Оделся теплее, накинул пальто, Без цветов, но любя я иду. И люди уважают меня лишь за то, Что ее ахуеть, как люблю. Она прекрасна, ты такую не видел, Рада всем, стоит лишь улыбнуться. Алёна Швец — Грёза
«Мышонок, можешь зайти на кафедру ко мне?»«Конечно! Пять минут)»
Захожу, проникая, как вор, потому что у меня вот-вот начнётся пара, а я тут, с ней. Она мне важнее миллиона пар, важнее всего мира, потому что за эти глаза я бы продала всё на свете. Бахтина вертится около шкафа, залезая в него чуть ли не по пояс, что-то пытаясь найти. Когда я вхожу, то веду себя тихо-тихо, приложив руку ко рту, чтобы прятать улыбку, потому что позволяю себе не прерывать её, и любоваться, как её изящные ножки в туфельках, сегодня она, кстати, в брюках — умилительная и редкая деталь. Редко, необычно, цепляет глаз. Даже в брюках она выглядит невероятно женственно, видно пока ещё по пояс, но я уже полна счастья по уши. Так погружена в процесс, что даже не слышала, как хлопнула дверь. И я стояла так несколько минут, пять или десять, пока она наконец-то убрала, что хотела, так, чтобы это никуда не упало, и выпрямилась, появляясь передо мной во всём своём великолепии. — О, ты тут… у меня к тебе вопрос, — ищет что-то вокруг себя глазами, поправляя складки на брюках, и выпрямляется, наконец достигая взглядом моего лица. — Ну… ну как? — А? — Не совсем понимаю, чего она от меня хочет, и хмурюсь, окидывая её взглядом ещё раз. Нет, выглядит она сегодня прекрасно — особенно хорошо — волосы уложены очень аккуратно, обычные небрежные волны, которые и так выглядели хорошо, сегодня были мягко и убраны за уши, из-за которых спускались объёмные пряди моего самого любимого цвета. Наверняка, они пахли шоколадом, но в тот единственный раз, когда я позволила себе уткнуться в них носом, я была слишком возбуждена, чтобы хоть что-то запомнить. Сейчас бы я сделала то же самое, но в моменте, я уверена, они на ощупь, как пух и пахнут шоколадом. Про одежду и говорить нечего — блузку я уже видела, она была в ней в день, когда я дарила ей цветы, поэтому внутри у меня разливалось приятное тепло от её изящного покроя под горлышко, от белого цвета, на фоне которого глаза становились как зимнее ясное небо, и тёмно-синих укороченных брюк, из которых так красиво шли невероятно тонкие щиколотки, рядом с которыми туфли выглядели как на куколке. Она сегодня вся как куколка, даже реснички по-особенному расчёсаны, накрашены, тонкая стрелка, уложенные брови, это румяна? Нет, не румяна, она просто сияет! — Как я выгляжу? — О… — ещё раз осматриваю, да-да, такая возможность делать это открыто будет у меня ещё не скоро, тем более с возможностью сделать потом комплимент и восхититься ей вслух, и, опустившись до самого низа, пока она скромно думает, как встать, чтобы выглядеть не глупо передо мной, и неуверенно переминается с ноги на ногу. Вернувшись назад, заглядываю во взволнованное лицо. — Великолепно… — Ну, Дин, я серьёзно спрашиваю, — с детской обидой в голосе говорит, шутя, и, складывая руки в замок, смотрит на меня, — Хватит играть, сейчас мне нужно по-настоящему. — Нет, я серьёзно. Вы в зеркало на себя посмотрите, с ума сойти можно. Она стояла, слушая это и краснея. Не вижу рук — она их сцепила за спиной в замок, отводя взгляд, вытянулась, как струна, слушая, что я ей говорю. Стесняется, робеет от моих слов, какая же она очаровательная. И выглядит сегодня ещё и как девочка — отдохнувшая, весёлая, трепетно взволнованная, и робеющая от моих слов. Вообще она редко думала про внешний вид, ещё бы, она же от природы была настоящей красавицей. Говорить об этом можно было вечно, хоть и бессмысленно, потому что описать неуловимый, но такой ощущаемый флёр красоты было невозможно, ты просто слепо верил в том, что она — дочь, ну или по крайней мере потомок уж точно, какой-нибудь греческой богини. Её лицо я обожала рассматривать, потому что мне казалось, что в нём собралась вся красота мира — эти фарфоровые глаза, словно сотканные из звёздного света, носик с горбинкой, узкие пунцовые губки, кукольные реснички. Ах! Даже лёгкая полнота была ей к лицу, потому что из-за этого появлялись щёчки, гладенькие, сладкие. Когда она краснела, вместе с ней розовел и кончик носа, эту мелочь я обожала, потому что она делала из неё ребёнка, хоть я и понимала, что она взрослая женщина, серьёзная, доктор наук на минуточку, а ведёт себя иногда… выглядит, как сладкая булочка. Но