Спектакль Психопата (ранее "Записки из Дома Безумия")

*Тихий пред утренний час. Полоска горизонта алеет. В пред рассветных сумерках, по земле ползёт туман. Он бережно окутывает стволы деревьев, ветки кустарников, с ещё не опавшими листьями, и даже заползает на территорию клиники, нарушая все правила и запреты. Постепенно, лучи восходящего солнца освещают лесные деревья. Лёгкий ветерок колышет почти голые ветки лиственных деревьев и стряхивает с иголок хвойных капли недавнего дождя, блестящие и искрящиеся на солнце. Кап-кап. Кап-кап. Срываясь с веточек, иголочек и листьев, капли дождя летят вниз, на землю, и, сталкиваясь с твёрдой поверхностью земли, разбиваются на множество маленьких капелек. На дорогах и земле раскинулась причудливая карта непостоянных луж. Они блестят в лучах восходящего солнца и отражают светлеющее небо, окрашенное в нежно-розовые оттенки, которые постепенно вытесняют с небосвода тёмные краски ночи. Где-то вдалеке, там где восходит солнце, кричит петух, извещая о начале нового дня. Постепенно просыпаются жаворонки, а в месте с ними и другие ранние пташки. Лес оживает. А вслед за ним начинает оживать далёкий город. Крыши домов которого, едва видны из этих мест. Шум машин и суета большого города здесь не уместны. Здесь царят спокойствие и мирная тишина. Но, постепенно, просыпается и клиника вместе с её работниками и пациентами. Далёкое, тихое и уединённое местечко наполняется своими шумами и звуками. Солнце ещё больше выползает из-за горизонта и освещает всё то пространство, которое способно охватить своими длинными, яркими и юркими лучами. Наступает утро. А вместе с ним и время поднимать занавес. . . . . Первое, что увидел Дазай, открыв глаза, это стена и его кровать, находившиеся сейчас напротив него и освещённые взошедшим солнцем. Вся комната была залита тёплыми солнечными лучами, наполнявшими комнату светом и теплом. Казалось, будто сейчас из света солнечных лучей, неведомой рукою будет соткан прекрасный светлый Ангел, или же, сам Бог навестит своих детей и поможет им советом, незаметно и незримо возникнув в комнате и, столь же незаметно и незримо, растаяв и смазавшись, исчезнув в привычной рутине скучного дня, подобно солнечным лучам. Сознание было размытым и неясным, точно так же как и картинка перед глазами. Проморгавшись, Дазай вернул себе власть над сознанием и осознал один удручающий факт. Он один. В комнате был только он. Зародившаяся в душе паника, заставила суицидника крутить головой, ища в комнате хоть кого нибудь, и бегать глазами, тщательно изучая окружающее пространство. Начавшуюся панику прекратил едва слышный скрип двери. Мгновенно среагировав, Дазай перевёл взгляд на дверь и сосредоточился. Алекс, стоявший боком к суициднику, аккуратно прикрывая дверь комнаты, стараясь не скрипеть её и, по возможности, не издавать никаких звуков и даже не дышать. — Алекс?! — встревоженный голос Дазая разрезал утреннюю тишину комнаты. Вздрогнув, Киллер замер. Но после, расслабившись, плавно повернулся в сторону суицидника и так же плавно и медленно, подошёл к своей тумбочке, стоявшей рядом с кроватью, на которой по прежнему сидел Дазай и, с беспокойством и настороженностью, смотрел на Алекса. Положив толстую чёрную тетрадь на тумбочку, Алекс на время замер, легонько касаясь кожаной обложки, на которой был выдавлен серебряный эскиз рушащегося карточного домика и сверху надпись на незнакомом языке. Как показалось Дазаю, состоящая из двух слов, между которыми стояло тире. Вздохнув, Алекс понуро опустил голову и прикрыл глаза, но, вспомнив что-то, поднял голову и, просветлев, плавно и, с некоторым задором, произнёс: — А у нас всё по прежнему. — А? — не понял Дазай. — Я говорю, что как бы не была тяжела жизнь, чтобы не произошло и чтобы не изменилось, здесь, в этом «Доме Безумия» всё будет неизменно, постоянно, вечно. — … Почему ты так считаешь? — удивился Дазай. — Ну… Я, почему-то, всегда оказываюсь прав, когда начинаю рассуждать о жизни. — Да?.. — Да… — А… что ты думаешь о… любви? — О любви? — Д-да. О любви. — Ээх. Любовь — это прекрасная, сладкая пытка. Это возвышенное чувство, дарящее счастье, наслаждение, покой и умиротворение. Чувство, дарящее смысл жизни и саму жизнь. Но, параллельно с этим, это чувство возлагает на плечи любящих огромную ответственность, тянет их в омут отчаяния, страха, боли. Камнем висит на шее и затягивается петлёй беспокойства и тревоги, переживаний и боязни за жизнь партнёра и за его состояние, как физическое, так и моральное. … Это одновременно прекрасное и ужасное чувство. Сладкая пытка. … Так я считаю… — задумчиво и размеренно рассуждал Киллер. Он как никто другой понимал, что такое — Любовь. — Ясно… Спасибо за ответ. Я понял тебя. — тускло ответил Дазай и, откинув одеяло в сторону, слез с кровати и хотел отправится