МатФак

— Доброе утро. Стою на кухне в пижаме, мешая ложкой в чае сахар с характерным звоном о стенки стакана, когда Бахтина появляется в помещении, убирая руками растрёпанные волосы за уши. Кивает, быстро улыбаясь и идёт сразу к чайнику. Трогает его тыльной стороной руки и, поняв, что он, как всегда к её приходу, горячий, поднимает на меня глаза, закатывая их и фыркает с улыбкой. — Как рука? — Хорошо, — Кивает, тянется к чайнику, чтобы поднять, но утром я налила его до краёв и понимаю, что она сама его не поднимет, если конечно, у неё не стальные запястья, а я знаю, что нет, ведь она нежная от пяточек до кончиков волос, и прохожу вперёд и, берясь двумя руками за ручку, наливаю воду. — Хватит? — Нет, лей до конца, я сегодня… горячий попью. — Поднимаю на неё глаза, глядя, как она уперлась взглядом в бокал, наблюдая за тем, как дно исчезает под слоем воды и пара. Странно. Она всегда пила прохладный, всегда с молоком или вообще зелёный. Хотя уже вчера вечером как будто что-то было не так — у неё из рук никогда ничего не выпадало, никогда Даша не сидела, подперев голову рукой, никогда не отказывалась от ужина. Продолжу за ней наблюдать. — Кто вы и где моя Дарья Константиновна? — Улыбаюсь и шучу. Она, поняв смысл фразы, тоже начинает улыбаться и качать головой, потирая лоб рукой. — Всё? Без чая я уже не мила тебе? Обезоружила. Опять. Краснею, но не как раньше, не как девочка, а с любовью, как будто от удовольствия, что всё так. Что в нашей жизни появились вот такие вот дружеские шутки, подколы, которые не надо было объяснять, потому что мы все понимали за которые не надо было оправдываться. Между нами исчезла разница в статусе, которая обязывала держать язык за зубами и теперь я чувствовала, что мы дружим. Да и она стала более раскрепощённой, не держала лицо постоянно задумчиво-спокойным, всегда пытливо и внимательно слушала, то и дело переспрашивая, если вдруг я говорила из другой комнаты или просто неразборчиво. Это, вызывающее улыбку до ушей «А?» или «Что говоришь, Дин?» было таким родным, таким знакомым, я как будто была рождена, чтобы однажды они в моей жизни появились. — Да пожалуйста, — с небрежной усмешкой добавляю я, — вам хоть десять налью. — Обойдусь пока одним. — Забирает готовый чай со стола, не поднимая от него глаз. — У тебя как сегодня с парами? У меня с первых двух сняли первачков, поэтому, если ты не против, я дождусь до моих любимых второкурсников дома, — Говорит, глядя на меня, чтобы оценить реакцию на слова «любимых второкурсников», и я только, довольная, как коты весной, улыбаюсь, слушая её, — дойдёшь сама? Она подбрасывала меня обычно на машине, и за последнее время это пошло в приятную привычку. Иногда я просто прыгала к ней в машину на переднее сиденье, перекладывая её сумки себе на колени, сначала стеснялась, а потом… — Ты чего назад села? — смотрит на меня в зеркало заднего вида, хмурясь. Вижу её светлые глаза, которые, как два огня правосудия, смотрят на меня через стекло, которое показывает только тонкую линию её глаз, и всё. А где улыбка? Зеркала хватает только на расстояние от бровей до переносицы, ох, подлец, скрывает. А я так люблю в него смотреть, когда еду с ней, невзначай, украдкой, наблюдая за тем, как она думает только о дороге. — Вперёд не хочешь?.. Или меня боишься? — смотрю на неё недоверчиво. — Можно?.. — Можно, конечно, только сумки мои убери, — Передаёт их назад, чтобы я положила их, и освобождает мне место, включая обогрев, перед тем, как я села. Я обожала наблюдать за тем, как она вытягивает шею, приподнимаясь на сидении, глядя на дорогу, как упирается своими аккуратными ботиночками на каблуке в педали, как мягко их нажимает, как, вытянув руку, что-то просит подать из пакета, не опуская внимательных глаз с дороги, предупреждает, если мы куда-то заезжаем, спрашивает, пристегнулась ли я. Как включает отопление, без слов, не на показ, а для меня, подкручивая его и направляя кончиками пальцев в мою сторону, даже не отвлекаясь от своих дел, говоря по телефону или глядя в окно, как щёлкает обогревом моего сиденья сразу, как только садимся, в общем ведёт себя так, что у меня сердце в комок сжимается, начиная тарабанить, выстукивая ритм вальса. Но когда я обращаю на это внимание и благодарю, то заливается краской, закатывает глаза и фыркает, упираясь взглядом в дорогу. В последнее время она это делала очень-очень часто, хотя с точки зрения логики я делала всё правильно — благодарила за хорошее отношение, за заботу, за внимание, но её это отчего-то вводило в ступор и оцепенение. — Конечно. Я вам тогда ключи оставлю, — Поднимает на меня глаза. Обычно мы всегда уходили одновременно, и возвращались вместе, или уж на крайний случай всегда первой была я, чтобы встретить и проводить её. А сейчас, когда я напрямую сказала, что готова ей вручить ключи от квартиры, за которую я головой отвечала, это где-то тронуло её, да ещё как. Смотрит на меня так непонятно, с такой доверчивой благодарностью и смущённостью. Этот малюсенький поступок, казалось, очень логичный, но такой неожиданный заставил её улыбнуться, впасть в странное исступление от удовольствия, упираясь пустым взглядом перед собой. — На столике оставлю, окей? — Усмехается, робко путаясь пальцами в волосах, пока опускает взгляд. — Окей, — повторяет мой сленг.

