Спектакль Психопата (ранее "Записки из Дома Безумия")

*Всю ночь меня мучили кошмары. Мне снилось, что ход действий в моём романе изменился и это не Ангел прогонял Демона, а наоборот и в итоге Ангел бросился в обрыв вечности, не пережив одиночества. А Демон, освободившись от ужасного наваждения, умер от собственного клинка, наложив на себя руки, не пережив смерти Ангела. Звучит, может, не так ужасно, но для меня это были ужасные мучения, особенно в ассоциации с недавней ссорой с Фёдором. — Мы ведь так и не помирились… — подумалось мне. Я вздохнул и вдруг осознал, что изменение сюжета романа было не сном, а страшным видением, и сейчас, я тону в омуте отчаяния, страха и боли. Я тонул. Меня затягивало на дно омута. Но вдруг, я заметил верёвку, крепко привязанную к железному столбу, вбитому в землю. Я схватился за её конец и попытался выбраться, но вдруг, в лживом тумане, окружавшем омут, возник силуэт человека. — П-помоги… те! — захлёбываясь прокричал я. Человеческий силуэт ускорился и, вскоре, из тумана вынырнул Фёдор. — П-помо-ги! — прохрипел я, протягивая к нему руку. Фёдор. Фёдор Достоевский. Он по матерински улыбнулся и, осторожно подойдя к краю омута, взялся за столб и стал тянуть за верёвку, протягивая мне руку. Я мёртвой хваткой вцепился в верёвку, а после и в протянутую руку Фёдора. Он вытащил меня из омута и отступив от него подальше, утянул меня за собой в туман. Я крепко держал Фёдора за руку, пока мы блуждали в белом океане тумана, который душил меня своей влагой и лживой белизной, путая след едва заметной тропинки, ускользавшей из-под ослабших ног и ведущей в спасительную пустоту. Мы долго блуждали среди тумана лжи, так похожего на привычный мне Лондонский туман, но такого лживого и такого чужого для меня, в отличии от Лондонского. Но, со временем, мы вышли на зелёную поляну, залитую ярким солнечным светом, и стоящую посреди тёмного елового леса тьмы и предательского страха, утопающего в океане молочно-белого тумана лжи. — Ф-фёдор… З-зачем… ты здесь? — дрожа от скверного предчувствия спросил я. — Зачем я здесь? За тем, чтобы подарить тебе ложные надежды на спасение, а после, разбить их вдребезги. Точно так же, как сделал ты. — холодно ответил он. Он стоял ко мне спиной и я не мог видеть его лица, но мне так хотелось взглянуть ему в глаза, упасть на колени и сказать, что я не хотел говорить ему всё то, что я тогда ему сказал, что я люблю его, но боюсь, что уже поздно признаваться в любви, боюсь, что он отвергнет меня, боюсь вновь остаться один, боюсь… Но вместо этого, ледяным и острым как сталь, голосом я отвечаю: — Я не понимаю, о чём ты? — Не понимаешь… — тут он повернулся и я отшатнулся от него. В его руках был острый нож с зубцами, из глаз текли горькие слёзы, а глаза полыхали гневом и чем-то ещё, что я не смог определить. На губах скользила кривая психопатическая улыбка, а в груди, на месте сердца, зияла огромная сквозная дыра, из которой выливалось что-то чёрное, не похожее на кровь. Боль. Сделав ещё один предательский шаг назад, я споткнулся и рухнул на землю. Фёдор тут же набросился на меня, и, зафиксировав мои руки и ноги, не смотря на мои протесты и сопротивления, снял с меня рубашку и бинты и стал водить остриём ножа по всем моим шрамам, надавливая и вспарывая кожу. Позволяя алым струйкам крови растекаться по моему бледному телу и стекать в траву, обагряя её кровью. Моей предательской кровью. Я кричал, звал на помощь, молил о пощаде, просил прощения, извивался всем телом, пытаясь сбросить с себя Фёдора, который придавил меня к земле и не позволял сбежать. Мне подумалось, что было бы лучше, если бы я утонул в омуте отчаяния и страха. . . . . Не знаю, сколько прошло времени. Фёдор не позволял мне терять сознание, умело орудуя ножом и причиняя достаточно боли, чтобы страдать, но не достаточно, чтобы отключиться. Но когда шрамы на груди закончились, Фёдор грубо и резко перевернул меня на живот и продолжил своё увлекательнейшее занятие, продолжая придавливать меня к земле. От этих действий, я взвыл. Ноющая и тоскливая боль разлилась по грудной клетке. Постепенно, я привык к боли и уже не кричал так неистово и яро как с самого начала. Теперь, я лишь скулил и всхлипывал на каждое действие, некогда любившего меня человека. Постепенно, я перестал реагировать на всякие действия со стороны Фёдора. Я не скулил и не всхлипывал. Со стороны могло показаться, что я умер, но лишь редкие подрагивания моего, ещё живого, тела говорили о том, что я всё ещё жив. — Знаешь, Алекс. — обратился ко мне Фёдор, переворачивая меня на спину и вновь фиксируя в одном положении. — Я ведь не изверг, в отличии от тебя. Я поморщился от ноющей и тоскливой боли в спине и в душе. А Фёдор принял эту реакцию на счёт своих слов и елейно добавил: — Ну, не морщись. Не веришь? Я докажу. Ты заставил меня страдать, а после, оставил умирать и корчиться на земле от боли. Ты знаешь, как я страдал? Как мне было больно? Помнишь, как я звал тебя, просил, умолял о помощи? Нет. Ты был глух. Ты не слышал меня и не желал слушать. Ты лишь хотел, чтобы я страдал точно так же как