***
Минхо живёт в доме Чана чуть больше двух недель, но ему уже кажется, что злоупотребляет гостеприимством. Чан ничего такого не говорит и не делает. Это из-за Сэуна. Минхо терзает чувство вины. Он ругает себя за то, что вторгся в жизнь Чана, в жизнь Сэуна. Сэун. Минхо даже не может смотреть ему в глаза. Каждый раз, когда Чан оказывается на расстоянии вытянутой руки, Минхо тут же отскакивает, словно обжёгшись, — рефлекс, вызванный чувством вины, который наверняка вызовет подозрения у Сэуна, но тут уж ничего не поделаешь. Он чувствует себя самозванцем, не заслуживающим улыбок Сэуна, любезных предложений помочь устроиться как следует. Хуже всего то, что Сэун даже не живёт с ними. Дом Чана стал больше домом для Минхо, чем для Сэуна. В те ночи, когда Чан и Минхо остаются дома одни, Минхо запирается в своей спальне, борясь с желанием пойти к Чану. Но гораздо хуже, когда Сэун остаётся ночевать. Всякий раз, когда Минхо видит их вместе, лежащими на диване, сплетя руки и ноги, или готовящими еду вместе на кухне, или просто улыбки, которыми они обмениваются, проходя мимо друг друга, он чувствует, как ревность разливается в животе, и когда чувство вины напоминает, что Чан никогда не был его, это заставляет упасть на колени в ванной. Он любит Чана. Влюблён в него. Но никогда не сможет этого показать, потому что не имеет на это права. Даже когда Чан с тоской смотрит на него, когда их руки соприкасаются, Минхо всегда ощущает присутствие Сэуна, словно невидимый барьер между ними. А потом появляется Джисон. Минхо не может отрицать и свою любовь к Джисону. Но другой вид любви. Всё иначе. Это… — Минхо? Он подскакивает от неожиданности, чуть не выронив тарелку, которую держал в руках. Увидев Сэуна, стоящего в дверях, чувствует укол вины, который всегда появляется, когда приходится говорить с ним. — Сэун, — пытается улыбнуться. — Э-э… — Сэун заламывает руки, явно нервничая из-за чего-то. — Там… э-э… Джисон. — Джисон? — хмурится Минхо. — Он здесь. В гостиной. Кровь застывает в жилах Минхо, как только он видит парня, развалившегося в кресле. Чан устраивается на подлокотнике дивана. Бросает на Минхо испуганный взгляд, и он понимает, что Чан тоже боится того, что скажет Джисон, что сделает, разрушит. — Минхо, детка, — улыбается Джисон. — Рад снова тебя видеть. Очень рад. Минхо смотрит на него, едва осмеливаясь дышать. — Я скучал по тебе, — продолжает Джисон, — поэтому заскочил посмотреть, как ты тут. — Чего ты хочешь, Джисон? — Минхо задаёт вопрос мягко, надеясь, что не звучит слишком недовольным, что не провоцирует Джисона. Улыбка Джисона исчезает, но лишь на секунду. Он указывает на сумку у своих ног. — Уходя, ты не взял с собой ничего из своих вещей. — Спасибо. Мгновение они просто смотрят друг на друга, и улыбка Джисона с каждой секундой становится всё более угрожающей. — Не хочешь остаться на ужин, Джисон? — вежливо спрашивает Сэун, и Минхо стискивает зубы, мысленно молясь, чтобы Джисон отказался. — С удовольствием. Минхо отступает на кухню, где вцепляется в край стола, глубоко дыша и пытаясь сдержать тошноту. — Всё будет хорошо, — тёплое дыхание Чана касается затылка. — Не будет, — Минхо качает головой. — Не будет, Чан. Он всё расскажет Сэуну. — Ты не знаешь этого, — но Чан, похоже, сомневается в собственных словах. — Ты потеряешь Сэуна. Чан издаёт сдавленный звук, и Минхо никогда ещё не чувствовал себя таким виноватым. Это его вина. Он разрушил отношения Сэуна с Чаном из-за собственного эгоизма. — Может быть, я заслужил потерять его, Минхо, — вздыхает Чан. — Я так долго лгал ему. — Мы лгали, — поправляет Минхо. — Мы солгали им обоим, — и теперь заплатят за это. Ужин вообще не очень хорошо начинается. — Почему ты сидишь