Нанадайме не нравилась комната допросов. Ему хотелось свободы, поэтому Сарада снова вмешалась в программу конструкта. Она приняла волю Седьмого, пропустила через себя, и стены допросной распахнулись, открывая смазанные виды старенькой академии. Воссоздать все это своей фантазией Сарада бы не смогла. Она никогда не видела академию прошлого, тогда как в памяти Нанадайме сохранились хрупкие осколки воспоминаний, из которых можно было собрать нечто, похожее на туманный сон. Стабилизатор заполнял прорехи памяти, оживлял обстановку и делал декорации практически неотличимыми от реальности.
— Так вот… Итачи сказал, подчинить конструкт совсем не сложно, ттэбайо! Совсем не сложно, понимаешь? Подойдет ли это как тест для Саске?
— Совсем не сложно?! Нанадайме…
Сарада укоризненно взглянула на него.
— Чего? — Седьмой растерянно почесал шею.
Они сидели у дерева возле академии. Сарада пристроилась на качелях и чуть раскачивалась, перетекая по земле с пятки на носок и обратно. Седьмой прислонился к дереву, скрестив ноги и все еще продолжал озадаченно чесаться.
Виртуальность, созданная ее взломом.
Нанадайме сталкивался с добровольным изменением конструкта настолько часто, что считал его нормой. Но нормой это и близко не было.
— За все существование конструкта его подчинили только два человека, — стальным голосом поведала Сарада.
— Правда? — Седьмой округлил глаза. — Кто же, кто же?
— Первой была я.
— Что же это… Вторым был Итачи?
— Да. Итачи и впрямь дал дельный совет. Я научилась всему этому у папы. Если он не сможет взломать конструкт… значит, он — не папа.
Она старалась говорить сухо и ровно, не позволяя голосу дрогнуть. Отточенное мастерство лидера.
Сарада качнулась в тишине еще с десяток раз. Нанадайме молчал, и лишь тогда, когда она поднялась, окликнул:
— Сарада… Ты расскажешь? Получится у него или нет…
Он смотрел на нее с мольбой и легким опасением. Чувствовал, что скоро все закончится. И для него, скорее всего, закончится окончательно.
— Конечно.
— Спасибо.
Нанадайме вложил в это короткое слово столько благодарности и тепла, что сердце тонко ужалило сожалением и вновь полезли в голову дурацкие мысли об Амадо и том роковом шаге: создать одноразовый стек.
Академия и зелень смазались с ее шагом наружу.
— Я вернусь… — добавила она, обернувшись.
— …в самом деле, — пробурчал внук.
Сарада открыла глаза и рывком стянула с себя электроды. Кожа от геля была прохладной и неприятно скользкой. Сенро протянул ей салфетку.
— Тебя сюда не звали.
— Что происходит, ба?
Внук сидел на кресле диспетчера в лабораторном халате, расставив колени и упираясь в них руками. Бессовестный. Никто другой не посмел бы вломиться посреди ночи в кабинет, который она заблокировала на вход, но Сенро здорово навострился взламывать коноховские блокировки. А еще знал, что она, скорее всего, простит.
— Проведем папе тест. Все подготовлено.
Пусть думает, что ее погружение было связано с этим.
— Ладно, — Сенро поднял ладони в жесте капитуляции. — Попробуй загони его в этот тест. Он желает видеть только тебя.
— Отлично.
Сарада выдернула из порта стек Седьмого. Сенро проводил его до кармана слишком уж любопытным взглядом, но ничего не сказал.
Голова кружилась. Нетвердым шагом Сарада прошла к двери.
— Ба… Как ты это сделала?
Сарада остановилась у выхода и ничего не ответила.
— Я испугался. Хотел сразу тебя вытащить, но пульт словно сошел с ума. Потом подумал, что это же ты, у тебя всегда все под контролем.
Она обернулась на него через плечо.
— Впредь не вмешивайся в мои дела без приказа.
Дверь отворилась. Тьму коридора пронзило светом белых полос, вспыхнувших на полу вдоль стен.
Темень пропитала очертания зданий за окнами. Воздух коридора, едва освещенного слабой подсветкой, насыщала полутень.
Тьма.
Речи Учихи Итачи, непонятные для Седьмого, находили в ней отклик. Сарада понимала, о какой тьме говорил дядя. Потому и побыстрее покинула конструкт, пока Нанадайме не стал об этом расспрашивать.