и Силентина. Ты хотел, чтобы я умолял тебя о помощи, точно так же как и она. Не так ли, Ангел? — Н-нет… кх-кх… я… не… хотел… я… не делал… этого… кх-кх… — прохрипел я, из последних сил открывая глаза и смотря на него. — Да? Ну, тогда прости. Ошибся. — он мило улыбнулся и пожал плечами. Мои глаза расширились от шока. Он… шутит? Или… серьёзно? — Ладно, тогда, я убью тебя, чтобы ты не мучился и не страдал, как я. — с лёгкой тенью сожаления и грусти проговорил он и, запрокинув мою голову, полоснул меня по горлу, но тут же отбросил нож в сторону и зажав рану руками, жадно и страстно поцеловал меня. А после, прошептал, дрожащим от слёз голосом: — П-прости… Я-я люблю тебя… В этот миг он был так прекрасен. Искренне и любяще улыбаясь, он плакал, но смотрел на меня счастливыми и светящимися радостью глазами. Солнце, выглядывая из-за облаков, освещало его спутавшиеся и испачканные в моей грешной крови волосы, которые рассыпались по его бледному лицу, местами забрызганному моей кровью, которая залила всю землю и траву под нами. Из последних сил улыбнувшись, я прошептал: — Люб-лю… И закрыл глаза, мутнеющим взглядом заметив, как Фёдор зажмурился и тут же распахнул свои прекрасные глаза, ловя мой последний, тусклый, но счастливый взгляд. . . . . Вздрогнув, я распахнул глаза. Перед ними всё плыло, но вскоре картинка собралась воедино и моему взору предстал белый потолок Псих-больницы треклятого Мори Огая и взволнованный Фёдор, сидящий на краю моей кровати и держащий мою руку в своих холодных руках. Его искусанные пальцы приятно щекотали кожу запястья, нащупывая пульс. — Не ищи. Его там нет. — прохрипел я. — Ч-что? — он вздрогнул и тут же взглянул на меня. — У меня вены скрытые. — прохрипел я, притягивая Фёдора к себе за руку. — А…? — он хотел что-то сказать, но я положил его руку себе на сердце и, прикрыв глаза, прошептал хриплым голосом: — Здесь. Чувствуешь? Он несколько секунд ошарашено молчал, а после, сосредоточившись на ощущениях, произнёс: — Да. Чувствую. — Ну, вот и всё. — ответил я, отпуская его руку и закрывая глаза. **Его рука осталась лежать на моей груди, там, где бьётся сердце. Неожиданная мысль посетила мой разум. «Это всё ещё сон. Это лож. Фёдор убьёт меня.» — Ты кричал. — прервал мои мысли встревоженный голос Фёдора. — Кричал…? — задумчиво переспросил я. — Да. Ты звал на помощь, а потом кричал, будто от боли. А после притих и стал задыхаться. … — в воздухе повисла напряжённая недосказанность. — А потом…? — переспросил я, не особо интересуясь. Скорее, что бы не вызвать волну неуместных и ненужных вопросов. — А потом, — продолжил он, — ты что-то прохрипел и замолчал, а после прошептал «люблю» и замер, не подавая признаков жизни. Я испугался, что ты мог умереть. — дрогнувшим, взволнованным голосом, закончил он. — … — я молчал. Фёдор тоже умолк. Мне вспомнился минувший сон и его искренние слова любви, но тут же память подкинула мне сцену пыток и то, как я тонул в омуте отчаяния. Я поморщился и аккуратно сел. Мне думалось, что если я буду резок, Фёдор убьёт меня. От смены положения, перед глазами всё поплыло. Мне пришлось замереть на некоторое время, держась за голову. Когда я смог чётко различать окружающее пространство, я настороженно посмотрел на Фёдора, который всё ещё держал меня за руку. Он, заметив, что я на него смотрю, поднял взгляд. Мы мучительно долго смотрели друг другу в глаза, а потом, Фёдор опустил взгляд и медленно отпустил мою руку, будто сам боялся смерти. Вздохнув, он произнёс: — Тебе нужно поесть. А то потеряешь сознание. Я скажу Коё. — Угу. — я качнул головой, но тут же пожалел об этом. Картинка расплылась. Фёдор ушёл. А я остался приходить в чувства и двигаться к стене, чтобы иметь надёжную опору в её каменном и безликом обличье. Опершись на стену, я прикрыл глаза, а после и вовсе закрыл их, задремав. Мой покой и одинокую тишину комнаты нарушило появление Коё-сан. — Алекс, ты как? — обеспокоенно спросила она, прикрывая за собой дверь в комнату. — Мнэх… — мученически простонал я, с неимоверным усилием открывая глаза и пытаясь различить среди плывущего пространства статную и прекрасную фигуру Коё-сан. Наконец, мне это удаётся и я распахиваю глаза шире, чтобы не заснуть или не потерять сознание, пока я буду ей всё объяснять. — О, Господи, сколько ты не ел? — на миг отшатнувшись от меня, шокировано спрашивает она с напором и желанием получить неутешительный ответ. Мой разум отказывается работать, но я хмурюсь и запускаю процесс долгих и мучительных рассуждений, пока Коё садится рядом и мерит мой пульс, температуру, со страхом смотрит на меня и понимает, что пульс лишь чуть-чуть медленней нормального, а температура лишь чуть-чуть меньше нормы, примерно 35-34 градуса. — Что с тобой? — решилась нарушить тревожное молчание она. — Я не ел два дня. Я не знаю, что со мной. — механически и бесцветно ответил я. — Два дня не такой большой срок. — задумчиво протянула она и продолжила, зацепившись за какую-то мысль: — Ты не знаешь, может Огай вколол тебе что нибудь? Мои брови медленно поднялись вверх, и изобразили удивление, но тут же