за столом, Минхо? — Джисон поднимает брови, губы кривятся в ухмылке. — Ты забыл своё место? — указывает на пол наклоном головы. Минхо не может ослушаться. Не сейчас, не тогда, когда всего несколько слов могут разрушить всё для Чана. Он отодвигает стул от стола и опускает глаза. — Минхо, не надо. Чан. Минхо мотает головой, умоляя Чана не вмешиваться. — Не надо. Тебе не нужно этого делать. — Я хочу, — бормочет Минхо, но каждая непокорная косточка в теле, кажется, проспыается, заставляя остановиться. — А, так ты их ждёшь? — Джисон показывает пару белых кошачьих ушек на клипсах. — Вот, возьми, — Минхо очень любит такие — белые, пушистые, с розовым оттенком в центре. Рефлекторно тянет руку, но тут же замирает, пальцы сжимаются всего в дюйме от пары пушистых ушей. Оковы, понимает он. В тот момент, когда наденет их, они будут как кандалы, снова связывающие его с Джисоном. Это происходит так неожиданно. Завеса рушится. Тело Минхо сотрясается от рыданий, слёзы стекают потоком, который больше нельзя сдерживать. Вместе со слезами накатывает волна понимания. Как же он не замечал этого раньше? Почему не догадался? Минхо подобен птице, которая довольствовалась жизнью в клетке, потому что та всегда незаперта. И зачем уходить, когда прутья обеспечивают безопасность — его кормили и заботились о нём, и он любит Джисона за это. Пока не дошло, что, несмотря на открытую дверь, крылья подрезаны. А Минхо хотел летать. Но Чан… Чан — порыв ветра, который поднял его в воздух и помог взлететь. Пока Чан с ним, он может летать. Пока ветер ласкает, крылья не подведут, и он сможет улететь, куда хочет. — Минхо? — впервые в голосе Джисона звучит тревога. — Да что с тобой, блять, такое? Почему ты их не надеваешь? — он слеп к слезам Минхо и видит только отказ. — Джисон, тебе нужно уйти, — Чан мгновенно вскакивает на ноги. — Сейчас. Джисон кивает, но не сдвигается с места. — Ты счастлив? — и на мгновение Минхо кажется, что Джисон обращается к нему, но его взгляд устремлён на Чана. — Счастлив, что забрал у меня всё? Потому что Минхо был для меня всем, Чан. И ты это знаешь. Минхо смотрит на Сэуна, который сидит в ошеломлённом молчании, его пристальный взгляд теперь сосредоточен на Чане, брови нахмурены. — Неужели ты думаешь, что можешь любить его больше, чем я? — продолжает Джисон. И, наконец, Сэун, кажется, понимает, что имеет в виду Джисон. — Очевидно, произошло недопонимание. — Недопонимание? — Джисон смеётся. — Сэун, это плохая идея — позволять своему парню трахаться с кем ему вздумается. У меня есть одно правило для Минхо. Ты ведь знаешь, какое? — Ты должен присутствовать, когда он с кем-то другим. Но какое это имеет отношение к… — хмурится Сэун. — Чан, похоже, забыл это правило. — Ч-что это значит? — выпаливает Сэун, поднимаясь на ноги и широко раскрыв глаза. — Чан, ты встречался с Минхо, ничего не сказав Джисону? — Да, — отвечает за него Джисон. — Встречался и трахался с ним. Что ещё, Чан? — поднимает бровь. — Вы просто трахались или… — он ухмыляется. — Неужели Сэун просто недостаточно хорош для тебя? — Заткнись нахуй, Джисон, — рычит Чан, сверкая глазами от гнева. — Ты не имеешь понятия… — Сэун не имеет понятия! — Джисон вскакивает на ноги, хлопнув ладонями по столу так, что зазвенели столовые приборы. — Так скажи ему! И мне скажи! Ты влюблён в Минхо? — он переводит взгляд на Минхо. — Вы оба любите друг друга? Неужели мы с Сэуном ёбаные идиоты, которые позволяют тащить себя всё это время? Минхо и Чан встречаются взглядами, одновременно придя к выводу, что время признаться. Они оба кивают. Сэун хочет уйти первым, и Минхо видит тот самый момент, когда мир Чана начинает рушиться. — Сэун, я люблю тебя. Он склоняет голову и быстро