tomorrow never dies

Китай - это не так уж и далеко. Гэн находит маленькую синюю коробочку в пакете, валяющемся у порога, и, недолго думая, в нее заглядывает. Шестое чувство и обыкновенная логика подсказывают ему, что это - для него сюрприз, или, в крайнем случае, обновка самого Хичоля, поэтому угрызений совести он не ощущает. Только рассматривает циферблат, самих часов не доставая, и отстраненно думает о том, что это не самый лучший подарок. Ему очень нравится: полностью в его стиле и идеально, наверное, на руке. Просто в Китае часы считаются плохим подарком. Подарком, предвещающим расставание. Если бы Хичоль спросил, почему он уехал, Гэн бы обязательно ответил - может быть, даже правду. Но Хиним ничего не спрашивает - будто боится притронуться к швам на большой ране. Скорее всего, Ханьгэн бы ответил, что были проблемы с визой, и не звонил он потому, что уже не надеялся вернуться. Впрочем, это не слишком правдоподобно. Он, может, сказал бы, что у него заболели родители, и о них надо было заботиться. Или - самое забавное - Гэн сам смертельно и неизлечимо болен, хотел не мучать Хичоля, но потом понял, что жить без него не может, и вернулся обратно. Это была самая душераздирающая версия. И, в общем-то, оправдывала все: даже то, что он скоро снова уедет. На деле, конечно, все было в разы проще. И, как всегда, сказать правду было труднее, чем признаться в несуществующей смертельной болезни. Лучше - заразной, чтобы Хичоль отстал наверняка. Но Хи все равно не спрашивает. А Гэн молчит и не собирается распаковывать чемоданы. - Все уладил? - у его матери очень важный тон, степенные и изысканные манеры. Богатство меняет всех - рано или поздно, так или иначе, в хорошую или плохую сторону. Его мать оно изменило: из живой, энергичной девушки - в хладнокровную деловую женщину. - Мы с отцом ждем тебя на следующей неделе, зал уже заказан. - Почти. До следующей недели закончу, - отвечает Ханьгэн, сухо прощается и кладет трубку. В их семье не очень теплые отношения. Хичоль спит долго, до часу или двух дня. Это и понятно: у него душевная драма. Трагедия. А для Гэна это больше смахивает на второсортную комедию, которую никто и читать бы не стал, но он виду не показывает. Чем бы дите не тешилось, лишь бы... Он не знает: лишь бы - что? Да он, честно говоря, уже ничего о себе не знает с той поры, как после трех месяцев в Китае сорвался с насиженного места, наврал родителям с три короба и помчался в Корею первым же рейсом. Строчил смски на знакомый номер, ждал... чего-то. Китай - это правда не так далеко. Гэн по себе знает. У Хичоля голова гудит так, будто он всю ночь пил не просыхая. Хонки бы возразил, что, мол, от большой ночной пьянки голова не гудит, а приятно потрескивает, но у них разные отношения с алкоголем и похмельем. Первое, что он видит, проснувшись, - переодевающего футболку в коридоре Гэна. С кухни пахнет чем-то вкусным - кофе для Хичоля, зеленым чаем для Ханьгэна, тостами и корицей. Завтракать совсем не хочется - аромат еды создает потрясающую атмосферу тотального счастья, и Хичоля это лишь сильнее приковывает к мягкой постели. Он бы, наверное, еще долго лежал зарывшись в складки одеяла и наблюдая за любимым китайцем, ходящим по квартире, но Гэн замечает его взгляд и улыбается, ничего не говоря. Иногда слова только мешают. Ханьгэн ложится рядом с ним и обнимает со спины, прижимая к себе. Мягко целует кончики волос, переплетает свои пальцы с пальцами Хичоля, прикасается губами к обнаженному плечу. Спокойную тишину Хичоль решается нарушить только через несколько минут. Почувствовав, как он собирается что-то сказать, Гэн заметно напрягается и молится, чтобы это был вопрос, например, о том, что они сегодня будут делать или есть на ужин. Он уже продумал все варианты ответа на тот самый, главный, но все равно боится - ведь еще не время об этом разговаривать. - Все хорошо? - спрашивает Хичоль. У Гэна сжимается сердце и рука непроизвольно дергается. - У нас? - У нас. - Что-то не так? Хиним пожимает