опустились в низ и приняли статичное положение не отражая эмоций. — Я ничего не знаю. — наконец, уставшим голосом протянул я. — Но ты ведь знаешь кто ты, где ты, почему. Кто я, Огай, Фёдор. — говорила она. — Да. — ответил ей я. — Эх, ладно, поешь. Я принесла йогурты. — сдавшись, произнесла она. На слове йогурты мой мозг развёл бурную деятельность и на моих губах дрогнула улыбка. — Или лучше чаю? — спросила Коё, беря одну баночку с йогуртом в руки и смотря на меня. — Не нужно, я уже принесла. Фёдор мне всё рассказал. — произнесла вошедшая Йосано. В руках она держала ещё дымящуюся кружку с чаем. Я сразу же устроился так, чтобы мне было удобно и комфортно и принял выжидающую позицию. Я понял, что очень хочу есть. — И то и другое, и можно без хлеба, но лучше всё-таки постепенно. — удивил меня рифмой Фёдор. Но я не стал тратить силы и, моргнув, требовательно выдал: — Есть хочу! Это вызвало волну умиления у всех троих. Но, к счастью, они меня всё-таки покормили и после окончания трапезы, я облизнулся и, блаженно закрыв глаза, погрузился в дремоту, а после и вовсе уснул. . . . . ***Я проснулся лёжа на кровати в обнимку с подушкой и под внимательными взглядами Коё, Фёдора, Акико и Дазая, который, заметив что я открыл глаза, обеспокоенно спросил: — Ты как? Моргнув, я ответил: — Жив, жив, Курилка. Есть хочу. На йогуртах и чае я долго не протяну. К тому же, не хочу объедать Святошу. Мне уже лучше, спасибо. «Святошей» я назвал Фёдора. Тот на моё заявление лишь усмехнулся, тревога в его глазах поутихла. Всё таки, глаза — зеркало души. — Что ж, хорошо что ты пришёл в себя. — начала Йосано. — Мы с Коё и Дазаем провели небольшое расследование и узнали, что Огай накачал тебя транквилизаторами из-за того, что ты снова сбежал и даже покалечил двоих санитаров. — слова Акико меня поразили, ведь ничего такого в здравом уме я не делал. А то, что Дазай детектив, мне было известно и так. Моргнув пару раз я спросил: — А свидетели? — Свидетели побега и всех твоих действий? — уточнил Дазай. — Да. — с лёгким напором подтвердил я. — Они есть. — последовал ответ, а за ним пояснение: — Это Огай, санитары, камеры наблюдения, дежурившая в приёмном отделении медсестра и Мисака-сан. Помолчав, я произнёс: — Я не делал этого. Нет. То есть, это был я, но я делал это не по своей воле. Это было действие моего подсознания. Я ничего не помню и, я абсолютно уверен в том, что я этого не хотел. Господи, за что?! — под конец своих путанных объяснений я не выдержал и произнеся последнюю фразу на русском, схватился руками за волосы и наклонился вперёд, изобразив всем своим видом страдания и раскаяние. — Успокойся, Алекс. Здесь подобное не редкость, не стоит себя в этом винить. — постаралась успокоить меня Йосано, явно проникшись моей ситуацией. Её слова меня несколько утешили, но тень беспокойства и обиженности за возможное ограничение в свободе действий осталась. — Ээх. — испустив тяжёлый вздох, я встал, но тут же на мгновение замер, ибо у меня в глазах потемнело из-за резкой смены положения. — Ладно. Я хочу есть и поэтому иду на завтрак. — произнёс я, немного придя в себя. — Да, конечно. — согласилась Йосано, будто я спрашивал разрешения. — Хм. — хмыкнув, Фёдор встал. — Я с тобой. — Хм. — я ухмыльнулся и, по своему обыкновению, по лисьи прищурился. Но, в душе, я был рад тому, что Фёдор принял такое решение. И, пускай, я побаивался оставаться с ним наедине, я думал, что он ничего мне не сделает, когда всё будет указывать на него. Он, скорее всего, убьёт меня тогда, когда сможет обеспечить себе неопровержимое алиби и скинуть на кого нибудь вину или доказать чью-то вину, вместо своей. Поэтому, я не боялся его так сильно, как мог бы бояться. Мы вышли из комнаты. Фёдор поддерживал меня за локоть, не смотря на то, что я его не просил об этом, но, он не отпустил меня даже когда мы вошли в гостиную. Там было мало людей, но они всё-таки были. Это меня несколько удивило и, поэтому, я спросил Фёдора: — Почему их так много и где остальные? Тот на мои слова усмехнулся и произнёс: — Гуляют. Завтрак был час назад. Но ты у нас Англичанин, поэтому тебе можно завтракать позже остальных. — под конец фразы он немного посмеялся и пробормотал сквозь улыбку на русском: — Смешной. Я моргнул пару раз, глянул в сторону, ещё раз моргнул и недоумённо спросил: — Это сарказм, шутка или что? — Это? — уточнил мой сопровождающий и пояснил: — Это называется «Проспал по уважительной причине и может поесть» с припиской «Врач разрешил». Я подумал и, когда до меня дошёл смысл сказанного, я произнёс: — Ясно. — и замолк. Фёдор глянул на меня и снова захихикал. На моё неоднозначное «А?», он ответил: — Ты выглядишь как потерявший память и все соображения лунатик с открытыми глазами. Я раздражённо уточнил, мотнув головой и придя в себя: — Ты видел таких? — Хм. Нет, но могу себе представить. — снова усмехнувшись, ответил он. Мне подумалось, что сегодня необычный день, ведь Фёдор редко бывает так весел, если не сказать, что он вообще не веселится. Но сегодня он явно сделал исключение. Или это Мори накачал его таблетками? — пронеслась