Виртуальная добродетель

      Не Минцзюэ был одновременно разочарован и успокоен тем, что FanBoy, который упорно старался остаться безымянным, одинаково ответственно относился к элементам тайны своей личности — и к своему имени, и к лицу, и к голосу. Он, если смотреть правде в глаза, купил себе пятнадцать сеансов видеосвязи с фотографом, который планировал скрывать свое лицо от камеры и использовать голосовой фильтр.       Это мучило неоднозначностью, относился ли FanBoy к этим интервью один на один с точки зрения профессионала, собирающегося болтать о технике фотографии и художественном вдохновении, или с точки зрения обнаженной модели, планирующей устроить шоу для жаждущего сладкого папика. Не Минцзюэ и сам был не уверен, что бы он предпочёл.       (Это ложь. Он абсолютно точно знал, чего хотел).       — Ты уверен, что всё в порядке? — написал FanBoy, и Минцзюэ показалось, что он почувствовал исходящую из сообщения неуверенность и уязвимость, но всё равно не смог не отреагировать на это.       — Конечно! Ты же творческая личность, и твоя анонимность важна для тебя. Прямо как для Бэнкси*, — отослал Не Минцзюэ, вместе с подмигивающим эмодзи, и задумался о том, что ему следовало поблагодарить Хуайсана за то, что он мог использовать эту отсылку. Однажды они спорили о том, может ли граффити считаться искусством, и в конце разговора Минцзюэ поклялся, что никогда больше не будет спорить об искусстве со своим младшим братом.       — Вот именно! — ответил FanBoy. Он добавил смайлик-сердечко, и Минцзюэ из-за этого покраснел. Он так, чёрт возьми, облажался!       — Конечно, мне любопытно, — напечатал он, — но на самом деле меня больше интересует твоё искусство, чем твоё имя или лицо.       И это наглая ложь! Конечно же, он хотел увидеть лицо FanBoy. Но в то же время была какая-то маленькая часть его, которая наслаждалась этой тайной; в то время пока он ещё не видел мирскую реальность, он мог позволить себе представить, что FanBoy — ну, кто угодно. Он не проецировал кого-то конкретного, разумеется, но он мог бы, потому что вся эта тайна личности — это своего рода сложная картина, которая позволяла тебе видеть то, что ты хотел. Не Минцзюэ поёрзал на стуле и решил оставить этот ход мыслей, пока он не завёл его куда-нибудь за черту, и вернул свое внимание к более важным вопросам.       — Я тоже не большой фанат видеосъёмок, — написал он через мгновение. — Ты не будешь против, если я буду держать камеру выключенной?       — Это кажется справедливым, — согласился FanBoy после недолгой паузы.       — И английский не мой родной язык — мне действительно легче писать, чем говорить. Мы сможем это устроить?       — Сможем, но это теперь выглядит как то, что ты хочешь, чтобы я был твоим дорогим голым мальчиком перед камерой, — ответил FanBoy, и Минцзюэ замер. Во рту у него пересохло.       — Я просто хочу, что бы тебе было комфортно, — напечатал он слегка дрожащими пальцами.       — Ты пожертвовал пять тысяч долларов на мой проект. Это навело на мысль, что ты хочешь быть моим сладким папочкой. Я ошибся?       Минцзюэ тупо уставился в экран, его ноги задеревенели.       — Ты занимаешься творчеством, — решился ответить он. — Я уважаю это.       — Я выкладываю фотографии, на которых я нагишом склоняюсь над столом, ощупывая себя с маслом, скользящим по моим бедрам, а не фотографии каких-нибудь нарциссов и тюльпанов. Награда высшего уровня означает, что ты сможешь заказать мне, какие фотографии ты хочешь, чтобы я сделал. Ты отправил мне пять тысяч долларов. Я подумал, что ты скорее всего хочешь, чтобы я был твоим личным голым мальчиком перед камерой во время нашего общения. Неужто я ошибся?       У Не Минцзюэ создалось ощущение, что он забрёл на минное поле.       — Я хочу быть твоим спонсором, — отправил он после продолжительной паузы и быстрой сверки с Google Translate.       — И говорить мне, что делать?       — Если ты хочешь.       — Пока я голый?       — Блядь, — сказал Минцзюэ вслух, после взгляда на экран. Вот дерьмо!       — Если ты хочешь, — осторожно напечатал он.       — Может быть, мне нравится, когда таинственный богатый поклонник говорит мне, что делать. Может быть, ты станешь моей новой музой.       Минцзюэ откинулся на спинку стула и закрыл свои глаза, издав сдавленный звук. Боже, как бы ему хотелось, поговорить с ним по-китайски. Или в живую. Или — черт. Он положил руку на бедро и надавил на выпуклость. Блядь. Он действительно собирался сделать это.       — Хорошо, — наконец отправил он, закатив глаза от того, насколько это неадекватно.

