tomorrow never dies

У Хары слишком растерянный взгляд. Такой – Чунхён-то знает – у нее бывает, когда она приходит на пары неподготовленная, а у нее что-то спрашивают по теме, вызывают к доске или дают тест. Она никогда, ни за что и ни у кого, даже у своего парня, не просит помочь ей: подсказать или дать списать. Просто принимает как данность, понимает, что виновата сама, и пытается собственными силами и интуицией что-то решить. Он не знает, зачем вспоминает все это, но продолжает забираться руками под футболку Джуна и целовать мягкие губы. В голову настойчиво ударяет мысль, что каждый раз, когда Хара забивала на подготовку к паре, это делалось ради Чунхёна. Приготовить поесть, помочь с курсовой или контрольной, позаботиться о его почти постоянном похмельном синдроме, убраться в комнате, сходить в магазин. Не то чтобы Чунхён очень плохой и ленивый парень… Но каждое воспоминание о том, как он, часто пьяный, отрывал ее от конспектов ради того, чтобы, черт возьми, элементарно удовлетворить свои низменные потребности – да что там, тупо потрахаться – опасно пульсирует и грозит разлететься внутри него на маленькие острые осколки. Хара всегда, насколько это было возможно, делала для него всё, на парах продолжая растерянно смотреть в листок с тестом и ни разу – черт возьми, ни одного долбаного вопроса – не спрашивая у довольно умного Чунхёна. Вот это – настоящий пиздец. А он продолжает бездумно целоваться с ничего не заметившим Чхансоном. Поцелуи перерастают во все более развратные, на плечах и шее Чунхёна появляются красноватые следы от пальцев и губ. Он думает, что, оказывается, с парнем – не так уж плохо, а где-то даже и лучше. Вряд ли он дождался бы от Хары такого напора. - Лови момент, - задумчиво произносит он, когда Джун останавливается у ключицы и начинает рассматривать татуировку. - Ты о чем? - Лови момент. Татуировка, - Чунхён поднимает правую руку и показывает витиеватую, непонятную, но очень привлекательную надпись на латыни. – Ты не видел, да? - Эту? Только мельком. Не знаю латынь, а верхняя – очень… проникновенная, что ли. Чхансон с детским восторгом в глазах рассматривает черные буквы «carpe diem..», а тот лишь раздраженно встряхивает рукой и всем видом показывает, что тема татуировок ему надоела. Она Чунхёну и правда надоела: он набивал их не для того, чтобы кому-то хвастаться или использовать как сексуальный элемент. - Нет. Я про Хару. - Хару?.. Чунхён представляет себе, как у Джуна в голове скрипят ржавые винтики. У него и самого медленно, перерабатывая усвоенную за последние пять минут информацию, начинает жужжать маленький процессор в мозге. Это немного грустно, что они оба так долго пытаются осознать происходящее, - утекают бесценные минуты, когда он мог побежать за своей девушкой, догнать ее, извиниться и жить счастливо. На кой же черт ему сдался этот качок? Ён Чунхён частенько носит разные носки, кушает пломбир без вафельки, побаивается высоты, умеет рассуждать о творчестве Шекспира и тайно очень хочет собрать свою танцевальную команду. Все это прекрасно знает Хара. А Джун не знает о нем ничего, кроме того, что он придурок и алкоголик. Он любит Хару, потому что она - его девочка, и у них все взаимно. А с Чхансоном его не связывает ничего, кроме дикого желания сделать глупость. Если в этой жизни надо попробовать все, то лучше бы Чунхён попробовал цианид калия. Комната, всего лишь несколько минут назад заполненная жаркими поцелуями и шорохом одежды, вдруг становится абсолютно тихой. Джун приподнимается и отодвигается на другой конец кровати; Чунхён остается лежать на мягкой подушке, смотря в белый потолок. Свихнуться же можно. Ему всегда казалось, что он Хару искренне любил. Начиная с первых шагов, когда он при друзьях называл ее "Да так, малолетка одна", а сам под разными предлогами сбегал на встречи с ней; продолжая периодом, когда он готов был побить даже самого Хичоля, если бы он сказал хоть слово в