Борьба с самим собой.
13 Апреля. 13 Апреля… для меня эта дата проклята. Казалось бы, кто может ненавидеть свой день рождения? Однако, я его ненавижу. Я никогда не любил эту дату. Для меня семья и все семейные праздники не имеют значения. Для меня вообще все праздники не имеют особого значения. 13 Апреля. Самая незначительная для меня дата. Но… после смерти Селен… я стал ненавидеть этот день. . Тик… Так… . Тик… Так… . Тик… Так… .Она явилась предо мною. Нет. Не во сне, а наяву! И я не смог глаз оторвать, Ведь всё ещё её люблю.
Медленно, но верно перебирая клавиши инструмента и парой замирая на короткий миг, печально и проникновенно, цепляла за душу каждого, кто находится в этой просторной комнате и может слышать эту прекрасную, но до слёз печальную мелодию, я играл. Играл, заставляя клавиши инструмента замирать и двигаться под воздействием моих тонких и ледяных пальцев скрипача, которые с присущей им виртуозностью и плавностью скользили по клавишам, извлекая из инструмента мелодию, которая проникая в души моих слушателей заставляла их страдать вместе со мной, роняя слёзы в пустоту и утопая в чёрном омуте отчаяния и боли. Я играл, а она… Она вновь появилась предо мною, но не во сне, а наяву. Явилась призраком мечтаний из мира тех безумных таин, что ненавидеть я хочу. Её образ, вновь возник предо мною и стал укоризненно глядеть мне в глаза. А я ничего не мог ответить, ничего не мог противопоставить этим укорам и обвинениям. Я не мог ничего сделать в тот миг. Я не пытался ничего сделать. Я не хотел ничего делать. Я опустил руки. Я сдался. … предал её… «— Хватит попусту тратить время на бессмысленное самобичевание. Ты её не вернёшь. Только себя погубишь и её надежды на твоё спасение. — Ч-что? К-кто ты? Где ты? Покажись! — Я — Данталион. — Демон? — Да. — Хах… Ха-ха-ха… Забавно. «Ради любви готов продать душу дьяволу», да? Что ж, забирай! Мне не жалко! — Ха-ха-ха-ха-ха! Нет, я здесь по другому поводу. — По какому же? — Догадайся. — Как?! — Ну… Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. — Гёте. Фауст. — И «да» и «нет». Скажи, ты любишь Фёдора? — Т-ты… Что ты имеешь в виду? К чему ты клонишь? — Если ты его любишь, то отпусти её и живи настоящим. Прекрати жить прошлым, живи настоящим, живи здесь и сейчас, рядом с Фёдором. … Если ты его конечно любишь. Если нет, то продолжай убиваться, а лучше сразу иди повесься в изоляторе. — … Кто ты? — У тебя склероз? — Ответь мне. — Данталион. Демон твоего разума. Я помогаю тебе не из жалости или сострадания, мне плевать на твои проблемы. Мне просто мерзко смотреть на тебя и понимать, что я часть тебя. От одной мысли об этом мне становится мерзко, гадко, противно. Я ненавижу тебя за твои слабости и поэтому хочу, чтобы ты разобрался в себе, своих чувствах, мыслях, эмоциях, … переживаниях. Когда ты разберёшься в себе, ты не станешь идеальным, но мне будет хотя бы не так мерзко как сейчас, ведь я буду знать, что ты не настолько слаб, как кажется, и в тебе есть хоть капелька силы духа. — … Неожиданная реплика… Вроде унижаешь, хочешь уничтожить, разбить, а кажется будто поддерживаешь, даришь надежду на спасение, … но ведь, он не ответит мне! — Ты проверял? Не суди о людях предвзято. Кто не рискует, тот не пьёт шампанского! — Ты уверен? — Да! Я абсолютно уверен! Если что, повесишься. — Хм. Позитивненько… — Мнда уж, позитивней некуда… Ладно, прости. — он, ранее стоящий у меня за спиной, невесомой тенью присел на табурет рядом со мной и, окинув печальным взглядом безмолвный зал, ещё раз вздохнул и повторил: — Прости… мне действительно очень жаль. Я… я не желаю тебе зла, честно. Я… просто я пытаюсь тебе помочь, но я плохо разбираюсь в людях, вот и толку от меня, почти никакого. — он удручённо вздохнул и закрыл глаза, смирившись с моим молчанием и медленным скольжением пальцев, извлекающих из инструмента тоскливую и проникновенную мелодию, которую я играл на протяжении всего нашего «мысленного диалога». — Live-Evil. Забавная истина, не правда ли? — Ч-что? Прости, я не услышал, задумался. Что ты сказал? Можешь повторить, пожалуйста? — Говорю, что «Жизнь-Зло». Забавная истина. Как считаешь? — Х… Хах-ха-ха-ха-ха-х… Хм.) Забавно. Знаешь, я с тобой полностью согласен. Я тебе даже больше скажу, когда я был частью разума других людей и они страдали подобно тебе, я всегда им говорил, что «Жизнь-Зло», а они не верили мне и утверждали, что «Жизнь — это великое счастье для человека.» Я надеюсь, ты так не считаешь? — Не знаю. — я едва уловимо пожал плечами, продолжая играть. Мелодия заканчивалась, как и наш разговор. Я отпускал Силен, и она уходила. — Вообще, если рассуждать о жизни, то для кого-то «Жизнь-Зло», а для кого-то «Жизнь — это великое