Воспоминания о тьме гнездились очень далеко, сплетались в грязный и болезненный ком. Его не хотелось распутывать, однако Сарада заставила себя пройти вслед за нитью памяти.
Тяжелое время ранней молодости.
Хаос войны.
Она сама, совсем еще ребенок, жила в вечном страхе. Последняя из своего рода, один на один с тайнами шарингана. Ее все время тянуло спросить у папы… Все казалось, вот-вот он вернется, и тогда уж она спросит обо всем, что накопилось. И так тяжело и больно было ждать его возвращения, постепенно теряя надежду; вспоминать светлое детство, Коноху под управлением Седьмого. Раз за разом прокручивать в воспоминаниях тот день, когда Боруто поклялся стать ее поддержкой на пути Хокаге. Несбывшееся обещание согревало сердце болезненным теплом.
Боли было слишком много.
Сожаления о прошлом.
Друзья, один за другим выбывающие из игры.
Мрачная неопределенность будущего…
Все это отравляло и питало силой глаза, и без того горящие от перенапряжения. Сарада, еще юная, с удивлением познавала в себе цинизм и жестокость. Захлебывалась желанием мстить и сметать с лица земли деревни, из-за которых гибли товарищи. Ей даже казалось, что еще немного и она окончательно сорвется, съедет с катушек…
Но в какой-то момент все это прекратилось. Как рукой сняло.
У нее появился стек.
Боль от металлической пластины в позвоночнике первое время занимала Сараду больше, чем гнев и горевание, но по мере того, как спадала боль, сознание удивительным образом очищалось. Тьма отступала.
Стек избавил ее от проклятия?
В этом есть логика.
Стек сковывает сознание и душу так же крепко, как гемоглобин связывает угарный газ. Возможно, после операции тьма больше не могла пробиться сквозь стенки стека?
Между пробуждением Мангеке и имплантацией стека прошло немного времени. Не более пары лет. Тьма еще не успела пропитать ее душу. Дядя семь лет сопротивлялся проникновению и в конце концов умер. Папа прожил с Мангеке Шаринганом больше десяти лет… Сопротивлялся ли — неизвестно.
Папа… Надеюсь, что ты —
все еще ты. Тогда тебя можно будет спасти точно так же.
****
За стеклянной стеной темнел и переливался огнями ночной город. Саске обернулся на звук шагов. Наконец появилась Сарада. На ней была черная униформа нового образца. Короткую куртку с нагрудными карманами опоясывал ремень с массивной пряжкой. У правого виска поблескивала металлом приросшая к черепу гарнитура, прикрытая прядями волос. По острым чертам лица и неглубоким морщинам Саске оценил бы возраст дочери лет в пятьдесят, но пронизывающий взгляд убийцы и военного лидера намекал, что докинуть стоит еще не менее чем вполовину столько же.
— Ты много себе позволяешь.
— Я — Хокаге.
— Я отказываюсь от стека, — властно объявил Саске.
Сарада не дрогнула. Она смотрела слишком пристально. Саске парировал ее взгляд, ощущая боковым зрением, как со всех сторон подкрадывается
тьма, и пытался проглотить зачатки панической атаки.
— Что ты чувствуешь, когда используешь шаринган? — спросила Сарада.
— Какое тебе дело?
Слюна впитывалась в язык. Нервозность сушила горло.
Нелепица… Сарада будто бы знала, куда давить. Он отвечал какой-то бред, ничего лучше придумать не мог. Невозможно было одновременно сдерживать наступление тьмы и размышлять над ответом.
Бред выдавал его.
А тьма вдруг подчинилась Сараде: от нее по полу, подернутому полумраком, расползались тени, еще более черные, напитавшиеся
тьмой.
Саске дернулся, но мышцы сковало.
Дочь стояла напротив все так же недвижно. Не складывала печати. Ее глаза не зажглись алым светом шарингана. А тьма удерживала Саске на месте теневым параличом, выжимая из пор ледяной пот и щедро питая расцветающую панику. Тьма просачивалась в него через тени Сарады, и он уже не видел дочь. Тьма вытекала сквозь ее черные глаза, пожирая остатки видимого мира. В кромешной черноте Саске задыхался позорными всхлипами. Они звенели так близко, у самых губ. Еще бы, это ведь были его губы, его всхлипы. И за них даже не было стыдно. Просто страшно. Хотелось ухватиться за эти звуки, которые издавало его тело там — за пеленой мрака — и вынырнуть обратно, но Саске все глубже и глубже утягивало во
тьму.