направляется к двери. — Сэун, пожалуйста, — Чан следует за ним. — Я люблю тебя. Я могу объяснить. — Что объяснить? — Сэун поворачивается к нему с глазами полных слёз. — Я чувствую себя дураком, Чан. Я и есть дурак. Я доверял тебе, потому что не в состоянии дать тебе то, в чём ты нуждаешься. Верил, что, по крайней мере, у меня есть твоё сердце, честность и ты, даже если твоё тело не принадлежит мне. И, блять, знаю, что это моя вина. Я знаю. Неполноценный человек, который даже не может заниматься сексом со своим парнем. Но думаю, что даже моей любви недостаточно. — Я действительно люблю тебя! — Чан пытается дотянуться до его руки, но Сэун отпрянул. — Я люблю вас обоих. — Блять, оставь меня в покое, — мотает головой Сэун. — О, боже, — воркует Джисон, когда входная дверь захлопывается. — Это было… — он театрально вздыхает. — Убирайся, — шипит Чан сквозь стиснутые зубы. — Уёбывай отсюда, — хватает Джисона за воротник и тащит его прочь, пока тот не вырывается. — Ты отнял у меня моё счастье, брат, — последнее слово Джисон выплёвывает так, словно это проклятие. — Но, по крайней мере, пусть Чанбин получит своё. Остаток вечера проходит как в тумане. Минхо и Чан отказываются смотреть друг другу в глаза и поспешно расходятся по разным частям дома. Несколько часов Минхо бездельничает на подоконнике в гостевой спальне, собираясь с духом, чтобы сделать то, что нужно. Путь до спальни Чана занимает больше времени, чем он ожидает, ноги протестуют от страха перед тем, что хочет сделать. Повернувшись лицом к двери, поднимает руку, собираясь постучать. Он не может. Опускает руку и уже собирается уходить, задыхаясь, когда дверь позади открывается. Минхо с покрасневшими щеками резко оборачивается. — Чан, я просто… Чан выглядит таким же удивлённым, с бутылкой воды в руке. — Я как раз собирался спросить, не нужно ли тебе чего-нибудь, — он устало улыбается. — Э-э… — Минхо колеблется. — Почему бы тебе не присесть? — Чан открывает дверь шире, жестом приглашая Минхо последовать внутрь. — Я хотел сказать, что мне… мне нужно уехать, — Минхо усаживается на край кровати Чана, обхватив себя руками. — Что? — Чан мотает головой, присев перед ним. — Минхо, нет. Не надо. Я имею в виду, что не возражаю, если ты останешься здесь. Вообще-то, я… — он откидывает голову назад, словно собираясь с духом. — Я хочу, чтобы ты остался. — Это неправильно. Всё неправильно. — Так и должно быть, разве нет? Мы любим друг друга. Это должно быть неправильно. Но это не так. Тебе не кажется? Это неправильно? Минхо не может лгать самому себе. Любовь к Чану единственное правильное чувство. — Это не так. Чан выдыхает с облегчением, и Минхо не может сдержать лёгкой улыбки, появившейся на его губах. — Мне пора идти. Я имею в виду, вернуться в свою комнату. — Ты этого хочешь? Нет, конечно же, нет. Чан лежит рядом с Минхо, его дыхание опаляет затылок младшего. Минхо чувствует исходящий от него жар. Он водит кончиками пальцев по лопаткам Минхо, как обычно, когда делает массаж после утомительного дня. Его пальцы, лёгкие как перышко, очерчивают контуры позвоночника. — Просто расслабься, — голос низкий и хриплый, губы касаются уха Минхо, когда говорит, и заставляет его дрожать. По мере того, как пальцы продолжают своё путешествие по каждой выпирающей косточке позвоночника, напряжение, накопившееся за день, начинает отступать. У них медленный, нежный секс, плавно переходящий во что-то более быстрое, настойчивое, отчаянное. Минхо даже не помнит, когда сменил позу, но вот он стоит на коленях, правая щека прижата к подушке, вес рук Чана на бёдрах, пальцы впиваются в его плоть, наверняка оставляя следы. Комната наполнена тихими стонами, вздохами и звуком соприкосновения кожи с кожей. И когда Минхо думает, что они достигают конца, Чан начинает оттягивать момент, каждая секунда вызывает панику. Минхо движет бёдрами, сам насаживаясь, пока не чувствует столкновения. Он слишком возбуждён, отчаянно нуждается в прикосновениях, и, конечно же, Чан знает об этом. Просовывает руку под Минхо, и этого оказывается достаточно. Только позже, когда они спускаются с небес эйфории, к ним возвращаются воспоминания об этом кошмарном дне. И отголоски вины преследуют Минхо до глубокой ночи.***