у меня в голове неожиданная мысль. Но, я подумал, что это бред и решил, потом, на всякий случай, спросить об этом у самого Фёдора. Таким образом мы прошли всю гостиную в окружении гробовой тишины и шокированных взглядов остальных пациентов. Наконец, мы вошли в столовую и через некоторое время гробовая тишина настигла и это шумное место. Мы по своему обыкновению сели за дальний стол. Я принялся завтракать. А Фёдор, отодвинув тарелку с кашей, взял кружку с чаем. Мы сидели молча. Остальные тоже молчали. Наконец, я взял кружку с чаем и спросил: — Какие новости. — Никаких. — невозмутимо ответил Святоша. Я не отступил: — Злишься? — Нет. Обиделся. — Сильно? — Не видишь? — Прости. — Не прощу. — Почему? — Покайся. Этот ответ сбил меня с толку. Я присмотрелся к Фёдору, пытаясь понять, шутит тот или серьёзно. Наконец, я решился нарушить воцарившееся молчание: — Я… я не умею. — Дурак. — раздражённо бросил он и, допив чай одним глотком, встал и ушёл. Я остался сидеть один за столом. В голове не было ни одной мысли. Лишь туманная пустота. Вздохнув, я допил свой чай и, встав, медленно и плавно вышел из столовой. Как только я переступил порог столовой и скрылся в тени коридора, я услышал облегчённые вздохи всех присутствующих. День начался просто ужасно. . . . . ***** Ритмичный стук подошв моих ботинок мысленно вернул меня в прошлое, когда я, вот так же, хладнокровно, без единой мысли в голове, шёл по кое-как выложенной камнем дорожке кладбища и не обращал внимания на, обращённые на меня, мерзкие и липкие взгляды людей, пришедших сюда, чтобы проститься с моей милой Силен и «Посочувствовать» моему горю. Какая-то журналистка хотела попросить у меня интервью, но предостерегающий взгляд Себастьяна заставил её отказаться от этой идеи. Молча подойдя к свежевыкопанной могиле я замер на несколько мгновений и слегка покачнулся. В глазах потемнело из-за голода, но, тряхнув головой так, что перед глазами замелькали звёздочки, я устоял на ногах и, наклонившись, положил букет белых лилий на пустующую могильную плиту, а затем выпрямился и вздохнул. Кто-то в толпе не удержался и крикнул: — Ты осквернил её, как ты можешь!.. Я тут же холодно, чётко и громко прервал его: — Тело не душа. И если так, то почему ты не противился нашему венчанию? Почему молчал раньше? Я прекрасно знал, с кем говорю. Этим человеком был старший брат Силен. Ответ не заставил себя ждать: — Она любила тебя! А ты предал её! Убил! — На моих руках нет крови Силен. — оборвал я поток лживых слов. Непроизвольно на моих губах мелькнул оскал и слова сами вырвались изо рта, на моё счастье, русского никто не знал: — Там, где кончается зима, буду я. Где убегаешь от себя, буду я. Где замерзают холода, буду я. Буду. Ухмылка проскользнула по губам и тихое «Прости меня» сорвалось с моих уст. Развернувшись на каблуках, я быстрым шагом ушёл прочь с кладбища. Кладбище было на окраине города, недалеко от леса. Прекрасного хвойного леса. Я направился прямиком в лес, чтобы там, дать волю чувствам, а после упасть без сил. И снова быть подобранным с земли Себастьяном и отнесённым, сначала в машину, а затем в особняк, в спальню, где горит тринадцать свечей, настежь распахнуто окно и гуляет лёгкий ветерок, играющий с призрачными белыми занавесками и разносящий по комнате хвойный аромат, смешанный со свежестью недалёкого лесного озера. . . . . ***** Из пелены воспоминаний меня вырвал яркий солнечный свет, проникавший в гостиную через большое окно и освещавший её. Окончательно прийти в себя помогло привычное и, проверенное временем, потряхивание головой. Мои волосы разметались во все стороны, но другое потряхивание головой вернуло их в приемлемое для меня положение. Чётко отбивая свой ритм, я прошагал в жилой коридор и вошёл в нашу с Фёдором комнату, столкнувшись нос к носу с выходящими из неё Коё и Йосано. Извинившись, я отошёл в сторону, пропуская их. А затем, наконец таки, оказался в, уже привычной для меня, зоне комфорта и блаженного спокойствия. — … — Фёдор хмуро посмотрел на меня, но ничего не сказал. Дазая в комнате не было. Ушёл наверное. — подумалось мне. Я молча достал чистую тетрадь, автоматический карандаш, ручку и стёрку и, молча сев за стол, открыл тетрадь и, немного подумав, начал записывать, давно придуманный, отрывок из нового романа. Фёдор не сводил с меня взгляда, но, потом, встал и ушёл. Я остался один. Совсем один, в свете игривого солнечного света, разбавляющего безумно былые и тоскливо чёрные ноты моего противоречиво-отстранённого состояния своими яркими и радостными нотками детского веселья и счастья, которого я был лишён ещё с рождения. В какой-то момент некая мысль мелькнула у меня в голове и рука стала быстрее выводить острые и размашистые вдохновлённые мгновеньем слова, фразы и строки. Своей улыбкой, странно-длительной, Глубокой тенью черных глаз Он часто, юноша пленительный, Обворожает, скорбных, нас. В ночном кафе, где электрический Свет обличает и томит Он речью, дьявольски-логической, Вскрывает в жизни нашей стыд. Он в вечер одинокий — вспомните, — Когда глухие сны томят, Как врач искусный в нашей