МатФак

Мы шли по университету. Как только мы в него зашли, на плечи обеим как будто упали мешки с камнями, которые обязывали нас подвязать языки или, как минимум, говорить тише. Утром мы были на одной волне, а теперь пора было восстановить разницу в социальных статусах и вспомнить, кто есть кто. Я позволила себе только один выпад, задала вопрос какие у неё планы на вечер, задним числом намекая, не собирается и она снова переночевать на работе. И в ответ получила ответ, приправленный до удивительного мягким тоном. — Дин, если ты придёшь на кафедру после шести, то я тебя не приму. Честно. Смотрю на неё. Она же знает, что я её не послушаю? Конечно, знает, она всё знает. И про меня знает, и про то, что я непременно не послушаюсь и постучу в дверь, заглядывая со всей своей нахальной робостью, на которую вообще только способна. И мы обе понимаем, что, наверно, я ей уже надоела. Такой резкий скачок в отношениях — потрясение для любого. Ещё только месяц назад, здороваясь со мной в коридоре, она еле-еле узнавала моё лицо, блуждая по нему растерянным взглядом, прикрытым добродушной улыбкой из вежливости и стыда, а вопрос «Как ваша фамилия?» звучал почти так же часто, как и «доброе утро», «садитесь» и «здравствуйте». Где-то внутри, я понимала, что пора бы сделать шаг назад, чтобы она не развернулась ко мне спиной вовсе. Иногда мне казалось, что она не делает этого, только потому что не хочет обидеть. Терпит до последнего, потому что должна любить всех, это заложено у неё в природе, но кто знает, насколько природа была к ней справедлива? Она могла и не предусмотреть того, что Бахтиной может иногда такая насильственная доброжелательность не нравиться. Очень часто в последнее время, а особенно сегодня, я думала про это, но, находя её совершенно спокойный и благосклонный взгляд, успокаивалась, вспоминая, что она совсем другой человек. Она не из этого мира, поэтому не надо было грести под одну гребёнку и её. Дарья Константиновна учтивая, внимательная и понимающая, поэтому моя любовь, совершенно очевидная, её не пугала и не отталкивала. Бахтина лелеяла её вместе со мной, как самый редкий цветок, и я делала в ответ то же самое. Всякая двусмысленность и пошлость в действиях пропадала, как только на них падал свет от Дарьи Константиновны. Даже эта ночь была обычной в самом естественном понимании этого слова — мы поужинали, пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по комнатам, закрывая за собой двери. Как будто делали так сто лет до, и будем делать сто лет после. Наверно, единственное, что было не как всегда это то, что я не могла долго уснуть, но не потому что мучилась, лёжа в кровати с горящими до боли глазами, которые отказывались закрываться из-за душевных метаний. Даже с закрытыми глазами, я слышала, как в соседней комнате поскрипывает матрас, и замирала, закрыв глаза. Слушала, как вместе с моим сердцем, которое от волнения и восторга только легонько дрожало, как птичка пойманная в ладони, её редкие чуть более громкие, чем обычно вдохи во сне. У меня внутри всё замирало, я даже не чувствовала отдельные удары в груди, сердце только едва-едва вибрировало, потому что боялось заглушить и так едва слышные звуки. Я ловила каждый, стараясь отпечатать его в голове. Это ощущение передавалось всему телу, и я не уставала лежать и смотреть в потолок, потому что всю голову изнутри, всю необъятную широту мысли, на какую был способен мой мозг, занимали фантазии, которые сладко и досыта питались только лишь скрипом матраса. Она там спит, сопит носом, кутается в моё одеяло. Наверняка, утром уберёт за собой, а я потом приду после пар и… лягу на её кровать. Скину одеяло и уткнусь носом в подушку, на которой должен был