обиду Харе; и заканчивая нынешним временем, когда он снова перестал обращать внимание на шуточки со стороны и воспринимал их отношения как должное. Видимо, все просто казалось. Ведь если Чунхён без лишних угрызений совести решил изменить горячо любимой девушке, значит, она и не была настолько горячо любимой? Значит, что-то глубоко внутри его не устраивало? Хотя, может, и устраивало, просто в голову шальная мысль залетела - с кем не бывает. - Эй… - Чхансон прикасается пальцами к его руке, будто бы спрашивая разрешения – разрешения что-то сказать, спросить или, на худой конец, уйти. Тот лишь мягко отстраняется, выдыхает «Зашибись» и, вытерев тыльной стороной ладони влажные губы, рывком садится. Джун смотрит, как Чунхён по привычке держится за затылок и беспорядочно взъерошивает свои волосы. Странно, глупо, безнадежно, но ему действительно понравился этот марсианин. Конечно, вскоре чувства утихнут, и уже не захочется целовать эти губы, но сейчас, в эту самую секунду, Джун променял бы его расположение на пятнадцатилетнюю дружбу с Миром. Просто Чунхён стал первым человеком, с которым у него получалась почти идеальная "любовь" - без намеков, увиливаний, секретов, безумная и как фейерверк. Чхансону, который в целом не фанател от нецензурной лексики, нравилось даже как Ён Чунхён матерился: со вкусом, воображением и растягивая довольную лыбу после каждого "Ну бляяять". Жаль, что все это с самого начала было понарошку. Чонмо просто-напросто не знает, о чем думать. Когда Хичоль в спешке и забавной панике выбегает из автобуса не на своей остановке, становится неожиданно смешно. Естественно, Мо тоже далеко не глупый, поэтому понимать и осмысливать тут нечего: его Самый Главный Секрет раскрыт им же самим, как оказалось, довольно уставшим от игр в прятки с собственным сердцем. Он выходит у собственного дома, как и положено, ежится от неожиданно похолодавшего ветра, без каких-либо намеков на попытки суицида доходит до квартиры, переодевается в удобную домашнюю одежду и садится пить чай, включив на кухонном телевизоре свое любимое шоу, выходящее по четвергам. Оказывается, что без постоянных накручиваний и переживаний живется намного проще. И скучнее, конечно. Чонмо за несколько часов пробует разные способы времяпрепровождения - все, какие возможны в его условиях. Он вспоминает даже о гитаре, которую не брал в руки, кажется, с того самого трехмесячного побега Ханьгэна, и играет на ней, любимой, самую тяжелую и громкую песню из тех, что знает. Веселье с изображением перед зеркалом рок-певца заканчивается, когда снизу раздается ворчание недовольного соседа, и приходит пора вспомнить о друзьях. Настоящих друзьях, к которым он не испытывает ничего, кроме чисто мужской, скупой привязанности. Море выпитого вместе алкоголя объединяет так же, как и вместе пройденная война. Мо назло всем соседям делает звук телевизора погромче и отправляет безотказному Саймону сообщение: "Позвал всех сегодня к тебе, доставай из сундука лучшую выпивку". Как ни странно, но Самди, который единственный среди их компании живет с девушкой, легче всего сообщать подобного рода известия. Просто он сам, будто уже женатый и готовый в любую минуту под любым предлогом выслать надоевшую жену куда-нибудь из дома, никогда не прочь знатно посидеть. Ответ приходит мгновенно: "Разбежался. Джейн уходит в шесть. Но Чунхён и Джун уже приперлись, поэтому без разницы". Чонмо немного удивляется такому, но большего ему и не надо: уже подготовленные смски с приглашениями рассылаются всем остальным, кроме Хичоля, а в закромах холодильника обнаруживаются кое-какие боеприпасы. К трудной ночи он готов. Саймон очень чутко пытается убедить Джейн в том, что система поработила людей, а они перестали ей сопротивляться. Рутина, вкрадчивым голосом объясняет он убирающейся на кухне девушке, поглотила жажду свободы и способность думать самостоятельно, без стереотипов. Нужно жить так, будто завтра умирать, и