комнате, Нам подает в стакане яд. Он в темный час, когда, как оводы, Жужжат мечты про боль и ложь, Нам шепчет роковые доводы И в руку всовывает нож. Он на мосту, где воды сонные Бьют утомленно о быки, Вздувает мысли потаенные Мехами злобы и тоски. В лесу, когда мы пьяны шорохом, Листвы и запахом полян, Шесть тонких гильз с бездымным порохом Кладет он, молча, в барабан. Он верный друг, он — принца датского Твердит бессмертный монолог, С упорностью участья братского, Спокойно-нежен, тих и строг. В его улыбке, странно-длительной, В глубокой тени черных глаз Есть омут тайны соблазнительной, Властительно влекущей нас… . . . . Не знаю, сколько прошло времени, но прервал меня Огай, возникший на пороге комнаты и потребовавший, чтобы я зашёл к нему в кабинет, когда закончу. Меня всегда раздражал его приказной тон, но я не мог воспротивиться его приказу, лишь по тому, что он не сказал мне идти именно сейчас, а дал возможность закончить. Лишь по этому, когда мысль дошла до конца и финальная точка была поставлена, я перечитал конец, исправил некоторые описки и, отложив всё в сторону, вышел из комнаты и направился в сторону медицинского коридора, а затем к кабинету Огая. Подойдя к двери с табличкой «Главврач. Мори Огай.», я горестно вздохнул и постучал. . . . . *Подойдя к двери с табличкой «Главврач. Мори Огай.», я горестно вздохнул и постучал. Спокойное и расчётливое «Войдите», прозвучало из-за двери. Я вошёл и, закрыв за собой дверь, подошёл к небольшому дивану, стоящему напротив второго такого же, который, в свою очередь, стоял обращенный спинкой к столу врача. Я не спешил садиться, надеясь на то, что разговор будет коротким. В любом случае, я не доверял Огаю. — Не бойся, я не кусаюсь. — со свойственной только ему задорностью и наглой хитростью оповестил Мори, но после строго добавил: — Разговор будет длинным. Ничего хорошего это не могло значить, но сейчас я не мог спорить, потому, нахмурившись и прищурившись, я, всё-таки, сел. — О чём ты хотел поговорить? — холодно спросил я. Настороженность скрыть я не смог. — Хотел сообщить, что, теперь, ты мой пациент. — кладя подбородок на сложенные руки, ответил Огай. — Хм. И Йосано-сан, конечно же, не знает. — нагло уточнил я. — Да, не знает. А тебя это тревожит? — столь же нагло ответили мне. — Нет. Наоборот, забавляет. — улыбнулся я. — Хм. Что ж… — начал Мори и, пересев на диван напротив, продолжил: — Тебя что нибудь беспокоит? Я ненадолго задумался, решив постараться ответить честно. Вообще да, но говорить с ним о Фёдоре, Соломоне и Донталионе я ни в коем случае не стану, но если не это, то что меня беспокоит? — думал я, но после, принял такое решение. — Тревога, кажется, есть, но я не могу понять из-за чего. Хотя, думаю, что это из-за твоей непредсказуемости и недоверия между нами. — наконец ответил я, приняв внимательно-настороженный, но при этом вполне расслабленный вид. Огая мои слова удивили, но явно заставили смотреть на ситуацию серьёзно. — Можем обсудить это, если хочешь. — слегка обеспокоено, но всё равно внимательно и спокойно предложил Мори. Задумавшись ненадолго, я решил согласиться. Может, это что-то изменит? — Да, давай обсудим. — слегка неуверенно ответил я. — Хорошо. Скажи, почему ты считаешь меня непредсказуемым? — Ты расчётлив и хитёр, поэтому можешь всё просчитать и сделать какой нибудь подлый и хитрый ход, который будет неожиданным и непредсказуемым. — Но ты ведь тоже не дурак. Учитывая твой опыт общения с людьми, причём самыми разными, а так же твои знания, ум и внимательность, ты можешь предотвратить достаточно большое количество моих ходов, если не все. К тому же, ты сам по себе необычайно хитёр, так ещё и непосредственен из-за своей болезни. Кто из нас двоих непредсказуем, так это ты. — пускай долгие и несколько волнительные рассуждения Огая имели смысл, это меня нисколько не успокоило, мне всё равно было страшно. — Да, но всё же, ты бывший военный хирург. — несколько опечалено ответил я. — Мнда, но при чём здесь это? — непонимающе уточнил он. — У военных внимание и реакция на высшем уровне. А учитывая твои наклонности… — неоднозначно закончил я. — Хм. Хорошо, я тебя понял. Мы замолчали. Огай был задумчив, а я растерян. … Точно так же, как и тогда… . . . . ** Как-то раз мне понадобилось уехать из Лондона, который я обычно не покидал ни при каких обстоятельствах, но на этот раз всё пошло не по плану и мне пришлось бежать. Силен уговорила меня взять её собой. Я чувствовал, что ничем хорошим, это не кончится. Так оно и случилось. Мы поехали в Гринхит. Силен слышала, что там есть церковь святой Марии и захотела там побывать. Сам я в церковь не пошёл, ибо посчитал это кощунством и потому остался снаружи. Вернулась Силен довольная и восхищённая. Этого мне было достаточно. Основную часть своей работы я закончил, поэтому был намного более спокоен, нежели чем в Лондоне, не смотря на то, что мы были в незнакомом городе. Неожиданная встреча всё изменила. Я столкнулся с Огаем, который был косвенной причиной моего побега из Лондона. Его появление меня насторожило, но Силентине я не стал говорить