***

— Ключ кто-то взял? — Ася поворачивается, держась за ручку двери, которая оказалась закрыта, — Ста-а-ароста, — голосит она, вися на ручке двери. — Не ори, — выбираюсь вперёд, придерживая рукой сумку на плече, — Нет её ещё что ли? Логичный вопрос. Осматриваюсь вокруг, наблюдая за лицами людей, и вижу, что все ждут какого-то решительного шага от меня. Успеваю только спуститься на вахту, спросив про ключ, взять его, потому что, как выяснилось, никто про него и не спрашивал. Поднимаюсь, открывая аудиторию, и, прождав около двадцати минут начинаю беспокоиться. Открываю телефон, WhatsApp, диалог «Бахтина». «была в сети в 8:53» Четыре часа назад? Когда я уходила. Самым логичным будет позвонить, но с того момента, как мы начали жить вместе, я ей почти не звонила, мы почти всегда были вместе, успевали наговориться, всё обсудить, предупредить обо всём, не было в этом обычно нужды, а теперь, когда она мне нужна, как преподаватель, я вдруг понимаю, что уже вовсе и не воспринимаю её так и стесняюсь позвонить. Но всё-таки я должна, поэтому, отойдя в сторону, нажимаю на значок трубки и прикладываю телефон к уху, нервно закусывая фалангу пальца. Какие тяжёлые гудки. Как их неприятно слышать, вдруг она занята? Вдруг там что-то важное? Всё-таки у неё скоро развод, вдруг она у юриста, вдруг в суде, вдруг просто в делах, которые из-за всё того же бракоразводного процесса еле успевает делать? Теперь я была всегда рядом и знала, как она иногда много времени и концентрации тратит на подготовку к парам, как старается всё учесть, и как ей мешает вся эта история с мужем. Да и просто, как она устаёт, просто работая. Раздаётся длинный писк и звонок отключается. Не берёт. Выхожу в контакты и нажимаю номер куратора. Она-то должна взять. — Да? — Да, здравствуйте, это Дина. — Да, Диночка, что такое? — У нас должна быть Математика, а Бахтиной нет, нам что делать? — Так… хорошо. Я сейчас выясню и перезвоню, сидите ждите. — Согласно мычу, и остаюсь ждать ответа. Он последовал быстро: — Дин, её нет в университете, никого вроде не предупреждала, у вас последняя пара? — Угукаю, — Идите домой, сейчас вас всё равно никто не возьмёт.

