверь сочувственно скрипнула и закрылась. - Выкупать место на кладбище заранее? Персональные склепы?! - А также льготы от государства определённым категориям экзорцистов, специфический похоронный обряд и общая мортидность организации как таковой. Не обращай внимания, просто прими как данность. - Наставник, а... Хуэй Шэли не был же мстящим духом, правда? Те, кто убили его, умерли много лет назад, кому ему было мстить? - Был. — Лис стал ещё мрачнее обычного, и я в который раз за этот безумный год прокляла свой язык. Ну вот надо оно тебе? — В том числе поэтому я не стал делать его сервитором. Это служебный дух, и обычно из людей его не делают, но при наличии навыков и желания ты можешь на какое-то время остановить деградацию личности и стать удалённым источником подобия шэнь — съёмным аккумулятором, если сравнивать. С твоей смертью дух либо будет уничтожен, либо же процесс распада продолжится. - В том числе. Значит, у вас была и другая причина? - А ты всё никак не научишься, что не на все вопросы нужно знать ответ? - Когда умер мой дядя, — голос у меня стал высоким и звонким от плохо сдерживаемых слёз, — я три дня прожила в неведении, на каком он свете, что с ним и с его экипажем. На четвёртый я бог его знает, как, но узнала, что он погиб, потому что никто не хотел объявлять мне, что его уже нет в живых. Так что не думаю, мастер, что я в принципе способна этому научиться. - Тогда ответь мне сама, стоило ли обрекать Хуэй Шэли на ещё невесть сколько лет существования в том жалком виде? При его воспоминаниях, при его опыте? Я пыталась найти контраргументы, противопоставить хоть что-то, — он был моим другом, чёрт возьми, как я могу добровольно уничтожить личность того, кто был для меня так важен?! Но раз за разом доводы рушились, словно хрусталь из расколоченного серванта. На душе стало уж совсем тошно. - Я... Я теперь чувствую себя гадкой эгоисткой, мастер... — Стыд красил мне щёки в густой румянец. - Это нормально. Смерть иногда бывает милосерднее жизни — как бы это ни звучало при твоих воспоминаниях. Вне зависимости от моих моральных соображений, прикреплять к себе или тебе одержимого местью духа слишком рискованно — пусть даже это решение уменьшило бы мою педагогическую нагрузку. - А как изгоняют мстящих духов? Лис вздохнул так тяжело, словно я попросила его прочитать весь курс практического экзорцизма с начала сентября, не меньше. Подозреваю, сейчас бы он пошёл на любые риски. — По-разному. Бывает, что нам приходится просто устранять последствия. Что до твоего призрака, то я исполнил его желание, и необходимость оставаться здесь у него отпала. - К-какое желание? - Стать экзорцистом. Желай он одной только мести, ты бы ему не понадобилась. Так что, — на скулах у него вздулись желваки, — я позволил ему взять над собой контроль, как он пытался проделать с тобой. Потом сработала личная защита, и достижение катарсиса в сочетании с импульсом изгнания прекратили его существование в этом мире. Если тебя это волнует, то ему не было больно. - Но вам?.. Он тихо хмыкнул. - Не самое приятное времяпровождение, соглашусь. - Если я стану экзорцистом, то мне тоже придётся вот так? - Контролируемая одержимость ситуативна. Не факт, что ты с ней столкнёшься. Но приятного в твоей жизни уменьшится, это правда. Давай сменим тему. Значит, договор. Напомни-ка его условия. - Избавиться от Дара. Это дословно — я исполняю его желание, а он проводит ритуал, который поможет избавить меня от этой штуки. Вы считали весь этот семестр меня дурой, мастер, и были правы. - И почему же? - Меня обманул кусок эктоплазмы. — Похоже, моя улыбка походила скорее на гримасу. — Думаю, этого достаточно для такого звания. - Смерть избавила бы тебя от Дара. В следующей жизни ты была бы кем угодно, но не экзорцистом. Так что здесь призрак тебя не обманул. Но меня интересует, зачем было идти на такую сделку? - Он единственный предложил решение, и я ухватилась, как за соломинку. - Судя по всему, ты его одного и спрашивала. - Мастер, я тогда у всех здесь в печёнках засела! Ко всем приставала, а можно ли убрать Дар, а если очень надо, а если запечатать... - Кроме меня. - К вам страшно было. — Я потупилась. — Я была уверена, что вы за такой вопрос картошку пошлёте чистить, и это в лучшем случае... - Какого плохого ты обо мне мнения. Я бы ответил. Другое дело, что тебе бы это не понравилось. Не все экзорцисты славятся крепким душевным здоровьем и стойкой моралью, как ты заметила, соответственно, могут нести угрозу для других и для себя. Не выработать