обо всём, сказал лишь, что встретил давнего знакомого, с которым у меня плохие отношения и всё. Тогда я ещё не знал, чем это всё обернётся. … Спустя несколько дней, тринадцатого апреля, в мой день рождения, который я не любил праздновать и проживал как обычный день, Силен ушла, как она сказала, «На прогулку». Я не стал её тогда останавливать, но после пожалел об этом. Телефон она с собой не взяла и когда спустя четыре часа она не вернулась, я отправился на поиски. Искал я неимоверно долго. Спрашивал людей и даже обратился в полицию и морг, не поступало ли извещение о смерти или тело. К моему счастью, ничего такого не было. Воодушевлённый отсутствием трупа, я продолжил поиски. Искать пришлось неимоверно долго. Лишь когда солнце начало клониться к закату, я смог найти её, но, к сожалению, опоздал. На одиноком и пустынном песчаном берегу, на чёрном плаще Огая лежала мертвецки бледная Силен. Огай стоял рядом и, с выражением задумчивой печали, изучал её тело. Чёткая и ясная мысль посетила мой разум: «Мертва». — Прости. Я не думал, что она умрёт. — по дурацки извинился Мори. Ему было не впервой убивать и его спокойствие меня не удивило. Я долго пытался понять, что произошло и, что он сказал. Постепенно, я осознал всё произошедшее и, не произнося ни слова, подошёл ближе. Огай был задумчив, а я растерян. Смерть Силен была настолько банальной, простой и типичной для этого жесткого мира, что я даже посмеялся над этим, тем самым, заставив Огая растеряться и удивиться моей реакции, а может даже и забеспокоиться о моём моральном состоянии. Насмеявшись я замолк, а потом и вовсе обессилено опустился на песок рядом с телом Силен и, прижавшись к её мертвецки холодному телу, тихо заплакал. Мне было плевать на Огая, на месть, на полицию и родственников, на свой статус и свою значимость. Сейчас, я просто хотел, чтобы Силен обняла меня в ответ и сказала, что я маленький и глупенький мальчик, который любит играть во взрослые игры, но почему-то обижается и плачет, когда проигрывает старшим. Мне было невообразимо больно. Больно настолько, что я впервые в жизни задумался о смерти. Мне захотелось умереть, забыть всё, что было, не чувствовать этой боли. Быть обычным человеком. Быть как все. Я ведь… Я ведь просто хотел… … быть счастлив… Почему?.. Почему я не такой как все?! Почему я не могу просто быть счастливым?! . . . . *** — Почему…? … Почему она? Почему я? Почему…? З-за что?! Я… Я ведь… Я ведь просто хотел… быть счастлив… Я ведь просто хотел любить! Я просто хотел быть любимым! Я… Слёзы неконтролируемыми ручейками потекли по моим щекам. Я вздрагивал и шмыгал носом, иногда вытирая слёзы рукавом кофты или слизывая их языком. Я не пытался успокоиться, мне было плевать. — Я просто… Я… Не выдержав, я вскочил и, наплевав на головную боль, вышел из кабинета. Я шёл максимально быстро, чуть ли не бежал. Гостиную я преодолел едва ли не бегом, закрывая глаза рукой. Ворвавшись в нашу с Фёдором комнату, я захлопнул дверь и тут же замер. Я встретился взглядом с Николаем. Мы оба были шокированы неожиданной встречей. К тому же, мы были одни. — Привет. Хех. Х. Х. — постарался натянуть маску веселья Гоголь. — Шхм. — шмыгнул носом я. Неожиданно для нас двоих я грубо отодвинул Николая в сторону и, порывшись в своих вещах и взяв чистую одежду, полотенце и бинты, я выскочил из комнаты и быстрым шагом направился в душ. Мне было необходимо успокоиться, разобраться в ситуации и вернуть своё самообладание, а вода прекрасно успокаивала. Выбор был очевиден. . . . . Из-за моей привычки долго думать или же вовсе не думать в нужный момент, я опоздал и на обед. Все снова на меня пялились. Единственной радостью было отсутствие Фёдора. Про нашу неожиданную встречу с Гоголем, я забыл. В голове свистел ветер и гонял жёлтый горячий песок с затерявшимся в нём перекати-поле и из какого-то ржавого и старого крана навящево капала вода. Медленно, но верно, я окончательно сходил с ума. Растягивая процесс обеда отсутствием понимания и прочей мыслительной деятельности, я знатно позлил санитаров и работников кухни, пока, наконец, не покинул столовую под аккампонимент радостных возгласов удавлетворёных работников больницы. На пороге гостиной я замер, осматриваясь. Мне всегда доставляло удовольствие быть незримым наблюдателем. Вот и сейчас я не удержался и решил привнести каплю сладостного наслаждения в этот пасмурный и, необычайно мрачный, дождливый день. Постепенно моё настроение стало улучшаться, но познать истинное счастье мне было не суждено. — Алекс! — задорный голос Дазая нарушил моё спокойствие. — Стой! Дазай, не нужно трепать ему нервы! Он не я, предупреждать не станет. Убьёт и глазом не моргнёт. — постарался остановить суицидника Чуя. Но тот уже подошёл ко мне и, не дожидаясь пока я обращу на него внимание, огорошил меня неожиданной вестью: — Куникида и Танизаки уже давно выписались, поэтому ты переезжаешь ко мне! Это не моя прихоть, а решение Мори, но я рад что буду теперь не один. А ты рад? Или тебе не хочется бросать Фёдора?! — последняя фраза явно была провокацией, но мой разум отключил всю