МатФак

Время шло быстро, и как будто было всё хорошо. Впервые за долгое время я чувствовала себя счастливо, потому что впервые я любила не просто так, а действенно — я то приносила что-то, то бегала за чем-то, то звала кого-то, разок она даже послала за мной на пару, чтобы что-то сделать. Чудо! Я наблюдала за ней, как всегда, только теперь не как внимательная студентка, а как «мышонок». Она иногда поглядывала на меня, кивала, в знак приветствия, и снова возвращалась к делам. Это было какое-то другое приветствие, наше личное, словно во всём этом огромном мире, полном людей, дел и забот, мы нашлись. Но она поменялась — стала ещё более отстранённой от реальности, конечно, была как всегда идеально готова к парам, знала ответы на все вопросы, рано приходила и поздно уходила, но стала возвышеннее, уступчивее. Если раньше это выглядело, как неземная доброта, сейчас вдруг превратилось в местами неоправданную доверчивость. И я! Я этого долго не замечала. Думала, как же прекрасно живу, люблю, вижу всё своими глазами, говорю, и худо-бедно, любима тоже, а потом вдруг в голове что-то стрельнуло. — Сделали? Нет? Всё пропало, — шутливо вздыхает, театрально роняя руки на бумаги на столе, — Ну идите на место, что ж с вас взять. И снова роняет взгляд в дела, забывая про Уварова, который уже третью домашнюю работу не сделал. Нет, она и раньше прощала миллион вещей на свете, спускала с рук долги, принимала их даже накануне экзамена, проверяла конспекты по WhatsApp, но не так. Не забывала про это напомнить, не выходила сразу же после начала перерыва, не пропадала в веренице коридоров, стараясь скорее уйти куда-то. Ослеплённая своими мечтами, я вдруг забыла, посмотреть, что вокруг. Раньше я ловила каждый томный вздох, и думала: «Боже, наверно, что-то случилось», а сейчас я не заметила такого слона перед собой. Страшно. Не к этому я стремилась, не этого я хотела от этого всего. Я хотела любить по-взрослому, честно и откровенно, а получилось, как у ребёнка, полюбила и забыла всё на свете, как будто цель этого всего — удовольствие. Я начала пристальнее следить. Давно я этого не делала — казалось, уже знаю про неё всё, но перемены несут в себе новые выводы, и я начала смотреть, слушать, обращать внимание на всякие ситуации. Вот странная штука — как будто всё как обычно — не опаздывает, всегда готова, но уставшая уже с утра. Улыбка вялая, хоть и искренняя. В тот день я просидела в библиотеке до ночи почти, её, к счастью, не закрывали, потому что библиотекарша знала нас всех, кто редкий раз заглядывал, по именам и в лицо, поэтому уходя, она только попросила выключить свет. Да-да, и так бывает, когда ВУЗ — столетняя развалюха, в которую и за деньги идти не охота. А цель была проста, хоть и необычна. Мне даже сначала было как-то неловко, что эта мерзкая мысль пришла мне в голову. Какая-то маниакальная, неприличная идея, как у маньяка — окна выходили прямо на окна кафедры математиков в соседнем корпусе. Я уже давно знала, где они. Приходя утром, я смотрела, открыто ли там окно, а вечером — горит ли свет, потому что мысль, что она там грела мне душу. Сидит, работает, приятно. Что она тут. Что я знаю, где она. Понимаете? А свет не гас. Не через час, не через два. Уже на улице ночь — а там горит. Осматриваюсь по сторонам — только какой-то паренёк сидит в углу, но ему не до меня. И хорошо, а то, если на меня посмотреть, сразу стало бы понятно, что я тут не за книжками. Хоть и держу в руках какой-то томик, весь затёртый, но взгляд всегда в окне, нога в балетке нервно прыгает на полу, ни разу, наверно, я не опустила взгляд на текст, час за часом ожидая, пока жёлтенький квадратик станет черным. Зачем я ждала? Чтобы увидеть, как она выйдет, чтобы пойти с ней до дома, «случайно» столкнувшись на первом этаже, или может даже не сталкиваться, просто идти по другой стороне дороги, видеть пуховик, сумку на плече, ноги в сапогах… Знать, что у неё все как обычно, что ничего не случилось. Часы показали десять. Горит. Смотрю снова по сторонам. Никого. Вообще. Дойти? А вдруг она ушла, просто свет оставила? Ну и… проверю. Посмотрю, и если она не там, уйду, выйду через другой корпус. Спросит охранник, скажу, что засиделась, а всё равно загляну. Иду по коридорам, смотрю в каждое окно, подбегаю, упираясь руками в подоконник, проверяя, горит ли мой маяк, и каждый раз в ответ получаю равнодушный слабый жёлтый свет — наверно, настольные лампы. Вот и дверь. Вот и я. Через щёлку у пола в коридор ползёт свет, касаясь кончиков моих ботинок. Убираю ноги, чтобы стоять полностью в тени, не стоит наверно?

