Альфа для императора

Мир сузился до боли, непрекращающейся боли. Тидан не видел ничего, не мог пошевелиться и почти не слышал – вернее, боль, что тянущейся пульсирующей массой заполнила голову, усиливалась от звуков, даже тихих, так что львёнок не мог понять и осознать, что именно он слышит. Время замерло, не делясь больше ни на день, ни на ночь. Бастард был заперт в теле, вдруг подведшем и ставшим плахой, пыточной. Бывший принц не слышал своего дыхания, но осознавал, что это именно он орёт. Тидан просто не улавливал момента, когда сознание плыло и он отключался, когда под действием магии и лечебных зелий вновь возвращался. Тело львёнка горело от постоянного жара, путая сознание ещё сильнее, размывая грань между кошмарами и ужасной реальностью. Иногда бастарду являлись чудовища в темноте, пришедшие за его душой, чтобы растерзать, уничтожить. Боль заставляла желать этого, желать смерти, но те брезговали и раз за разом исчезали. Пять дней прошло, прежде чем магам удалось справиться с лихорадкой. Ещё через день бастарду привезли с самых дальних южных земель Сайвора сладкий сироп из цветков цха, прекрасно унимающий любую боль, но вызывающий привыкание очень быстро. — Пить, — попросил Тидан, тихо, почти неслышно, опасаясь, что собственный голос вернёт невыносимую боль, та вновь взорвётся в черепе, сжигая саму возможность думать. — Сейчас, маленький мой, — отозвался почти неслышно Эйхо, сжав ладонь сына. Только вот Тидан не почувствовал этого прикосновения. Он жадно слизывал воду, что падала с влажного платка на губы, и всё никак не мог напиться. — Папа, дай воды, кружку, — попросил бастард, с трудом сглатывая слюну. — Не могу, нельзя. После сиропа цха ещё часа два пить нельзя, чтоб подействовал хорошо, — поцеловал в ту часть лба, что не была спрятана под повязкой, своего львёнка омега. — Прости, малыш. Как ты? — Я ничего не вижу, — сообщил Тидан. — И ничего не чувствую. — Это пройдёт… Ты жив, малыш, и это главное, — соврал Эйхо, понимая, что его сын слишком слаб, чтобы принять и пережить мысль, что возможно никогда не сможет больше ни видеть, ни ходить. — Папочка, а что со мной случилось? — глухо спросил бастард, боясь ответа. — На тебя напали, но сейчас ты уже в безопасности, — заверил омега, гладя по щеке и любуясь своим львёнком, наслаждаясь просто звуком его голоса, почти не веря, что снова слышит сына. О том, что нашли его не сразу, что лужа крови, уже запёкшейся, испортилась так, что нашедший бастарда бета ещё наблевал на пороге комнаты, папа не собирался говорить Тидану. Наверняка львёнок бы умер, но в гостинице никого больше не было, дрова прогорели, печи и камины давно не грели комнаты. Холод помог остановить кровь, продержаться молодому крепкому альфе. В ту ночь омега внезапно проснулся в пустой огромной постели и сел. Эйхо уже привык быть тенью в доме собственных родителей. Те словно не замечали сына, скользя безразличными взглядами. Время упрёков в бесполезности и никчёмности прошло, и теперь Эйхо из рода Яростных котов степи род просто не замечал. Словно это омега был виновен в том, что император редко звал его в постель и новых детей в браке так и не появилось. Ведь именно то, что Эйхо родил ему лишь одного сына, дало возможность альфе признать брак недействительным, выкинув супруга, словно сломанную, старую и ненужную вещь. Никому, тем более родителям, Эйхо не посмел рассказать о своём самом сокровенном: он и правда любил мужа. Влюбился с первого взгляда и долгие годы по крупицам вытравливал из сердца яд этих никому не нужных чувств. Но, лишь оказавшись изгнанным из Ока Мира, омега смог вздохнуть полной грудью и… разлюбить. Правда вместо любви пришла холодная и не менее сильная ненависть. Эйхо прощал Амасту всё: жестокость, унижение, других мужей, но не предательство их единственного сына. Иногда, совсем редко, но старый, почти изжитый в роду Яростных котов степи дар предвидения просыпался в омеге, и тот, как и многое другое, предпочитал держать это в тайне от родителей. Смотря невидящим взглядом в темноту своей спальни, Эйхо пытался дышать глубже, ровнее, понимая, что смерть, невидимый спутник каждой жизни, прошла рядом, задевая тем потусторонним холодом. Не его, сына. Омега понял, что нужно спешить, но вот, где его неугомонный львёнок и что ему грозит, понятия не имел. Если бы Тидан всё ещё был принцем, возможным будущим императором, Эйхо просто поднял бы на ноги родителей, обратился к главе своего рода и те, не задавая вопросов, бросились бы искать юношу. Но львёнок больше не был принцем, он навсегда был обречён остаться львёнком, и никто, никогда не посмел бы назвать его львом. Львом мог быть только император. Хотелось выть от собственной беспомощности, и всё же, Эйхо наскоро оделся, открыл окно и, обернувшись, спрыгнул вниз. Небольшой манул, размером с обычную домашнюю кошку, имел свои преимущества: его редко замечали и пролезть он мог там, где крупным котам было бы не пробраться. В мире, где, прекратив быть мужем императора, Эйхо потерял всё, даже уважение рода и благосклонность родителей, у омеги, возможно, оставался лишь один союзник, располагающий достаточным количеством золота и слуг, чтобы помочь. Нет, разумеется, Тайный сыск тоже не позволил бы бастарду пропасть без вести, но… Эйхо хорошо знал своего львёнка и не был уверен, что хочет, чтобы хоть кто-то знал, что натворил и в какую ситуацию попал его сын. Не хотел омега давать Императору Сайвора, Амасту из рода Великих львов повода изгнать сына из Ока Мира вслед за самим Эйхо. У надёжной двери богатого дома Эйхо обратился и постучал. Заспанный и оттого недовольный привратник открыл двери и посмотрел на омегу с явным непониманием. — Передайте своему господину, что Эйхо из рода Яростных котов степи хочет с ним поговорить. Я знаю, что поздно, но дело срочное, — быстро выпалил омега, опасаясь, что если не скажет это сразу, то может и отступить, понимая всю нелепость и странность своей просьбы. И то, сколь мал шанс, что в этом доме омега ещё важен. — Мой господин дал чёткие распоряжения: Вам всегда рады в этом доме, и он рад Вам в любое время, — кинул слуга. — Я отправлю мальчика разбудить господина… Эйхо поднял полные слёз глаза к потолку, благодаря всех богов за длинную память демона.