***

      Они назначили звонок на следующий день: на девять утра по Гринвичу, то есть на вечер в Пекине, и на различные ночные часы по всей континентальной части Соединенных Штатов. Из-за этого возник новый вопрос, являлось ли использование гринвичского времени** доказательством, что FanBoy жил в Великобритании? Так он был англичанином?       Это верх нелепости — одеться для сеанса видеосвязи, как будто ты собрался на свидание, когда сам и настоял на том, что не хочешь включать камеру и светить лицо. Но Не Минцзюэ ещё и тщательно принял душ, гладко побрился и потратил добрых десять минут на то, чтобы вытащить одежду из своего гардероба, прежде чем, в конце концов, остановился на своей любимой рубашке, хрустящей, королевско-синего цвета, которую Хуайсан купил ему, не позволяя себе задумываться над тем, почему выбрал именно её. И поскольку он надел строгую рубашку, он выбрал к ней пару подвязок, чтобы держать ее на месте, и облегающие черные брюки, которые лучше всего подходили к рубашке, но не побеспокоился ни о галстуке, ни о пиджаке, ни о туфлях или носках. Боже, чем он вообще занимался? Он мог бы просто сесть перед монитором в спортивных штанах, чёрт возьми! Это не было свиданием, просто порно, секс-бизнесом. Чесанием зудящей кожи, а не романтическим ужином с любимым человеком.       Он посмотрел на себя в зеркало, а затем взял флакон одеколона "Черная орхидея" и распылил его на запястья и открытый треугольник шеи и ключиц, где его рубашка оставалась открытой на шее.       — Чёрт, — сказал он с чувством.       Он повторил это снова, когда началась прямая трансляция. FanBoy находился в своей студии, одетый в белую японскую маску Кицунэ с красными узорами, закрученными по краям, и в серебристый шелковый халат, туго стянутый вокруг талии, наполовину спавший с плеча и обнажающий один сосок. Он сидел на стуле, который Минцзюэ узнал по другим фотографиям, и его поза была внимательной и послушной, будто он ждал инструкций, на что тут же откликнулся член Минцзюэ. Всё как ему нравилось. Ну что за проклятие!       Голова Минцзюэ опустела. Через мгновение FanBoy вопросительно склонил голову к камере.       — Я знаю, что ты здесь, — сказал он. Фильтр исказил его голос во что-то раздражающе пронзительное и искусственное, и Минцзюэ нахмурился.       — Зачем тебе новая муза? — он написал совсем не то, что хотел спросить.       — Зачем мне новая муза? — он рассмеялся; это звучало очень странно через фильтр. — Ну, папочка, наверное потому, что прежняя мне теперь не подходит.       Минцзюэ выпрямился насторожившись.       — Он причинил тебе боль?       — Что? Нет! О, это... это неожиданно мило. Нет, я просто решил, что мне будет полезнее зациклиться на ком-то менее недостижимом.       Минцзюэ попытался представить себе кого-нибудь, кто не бросился бы с благодарностью к ногам этого мальчика, если бы тот захотел. Но, может быть, он был влюблён в натурала? Или в лесбиянку? Внезапно ему в голову пришла мысль, что FanBoy даже не знал наверняка, что разговаривал с мужчиной, но, похоже, воспринял это как само собой разумеющееся.       — Мне сложно даже представить, что кто-то не хочет тебя, — отправил он и тут же пожалел об этом. Чёрт возьми! Тем не менее, они сейчас беседовали через видеосвязь, и наслаждались этим, так что слишком поздно было делать вид, что он не помешался на этом мальчике.       Сообщение, кажется, временно лишило FanBoy дара речи, и его тонкая рука легла на затылок, когда он наклонил голову, выглядя почти застенчивым.       — Ты слишком балуешь моё самолюбие, — тихо сказал FanBoy. Он поднял свой взгляд в камеру. — Итак, что ты хочешь, чтобы я сделал?       Голова Минцзюэ была наполнена образами — слишком большим количеством, чтобы сосчитать, не говоря уже о том, чтобы выбрать между ними. Он сглотнул.       — Может покажешь мне, что тебе нравится? — с трудом написал Минцзюэ.       У него сложилось впечатление, что это очень удивило FanBoy.       — Разве ты не хочешь, чтобы я разыграл что-нибудь для тебя? Может, какую-нибудь твою фантазию?       — Покажи мне, как прикасаешься к себе, — ответил Минцзюэ буквально через мгновение. — Я хочу узнать, как реагирует твоё тело, все тайные места, которые приносят тебе наслаждение. Я хочу увидеть, как ты заставишь себя кончить, используя знания о собственном теле. Для меня. Только для меня. Пожалуйста.       — О!       Следующие пятнадцать минут выжглись в голове Не Минцзюэ, как клеймо. Он узнал, что у FanBoy очень, очень чувствительные соски и что ему нравилось царапать их ногтями. Он узнал, что ему нравились разговоры. После небольшого первоначального смущения тот начал без умолку болтать, и Не Минцзюэ издал почти дикий звук, когда мальчик впервые обратился к нему “Папочка” — на мгновение это прозвучало слишком похоже на “Даге”, и мозг Минцзюэ просто отключился. Затем он лихорадочно стал представлять собственные руки, скользящие мягким шёлком по тёплой коже, оттягивая её и щипая, в то время как его рот бы исследовал впадину на шее модели и мочки его ушей. Он наблюдал, как распахнулся халат, наблюдал, как тот стёк на пол, наблюдал, как мальчик опустился на колени, сжимая свой скользкий член, и представил, как мальчика мягко толкнули вниз сильные руки, которые закопались в его волосах, после чего тот взял член Не Минцзюэ в рот. Минцзюэ оголил свой член и тут же сжал его в тисках, пот дразнил кожу под одеждой, и он почти смог почувствовать призрачное тепло влажного рта мальчика, сомкнувшегося вокруг чувствительного органа. Смог вообразить, как его пальцы скользили бы в блестящих черных волосах, смог представить себе сдавленные нетерпеливые звуки, которые тот бы издавал, стараясь так сладко не задохнуться, когда член Минцзюэ проникал бы всё глубже и глубже в его рот, скользя к задней части горла.       — Даге! — простонал мальчик, когда кончил, и его акцент, пусть даже и искажённый фильтром, определённо не звучал как английский, и Не Минцзюэ приехал от пребывания на краю удовольствия прямо к оргазму, как грёбаный товарный поезд.       После этого, трясущийся как чёрт, Минцзюэ переключил настройки клавиатуры и напечатал на своём родном языке:       — Так ты китаец?       Что-то внутри мальчика будто бы разбили. Боже. Минцзюэ отчаянно хотел прикоснуться к нему, хотел сохранить в памяти этот образ, отозвавшийся дрожью в нижней части его живота и в конечностях. Хотел отодвинуть маску и увидеть его ничем не прикрытое лицо.       Мальчик сощурился в сторону камеры, а потом замер.       — Да? — сказал он по-китайски, а затем: — чёрт возьми, ты хочешь сказать, что мне не нужно было устраивать всё это на английском? — и через секунду он беспомощно захихикал.       Возникла потребность прикоснуться к нему, обнять, прижаться лицом к его потной ключице и поцеловать влажную от соли кожу, когда тот рухнул обратно на пол и удобно там устроился, хихикающий и податливый, прямо на сброшенном и уже помятом атласном халате — это доставляло почти физическую боль, и Не Минцзюэ уже не считал, что просто расчёсывал зудящую кожу.       О, нет, он подписал себе приговор.