***

Спит. Моя Даша спит, уронив голову на бок. Волосы сбились под шеей, закручиваясь колечками, рука подпирает голову. От неё исходит сонный жар, его было легко почувствовать, или хотя бы чуть-чуть наклониться, чтобы слышать дыхание и сопение. Оставить её тут? Можно, конечно, но я не хочу. Такой шанс. Улыбаюсь сама себе, прикрывая улыбку рукой. Не знаю, не хочу, чтобы мир вокруг видел, что она вызвала у меня улыбку — это могло выглядеть так, будто я посмеялась над ней, поэтому я спряталась. В голове пробегает мысль, что это, наверно, невежливо, своего рода насмешка, над её минутой слабости. Или часом слабости… Или несколькими днями. Всё началось в день святого Валентина, но, наверно, существовало и раньше, просто в этот раз что-то повлияло на то, что эта проблема обнаружила себя. Может её что-то допекло или… Что было лакмусовой бумажкой, катализатором? Или я просто оказалась в нужное время в нужном месте. Иронично, что именно я стала свидетелем этого, ведь я просто нечаянно подвернувшаяся студентка. Сажусь рядом. Если бы я и хотела сделать что-то плохое, то сейчас был идеальных шанс, но я бы не решилась никогда. Вот странная штука — строгий преподаватель, которого надо априори возвышать и уважать, сейчас был рядом со мной, и почему-то, если других преподавателей я уважала даже спящих, даже мёртвых, наверно, но её я не уважала — любила. Я не видела в ней преподавателя никогда, потому что она никогда не ставила себя выше других, входила в положение, даже студентов, да, её нужно было уважать, но не потому что она тётя на макушке пирамидки, а потому что она хороший человек. Я не опаздывала, потому что она с улыбкой закатывала глаза, всегда впуская, я делала домашнее задание, потому что она всегда была идеально готова к парам, принося миллион исписанных решениями листочков, я честно признавалась, что что-то не доучила, потому что она молчаливо накидывала баллов до пятёрки, если тебе не хватало чуть-чуть, она поступала как хороший человек, и это надо было ценить. И поэтому меня всю передёргивало, если я вдруг думала, что с ней можно было бы что-то сделать. Даже подумать что-то недостойное не хотелось, это же… Дарья Константиновна? Она этого не заслуживала совсем, поэтому будить, наверно, не надо. Но… А если её кто-то так увидит, ведь я сюда зашла, значит кто угодно может? Нагибаюсь, убирая тёмные волосы в сторону, пробегая кончиками пальцев по ушку, и она вдруг дёргается, приподнимаясь. Дремала очень чутко, явно только прилегла, но уснула не по своей воле, сразила усталость. Она быстро и мелко моргает, пытаясь проснуться, и долго не может сфокусировать на мне взгляд, хотя явно различает силуэт. Трёт глаза и щеки, просовывая пальцы под очки. Поднимается на локтях, расправляя все складки на одежде, приглаживая волосы, подтягивая очки на горбинку носа. Явно смущена, хоть и не до конца понимает, что к чему.  — Дин? Ты… — Щурясь, бросает взгляд на часы, которые показывают время около одиннадцати. — Что так поздно не дома?  — А вы?.. Что-то случилось? — стараюсь сказать это без задней мысли, ничего не имея в виду, хотя идеи были. И она знает о чем я думаю, наверняка.  — Нет… все нормально. Молчу, но по глазам, наверно, все понятно, потому что в голове просто орёт сирена: «Что ты делаешь? Прекрати врать!»  — Много дел было, решила не откладывать на завтра, — не убирает руки из-под моей, — устала, прилегла и… — быстро поправляет очки на носу.  — может, вам нужна помощь? Отрицательно качает головой. Где же её улыбка? Она врёт, знаю, врёт, чувствую. Она не может делать это незаметно, потому что всегда честный человек, всегда спокоен, всегда в реальности, а она сейчас думает. Не как всегда. А как-то совсем по-другому. Внутри себя, не замечая ничего вокруг. Моя девочка, моё солнце не может найти места, и мечется внутри себя, оставаясь истуканом снаружи.  — Может вас проводить?  — Да нет… Дин. — Я её измучила своей настойчивостью, что странно. Обычно такие вещи Бахтину смешили, умиляли, или она терпеливо наблюдала, участвуя в дискуссии, с нежной улыбкой говоря с разгорячённым ребёнком. Что-то не так, если это её трогает, значит я близко. — Иди домой… у тебя, между прочим, завтра первая пара. Проспишь… и я не пущу опоздавших, — встаёт, поправляя ещё раз юбку и кутаясь в пушистую кофту. Остаточная сонливость скользит во всех действиях. Повела зябкими плечами, осматривать по сторонам, чтобы окончательно осознать происходящее.  — Себя тоже не пустите? Механически улыбается, и тут же снимает улыбку. Обычный сигнал, что она услышала меня и поняла. Не злится. Так сказать, приняла к сведению.  — Ну серьёзно, Дин. Хватит пререкаться… Никогда не думала, что ты будешь мне перечить. — Фыркает, начиная делать что-то своё. Щёки вспыхивают. Я её разочаровала? Хотя разочарованной она не выглядит. Что-то не так. Чувствую, да и вижу, только не пойму в чем. Она так старательно скрывает, что я не могу считать.  — Я не перечу, просто…  —…Что? — поправляет волосы, убирая за уши, щелкая лампой.  — Все ушли уже… — Согласно мычит, не отвлекаясь от работы. — Наверно, и нам пора.  — Мне очень приятно, что ты думаешь и обо мне, душа моя, — останавливается, выпрямляясь за столом, — но я взрослый человек и сама решу свои дела, ладно? Киваю, она тоже, и мы вроде как расходимся, но… Она избегала зрительного контакта весь наш разговор, редкость, так не похоже на мою Бахтину, которая всегда пытается заглянуть прямо в душу, и делает это первая, проникая в голову. Около двери я разворачиваюсь, снова привлекая её внимание. Бахтина вздыхает, закатив глаза, и останавливается, складывая руки в замок около живота — готова слушать. Снова.  — Но я может быть…  — Дин, хочешь я тебе напишу? Приду домой и напишу? Или позвоню, поговорю с тобой. Спросишь у меня все, что хочешь, хоть в три утра, а? — говорит как с маленьким ребёнком, делая одолжение. Очень мило с её стороны, но я все-таки не этого хочу, хоть её предложение и очень заманчиво, правда. Я даже на секунду задумалась, что это, наверно, то, чего я хотела больше всего на свете. Усыпить мою бдительность? Купить молчание за звонок? Однако… одна деталь меняет всё — я не хочу просто получить удовольствие, я хочу знать, что все хорошо, и не надо кормить меня сладким сиропом с ложечки, я хочу знать правду.  — Нет.  — А что ты хочешь, неужели оценки будешь выпытывать шантажом у бедной преподавательницы? Знает она, что сказать, конечно, чтобы было стыднее всего на свете. Краснею, как помидор, покрываясь холодным потом. Не знаю, видит она это или нет, потому что мне не хочется на неё смотреть, но вдруг, чувствую страшный прилив сил. Чувствую себя быком на арене корриды, потому что вдруг красные щеки не смущены, а злы, и я хочу просто услышать правду. Пусть это будет два слова, пусть неприятными, хочу, чтобы она мне