остаться запах её волос. Хоть бы остался… я его очень хорошо знаю, но каждый раз, когда реальность ударяет в голову, у меня закатываются глаза от удовольствия. Бывает, что всё так хорошо, что ты можешь заранее сказать, что день пройдёт отлично, потому что его ничего не омрачит теперь — над ним уже зажглось горячее солнце под звук кипящего на кухне чайника и запах готовящихся тостов, когда я увидела её. Сегодня всему миру из окна моей кухни сиял яркий свет. На её шуточную угрозу я не ответила, только улыбнулась, услужливо открывая перед ней дверь аудитории, где тут же стихли голоса. Она зашла покачиваясь из стороны в сторону, с порога сажая студентов одной фразой. Вот она уже не моя Даша, которая спала в соседней комнате и мыла тарелки после гренок утром, а Бахтина Дарья Константиновна, строгий преподаватель высшего учебного заведения, при виде рук с книжечкой которого, у зелёненьких перваков сжималось сердце и прикусывались языки. Дурачки, если бы они знали, какая она душка — пока не догадываются, видя в ней только ярлык «преподша». — До свидания! — Пока. Она уже нырнула в работу, поэтому даже не повернулась, садясь за стол, но нежность, оставшаяся на губах, пропитала её Бахтинский голос, и до меня долетело одно единственное слово, в котором как будто сконцентрировалась вся доброжелательность, которую я только могла воспринять за один раз и не сломаться от передоза.

***

Три коротких удара о косяк, и два блестящих своей голубизной глаза отрываются от книжек, лежащих под светом настольной лампы, и смотрят прямо на меня, в один миг протыкая насквозь. Да-да, ради этого я пришла, чтобы короткая злость, непонимание и фраза «Боже мой, ну я же говорила…», застывшая в лице, ударила по самому сердцу. А она ударила — теперь оно было таким голеньким и беззащитным перед ней, хранившееся до этого под прочной стенкой рёбер, сейчас я жила как будто всем своим существом наружу, чтобы чувствовать все каждой клеточкой тела, подвластная каждому удару. Влюблённые боли не чувствуют — и я с удовольствием подставляла каждую щеку пощёчине. Её закаченные глаза, фырканье и нежелание меня видеть отдались приятным спазмом в животе. — Можно? — пытаюсь скрыть улыбку, но не могу. Я ведь даже не знаю, зачем я точно пришла! Она сказала, что у неё много дел и попросила не волноваться, если я увижу, что она поздно не ушла, но только это сработало как торфяной брикет для топки паровоза, я неслась с горящими глазами прямо в темноту, лишь бы поразить какую-то призрачную цель — вызвать у неё эмоции. — Нет. — Односложно и однозначно, чтобы было понятно, что других вариантов нет. Тон серьёзный, понимаю, что сейчас не время для шуток, но всё равно делаю шаг внутрь, ставя на край стола стакан из кафешки напротив. Она молча за этим наблюдает. Отвлеклась от дел, не выходя из них — ручка всё ещё дрожит в воздухе, чернила не обсохли на бумаге, очки сползли на кончик носа — всё на местах, которые она распределила, кроме меня. Нравится это чувство — вне системы. — Дина. — Окликает меня с нажимом. Улыбки нет, она поразительно серьёзна, даже неуютно от её такого холодного взгляда, сейчас она прямо как любой другой преподаватель, у которого на лбу написано: «ты что, берега попутал, дорогой? Я же сказал нет». — Да? — поднимаю лицо, стоя посередине. Странно, но чувствую себя невероятно уверенной, несмотря на то, что стою посередине комнаты без какой-либо защиты и поддержки. Боюсь посмотреть ей прямо в глаза, но внутри искрит азарт. Хочу выиграть, хочу сорвать куш, хочу, потому что это весело, потому что это адреналин. Эта игра в «можно — нельзя», правила которой она установила с утра, прямо толкала меня на маленькие подвиги, которые я с трудом представляла. В