одежда — это отдельная история. Когда-то, когда она была ещё мне не так близка, и я видела в ней просто загадочную и красивую преподавательницу, к которой меня почему-то тянет. Не только за удивительную манеру преподавания, а за то, какая она есть. Бахтина стояла в холле на первом этаже около гардероба и раздевалась. Было холодно из-за постоянно открывавшейся с хлопком двери на улицу, и шумно из-за толпы студентов, жизнь кипела, бежала, вокруг, как кадры строго кино, один за другим меняя друг друга с непрерывным шумом. А она не торопилась никуда. Суматоха её словно обходила, с уважением не трогала, она с Бахтиной существовала отдельно, и в вечной беготне вокруг, она улыбалась сама себе в зеркале, поставив сумку на подставку, и поправляла волосы. Никуда не спешила, ни о чем не переживала, просто смотрела на саму себя с задумчивой улыбкой на лице, поправляя какие-то мелочи — то маленькую прядь, выправляла из-за ушка, чуть накрутив её на палец, выпускала, то приглаживала на макушке спутавшиеся из-за шапки волосы, гладя их худыми ладонями. Стоять рядом с ней тогда — получать уверенную порцию спокойствия и удовольствия. Прямо пялиться я не решалась, но ноги в балетках, пока она чуть покачиваясь, стояла, я осмотрела полностью. Она была редким преподавателем, кто предпочитал балетки туфлям, и выглядел в них до неловкого по-простому. Я стояла рядом, прислонившись к стене плечом, как сейчас помню — ждала Асю, но она не торопилась, поэтому, последовав за непонятным и ранее не знакомым чувством тяги к её образу, остановилась рядом, как будто невзначай. Она что-то напевала себе под нос, едва-едва слышно, пытаясь понять, хорошо или нет, и в какой-то момент, замерла, роняя руки, вдруг поворачиваясь на меня. В глазах нет и толики узнавания, хотя тогда она вела у меня уже с полторы недельки, Бахтина понятия не имела, кто я, но улыбалась так, словно обожала меня, любила, как своего собственного ребёнка, глядя с такой нежностью, что я начала краснеть, просто встречаясь с ней взглядом. Уже тогда, тогда я утонула в её стеклянных глазах, которые впервые меня захлеснули такой волной, что я забыла, как дышать. — Как лучше, так или так? — Руками заправляет бант на воротнике блузки под кофту, а потом выправляет, показывая варианты, с до неловкого простодушной добротой в голосе, что я была уже тогда слушать его вечно. Продала бы душу за то, чтобы услышать, как она поёт… Тогда я растерялась, и немного замялась, но она даже бровью не повела — с улыбкой ждала, что я скажу, как будто ей было это правда важно. — Наружу. — Так аккуратнее выглядит, да? Я тоже про это подумала. — Выправляет, аккуратно расправляя края бантика, оставляя его чуть набок. — Хорошо? — Киваю. — Спасибо! Она упорхнула, как птичка, прихватывая сумку с полки, и пошла к лестнице, пошаркивая балетками. Я смотрела ей в спину, и… улыбалась? Это как-то случайно вышло, я просто поняла, что рядом с ней хочу улыбаться, смеяться, она, как ласковое солнышко, в лучах которого я хочу нежиться всю жизнь. — Ну, ладно… Спасибо, — кивает. — У вас много дел? — улыбаюсь, радуясь, что она, очевидно куда-то собирается. Куда же? — Не сильно, только отсортировать бумажки, — не понимает, что я хочу поговорить с ней искренне и не о работе, но мне это не важно. Её наивность меня умиляла, никакого подтекста в моих действиях она никогда не видела и выглядеть даже не пыталась — была чистой, как дитя, в этом огромном грязном мире. За это я её и обожала. Интересно, кто-нибудь хоть когда-нибудь попытался ей предложить взятку, как преподавателю? Наверняка такой был, а что бы сделала она? Удивлённо и наивно вытянула бы лицо, издавая неуверенное и растерянное «ах»? Вытолкала бы человека из аудитории, толкая его ладошками в спину? Настаивала на том, чтобы человек ещё подумал? Просила бы больше никогда так не унижаться? А потом, оставшись в одиночестве, испуганно и робко закрыла бы лицо руками, пытаясь привести себя в спокойное состояние? Да, так это и было. Я это знала точно, потому что мне это рассказали старшекурсники с МатФака. А она в тот день была председателем экзаменационной комиссии, принимала экзамен у всего факультета. На следующий день её сделали заместителем декана по научной работе. Важная мадам с самыми добрыми глазами. — Хотите я приду? — А ты хочешь?.. — Произносит недоверчиво. Киваю, угукая. — Давай завтра? У меня сегодня планы, — признается как ребёнок, краснея.