МатФак

Всегда буду рядом, никуда не исчезну Отпизжу всех паршивых чертей Отпизжу и скину в кромешную бездну За то, что посмели коснуться плечей. Алёна Швец — Грёза

— Дойдёте до Бахтиной, она должна была план составить? — Куратор обратилась ко мне, перед тем, как я уже успела выскочить из университета, уже застегнув куртку. — Так её вроде нет, она пораньше уйти собиралась, — непонимающе ответила я, вспоминая, какой лёгкой походкой она вышла из университета после второй пары, прыгая в машину. Её я видела из окна буфета, но это не помешало мне во всей красоте почувствовать, насколько она окрылена какими-то своими мыслями, когда весело бросила сумку на соседнее сиденье. — Не знаю, мне сверху сказали дойти до неё забрать на группу… — Куратор нахмурилась. — Может просто дойдёшь, проверишь, она может на столе оставила? — И что, мне просто забрать? — Ага.       Я шла в самых спокойных чувствах — знала, что её нет, поэтому даже не думала ни о чем, не придумывала, что бы ей такого сказать, как поразить своим остроумием, мягкостью, внимательностью, что бы такое сделать, чтобы она ещё раз убедилась, что я хорошая. И каково же было моё удивление, когда я нашла её за своим столом, когда неожиданно громко ввалилась в помещение.       Она подняла глаза и непонимающе на меня посмотрела в полном молчании, только опустила лицо чуть вниз, чтобы смотреть на меня поверх очков. — Вы тут? — Ляпнула я, встречаясь с ней взглядом. Она только кивнула. — А меня послали за планами, можно? — Заходи, раз послали…       Встаёт, начиная искать на столе какую-то бумажку, тянет за одну и…       Роняет книжки, они рассыпаются по полу, расползаясь бесформенной кучей у нас на глазах… у меня на глазах. Вижу, что она встаёт, пытаясь удержать оставшиеся, но не выходит, и они жалко вываливаются у неё, отправляясь к предыдущим, пока дрожащие от напряжения руки ловят остальные. И вот книжек нет, она выпрямляется, прижимая руки к животу и смотрит на все вокруг, пытаясь совладать с нервным и печальным тремором в руках, то сжимая их в замок, то поднося к лицу, и всегда им нет места, особенно под моим взглядом. Я её смущаю, хочу уйти, чтобы ей было не так неловко… и дело не в книжках. — Что такое… Как же это…       Бросаюсь вперёд, падая на колени, и начинаю их сгребать, составляя в стопки и их ставя на стол, не придавая совершенно этому значения, как будто это рядовая, ничем не примечательная ситуация, обычный процесс, и в целом это так и было, не считая того, что её что-то беспокоило. Бахтина стоит надо мной, переминаясь с ноги на ногу. Впервые вижу её такой — растерянной. Не наивно задумчивой, а обезоруженной, обескураженной, беспомощной. Как будто её голой передо мной поставили или на всю улицу прокричали о ней самую жестокую вещь, что с тобой, солнышко? — Вот, все… Куда-то сложить? — Одну за другой подставляю стопки с пола.       Начинаю поправлять книжки, краем глаза наблюдая за ней — опускается в кресло, немного промахнувшись, оступается, издавая жалкое и растерянное «Ой», когда неуверенно оборачивается, отвлекаясь от меня, пока невидящей рукой искала сиденье за спиной, но и потом плавно садится, потирая руки, словно замёрзшие. Все ещё… Обычно такие изящно-плавные, сейчас они не могут найти себе места, дрожат как будто, но она держит их, чем-то занимая, но я то все вижу… — Да, да, спасибо… Брось там. Ага, да-да, тут…       Никогда не видела её такой. Что с тобой, солнце, ты устала? Ты потерялась, растерялась? Скажи же мне, я готова, понимаешь? Только бы не видеть тебя такой. — Всё хорошо? — слежу за её глазами, которые впервые своей фарфоровостью не умиляют, а пугают — она как будто впервые все видит, но еле-еле находит верх и низ. Солнце, что случилось? Тебе нужна рука помощи? Плечо? Хочешь, я тебя на руках понесу, только скажи мне…       Закрой глаза, ляг на руки, да что бы там ни было, я буду с тобой, а? Знаешь же?        Знай.       