Альфа для императора

В свои комнаты Ландан вернулся озадаченным и совсем не понимающим того, что происходит. В голове то и дело мелькали обрывки разговоров, отдельные фразы и реакции льва. Логичные, построенные на собственном опыте общения с бастардом, предположения рассыпались, словно сгоревший бумажный дом. Тидан должен был жаждать мести, просто обязан! Избалованный львёнок из правящего рода не мог бы простить подобной дерзости, закрыть глаза на попытку убийства. Но северянин исключал саму возможность того, что император использовал собственного папу в попытке усыпить бдительность, втереться в доверие, просто чтобы потом сделать Ландану больнее. Кот искал, но не находил ни одной причины для этой встречи. Идя на обед, северянин рассчитывал, что его будут изящно и зло унижать, насмехаясь под вежливые улыбки, делать больно с безразличными или даже участливыми лицами. Но нет. Все ошибки в этикете и поведении просто «не замечались», даже когда от волнения вместо ножа для масла Ландан взял нож для мяса. Промах, граничащий с оскорблением, допущенный с вином, не вызвал ни одной неприятной ремарки. Эйхо словно изучал северянина, не пряча интерес, но был при этом до мурашек, до вставших дыбом волос на затылке, дружелюбен. Словно папа самого императора Сайвора пытался понравиться коту из мелкого, бедного, провинциального рода, забытого и оборотнями, и богами. И Тидан, которого бесил просто внешний вид Ландана, голос северянина, сам факт существования того, был спокоен. Великий лев словно пытался игнорировать пропасть между ними. Если всё это было притворством и шло по плану, то Эйхо и его сын были не только самыми коварными существами, коих видел Ландан, но и гениальными актёрами, достойными играть в лучшей труппе империи. Мысли, хаотичные, невероятные, страшные, внушающие напрасную надежду на то, что он сможет вернуться, вновь увидеть Северные Ворота, заставили стены давить на северянина. Коту казалось, что тут душно, несмотря на открытое окно, а комната, огромная, как главный холл его родового поместья, стремительно сужается, грозя раздавить Ландана, словно спелую ягоду. Скинув сюртук прямо на пол своей гостиной, северянин обернулся, и барс, крадясь, стараясь остаться незаметным, на полусогнутых лапах прокрался к окну. Точный и длинный прыжок – и непропорционально широкие лапы, что позволяли ему не проваливаться в снег, коснулись покатой крыши беседки, увитой побегами винограда, ещё почти голыми. Ландан даже облизнулся, почуяв слегка кисловатый запах молодых и нежных листьев винограда. Северянину лишь изредка доводилось пробовать далму: северное лето было слишком холодным и коротким, чтобы выращивать виноград, но само блюдо нравилось настолько, что даже вид и запах листьев казались соблазнительными. Зажмурившись, прижав уши к голове, барс потянулся и осторожно сорвал зелень, принявшись с задумчивой мордой жевать. Сырой лист, да ещё съеденный в звериной ипостаси, горчил и не был вкусным, но Ландан жевал, вспоминая, как, сидя с отцом, они ели далму, споря о том, кто быстрее завтра словит первую птицу. Сосредоточившись на объедании листиков, барс не сразу уловил тихий скрип песка под подошвой, но успел прижаться к крыше беседки, затаиться, надеясь, что его светлую шкуру не заметят на фоне светлой краски. Оборотень – стражник, судя по форме – и правда не увидел или не обратил внимание и прошёл мимо, но момент был безвозвратно разрушен. Тихо и недовольно фыркнув в усы, барс спрыгнул на траву, а затем побежал к ближайшим кустам. Никто Ландана не преследовал, добычи тоже не было видно, но было приятно просто нестись в полную силу, так, чтобы лапы едва касались земли, а дыхание обжигало лёгкие. Тидан прижался лбом к стеклу, даже прищурился, пытаясь рассмотреть, за кем или от кого бегает его жених. Но никого не было. Барс вёл себя более чем странно: вначале ел листья, сбежав из комнат через окно, а не выйдя через двери, теперь вот бегал, меняя направление неожиданно и непредсказуемо. Понаблюдав за этой вакханалией ещё минут десять, император не выдержал. Выйдя в сад, он сразу обернулся, и лев, слегка хромающий, неспешно, почти крадучись, направился к тому месту, где в последний раз видел барса. Столкнулись они резко, и северянин зашипел, испугавшись больше самой неожиданной встречи, чем того, кого он встретил. Огромный лев с густой светлой гривой и шрамом на морде остановился и опустился, прижавшись брюхом к траве, словно испуганный котёнок или тот, кто готов признать своё поражение. Ландан отступил на пару шагов, растерянный таким поведением более крупного хищника, тем более альфы, и вновь низко зарычал, резко виляя длинным хвостом, ударяя им себя по бокам. Шерсть на загривке сама собой стала дыбом, всё звериное нутро кричало, что со львом не справиться и надо бежать. Северянин же упорно стоял, зло и настойчиво рыча. Лев поднялся, прижав хвост к задней левой лапе, и принялся отступать. Барс же медленно наступал, словно просто прогонял чужого альфу со своей территории. Оба хищника были напряжены, не отрывали взглядов друг от друга. Только если звериные инстинкты Ландана требовали уступить, сбежать, спасать себя, то зверь Тидана сетовал на рычание пары, признавая право другого, более слабого альфы, рычать и прогонять себя. Так лев отступал бы лишь повинуясь своему омеге или играя с львёнком. Это было неправильно, невероятно, и всё же зверь внутри императора был доволен поведением своей двуногой половины. Огромная лобастая морда была опущена, Тидан отступал, норовя всё время опуститься на брюхо, умилостивить своего серебристого противника, уговорить языком тела, подчинением, позволить остаться рядом, чтобы начать игру, наладить связь. До дрожи хотелось прикоснуться к пятнистому густому меху, чтобы вобрать запах с этой восхитительной шкуры. Потереться мордой о морду, оставляя на Ландане свой запах, чтобы пометить своё и защитить. В сторону Ландан рванул неожиданно и без предупреждения. Императору потребовалась вся выдержка, чтобы не дать льву рвануть следом, начать преследовать. Тидан был доволен собой и этой встречей. Ведь чем чаще и резче выпускает когти его жених, тем быстрее заметит, что всё изменилось и лев больше не представляет опасности. Тидану хотелось заслужить если не любовь, то хотя бы доверие, а может, и прощение, но в последнее император верил слабо. Он сам бы не смог простить и забыть подобное – наверное, никто бы не смог.