Виртуальная добродетель

      Хуайсан пытался прожечь электронное письмо взглядом, пока головная боль добивала его. Он проснулся в одиночестве, с проклятой анальной пробкой, застрявшей в его заднице, и с засыхающей спермой в трусах. И хотя ему бы хотелось представить, что виновником этого был Минцзюэ, он знал, что тот был максимально сдержанным и порядочным прошлой ночью, и никогда бы его и пальцем не тронул. Вот так и закончился его план — признаться во всём и отдаться на милость Минцзюэ.       Минцзюэ уже ушёл на работу, когда он проснулся; на холодильнике осталась записка с улыбающимся смайлом и братским предостережением насчёт того, что ему не помешало бы выпить пару кружек воды. Он оставил на столе лекарство от головной боли вместе с приготовленным завтраком.       Сразу после завтрака Хуайсан принял душ, освежился и надел чистое нижнее белье Минцзюэ, да поможет ему Бог. Он должен был подготовиться ко встрече лицом к лицу с реальностью и к разборкам со своим дерьмом. Но, очевидно, он не был готов иметь дело с Минцзюэ, отправляющим ему добрые, осторожные электронные письма, наполненные грёбаной ложью, где он так внимательно объяснял, почему они больше не смогут провести видеовстречу, и почему он отказался от фотосессий.       Хуайсан хотел зареветь навзрыд. Это было несправедливо, чёрт возьми, только не сейчас, когда они оба уже вляпались в это по шею и никому не причиняли вреда, ради всего святого! Это ведь было только их личное дело, разве нет?       Минцзюэ сказал, что хочет его. Сказал это даже после того, как увидел его лицо.       Какой абсурд, он ведь не мог просто взять и всё это выдумать, в попытке уберечь чувства Хуайсана от боли. Он бы никогда так не поступил. Он был откровенен в тот момент, наверняка был, Хуайсан готов был поклясться. Он казался таким… таким разбитым, да, но всё же возбужденным, и всё ещё искренним, когда говорил все эти вещи Хуайсану. Разумеется, это было не просто проявление актёрского мастерства.       Но Хуайсан вчера был прямо перед ним, доступный, практически сидел у него на коленях. Если бы он хотел прикоснуться к нему, поцеловать его, если бы он вообще хоть чего-нибудь хотел, то мог бы просто протянуть руку и взять это. И Минцзюэ вчера был точно таким же, как и всегда — грубым и властным, но под этим таким милым. Заботливым.       Блядь.       — Нет, — набрал он на клавиатуре и отправил ответное письмо. Но не было никаких шансов, что это отрицание сработает, раз его спонсор даже не просил никакого возврата. Более того, он не просто оставлял деньги Хуайсану, так ещё и извинялся. Но, тем не менее.       — Пожалуйста, Дагэ. В последний раз? Не будем проводить оба оставшихся звонка и фотосессии, я понимаю, что ты можешь быть сейчас очень занят, но, пожалуйста, не могли бы мы попрощаться как следует? Я думал, что наши своеобразные отношения для тебя что-то значили, потому что они что-то значили для меня. Я никогда раньше не занимался чем-то подобным, и я не хочу думать, что ты просто воспользовался мной, а теперь хочешь выкинуть. Пожалуйста, поговори со мной. Ничем другим заниматься не будем. Я умею быть хорошим. Пожалуйста, Дагэ? Ещё один раз?       Хуайсан закусил губу и отправил выстраданное письмо. Он действительно очень хорошо знал Минцзюэ, как и то, что его брат не сможет воспротивиться этой просьбе. Но он не был уверен наверняка, и поэтому, когда несколько минут спустя пришёл ответ, он тяжело выдохнул от облегчения, уверившись, что Минцзюэ был на грани.       — Тогда договоримся на девять вечера.

***

      — Я, видимо, обидел тебя своим самовольством, Дагэ, — сказал Хуайсан, как только между ними установилась связь. Он был полностью одет: чёрные джинсы, белая футболка и белый джинсовый жакет с длинными рукавами и яркой вышивкой на них. Этот костюм Минцзюэ видел на нём десятки раз, Хуайсан сейчас даже не пытался быть кем-то другим. Наступило короткое молчание, во время которого Хуайсану только и оставалось, что представлять сморщенный лоб Минцзюэ и его серьезное выражение лица.       — Нет, — ответил тот наконец. — Это я тебя обидел своим решением. Я думаю, нет, уверен, что ты очень талантливый художник, Диди, а я просто воспользовался тобой. И ты позволял мне это, потому что тебе нужны были деньги. И всё это на самом деле ужасно несправедливо и неправильно. Ты заслуживаешь гораздо большего.       — Дагэ! — запротестовал Хуайсан.       — Пожалуйста, выслушай меня. Ты дал мне гораздо больше, чем должен был. Я думаю, что даже больше, чем изначально намеревался. И я позволил тебе это, воодушевил тебя, потому что очень эгоистичен и жаден, а ты — тебе было сложно сопротивляться. Я должен был быть более ответственным и давно уже взять эту ситуацию под контроль.       — Я уже достаточно взрослый, чтобы иметь возможность самому выбирать, — яростно заявил Хуайсан.       — Надутые губы никак не помогут твоим аргументам, Диди, — смех Минцзюэ был тёплым и печальным одновременно.       — Но, — Хуайсан тут же закусил губу. — Разве это не было правдой? Всё, что ты мне говорил?       Тишина тем временем нарастала. Хуайсан чувствовал, как к глазам подступали слёзы.       — Потому что я тебе не врал. Я действительно был искренен с тобой, Дагэ. Каждое моё слово было правдой.       — Ты меня даже не знаешь, — заговорил Минцзюэ. Его голос звучал разочарованно, почти сердито.       Хуайсан сделал вдох, чтобы возразить, но быстро остановился. И выдохнул.       — Я знаю, что ты добрый, — сказал он. — Ты на самом деле был очень добр ко мне, Дагэ. В тебе есть твёрдость, склонность к командованию, но твоя доброта — она перевешивает всё остальное.       В смехе Минцзюэ появились нотки отчаяния.       — Я не проявил к тебе доброту. Я ужасным способом воспользовался тобой. Я должен — и я буду — испытывать ужасный стыд за это. — Он громко сглотнул. Хуайсан задался вопросом, пришлось ли ему успокаивать нервы стаканом виски перед этим звонком. — Послушай — тебе не нужно так унижать себя и становиться уязвимым для совершенно незнакомых людей, просто для того, чтобы заниматься своим искусством. Твоё искусство восхитительно. Очень много эротики, и это... я имею в виду, это ведь не то же самое, что фотографировать нарциссы, но... это всё равно восхитительно. Даже я это вижу. Твои работы должны висеть в галерее, а не на дурацком тамблере. Тебе не следовало этого делать, и я не должен был тебе позволять. — Он звучал абсолютно разбитым. — И я не должен был этого делать, и ты не должен был мне позволять.       — Ох, — ответил Хуайсан. Для него это уже был перебор. Он продолжал смотреть прямо в камеру. — Ты считаешь моё искусство восхитительным? — произнёс он мягко, почти стесняясь.       — Подожди, разве это не очевидно? Мы вляпались в этот беспорядок как раз потому, что мне очень понравились твои фотографии.       — То есть, ты на меня не... я имею в виду... — И как спросить что-то подобное? — Я просто подумал, что, может быть, я тебе просто понравился?       Что бы он ни спросил, это бы в любом случае звучало высокомерно. Хуайсан отвёл взгляд от камеры.       — Понравился, — возразил Минцзюэ жалким хриплым голосом. — Ты ведь такой… — Хуайсан услышал звон кубиков льда и громкий глоток. — Ты очень даже в моём вкусе. У тебя всё просто — ты ведь — о, я безнадежно пропал из-за тебя на долгие годы, Боже, но дело ведь не только в этом, разве ты не понимаешь? Потому что не только модель делает те фотографии прекрасными. Ты знаешь, как заставить кого-то не просто видеть, а смотреть. Каким-то чудесным образом. То, как ты используешь свет и тень и... ох, я не знаю правильных слов для этого; ты ведь знаешь, Хуайсан, что я не эксперт. Ты сам и научил меня большей части того, что я знаю об искусстве, но я способен распознать красоту, когда её вижу. И я сейчас не только о твоём теле. Я сейчас о том, что ты умеешь находить красоту в окружающем мире и отображать её на фотографиях.       Хуайсан перестал дышать, когда Минцзюэ произнес его имя. Он ждал, когда до Минцзюэ дойдёт, какую оплошность он совершил, но время шло, а момент осознания наступать не торопился. Блядь. Его чувствительность разыгралась не на шутку, и к глазам снова подступились слёзы.       — Тебе на самом деле нравится моё искусство, — сказал он, полусмеясь. Он не знал, что делать со всеми эмоциями, которые испытывал в тот момент.       — Это так, очень нравится, — с горечью ответил Минцзюэ. — И я люблю тебя. Но я не стану и впредь поступать с тобой так ужасно. Ты заслуживаешь гораздо лучшего. Это не правильно.       — Ты любишь меня? — Конечно, он это знал. Он это прекрасно знал. Но здесь и сейчас речь шла о немного иной любви. — Всего меня?       — Разумеется.       — Ты ведь не знаешь меня, — заупорствовал Хуайсан, приблизив лицо к монитору. — Ты ведь даже не знаешь, как меня зовут, откуда я родом и как проходит моя повседневная жизнь. Как ты можешь быть уверен, что любишь меня?       — Ну, тогда, может быть, я тебя не люблю, — сказал Минцзюэ своим искажённым голосом. — Возможно, мне понравилось мечтать о тебе. В любом случае, я успел тебя немного узнать. И теперь уверен, что ты достоин большего. Ты заслуживаешь всего самого наилучшего, а наше общение подобным образом лишь тянет тебя вниз.       — Но что, если я хочу это общение? — очень серьезно спросил Хуайсан, пытаясь заставить Минцзюэ наконец понять. Он мог бы просто обратиться к нему по имени, и раскрыть все карты, но он знал, что эта идея могла всё только усугубить. Это не было подходящим решением. — Что, если я очень хочу тебя?       — Вот уж вряд ли, — с абсолютной уверенностью заявил Минцзюэ. Он издал какой-то сдавленный звук, что-то среднее между смехом и рыданием. — Боже, ты бы не сказал ничего подобного, если бы знал меня. Я же могу оказаться кем угодно! Ради всего святого, я мог бы быть серийным убийцей, а ты так бездумно готов отдать всего себя — пожалуйста. Пожалуйста, остановись. Я больше не могу этого выносить. Это слишком неправильно, Диди.       Хуайсан грубо потёр свои глаза тыльной стороной ладони.       — Так это действительно наш последний раз? — произнёс он.       — Да. Извини — я немного испортил твой кикстартер, поэтому хочу, чтобы деньги ты оставил себе. Я на самом деле хочу, чтобы ты опубликовал свою книгу.       Хуайсан медленно кивнул, осматривая свой пол в комнате, а затем ещё раз поднял взгляд и посмотрел в камеру.       — Дагэ, не откажешь мне в ещё одной маленькой просьбе?       — Конечно, что ты хочешь?       — Не мог бы ты в последний раз меня побаловать? Я не прошу тебя что-либо сделать со мной, не хочу себя трогать сейчас. Я просто хочу сохранить что-нибудь на память о тебе, ладно? — Он рискнул улыбнуться; он пытался развлечься и пораспутничать, но ходил по кончику острия. — Пусть твоё воображение разыграется для меня в последний раз, Дагэ.       — Что ты имеешь в виду? — осторожно спросил Не Минцзюэ.       И Хуайсан сказал ему.