— Я ничего не понимаю, — бормочет Чонин, глядя на разложенные на кофейном столике фотографии, на которых сидит Чан рядом с мужчиной — как он узнал — главой полицейского департамента и тот, кому непосредственно подчиняется Сынмин. — Как думаешь, они знают, что ты детектив? Знают, что ты работаешь на полицию? Почему оставили тебе эти фотографии? Тебя раскроют перед всеми? Что ты собираешься делать? — Йенни, успокойся, — качает головой Сынмин. Но как Чонин может успокоиться? Если все узнают, что Сынмин полицейский, то придётся объяснить свои подозрения по поводу исчезновения Джемина. Кто бы это ни сделал должно быть знает всё про Сынмина. Это отбросит расследование назад и, возможно, положит всему конец. — Эти фотографии были оставлены для нас, — поясняет Сынмин, обхватив руками горячую кружку с кофе. — Тот, кто оставил их, знал, что ты будешь со мной. И это совсем не нравится Чонину. — Значит, он знает, что ты расследуешь исчезновение Джемина и что я тебе помогаю? Это не может быть хорошо. — Ты придаёшь слишком большое значение. — А ты неестественно спокоен! — Чонин меряет шагами гостиную, прежде чем броситься на диван. — Сынмин, тот, кто оставил эти фотографии, знает, где ты живёшь, знает, кто ты, и, вероятно, много знает обо мне! Я не хочу оказаться мёртвым в какой-нибудь канаве. Как, может быть, Джемин. — Если бы нас хотели убить, мы бы уже были мертвы. Я вообще-то думаю… — он смотрит на дождь, барабанящий в окно, — я думаю, что нам пытаются помочь. Благодаря этому я знаю, как Чанбин и Феликс держатся в тени — мой босс не так морально честен, как я предполагал. И теперь ещё знаю, что Чан каким-то образом замешан. Чонин сворачивается клубком на ногах Сынмина и обдумывает это, поджав губы. Чонин готов поверить во что угодно, но отказывается от мысли, что Чан каким-то образом вредит Джемину. Он не чудовище. — Я не думаю, что Чан… — А ты подумай об этом, — перебивает Сынмин, рассеянно пробегая пальцами по красным прядкам. — Мы оба знаем, кто дядя Чана. Знаем, насколько он влиятелен. Не так ли? Чонин не может отрицать этого. Джемин жил со своими родителями, пока отец не заболел, оставив его одного в этом доме со скорбящей матерью. Когда они подружились в университете, Джемин сказал только, что у него есть старшая сестра, живущая в маленькой рыбацкой деревушке с мужем и детьми. Когда он исчез, попытки Чонина выследить всех оказались тщетными. Как может целая семья просто исчезнуть без следа? Кто мог заставить исчезнуть целую семью? Чонину следует радоваться, что кто-то пытается пролить свет на расследование, посылая эти фотографии. Но чувство беспокойства начинает расти в груди, и каждый удар сердца о грудную клетку, кажется, выдаёт предупреждение, которое невозможно расшифровать. — Мы решим эту проблему, - сжимает плечо Сынмин. — Чем я могу помочь? Сынмин смотрит на него с задумчивой улыбкой. — Утром возвращайся к Чану. Веди себя как обычно. Но попробуй ещё чуть-чуть. Теперь мы знаем, что он замешан в этом деле. Нам просто нужно понять степень его участия. Чонин сделает именно то, о чём просит Сынмин, но только для того, чтобы доказать, что Чан не причастен к исчезновению Джемина. Этого просто не может быть.