мыслительную деятельность и всё что я сказал, это: — Ага. Я понял. Спасибо, что сказал. — и уже для себя добавил на русском: — Начнут ли эти пустые дни сиять? — Что? Прости, я не знаю русский. — не понял Дазай. — Даже если прямо сейчас время остановится, Это не приведёт к остановке моего дыхания. — Не мешай человеку, Дазай. Разве не видишь?! Он думает! Ему не до тебя! — снова пришёл мне на помощь Чуя. — Когда держишь в тайне своё истинное я, получаешь удовольствие. Я хочу заставить себя резко измениться, это моя жизнь! Веди меня! К забвению, улыбнувшись в последний момент. Можешь разрушить меня, если это сделает тебя довольным! — вспомнились мне прекрасные слова такой же прекрасной песни. Я прошёл мимо застывшего Дазая и, отошедшего в сторону, Чуи, и скрылся в жилом коридоре, а после и в комнате Фёдора из которой я теперь переезжаю к Дазаю по велению всесильного и ужасного тирана — Мори Огая. До самого ужина я переносил свои вещи в комнату Дазая. Тот любезно предложил помочь, но я не принял большей помощи, чем помощь в перенесении чемодана. Дазай был доволен тем, что хоть с чем-то мне помог. Я же был доволен тем, что не видел Фёдора во время своего переезда. Мне не хотелось говорить с ним и, тем более, объяснять сложившуюся ситуацию. К моей величайшей радости, на ужин я не опоздал, так что, изучающих взглядов было намного меньше, нежели чем за завтраком и обедом. После ужина я ещё долго сидел в гостиной и любовался закатным небом, раскрашенным в кроваво-розовые краски, постепенно темнеющие и переползающие в лиловый, пурпурный, а затем и вовсе в аметистовый, который, постепенно темнея и уходя в полуночный чёрный, лишь с появлением первых звёзд, сменяется кобальтовым, а затем и вовсе перетекает в ночной синий с далёкими искорками ярких и контрастных звёзд. Закат, медленно перетекающий в ночное небо, прекрасен своей индивидуальностью. Да, это происходит каждый раз на закате дня, но признайте, что это происходит каждый раз по своему, ведь в мире нет ничего одинакового. С наступлением ночи, я осторожно перебрался в свою новую комнату и, тихо собравшись, подошёл к двери, намереваясь идти в ванную, но меня остановил голос Дазая, в котором явно слышались напряжённые и взволнованные нотки. — Ты куда? — В душ. Я засиделся за своими мыслями. — Ясно. Постарайся, чтобы тебя не заметили. — Хорошо. Спасибо. — За что? — За понимание и вообще. — Вообще? — Ты хороший человек, Дазай. — Да? — Да. — Хм. Спасибо. — Хм. … Ладно, я пошёл. — Иди. — Я ещё вернусь. — Надеюсь. — Жди меня и я вернусь. — Тогда я подожду. — Я пошутил. — Нет уж. Шутки в сторону. — Волнуешься за меня? — … Да. — Почему? — После. — Хорошо. — Жду. — Угу. — Выйдя в коридор, я прикрыл за собой дверь, и направился в душ. Беспрепятственно добравшись до цели назначения, я приступил к сути дела. Тихое и быстрое мытьё тела. Мыть голову второй раз я не собирался. Слишком запарно. Казалось бы, что проще? Просто взять и помыться. Но, не всё так просто, как оказалось. Сторонний наблюдатель. Тень, которой я часто прикидывался. Обычный средне статистический человек не придаёт внимания мелочам. Но я не такой. Я смотрю в суть дела и всегда действую искренне стараясь не врать и не натягивать на лицо масок, но, к сожалению, не получается. Мы не можем жить открыто. Мы не можем жить искренне. Мы обязаны носить маски. И если мы их снимем, Нас отвергнут, Изгонят из общества. Даже наедине с самим собой, Мы по привычке носим маски. Они врастают в нашу кожу, И мы не можем их снять. А если и удаётся, То люди отвергают нашу неидеальную, чистую и непорочную искренность. Они изгоняют нас из общества. Повезёт если попадёшь в такое же искреннее общество с неприкрытыми масками лицами. Но, что если, и там люди будут носить маски? Что тогда? Тогда ты обречён. Обречён на одиночество, страдания и смерть в ужасных муках. Таков удел человечества. Лгать, предавать и вечно носить маски. Мир обречён. Ну так вот. Тень наблюдала за мной. Я думал о своём. На время я забыл о том кем являюсь. Это меня и погубило. Сдавшись, я выключил воду и стал вытираться, не прекращая своих вечных рассуждений. Тень скрылась во тьме коридора. Я не придал этому значения. Возвращаясь к Дазаю в комнату, я медленно скользил по коридору и сливался с окружающей меня тьмой, выделялись лишь белые концы волос и бледная призрачная кожа рук, которая обычно скрывалась перчатками или блинными рукавами кофры. — Алекс? Я вздрогнул и замер. Ненавижу неожиданности. — Да? — Скажи мне правду. — Какую? — Кто ты? — То есть? — Ты девушка? — Нет. — Тогда откуда у тебя женская грудь? — С чего ты взял что она у меня есть? — Я своими глазами видел. — И? — … И хуя у тебя нет. … — Только что? — Да. — Пошляк. — Скажи правду! — Не ори. Убью если кто-то узнает. — … Значит… правда? — Смотря что. — Ты девушка? — Тело — да, но творю такое, на что ни один пацан не способен. — И… как тебя зовут. — Катя. — Катя? Хм. Красивое имя. — Silentium. — Что? — Молчание. Латынь. Никому об этом. — Хорошо. — И не смей меня так звать. — Ладно. — Клянёшься? — Клянусь. — Свободен. — Исчезаю. — Исчезай. — Я