к своей кровати, дабы полежать ещё немного, но, сделав пару шагов, попался в крепкие и властные объятия, которые больше были похожи на бойцовский захват, а не объятия. — Что? — холодно обронил суицидник, но продолжать не стал. — Ничего. — нагло ответил Айзек. — Зачем тогда остановил? — За тем, что люблю. — с интонацией наглого собственника ответил вопрошаемый. — Ч-что? … Ч-что ты сказал? — впал в ступор Детектив. — Я сказал, что люблю тебя. — спокойно пояснил Алекс и в доказательство своих слов, ослабил хватку и уже обнял суицидника, мягко улыбнувшись и запечатлев лёгкий поцелуй на щеке возлюбленного. От такого действия, глаза суицидника распахнулись, зрачки расширились, рот приоткрылся, а щёки порозовели. Смущённый и сбитый с толку, Дазай закрыл лицо руками. Не испытав вины за содеянное, Алекс мягко улыбнулся и не навящево прижался к сгорбившемуся Дазаю, который сгорал от стыда за свои чувства и свою слабость. Совсем не вовремя в их комнату заглянула медсестра и замерла на пороге с раскрытым ртом. Не проронив ни слова, она скрылась за дверью. Встревоженный лёгким стуком двери, Дазай отнял лицо от ладоней и посмотрел на источник звука. Заметив беспокойство друга, Алекс аккуратно и нежно погладил его по спине и мягко прошептал: — Не волнуйся. Всё в порядке. Всё хорошо. Успокойся. Плавный голос и мягкие поглаживания, успокоили Суицидника и тот, смущённо улыбнувшись, обнял Киллера в ответ, прижавшись к нему всем телом и закрыв глаза. Так они простояли около десяти минут. Первым, воцарившееся молчание нарушил Дазай. Немного помявшись, он наконец спросил: — Ты правда любишь меня? Ненадолго задумавшись и ещё раз проанализировав все свои чувства, Алекс утвердительно кивнул, угукнув, и подтвердил свой невербальный ответ словами: — Да, я люблю тебя. — … Я… я тоже тебя люблю. — после недолгого молчания ответил Дазай. Мягкая и нежная улыбка озарила лицо Киллера, но Суицидник этого не увидел, ибо уткнулся носом в шею партнёра и закрыл глаза, расслабляясь и позволяя чужим ладоням блуждать по спине, с трепетом очерчивая каждый выпирающий позвонок, нежно поглаживать худые суицидальные плечи и дарить всему телу мимолётное тепло. . . . . Насладившись моментом, Алекс, наконец, принял решение, что пора идти завтракать. С толикой грусти, Дазай согласился с ним и они вышли из комнаты. Спокойные, невозмутимые, такие же как и всегда, будто ничего не произошло. Такое, лучше держать в секрете. День был самым обычным. Ничего интересного не произошло. После завтрака, наши герои сидели в гостиной и болтали. Дазай смог вывести Алекса на тему искусства и тот с увлечением рассказывал всё, что знал об искусстве и всё с ним связанное. В какой-то момент они даже начали дискуссию по поводу литературы, но закончить им не дал Чуя. Звонко хлопнув в ладоши, он строго произнёс: — А ну заткнулись! Раскричались тут. Петухи. — на это заявление Алекс хмыкнул, но спорить не стал. В пылу беседы они действительно перешли на повышенные тона. Чуя же, бросив презрительный взгляд на Айзека, закончил свою фразу: — Закрыли рты и марш на обед! После у себя в комнате продолжите. — и скрылся в столовой вместе с Каджи. Алекс позабавил себя похабными мыслями о проведении послеобеденного времени, но поспешил остановить себя мыслью о том, что врятли им удастся даже начать. Немного постояв в задумчивости, Алекс и Дазай отправились за Чуей на обед. . . . . Весь сегодняшний день Дазай и Алекс провели вместе. Ничего примечательного не происходило и на счастье наших героев, никто ничего не заподозрил, поэтому, Алекс успокоился, но, всё равно, изредка поглядывал на Гоголя, который профессионально делал вид, что ничего не знает. Вероятно, Фёдор заметил бы особый взгляд Алекса, обращённый к Дазаю, наглую улыбку Николая и его хитрый прищур, смущение Дазая, вызванное двусмысленными словами Алекса и его взглядом. Но, Бог уединился в своей обители и не желал видеть кого-либо и говорить с кем-либо. . . . . Ночь. Все спят. Лишь Бог и Киллер, стоя у окна, в храме божьем, молча думают. Бог стоит сложив руки на груди и закрыв глаза, впервые за прошедшие несколько дней, его не гложет одиночество, а в груди равномерно плещется спокойствие. Киллер обнимает Бога за талию, стоя у него за спиной и положив подбородок ему на голову. Он ни о чём не думает. Он счастлив и спокоен. Ненавязчивые, лёгкие, свободные и тёплые объятия ни к чему не обязывают их, но, одновременно с этим, дарят им обоим блаженное тепло и вечное спокойствие. Эти объятия растопляют лёд их сердец и душ, спасают их от падения, способного разбить их на миллиарды крошечных осколков, которые никто не соберёт. Это не предательство. Это не убийство. Это не грех. Это любовь. Это свет. Так должно быть. Это судьба. Это желание Бога. Это воля Киллера. Это Их история. Их истина. Их чувства.