***

Я никогда так не неслась домой. Должна же она быть хоть где-то? Хоть где-то предупредить. Если не как ученика, не как старосту, то как сожителя, как человека, в квартире которого она живёт. Не могла же она просто уйти, она бы так не поступила, не предала бы моё хорошее отношение и любовь, которую чувствовала сама. Тихо приоткрываю дверь в квартиру — как я ушла видимо так и не закрыла, тихо, очень тихо. Снимаю ботинки, вешаю пуховик, иду в её спальню, не чувствую замерзшие ноги, иду очень аккуратно. Приоткрываю двери и… спит. Лежит на кровати и спит, всё ещё в халате, всё ещё не расчесанная, на тумбочке телефон пиликает от пропущенных звонков, будильника, светясь экраном. Подхожу, нажимая на нем кнопку и выключаю. Сажусь рядышком. Такая румяная… горячая во сне, к коже прилипли мелкие вьющиеся пряди, а синячки под глазами стали виднее, заломы от морщин под глазами, в уголках губ и на щеках, в уголках уголков, стали в два раза виднее из-за влажной мятой кожи, как после тумана — холодного и мокрого, осевшего у неё на лице. Давно я не видела её так близко, давно не могла рассмотреть каждый сантиметр, в последнее время она так часть робко отводит взгляд, трясёт лицом с улыбкой и скрывает его за волосами, подпирает лицо рукой, закрывая целую четверть. Я и глаз-то её в последнее время почти не видела, только так… приопущенные ресницы, дрожащие на всегда румяных щеках, поджатые губы, которые она нервно покусывала. А сейчас всё как на ладони — все расслаблено, покоится во сне, подставлено под мой взгляд. Протягиваю руку, прикладывая ко лбу. Горячий, а щеки ледяные. Вот что с ней было не так…? Миллион дел, переживания, стресс, всё на неё свалилось огромной кучей и в итоге она не выдержала, не юношеское здоровье дало сбой и она заболела. Моя девочка, на которую свалился целый мир. Не должно быть так, не должна была она болеть, не должно ей быть так тяжело, это нечестно. Злюсь и расстраиваюсь. Злюсь на всех и расстраиваюсь за неё. Снова прикладываю руку ко лбу — не сильно горячая, во всяком случае, пусть спит. Забираю с собой её телефон, оставляя на столе у себя в комнате на беззвучном режиме. Один день мир проживёт без Бахтиной — она столько лет работала к его услугам, что заслужила поболеть в тишине и уюте. Оставляю её, как котёнка, свернувшегося на кровати, и выхожу. Не помню времени, когда бы в моем доме было так тихо. По-особенному. Тишина стояла невероятная, потому что я старалась, чтобы слышать её, не ставила чайник, не включала музыку, даже в наушниках, писала ручкой, наслаждаясь тем, как тихо она пишет. Когда дома больной, все сразу становится таким значимым — я злилась на соседей с их ремонтом, на громкой звук слива в ванной, на шумящий унитаз, на холодильник. И как только снова устанавливалась тишина, радовалась. Под вечер захожу к ней снова, щёлкая включателем на тумбочке. Всё вокруг заливает мягкий жёлтый свет. Весь день проспав, она стала только слаще — как ребёнок, который нежился в кровати, так и она, лежала со своими полными румяными щеками, надувшимися во сне, с розовыми губками, с потемневшими глазами и взъерошенными волосами — такая простая, даже пахнет теперь по-особенному. Не цветами и лёгкостью, а нежностью и любовью, такой глубокой, чувственной, моей. Вот насколько глубоко я любила её, так приятно пахла её кожа, источавшая тепло. Провожу рукой по щеке, чтобы разбудить. Её мягкие брови чуть хмурятся, прежде чем она разлепит сладко сомкнутые глаза, и только спустя пару минут сконцентрирует на мне взгляд, перед этим полежав пару минут с едва-едва приоткрытыми щёлками-глазами, пока они снова возвращаются в реальный мир. Такая потерянная и сонная — просто чудо, лежит и молчит, а я перед ней, как мамочка над заспанным ребёнком. Улыбаюсь, наблюдая как не двигаются зрачки, упираясь в одну незримую точку. — Добрый вечер, — тихим голосом говорю я, когда вижу, что взгляд прояснился. — Вечер? — жмурится, снова открывая затем глаза и оглядывается кругом. — Дина-а, — ошарашено выдыхает, приподнимаясь на локтях. — Пары же… я спала всё время? — Упираясь локтями в подушку, тянется к телефону, но пальцы ударяются о холодную голую деревянную поверхность. — Я его унесла, — смотрит на меня, снова опускаясь на подушку и трёт лицо, не зная, куда деть взгляд. — Как же я так… — Устало скрипит голос, — И вы ждали меня? Поди и деканат звонил… — Нас отпустили… Давайте… — всё это время я вертела в руках упаковку, и наконец решаюсь, — Померить температуру надо. — Она снова хмурится, глядя, как я открываю новенький электронный градусник, хрустя картоном. Да, мне пришлось сходить и купить его, потому что я не болела, пока жила в этой квартире. Без слов протягиваю ей, и Даша, на удивление, спокойно принимает его, все ещё на каком-то сонном автомате, глядя на меня без толики смущения во взгляде. — Вы что ж даже не