хотя бы не врала и не юлила, ведь я никогда с ней так не поступала. Конечно, она мне ничем не обязана. Я по-честному любила, уважала, выполняла все положенные ритуалы, я заслуживаю хотя бы честного отношения. Пусть выгонит меня, и то будет лучше, чем вот так уходить от ответа. Бахтина видит моё состояние и вдруг меняется, опуская бумажки, которые держала в руке, и сама тоже сползает на стол, снимая очки и бросая их на стол. Устало трёт пальчиками покрасневшую переносицу, глядя в крышку стола, и тяжело вздыхает  — Ты не уйдёшь, да? — Киваю, теребя ручку сумки. Она опускает руки на стол, — и чего ты от меня хочешь? — мнусь, как первоклассница у доски. — Ну говори… Как есть говори. Не буду я ругаться. — постепенно терпеливо добавляет, видя, что я все ещё не решаюсь. А я правда не решаюсь, вот сейчас скажешь и случится что-то непоправимое, я чувствую.  — ну…?  — Всё домой ушли, а вы… Тут. Она знала, что я это скажу, потому что на её лице не дрогнула ни одна мышца. Я сказала самую очевидную вещь, в данной ситуации, на что она только согласно закрыла глаза.  — так…?  — И я, наверно, хотела бы спросить… Может вам… Какая-то помощь нужна?  — Дин, понимаешь, — она встаёт со стула, обходя его кругом, и прислоняется спиной к крышке стола, складывая руки на груди. Ищет взглядом что-то на полу, чуть пошаркивая носком по полу. — Так вот сложился сегодня мой день, бывает, — пожимает плечами, будто это обыденность для неё, естественное явление — не ночевать дома.  — Нужно же поспать, поесть, в душ сходить…  — хорошо, и что ты предлагаешь? Меня это даже немного злит, что она относится ко мне как дитю, но в большей степени меня это подстёгивает к действиям, чтобы доказать, что я не пятиклассница влюблённая, а девушка, смелая женщина, прям как она, готовая отвечать за свои слова и чувства.  — Хотите, пойдёмте ко мне. — Говорю почти шёпотом, потому что так жутко произносить это вслух. Горло сжимают правила и приличия, и я тащу эти слова изнутри вопреки всему. Бахтина смотрит на меня так растрогано, даже губы сжаты в трубочку, машинально, в ответ на мои слова. Если до этого она стояла в защитной позе — закрылась руками, сложенными перед собой, то теперь они опустились по бокам, предоставляя моему взору всё её уставшее тело — опущенные плечи, расслабленная шея, руки, ладонями вверх. Я проломила её доспехи.  — Дин, да ты что… Это мило очень, но я не могу. По чужим домам ходить… У меня свой есть.  — от чего ж вы не там? Этот выпад сражает её наповал, и она закрывает глаза, вздыхая, и трёт лицо.  — Ну что ты такое говоришь… Ну я не могу это… Так не делают, да и… Нет, нет, — качает головой, словно я сказала самый большой бред, но я вижу, что она просто бежит от ответа, и дожимаю.       — Вы же не пойдёте домой? — Я знаю ответ, смотрю на неё и получаю подтверждение. Она терпит мой настойчивый взгляд, покорно принимая своё поражение, и тихо выдыхает, поджимая губы. Я права.  — На одну ночь не страшно. Все равно буду не спать я, если знать буду, что вы тут остались… а если бы писали, то точно не уснула бы… — короткое молчание. — Пойдёте? Она неуверенно осматривается по сторонам, кутаясь в кофту, как будто прячась от осуждающих глаз. Жалко её. Даже моих стесняется сейчас? Страшно, пипец, обидно, что она не верит никому. Раздаёт всем себя, свои силы, а доверия ни к кому не испытывает.  — Ну… Пожалуйста… Пожалуйста. Пожалуйста…  — Идём.