Знай, что я готова бесплатно, бескорыстно делать это, только бы видеть тебя, твой покой, верни мне мою Дашу, которая как будто была счастлива. Что же, что случилось с ней, с моей девочкой, с моей… Я ведь… — Д-да… Да, все нормально, забегалась просто… — Вам что-нибудь помочь? — Да знаешь, Дин, нет, наверно, я-я… Я просто. Да нет, ничего. — Пожимает плечами, и поднимает на меня глаза. Первый раз… Это такое… Не знаю, как передать это разрушающее, щемящее чувство в груди, в сердце, в самом живом — зрачки дрожат, трясутся, как у не нормального, только смотрят на меня как-то странно. — О… С вами… Все хорошо? — за спиной рукой нашариваю стул и, пододвигая, сажусь, опускаясь на тот же уровень, где и сидит она — осунувшаяся, ссутулившаяся, вся расплывшаяся и развалившаяся. Казалось бы, все как всегда, но я вижу, что она себя в руки собрать не может, еле сидит, борясь с самой собой. — Ну да…       Она как печальная куколка, как пьеро: красивая и грустная. Если утром она пахла весной, цвела, как яблоневый сад в мае, то сейчас она была как выброшенная на мусорку куколка. Красивая, но печальная.       Опускает взгляд.       Оседаю. Не скажет. Значит пока рано, значит она ещё не готова мне сказать всего. И ладно, я ведь её всего-навсего студентка, которая просто сказала, что любит и ценит её, мало таких? Мало людей, которые по достоинству оценивают других людей? Немного, но хорошие все, как и любой нормальный человек, я ценила её. Пока что я доказала ей, что я вменяемая, что меня можно не бояться, как других глупых и черствых людей, поэтому она меня не выгнала ещё пять минут назад, а сидит напротив, теребя между пальцами край своей самой красивой блузки, и глядя только на него. Не знаю, могла бы она мне что-то сказать сейчас, но торопить и вымогать я не стану — я последний человек, который хоть когда-нибудь стал бы на неё давить. Если она сейчас закроется в этом всём, и скажет выйти вон, я пойду. Пойду и вернусь потом с шоколадкой, с цветами, с улыбкой, чтобы окружить нежностью её, даже закрытую и отстранённую. — Я разложу. — Встаю, собираясь приняться за работу, и она меня не останавливает, только наблюдает. Сама ничего не делает, понимаю, что что-то случилось, что-то, что вышибло землю из-под ног, погасило солнце. Не помню дня, когда бы она не могла успокоиться, просто взяв себя в руки. Каждый раз, даже в самую ужасную секунду, когда казалось, что всё вот-вот рухнет и никакой приличный человек не найдёт из образовавшейся ситуации достаточно хороший и красивый выход, чтобы никому потом не было стыдно вспоминать эту ситуацию.       Как-то раз, оступившись, она полетела с лестницы, падая в руки кому-то из первокурсников — бедный парень тогда чуть с ума не сошел от смущения, потому что она совсем не цеплялась за него, наоборот, не хотела доставлять неудобств, на что он механически перехватил её за талию. Коленкой она тогда всё-таки ударилась, падая на пол вместе с ним, но это не помешало ей весёлым и ласковым тоном воскликнуть, как только они оказались в устойчивом сидячем положении на полу: — Вы мой спаситель! Очень мило с вашей стороны, не знаю даже как вас благодарить!       Я сидела на подоконнике наблюдая эту сцену со стороны, и, тогда я её ещё не знала, это было в душном начале сентября. А внутри уже было какое-то непонятное и робкое чувство любви и уважения к её лёгкости и поэтичной нежности. Могла ли я тогда подумать, что она математик? Нет, я свято верила, что она филолог, искусствовед, музыкант — в общем классика, в отношении красивых и элегантных дам. Математики для меня тогда были все на одно лицо — грубые, озлобленные и несправедливые — грымзы в общем. — д-д-да… да н-ничего, вы не ушиблись? — Нет, всё хорошо. А вы? — принимает его руку, и встаёт в силу округлых форм немного неуклюже. — Да вроде… всё нормально. — Прекрасно! Как вас зовут? — Николай Воронцов, сто тридцать третья группа. — Бедный Николай. Она не только рухнула на него, ещё и заставила улыбнуться, глядя на него с искренней радостью в лице. — Постараюсь запомнить, — Если бы я тогда знала, какие у неё с этим проблемы, эта сцена бы стала в пять раз краше, а казалось больше некуда! — Только вы меня не запоминайте, а то мне на занятиях с вами неловко будет, ладно?       Парень только кивнул, улыбаясь, как мальчишка, когда она посмотрела на него со всей наивностью, какая только была на свете. — Дин, — я уже заканчивала, когда она меня позвала. Всё это время она пыталась работать, но что-то её всё время отвлекало. И она устало откладывала ручки, просовывая руки под очки и устало тёрла глаза, на минутку замирая с прислонёнными к лицу руками. — Да? — У тебя ещё дела есть? — Да нет, после вас домой. А что? — Мне нужно кое-какие бумажки перевезти из дома сюда, — Убирает выпавшие волосы за ухо, складывая руки на груди, закрытая поза, да и стоит она в пол-оборота от меня, смотрит в пол, — там коробки три, тяжёлые просто, для деканата… Поможешь? — Спрашиваете… конечно.