в таких условиях механизм противодействия, как временный, так и постоянный, было бы попросту глупо. Дар блокируется. - Правда?! - Блокировка чревата и мало предсказуема. Её создавали как крайнюю меру, а не как стандартную процедуру, так что... Думаю, ты понимаешь, что это значит. От нарушений работы головного мозга и до состояния овоща. Многие сходили с ума. - Но зачем так жестоко?.. Неужели нельзя было переделать, облегчить, в конце концов! Есть же специалисты вроде Чэнь Хуаня... - Зачем? — Он равнодушно пожал плечами. — Блокируют обычно преступников, которых слишком опасно оставлять в полной силе, и которых пока слишком рано отправлять на казнь — либо состав преступления не подразумевает под собой казни. Иногда при психических заболеваниях. Не те ситуации, в которых уместна бережность. - Смертная казнь. — Голос у меня был мёртвый. Какая ирония. — Почему я не удивлена? - Наконец правильный подход. Будет меньше шока от несовпадения с предыдущим мировоззрением. Я тяжело помотала головой, будто пыталась стряхнуть с себя все эти новые жуткие знания. Не получится. Не уйдут. Останутся рядом — призраки, которых не изгнать и не уничтожить. Умирать буду, и то вспомню. - Словом, риски ты понимаешь. Твоё энергетическое строение до конца не сформировано, так что я не могу знать наверняка, перенесёшь ты ритуал легче или же это, наоборот, усложнит процесс. Я не буду тебя отговаривать: если и вправду захочешь, я вызову специалиста, не обязательно Чэнь Хуаня, раз уж у вас с ним такие отношения. Хорошо подумай, и к концу каникул дашь мне ответ. Но прежде я хочу знать одну вещь. Зачем? Он не торопил. Пожалуй, время на то, чтобы собраться с мыслями, было единственным проявлением его милосердия, редким, но таким ценным. Я зажмурилась, сжала кулаки. Больше нельзя. Лишнее движение, и волны боли прокатятся по плечам и ключицам. Только так — прямая, как жердь, и живут только лицо и кисти. Кажется, я сейчас разревусь. - Это. — Осторожно, чтобы не всполошить раны, я коснулась кулона. Жемчужина была тёплой. — Человек, который мне его подарил. - Твой дядя. - Я пообещала ему. Почти поклялась. Вопреки всему и всем. Мне сложно... говорить об этом. Он не рассказывал, я догадалась сама, позже, когда его уже не было в живых. У моей семьи случились финансовые трудности – кризис, тяжёлые времена. Не до художеств. Не до того, чтобы платить за них. Маленькой я не понимала, что происходит – позвонила дяде, долго плакала в трубку. Он говорил со мной битый час, успокаивал, а потом попросил пообещать – что бы ни случилось, не оставлять рисование. Мне было лет семь, в таком возрасте подобные слова кажутся чуть ли не пророческими. Потом всё резко наладилось, никто не требовал, чтобы я сейчас же уходила из студии. Для меня тогда это было чудом, а сейчас чудо легко раскладывается на действия. Он заплатил за мои курсы. Думаю, не только за них, но это уже не так важно. Я знаю, что для вас я лишь глупый ребёнок; но у глупых детей есть своя глупая гордость. Я не могу оставить эти обещание и мечту, ведь сама попытка будет предательством человека, который сумел в меня поверить — сумел то, чего даже не пытался сделать мой родной отец. Я зажмурилась, воспроизводя в воспоминаниях его излюбленные нравоучения, будто ставила позабытую пластинку в граммофон памяти. Всякое внутреннее сомнение, до дня проявления Дара, звучало его голосом. "Мы не можем оплатить твои занятия, наигралась и хватит. Будет больше времени на английский и математику, начнёшь готовиться к поступлению в юридический. Или экономический, посмотрим". Мне было семь. О да, меня любили. Залюбленный ребёнок, с детства вписанный в бесконечную череду представлений о правильной жизни. Принцесса, заточенная в башню, только рыцарь, вызволивший меня из неё, давно уже спал на морском дне. Его тень всё ещё жила в нашем доме, стояла за моей спиной во время каждой ссоры, величественная и властная, но шли годы — и воспоминания блекли; фотография медленно, но верно двигалась к дальнему краю полки. - Вот как. — Я сжала кулон в пальцах до боли. Чего я ждала от этого человека, сочувствия?! Быть может, понимания? - Полагаю, я ответила на ваш вопрос, наставник. - Да, конечно. Но я всё же спрошу тебя об кое-чём ещё. — Он наполнил мой стакан водой из термоса, вернул мне. Я машинально прижала ладони к тёплому стеклу, согревая кисти. — Ты никогда не задумывалась, что можешь перерасти это желание? Я уставилась на него в немом изумлении. Лис жмурился, словно дремлющий на солнце кот, хоть и до солнца, и до