не сковывать себя ненужными цепями. На десятой минуте он, по правде говоря, и сам перестает понимать, что несет, но так легко оставлять эту тему нельзя. - Так ты женишься на мне или нет? - нетерпеливо переспрашивает она, опасно протирая полотенцем кухонный нож. - Брак - это средство порабощения людей, - веско заявляет Саймон и, почувствовав неладное, добавляет: - Наверное. Я так думаю. Но может быть, и нет. Даже скорее всего нет. Джейн предупредительно качает головой, снимает фартук и вздрагивает от неожиданного стука, топота и тихого смеха в гостиной. Сразу после этого звучит сочное «Блять» Чунхёна, и она, не выдержав, спокойно, но грозно произносит: - Если что-нибудь разобьешь, я тебе глаза на задницу натяну. - Моя женщина, - гордо говорит Самди, закрывая дверь на кухне и наклоняясь к любимой за поцелуем. Все-таки, хорошо, когда ссоры заканчиваются именно так. «Блять», - думает Чунхён и бережно ставит на место упавшие в ходе обследования шкафа книги. Он зачем-то все время держится рядом с Джуном. Эта странная потребность беспокоит даже его самого. Они вместе смотрят "Симпсонов" по телевизору, пока Саймон и Джейн что-то обсуждают (а может, целуются или делают аппликации - они этим не интересуются). Чунхён не готов сказать, что любит Чхансона, или просто-напросто признать, что он ему нравится. Это не так. Но чувствовать его рядом и перебрасываться редкими, вряд ли понятными остальным фразами становится выработанной за двое суток привычкой. Когда Джейн, наконец, уходит к подруге, заявляется особенно пунктуальный Чонмо, и они смотрят "Симпсонов" уже вчетвером - Саймону тоже становится нечего делать. Через полчаса приходит Хонки, оценивающим взглядом обводит собравшуюся компанию и подозрительно спрашивает: - А где Хичоль? Не позвали? Бунт в клетке с хомячками? Чонмо мнется, упорно не сводит взгляда с экрана двенадцатидюймового телевизора и молчит. Его спасительным балластом становится Чунхён, который испуганно выпучивает глаза и отрицательно мотает головой: - Хичоль? Ну уж нет, сегодня мне Хичоль не нужен. Хонки вытаскивает бутылку дорогого вина и, усаживаясь на кресло, флегматично замечает: - Меньше народа - больше кислорода. А Гынсок? Все сходятся во мнении, что, скорее всего, его вечная работа, а Мо веско добавляет, что на смску он до сих пор не ответил. На самом деле, никто не понимает, к чему это было им сказано, но все склоняются к мысли, что в этом таится что-то сакральное. Определенно. К вину Хонки добавляются несколько бутылок Чонмо и весь разнообразный алкогольный запас Саймона. Но прежде чем открывают первую бутылку, Чунхён, все еще сидящий по левую сторону от Джуна, делает величественный жест рукой, останавливая начало мракобесия. - Женсовет, соберись! Они, конечно, все мужчины, но проблемы и советы лучших друзей никому не чужды. А у них тем более не все как у обычных людей. У Чунхёна странновато горят глаза - не радостно совсем, а даже немного грустно и обреченно. Хонки все следит за молчащим и небычным Джуном, но не может понять, в чем дело. Он знает, что примерно так выглядели Хангён и Хичоль после своей первой ночи - только, в отличие от этих, еще и счастливо. Но у Чунхёна ведь Хара, а у Джуна - накачанный торс. Не может же?.. - Я изменил Харе, - объявляет Чунхён, когда все собираются вокруг кофейного столика у дивана и устремляют на них с Чхансоном внимательные взгляды. - Вот с ним. Хотя фактически не изменил, а только пытался, но это не суть. Хара увидела и ушла. Зашибись, правда? На лице Джуна появляется извиняющаяся улыбка. Что-то в роде: "Ой, я чуть не трахнул вашего друга и испортил ему отношения с прекрасной девушкой. А теперь выпьем?". Хонки театрально и со стоном падает на ковер и остается в таком положении еще на добрых минут пять. В комнате ни единого звука. Через две минуты Саймон в приступе смеха укатывается на пол к Хонки, а Мо первым подает голос: - Чунхён, ты лучший. Спасибо, что ты есть.