Чума, чудеса и чудовища

Подпиши бумагу, доктор, я матери покажу. Что я не стрелял. Это не я стрелял, это мы стреляли. Разница-то есть. Оно как, когда ты один стреляешь — это вроде бы преступление. А когда много вас — вроде бы… ну, коллективная ответственность. На всех делится, каждому по маленькому кусочку. Был приказ по разносчикам стрелять? Был. Мы и стреляли. Приказ выполняли, значит. Не выполнишь — трибунал. Нас тогда только перебросили сюда. Доктор, а табаку у тебя не найдётся? Только перебросили, говорю. Там, в том городишке-то, откуда приехали, мы уже неделю мариновались. Захватили его, значит, держали позиции. Дождило там страшно — портянки у всех отсырели. Был у нас парень один, позывной Партизан — так помер от пустякового ранения. Потому что сырость и плесень, да. Нам когда выдвигаться скомандовали, все обрадовались — наконец-то нас куда-то перебросят, подальше от этого болота. А вона куда нас перебросили. Бросили, считай. Мы с Лёхой, Крысом и Бурым решили так сначала: приказ, он для виду дан. Чтоб, значится, порядок был. Чтоб карантин никто не нарушал. Люди же не дураки, никто не будет лезть под пули. Коли чумной, то в тебя на улицах будут палить — ну и сиди себе дома. А они полезли прямо. Как будто, ну… Как будто хотели, чтоб в них стреляли. Понимаешь, доктор? Страдания свои прекратить так решили — ценой нашей совести. Бурый, он поначалу нас сдерживал. Подходил к заражённым, объяснял им, что ходить по улицам нельзя, и даже сухари какие-никакие им совал изредка. Но болезнь эта дурная, она и человека дурным делает. Не все Бурого слушали — у них, видно, мозги-то от боли уже совсем помутились. Бурый им талдычит: не подходите. А они внимания не обращают, руки тянут — будто обнять хотят. Но Бурый всё равно с ними говорил, а стрелять не стрелял. Нарушал приказ, короче. Первым же умер — и двух дней не прошло. Тогда уже мы поняли, что стрелять придётся. И ты знаешь, доктор, как-то легче, что они в эти тряпочки все завёрнуты. Как будто и не по людям стреляешь, а по мешкам каким-то. Только один раз… Оттягивали мы тела, значит, а с одного тряпка эта поганая слетела. Немного совсем, так, что только палец наружу высунулся. Тоненький такой, женский. Мы тело в тот же день сожгли. Но этот палец, доктор… Он и сейчас тычет прямо в меня, как компас на север указывает. Так что ты уж подпиши, ладно? Может, хоть бумагой этой от него укроюсь.