Тьма — совсем другая, сухая и пустая — растеклась кругом и замигала цветами. Ее раздробило на квадраты, уходящие вдаль бесконечным коридором; квадраты прокрутились, меняя окрас и собрались в комнату. На фоне бетонной стены возникла маленькая Сарада. Она была все в том же платье, в каком он увидел ее впервые, в очках Карин, и с гладкими прилизанными волосами. Саске на миг показалось, что он потерялся во времени. Мир будущего, Сарада Кьюдайме — всё было иллюзией?
Но глазами маленькой Сарады на него смотрела та самая, взрослая.
Он не потерялся во времени. Его поймали в технику.
Гендзюцу?
— Это просто тест, — сказала Сарада. — Я должна убедиться.
— В чем убедиться?
— Что ты — это ты, папа.
Бетонные стены рассыпались воронами. Небо затянуло кровью.
Цукуёми… Не может быть.
Дикий страх охватил Саске. Когда-то он прорывал Цукуёми, но сейчас почему-то не находил в себе сил, словно всю способность сопротивляться подчистую выжег ужас.
Давние, давно захороненные на дне сердца страхи выползали наружу. Снова тошнотворный запах резни, родители в луже крови, еще теплые — он ведь только-только слышал крик отца. Саске отвернулся и снова увидел родителей. Зажмурил глаза, и их образы просочились под веки.
«Ты слаб», — прозвучал голос брата.
Когда-то хотелось бороться. Доказать Итачи, что все не так. Он станет сильнее. Он одолеет его! Но сейчас сил не осталось. Саске принимал слова брата и глотал, как горькие пилюли Сакуры.
Да, я слаб! Слаб. Я устал...
— Хватит, — взмолился он.
Вороны собирались в черный туман, туман вытягивался руками и тянулся к его глазам. Саске попятился, закрывая лицо ладонями. Бесполезно. Жмуриться было без толку: страхи вылезали изнутри и раскрывались под веками омерзительными картинами. Белое лицо, бьякуган и тонкие яркие губы богини Кагуи. Она давила его своим существованием, толкала в объятиях черных рук. Черный Зецу выпал из рукава матери и слился с чернотой. Предплечья рук пульсировали — это по ним перетекал Зецу.
Черные пальцы дотянулись до лица и просочились в глазницы. Они жалили и вливались внутрь черепной коробки, растекались в мозгу, и ощущение чужой воли внутри свидетельствовало о том, что с тьмой в него влился и Зецу. Саске закричал. Он срывал горло и тянул себя за волосы, пока не стал захлебываться: тьма полилась в легкие и желудок…
****
Вспотевший Сенро в шоке пялился на очертания тела на экране. Тонкая линия контура была красной, на местах жизненно-важных органов пульсировали красные треугольники с восклицательными знаками — тревога! Прадедушка, неестественно бледный, лежал на койке справа. Живой. Сенро успел остановить программу.
Ба вставала с левой койки, выпутываясь из проводов.
— Почему ты прервал тест?
— Чтобы ты не угробила его, ба.
Он кивнул на экран. Бабуля плотно сомкнула губы. Вокруг них собрались меленькие морщинки.
— Я вызвала медиков. Как приведут его норму — загонишь в стазис.
— Что происходит, ба? — нервно спросил Сенро.
— Он не справился.
Ба так и не сказала, что сотворила со своим отцом, но он догадывался. Это была самая беспощадная пытка: через подсознание. Ба умела выдавливать из человека его самые тайные страхи.
Пыточные тесты. Едва живой прадедушка, которого ба приказала погрузить в стазисный луч: энергетическое поле, сковывающее тело, временно замораживающее сознание и все метаболические процессы.
Бабуля мутила что-то мутное, и он хотел понимать что.
— Как ты довела его…
Губы бабули едва заметно дрогнули.
— Как выполнишь приказ, приходи сюда снова. Я научу тебя тому, чему обещала.
Она вышла. Сенро вновь посмотрел на прадеда и на мигающий красным человеческий силуэт на экране. Тренировки от ба всегда были непростыми. Но после этого «теста» приступать к новому этапу тренировок вдруг стало как-то стремно.