тебя не видел, ничего не знаю. — Спокойной ночи. — Спокойной ночи. Николай быстро и бесшумно скрылся в своей комнате, а я направился к Дазаю. Мне хотелось застрелиться из-за своей неосмотрительности и наплевательского отношения к окружающим, которых я недооценил. Нельзя расслабляться, это чревато смертью. Войдя в комнату Дазая, я замер, подумал, и спросил. — Не спишь? Тихое «Нет», было мне ответом. Повисла напряжённая тишина. Разложив свои вещи по местам, я подошёл к кровати Дазая и спросил. — Можно к тебе? — Залезай. — тихо и понимающе ответили мне. Пошуршав одеялом, мой сосед отодвинулся, уступая мне место. Я залез к Дазаю под одеяло и прижался к нему, но обнимать не стал. Моя голова, под тяжестью мыслей и давлением усталости, опустилась на бинтованное тощее плечё суицидника. Тот погладил меня по голове, но ничего не сказал. Я долго молчал. Но после не выдержал и, содрогнувшись, аккуратно, но крепко, вцепился в руку Осаму. Слова и всхлипы полились неудержимым потоком.**** — Из-за меня Силен умерла от сердечного приступа, я как эгоист мстил всем подряд, я был одержим ненавистью и презрением к людям, я никому не верил и погубил сам себя. Мне… Мне плохо! … Мне снился ужасный сон, о том, что я осквернил Фёдора, а тот мстил мне, но после простил. … Я… Я устал от жизни. Устал скрываться от полиции, устал держать все свои чувства и переживания в себе. Я устал. Устал от этой игры. Я хочу быть счастливым. Я хочу быть как все, но почему…?! Почему…?! Почему я…?! Почему…?! — не выдержав, я заплакал, но не прекратил говорить: — Почему меня никто не понимает?! Почему я должен быть таким, каким меня хотят видеть?! Почему я должен страдать?! Почему все, кто пытается мне помочь или помогает мне, исчезают из моей жизни?! Почему я так страдаю?! За что?! Я готов искупить свои грехи! Готов покаяться во всём! Я сделаю всё, что нужно, но только позвольте мне быть счастливым! Позвольте мне обрести друзей! Близких! Тех, кто поймёт меня и поддержит! Скажите мне, что я кому-то нужен! Скажите мне правду! Не врите мне! Прекратите мне врать! Просто… Просто позвольте мне быть счастливым… Просто позвольте мне быть нужным… Я… Я просто… Я… П-пожалуйста!.. Я умоляю!.. Я… Я… Простите мня!.. Простите! Я… Я… … — не выдержав, я замолк. Слёзы текли по моим щекам. Рубашка Дазая уже пропиталась этой солёной влагой, наполненной болью и отчаянием. Мне было так плохо, что желание удушиться возникло чётко и ясно. Я не мог этого вынести, но не хотел ещё больше травмировать Дазая. Поэтому одной рукой я продолжил держать руку Дазая, утыкаясь лицом ему в плечё, а другой сжал рубашку у себя на груди. Тоскливая боль заполнила всю мою душу. Никогда мне не было так больно как сейчас. Хотелось вырвать эту боль из груди, разворотить грудную клетку и достать это ужасное щекочущее чувство отчаяния, боли и беспомощной обречённости. Хотелось со всей силы нажать кнопку «Самоуничтожение», чтобы не страдать, но это невозможно, ведь таймер. Да, таймер. «Процесс самоуничтожения запущен.» «Ошибка небес — Ангел Кровопролития будет уничтожен через…» Таймер… Его не остановить, не перемотать вперёд. Таймер… Дамоклов меч. Ужасная пытка.

Тиканье часов настенных… Метронома мерный ход… Цифры таймера бегут… Нас убьют… Нас не спасут.

«Где начало того конца, которым оканчивается начало?» О, я хотел бы знать ответ. Но нет. Его никто не знает. Его просто нет. — А-Алекс… Я… Прости, но я обязан рассказать Йосано о твоём состоянии. Прости… — Йосано…? — Да. Я… — Ха-х. Нет. Уже не Йосано. — А? П-прости?.. — Мори. Он забрал меня себе. Хех. Теперь он мой лечащий врач. — А… — Йосано не в курсе. — … — Да. Ты прав. Расскажи. Расскажи Йосано. Это не сарказм, я серьёзно, не обращай внимания на тон моего голоса. Это из-за Мори. Хотя, может и из-за меня… Дьявол его разберёт! Да. Ты прав. Надо рассказать Йосано. Может она сможет помочь. Хотя, думаю, мне уже ничего не поможет. — Я уже давно не плакал и не всхлипывал, лишь изредка содрогался всем телом, заставляя Дазая волноваться всё больше. — Э-эх… — я тяжело вздохнул и снова умостил голову на плечё суицидника. — Мне уже легче. Человеку зачастую необходимо просто выговориться. Спасибо, что выслушал и прости, что взвалил на тебя столько всего. Прости и спасибо. — Н-ничего. Хорошо, что тебе лучше. Ты сможешь уснуть? — беспокойство не исчезло из голоса Дазая, но мне показалось, что он был несколько обрадован улучшением моего плачевного состояния. Он явно беспокоился обо мне. Это грело мою израненную душу. — Да, смогу. — Хорошо. … Если хочешь, можешь поспать со мной. Я ничего не ответил, только ослабил хватку, но крепче прижался к боку Дазая и уткнулся носом ему в шею. Мне было хорошо. Я был благодарен ему за всё. — Спасибо… — тихо прошептал я, засыпая. В ответ, я лишь почувствовал на виске осторожное касание покусанных губ суицидника. Это окончательно успокоило меня и я провалился в дремоту, а затем и вовсе уснул. Дазай стал моим Ангелом-хранителем и я был благодарен ему. Наконец, этот тяжёлый воскресный день закончился. Ночные тишина и спокойствие захватили власть над больницей.