счастье», ну, а кто-то вообще не живёт, а существует, без души, без света и тьмы в жизни, совершенно пустой… — Ты это о ком сейчас? — О людях потерявших смысл жизни. Они ищут его, пытаются заполнить эту пустоту в себе, но не могу и поэтому заполняют эту пустоту болью. Ну, пытаются, во всяком случае. Они пусты, как куклы. Куклы внутри полые и поэтому стремятся заполнить эту пустоту человеческими чувствами, теплом, душой… — Ну, это ты маленько загнул, но в общем ты прав. … Ты про того единственного суицидника? — Да. Дазай Осаму. Валет. Суицидник. — А тот что у дверей? Выглядит встревоженным и шокировано-поражённым, будто впервые эмоции испытывает. — Фёдор Достоевский. Король. Психопат. — Ну… не могу сказать, что он особенный, но точно не бездушная мразь в врачебном халате. Тот что в дверях, высокий и опасный зверь. Хотя красив собака. Кто он? — Мори Огай. Хозяин клиники и главная угроза для моего спокойствия. — Я заметил. — Чтоб ему в аду гореть! — Согласен. — Ты уйдёшь? — А ты меня прогоняешь? Если «нет», то я остаюсь. — Хорошо. Ты интересный собеседник. — А Фёдор? — Бог. — Дазай? — Типичный суицидник. Актёр. — О, кстати, кто тот с косичкой? В нелепом костюме клоуна? — Николай Гоголь. Биполярник. Джокер. — А он какой собеседник? — Предсказуемый, но неожиданный. Знаешь, что он сделает, но не знаешь когда. — Здорово. Забавная компания. Сам собирал? — Конечно! Конечно сам! Что за глупые вопросы?! — Хах-ха-ха-ха-ха! Ты такой забавный! — Ха! Кто бы говорил. — Ладно уж. Обрати на них внимание, рас уж играть закончил. Не сиди как истукан. — Да. Хорошо. Ладно, пока. — Пока. Я ещё нагряну к тебе с проверкой. — Хах, буду ждать.» *Закрыв крышку фортепиано, я поднялся и молча направился к выходу, кивнув Хиротсу в знак благодарности, за предоставленный инструмент. Проходя мимо Фёдора и Огая, застывших в дверном проёме кабинета Арт терапии, я положил руку на плечё первого и бросил по русски: — Жду. Я ушёл. Огай наверняка хотел идти за мной, но, кажется, Хиротсу остановил его, за что ему огромное спасибо. Впрочем, как и за фортепиано.«Сумеречный Ангел» или «Взгляд назад.»
Я стоял в наушниках у стола, почти посреди комнаты и смотрел в окно. Руки были скрещены на груди. В голове не то бардак, те то пустота, не то Лондонский Туман. Едва различимо стукнула дверь. Вернулся Фёдор и, похоже, решил не мешать мне и тихо сел на край своей кровати, которая предательски скрипнула под ним. Уголки моих губ невесомо приподнялись. В голове мелькнула мысль: — «Наверняка он скривился.» Мне не хотелось нарушать ту гробовую тишину, которая воцарилась в комнате. Фёдор тоже молчал, по видимому, не решаясь начать разговор первым. Через какое-то время я повернулся к нему в пол оборота и посмотрев на него своими холодными глазами, спросил: — Ты ведь хочешь знать, кем была моя невеста и почему мне неприятна эта тема? — Д-да. — почему-то заикаясь, он кивнул, слегка покраснев. Я ухмыльнулся и произнёс: — Ну, тогда слушай. — А сам подумал: — Он так мило смущается. Нужно смущать его почаще. Но всё же, мне пришлось вернуться из своих прекрасных грёз и начать серьёзный и очень важный для нас двоих разговор. Немного помолчав, я начал: — «До встречи, Сумеречный Ангел» — это были последние слова, которые она слышала от меня в тот момент, когда шла навстречу своей необратимой смерти. Я запомнил её именно такой, какой видел в последний раз. Невинной, стеснительной, неприхотливой, сильной, доброй, милой, красивой, болезненно бледной, с лёгким румянцем смущения на щеках и как всегда без какой либо косметики. Я любил её всю. И любил за всё. Я любил её за силу духа, за красоту, за эту болезненную бледность и слабость, за то, что она никогда не красилась, за то, что никогда не врала и всегда говорила только правду, за то, что всегда понимала и так искренне любила меня. А я… А я не остановил её. … — Не остановил… от чего? — … Не остановил. Я позволил ей пойти на деловую встречу, которая была у неё запланирована. Это была встреча с Мори. Это он её убил. Наговорил ей много лжи обо мне и вообще много чего плохого сказал. А она верит людям. Так искренне и доверчиво верит. И ведь не учится на своих ошибках. Совсем. Она не хотела ему верить, но не могла противиться себе и ему. … Он довёл её до приступа. Её больное сердце не выдержало. Она умерла от сердечного приступа. Ей было 19 лет. Она была так молода и так прекрасна, а он её убил. Уничтожил и не пожалел об этом. — … П-прости. Я… я не должен был… Я виноват. Прости. — Нет, ты ни в чём не виноват. — Нет! Виноват! Это я виноват! Я… Звонкая пощёчина заставила Фёдора замолчать, шокировано взирая на Алекса. Воцарилась гробовая тишина. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .