tomorrow never dies

Когда степень опьянения грозит онемением языка, мозга и других конечностей, Саймон подсовывает Чунхёну телефон с уже набранным номером Хары - лучше поздно, чем никогда - и, похлопав по плечу в знак поддержки, уходит. Она поднимает, мягко говоря, не сразу - только после самого настойчивого тридцать шестого звонка, и, даже подняв, ничего не говорит. В коридоре полупьяные Самди, Чонмо, Джун и выпивший больше всех, но чертовски устойчивый к алкоголю Хонки играют в покер за недонесенным до гостиной кухонным столом, а Чунхён, приложив трубку к уху, валяется на полу в неопределенном месте и плохо ворочающимся языком произносит: - Приветики. Хара не отвечает, но учащенное дыхание выдает ее присутствие, и он, набравшись смелости и глотая слова, продолжает: - Как делишки? Чунхён совершенно не знает, как себя надо вести в таких ситуациях и что говорить, - это у него самый-самый первый раз. Он бы был даже рад, если бы Хара его послала куда подальше или сказала, что он идиот. Или хотя бы повторила снова, что это - пиздец: тогда он бы с ней согласился, и, может быть, не надо было бы ничего объяснять и просить прощения, и все бы было у них хорошо. Но она молчит, а у него слишком плывет мир перед глазами. - Я не хотел. Прости. Просто мы сидели, а он меня поцеловал. А я идиот - ты же знаешь. Я его даже не люблю. Я тебя люблю. Прости. Простила? Он подползает ближе к дивану и играется с кисточками пледа, прислушиваясь к тишине на другом конце провода. Ему думается, что он бы прекрасно обошелся и без любви в жизни. Чунхён не особо тащится от романтики и не любит гулять под дождем, держась за ручки. Это - не к нему. По крайней мере, уже нет. Еще ему чаще всего невероятно лень по три часа разговаривать ни о чем и переписываться смсками по ночам. И зачем его так влекло вступить в более или менее серьезные отношения? - Не знаю, - наконец тихо отвечает Хара и кладет трубку, чтобы больше ничего не слышать. На сегодня прием у королевы закончен, предложения по улучшению системы правления в государстве пока рассматриваются. И Чунхён уже не знает, какой ответ бы его действительно устроил. Он лежит, раскинув руки, еще полчаса, а потом тяжело поднимается, хватаясь за край много повидавшего дивана, подходит к карточному столу и неожиданно устало произносит: - Вашу мать. Джун прерывается сразу же, откладывая карты так, что они всем становятся видны, - другим приходится волей-неволей тоже остановиться. Саймон собирает колоду, чем-то заполняя образовавшуюся паузу. Все ждут, что скажет Чунхён. - Пацаны, - начинает он, вперив взгляд в одну точку на противоположной стене коридора - ни потираний шеи, не взъерошиваний изрядно потрепанной прически. - Пацаны, скажите мне что-нибудь, пожалуйста. Что я все сделал правильно. Чонмо молчит, рассматривая свои пальцы; Саймон усердно продолжает перемешивать колоду; Хонки достает телефон, чтобы притвориться занятым и сам удивляется, когда тот вдруг звонит - очень к месту. Он без слов показывает всем высветившееся на экране "Хичоль-хён" и быстрым шагом уходит в другую комнату. Все молчат. Чунхён опирается руками на стол и опускает голову. - Ты... Самди застывает, прислушиваясь. Становится одним фоновым шорохом меньше. - Все сделал правильно, - заканчивает Чхансон. Он выглядит уверенным в своих словах и смотрит только на Чунхёна, не обращая внимания на показательно притихших остальных. Виновник всей ситуации не отвечает: стоит так еще несколько секунд, затем отодвигает стул и кивает Саймону: - Сдавай. - Сразу бы так, - удовлетворенно бормочет тот, мастерски раздавая колоду. Всю ночь Чунхён ведет себя как обычно: играет во все, что предлагают, выполняет дурацкие желания, безбожно пьет, пускает мыльные пузыри из раствора, приготовленного с помощью любимого шампуня Джейн, принимает холодный душ в одежде, но все все равно следят за каждым его шагом. А Чонмо благодарен ему за то, что никто не замечает полных жалости и удивления взглядов Хонки, которые он то и дело на него бросает после телефонного разговора с Хичолем. Хи никогда не умел справляться со своими проблемами в одиночку, а Чонмо - и подавно. Жаль только, друзья и жилетки на "поплакаться" у них общие. Хонки просыпается от того, что его резко приподнимают с кровати за футболку и разок встряхивают. Глазам его предстает зрелище необъяснимо серьезного и кипящего, как старый чайник, Гынсока. В голове пролистывается весь вчерашний вечер. Они пригласили всех, кроме Хичоля, а Гынсок не пришел сам; Чунхён рассказал печальную и абсурдную зарисовку на тему любви; они пили и играли в карты, затем позвонил Хи и пожаловался на свою Санта-Барбару. И, собственно, всё - Гынсоку он ничего плохого не делал. Хорошего, конечно, тоже, но это уже другой вопрос. - Что-то не так? - Конечно, не так. Пять, блядь, утра, - полусонный Чунхён метко запускает в них подушкой и снова заваливается спать, пихнув ногой ворочающегося Джуна. Хонки уворачивается от подушки, поправляет футболку и, пытаясь выглядеть веселым, но уже точно предчувствуя что-то недоброе, рывком поднимается с постели: - Ладно, пошли на кухню, пока Чунхён не добавил пару крепких. Послушаю, что у тебя стряслось. Когда ты чувствуешь необратимые изменения в человеке или его отношении к тебе, то, скорее всего, вашей вечной дружбе пришел конец. Если любви, как огню, нужна подпитка, то дружба вполне обходится без нее: эта стихия спокойная и постоянная. Хонки всегда боится именно этого: что что-то в его отношениях с друзьями изменится. Он их терять не хочет. Он знает все привычки, характеры и поступки своих друзей наизусть. Если бы на него смертельно обиделся и рассердился Хичоль, он бы сначала высказал накипевшее в самой грубой форме, а потом стал игнорировать и, сложив руки на груди, ждал бы двухметровый пряник с собственноручно выцарапанным "Прости" под дверью. И, пожалуй, пару тысяч смс "Я такой дурак, что обидел тебя". Хонки бы удивился и испугался, если бы рассерженный Хи вдруг первый полез мириться. Чунхён обычно или просто не сердится, потому что выше - или, наоборот, ниже - всего этого, или выясняет отношения на месте и сразу же о ссоре забывает. У Чонмо в организм вживлена пустая пивная бутылка, в которой скапливаются все его обиды. Он терпит до поры до времени, но бутылка, как и философская чаша терпения, имеет право наполняться. Тогда приходится вспоминать все причиненные обиды за последние полгода и извиняться по всем пунктам отдельно. Чонмо - самый придирчивый и правильный. Зато с Саймоном легче всего. И опаснее. Самди нет дела до мелочных обид и размолвок - ему их хватает с Джейн, но иногда он может со злости врезать. Хонки на себе уже это испытывал, больше не хочется. А Гынсок - Хонки и его знает, как облупленного - в таких ситуациях просто избегает обидчика. Потому что обижаться на далекого друга-предателя намного легче, чем когда он стоит прямо перед тобой, смотрит виноватыми щенячьими глазками и вымаливает прощения. Гынсок не умеет сердиться по-настоящему. И это очень страшно - что Гынсок пришел. - Ты встречался с Тиффани? - Нет. - Ты встречался с Тиффани. Хонки ставит перед ним чашку свежезаваренного китайского зеленого чая и усаживается напротив. Проблема в разных подходах. - Я не встречался с Тиффани. Я с ней спал. Пару раз, не больше. Успокойся, Гынсок, никаких высоких чувств у нас не было. Она тогда даже не знала о твоем существовании, а я не подозревал, что тебе нравится именно Миён. Мы разошлись и все забыли. Это всё. Забудь и ты, пожалуйста. Тот выслушивает все удивительно спокойно, помешивая маленькой серебряной ложечкой сахар в чашке, а потом задает только один вопрос: - Почему ты не сказал мне сразу? - Потому что знал, что так будет. Если бы я тебе все рассказал, ты бы не стал даже пытаться. Потому что.. - Б/у, - подсказывает Гынсок и кивком велит продолжать увлекательные оправдания. - Господи, а что ты хотел? Чтобы ты был у нее первым? Найди себе подружку в первом классе старшей школы - может, повезет, - Хонки раздраженно пожимает плечами и открывает баночку пива: у него, в отличие от Гынсока, сегодня похмелье, и зеленый чай не совсем к месту. Он остро чувствует всю неправильность и странность этой беседы, но что-то переиначивать уже поздно. Почему он настаивал на их с Тиффани близком знакомстве? Кто знает. Гынсоку нравилась Фани, она была не против, а у Хонки, как самого настоящего ангела, была возможность их свести. И где-то в глубине души он рассчитывал, что сильная и циничная Миён немного его друга изменит - в лучшую, конечно, сторону, подальше от мечтательности, идеальности и кристальной чистоты помыслов. - Ах, нахуй так жить, - Гынсок просто встает, кладет чашку в раковину и идет к двери. Честно говоря, все правильно: говорить им уже не о чем. Только напоследок, одев начищенные до блеска ботинки, громко сообщает в пустоту: - Вы - два сапога пара, Чунхён. И Хара тебя, я думаю, простит, - и уходит, не сказав даже "Пока". Кажется, это и есть те самые необратимые изменения?