дремоты нам было далеко: за окном зрели зимние сумерки, расцвеченные редкими искрами снега. Наставник пожал плечами, затем взял в руки кружку. Пар из неё густо и душисто пах травами. - Значит, не задумывалась. - Как вы говорили, это моё перманентное состояние. - О, бесспорно. Я не отказываюсь от своих слов. Но вернёмся к тебе. Что, если, став старше, ты вырастешь и из своей мечты? Я не говорю, что это будет именно так; но просто допустим такую вероятность. Даже без экзорцизма: реальность оказалась не такой, как ты себе представляла, и оказалось, что рисование — не то занятие, с которым ты хочешь связать жизнь. И что тогда? Ты будешь жить, ненавидя когда-то любимое дело, занимаясь им только потому, что однажды твой значимый взрослый взял с тебя обещание? И потому я хочу знать — за всем этим противостоянием миру и обществу, за исполнением обещания, размышляла ли ты, чего на самом деле хочешь? Хоть раз. Я долго молчала, баюкая в руках остывающий стакан. Наставник не подгонял: молча пил свой странный чай, чуть морщился, — похоже, питьё было довольно горьким, хоть и пахло обманчиво приятно. - Вы заставляете меня думать о том, о чём мне бы не хотелось, мастер. - Люди в принципе не хотят думать. Так что за зерно сомнения зреет в твоей голове, девочка? - Это только догадки. Мне кажется, мастер, что дело не столько в самом обещании, сколько в том, кому я дала его. Будто оно тоже наследство, то немногое, что осталось мне от дяди; что-то лишь между нами, как эта жемчужинка. И... И будто если я откажусь... только посмею отказаться от него... — Я в отчаянии посмотрела на плывущую кляксу там, где ещё пару минут назад был наставник. Тёплая капля защекотала подбородок, сорвалась, разбилась об стол. Ну и пусть. Пусть смотрит. Какое ему дело до моих слёз! — Будто я предам дядю. Раздался мягкий лязг открывшегося ящика. Мастер протянул мне пакетик бумажных платков, и я не преминула тут же уткнуться в один из них носом. И часто у него в кабинете люди рыдают, что приходится салфетки в столе держать? - Когда будешь в силах и состоянии, попробуй один трюк. Представь своего дядю и поговори с ним. Расскажи, как живому, напиши письмо, если воображение вдруг откажет, попроси прощения, если для тебя это важно. Сделаешь — сможешь принять решение. А каким оно будет, уже твоя забота. - Всё... так просто? - А чего ты ожидала? — В его голос вернулась привычная насмешка. — Твоя проблема не простирается дальше пределов твоей черепной коробки. Договоров ты не заключала, клятвой эти слова были только для тебя, так что ни в экзорцисте, ни в хорошем юристе ты не нуждаешься. Он взял кулон из моих рук. Ручеёк цепочки стекал по его пальцам. Жемчужина размером с мелкую вишню. Серебряные лепестки, тронутые инеем мельчайших царапин — любовь, как и время, оставляла следы. Я будто увидела подвеску впервые на ладони наставника. - Для меня она молчит. — Он баюкал жемчужинку, словно живую. — Я не обладаю талантом Ян Вэя. Я не знал твоего дядю, да и тебя до недавнего времени, так что мне невдомёк, как много смысла в ней для тебя. Все эти вещи — чистая субъективность, тень и химера. Но когда украшение может задержать взбешённого призрака, это что-то да значит. Ни один здравомыслящий взрослый не станет спрашивать всерьёз за обещание, данное семилетним ребёнком. И если этот человек любил тебя настолько сильно, что это чувство пережило его самого, — ты правда думаешь, что он злился бы на твой выбор, каким бы он ни был? Цепочка перетекла обратно в мою ладонь. - Спасибо вам, мастер. — Я осторожно отставила пустой стакан. — Я очень признательна. - Оставь. У тебя есть ещё вопросы? - Вряд ли, наставник. - В таком случае, лимит эмпатии на сегодня исчерпан. Ступай к себе и постарайся, чтобы мы не встретились раньше завтрашней перевязки. Перевязки. Он меня перевязывать будет, что ли... Знакомый скрип петель, лязг замка. Обычные, привычные звуки, уютная тишина коридора. В сумерках жемчужинка казалась погружённой в воду, откуда появилась на свет. Я медленно проследила пальцем кромку лепестка, силясь почувствовать хотя бы далёкий невнятный отзвук того, что слышал учитель Ян. Гладкий металл. Мелкая щербинка, похоже, от того падения. Тёплый от наших рук бок жемчужины. Ничего больше. Серебро безмолвствовало не только для наставника. Топот и пыхтение. Я обернулась — неужели снова каппы?! Взволнованные Мэри и Филин мчались по коридору прямиком ко мне, запыхавшиеся и растрёпанные. Край перевязи на руке у Эрджид колыхался боевым стягом. Лучше б это были водяные...