плечами, виновато улыбается и садится, откидывая одеяло и поджимая под себя ноги. Он - из таких людей, что поддаются минутным порывам, мельчайшим колебаниям эмоций и - как следствие - говорят вслух все, что приходит им на ум. Иногда такая прямолинейность довольно полезна и чертовски обаятельна, а иногда, как сейчас, - совсем не к месту. - Пойдем завтракать? - Гэн, не дождавшись точного ответа, решает, что разговор по душам закончен, и переводит его в другое русло. Он встает с кровати и тянет Хичоля за собой, но тот упрямо сжимает его руку в своей и не собирается двигаться. - Все хорошо? - слишком отчетливо и с нажимом переспрашивает он, смотря Ханьгэну в глаза. - Ну да, - немного неуверенно кивает Гэн. Ему бы хотелось с холодной выдержкой и очаровательной улыбкой произнести "Конечно, все отлично", чтобы полностью убедить и Хи, и всех окружающих, и самого себя заодно, но язык просто не поворачивается, и от этого ужасно неловко. Хичоль думает еще пару секунд и, кажется, даже открывает рот, чтобы продолжить допрос с пристрастием, но потом улыбается, бормочет "Ладно, прости, я как последняя истеричка" и выкидывает все из головы. Хичоль понимает, что все знал с самого начала, только тогда, когда через шесть дней, проснувшись, вместо завтрака на кухонном столе обнаруживает жалкий обрывок бумаги из записной книжки с одним словом - "Прости". Нераспакованные чемоданы, невысказанные оправдания, ни одного посещения университета, ни одного разговора по душам и начистоту, ни одного признания в любви. Хиним выкидывает смятую записку в мусорное ведро, закрывает глаза и мысленно закрашивает красные пятна перед собой черной краской - так его учили избавляться от стрессов. Пятна упорно не хотят закрашиваться: краска стекает с них, как вода, и они горят кровавым цветом, кажется, еще ярче. Он бросает эту затею, накидывает толстовку и выходит на улицу - прямиком на автобусную остановку и на 38 маршрут, до дома Хонки, универсального утешителя и непромокаемой жилетки для слез. Китай - это очень далеко. Настолько далеко, что звонки туда стоят чертову кучу денег и легче купить билет Сеул - Пекин. Хичоль не верит в любовь на расстоянии, и не потому что отсутствие возможности видеться и прикасаться в конце концов приводит к недомолвкам, а потому что длина волны его чувства слишком короткая, чтобы суметь достигнуть чьего-то сердца через километры. В Китае - Великая Китайская стена, и она защищает всех китайцев от пагубного влияния любви иностранцев. Его тошнит. За три остановки до дома Хонки Хичоль передает деньги водителю и сходит с автобуса. Без привычного большого и теплого шарфа слишком холодно и неуютно, но он даже не вспоминает о том, что забыл его надеть. Лишь на уровне инстинктов заруливает в ближайший магазин и греет руки о баночку горячего кофе. У него, самого обычного студента, не так уж много лишних денег, но он на последние покупает бутылочку дорогого вина и ловит на улице такси. В автомобиле играют новинки корейской эстрады, звук из колонок очень громкий, а добродушный мужчина за рулем спрашивает: - Куда едем? Хичоль лихорадочно пытается вспомнить адрес Хонки, но вместо него на ум приходит совсем другой - его он и называет. До дома Чонмо ехать чуть подольше и подороже, но Хиним чувствует - так будет намного правильнее. Стекло у окна машины холодное, и он прислоняется к нему лбом. Кажется, что у него жар и температура под 37 - он даже проверяет пальцем, но руки у него тоже ледяные. Он не может понять - дрожит он, или машина так трясется. Или и то, и другое? Чонмо, конечно, дома. И конечно, один. Он открывает дверь в своей домашней одежде, которую не менял дней пять, и увидев Хичоля, делает неосознанный, неловкий шаг обратно, будто хочет скрыться. Но не уходит - остается, молча и пристально его рассматривая. Хиним на всякий случай придерживает дверь носком ботинка и протягивает вино, пожимая плечами. - Выпьем за несчастную любовь? - У меня есть пиво, - отвечает Чонмо, кивая. - Восемь с половиной бутылок.