моём исполнении они были неуклюжими уже в задумке, но разве не в слабости сила? Не поднимаю на неё глаз, виновато глядя в пол, и улыбаюсь сама себе. — Выйдите из помещения кафедры. — Да. Выхожу, закрывая за собой дверь, и со спокойной (на удивление!) душой, иду на выход. Знаю, что мне ничего не будет. Только идя по улице, поднимаю глаза на третий этаж, где в двух окнах горит свет, и вижу, как Бахтина смотрит вниз, на людный тротуар, на меня, сложив руки перед собой. Она меня ждала? Искала среди людей на улице, заглядывая каждому в лицо. Улыбаюсь, останавливаясь. Как городской зевака, смотрю вверх, отодвигая руками пуховик с глаз, ожидая чего-то, как будто что-то должно произойти. Она отводит взгляд, но не уходит, и через секунду в кармане вибрирует телефон, и я достаю его. «Новое сообщение от абонента Бахтина (математика)» Вскидываю лицо и вижу, как она убирает телефон в карман, прикладывая стакан к губам и смотрит на мою реакцию. Я, как ребёнок с конфеткой, довольная, быстрее разблокировала телефон, нажимая на иконку мессенджера. Иногда поглядываю на неё, видя большие круглые щёки, расплывшееся от удовольствия. Обожаю её такую. Была у Дарьи Константиновны удивительная черта, в которой она никогда не изменяла себе — доброта. И она все делала с ней, это чувствовалось, потому что истинная доброта сильная, иногда до неуютного откровенная и неудобно честная, поэтому сейчас я залилась краской. Какую она имеет надо мной власть, просто поразительно! А мне, честно говоря и нравится, пусть вертит мной, как игрушкой, в этом нет ничего такого, если в итоге мы обе довольны результатом этой незамысловатой игры? «Я предупреждала» Снова бросаю на неё взгляд, пока это довольное чудо, щурится, чтобы меня лучше видеть, смотрит мне прямо в глаза, проникая в голову. Знает, что это сработает. Одними губами проговариваю: «Я знаю!» Она энергично показывает на уши, мол не слышит меня, и трясёт телефоном перед собой, давая разрешение написать. Смеётся. Я рассмешила её, так, что вижу зубки, вижу запрокинутую голову, Куш сорван, это джек-пот! «А я не послушала)» «Шпана» Снова сморю на неё, запрокинув голову. Как же я наверно странно выгляжу, стоя посреди улицы и переписываюсь с женщиной в окне на третьем этаже. Со стороны было проще простого понять, что мы говорим о чём-то хорошем, потому что я улыбаюсь, постоянно отодвигая край шарфа и пуховик вниз, чтобы сиять ей своей улыбкой как можно шире, а Бахтина не устаёт смеяться, эмоционально реагируя на каждое сообщение. Боже, как бы я хотела слышать её смех, она заливается, то и дело пряча зубки и растянувшиеся губы рукой или топя их в горячем напитке, который не выпускала из рук. Какая сладкая, моя нежная девочка. Набираю ответ. «Спасибо?» Жду её реакции. «Не за что?» Хитрая улыбка не сползает с лица Дарьи Константиновны, и когда мы снова встречаемся взглядами, она поднимает руку и машет своей аккуратной кистью, раскачивая широким рукавом теплой кофты. Отвечаю её тем же, и сказка кончается как только она пропадает, уходя из оконного проёма. Чувствую опустошение снаружи, но в груди всё ещё искрит бенгальский огонь, и я поворачиваюсь, начиная шагать в сторону дома, летя, как будто на охапке воздушных шариков — лыблюсь себе и людям вокруг как будто без причины, ведь в том, что было нет ничего такого, да? Да. В кармане снова вибрирует телефон, и уже идя по обычному миру, серому, слякотному, открываю мессенджер, цвет диалога в котором раскрашивал тёмную улицу в цвета моего счастливого солнца. «Спасибо. Сколько я тебе должна?» Последний раз поворачиваюсь на окно: конечно, её там нет, но я знаю, что она там, что этот яркий свет идёт оттуда. «Одну прогулку до дома? » «Я подумаю)»