сказали, что вам не хорошо? — Мягко спрашиваю. — Мне не очень то и плохо было… Так, спать просто хотелось. — Пожимает плечами, втягивая носом воздух. — Утром, ты когда ушла, думала прилягу на пол часика, досплю, а вот как вышло… даже будильник не слышала. — растерянно трёт переносицу, — …Ты же мне поди звонила… — Звонила… Ну ничего. — Сразу же добавляю, когда вижу в её лице волнение и разочарование, — вы в следующий раз не молчите, а то я волновалась, вроде и вместе живём, а вы не сказали даже ничего. — Краснеет, закатывая глаза, и улыбается. Совсем по-другому. Если обычно она была загадочной, тонкой душевной натурой, которая со всей своей открытостью дарила каждому тепло своими сложенными в улыбку губами, то сейчас она была как обычная уставшая, даже вымотанная, а поэтому и ничего не стоящая из себя женщина. Улыбка вышла какой-то кривой, но ещё более очаровательной чем обычно. Усталость, которая сочилась через неё, меня приводила в восторг, потому что сейчас она выглядела так, будто можно было подползти рядом под бочок, мягко обнять и лежать, слушая как она дышит, мягко, мерно, спокойно, пока спит, расслабленно закрыв глаза. Хоть я и понимала, что так делать нельзя, всё внутри говорило, что она сейчас не в том состоянии, чтобы вступать в противостояние с кем бы то ни было, поэтому просто соглашается, реагируя на все понимающей улыбкой. «Извини, что я такая, сейчас я могу тебя просто любить в ответ. Сил нет, мышонок, я устала. » Она бросила на меня короткий и понятный взгляд и снова отвернулась, запрокидывая голову. Стала такой… Она всегда была проникновенной, внимательной, серьёзной, но в последнее время, когда мы стали ближе, прежний жар отношений спал, и я уже относилась ко всему на свете спокойно, просто радуясь тому, что в моей жизни такое есть, а она наоборот, как будто стала смиряться со своим бессилием перед миром, и просто покорно в нём существовала, реагируя на всё с дежурной улыбкой и добродушностью. — Сколько там? — Пищит градусник, и, прежде чем отдать его мне, смотрит сама, и, как только, прищурившись без очков, видит цифры, вздыхает. — Нормально. — Нормально-много или нормально-удоволетворительно? — Отдаёт мне, и в руках покоиться цифра тридцать семь и девять. — Есть хотите? — совершенно спокойно спрашиваю я после короткого молчания. Хотя хотелось немного поволноваться, перенять её волнения. А по ней было видно, что ей неудобно за доставленные неудобства, неуютно передо мной, что я провожу вечер тут с ней, а не за уроками или не за развлечениями, но я намеренно и спокойно пропускаю это мимо глаз и ушей, глядя ей прямо в лицо. Понимаю, уважаю, люблю. На неё это действует как-то магически. — Есть суп, чай с лимоном…? — Дин, ну прекрати, мне неудобно. — Отводит взгляд, красная, как помидорка, и зарывается рукой в волосы, начиная теребить их. — Сейчас встану, все сделаю. — А, нет, — встаю первая, — или выбирайте, что нести, или я принесу всё. Тем более я сейчас быстрее, так что всё равно раньше меня на кухню не придёте. — Нечестно так с больным человеком. — Смеётся, но смех больше как защитная реакция передо мной. Я её побеждаю, смущаю, удивляю, и чтобы не выглядеть глупо она пытается шутить, чтобы не уступать мне в этом бою, но я уже чувствую, что она устала, смиряется. А я только подливаю масла в огонь, чтобы заставить её остаться тут. Выхожу из комнаты, ничего не сказав. — Дин! — слышу голос за спиной. Боже, я заставляю её кричать, а сама слышу, что у неё голос срывается из-за болезни. Даже сейчас, когда я поступаю совсем нечестно, я не «Любовицкая», не «Наглая», даже не «Дина», а «Дин!» — коротко и по-дружески, словно признает свое бессилие передо мной, или верит в то, что на меня не надо давить авторитетом, даёт мне полную волю поступать, как друг. Крик усталый, как будто из последних, самых скудных сил, которые у неё были после сна, поэтому не ухожу далеко, прислоняясь к косяку двери с другой стороны, слушаю и, улыбаясь, закусываю палец. — Дин, ну хватит… я знаю, что ты за дверью… — Роняю улыбку. Знает всё на свете. — Если ты не откликнешься, я приду сама… — Молчу. Молчу… Слышу, как скрипит кровать — встаёт. Хоть и мне и невероятно весело, не могу заставить её себя так мучить, поэтому, как ребёнок, с виноватым видом, делаю шаг, появляясь в дверном проёме. Поднимаю на неё виноватый взгляд и жду указаний. Какую же власть имеет надо мной эта женщина, которая к ней совершенно не стремится. В её голове никогда не родится коварный план, когда не появится дурная мысль, она наоборот будет гнать их в стороны, чтобы не дай бог не поступить плохо. Верит, что всё в мире заслуживает хорошего отношения, даже если оно лучше неё, даже если позволяет себе подколы, даже если заставляет краснеть, смущаться, выглядеть глупо. Она просто такая. Её просто хочется слушать, не получатся этого не делать — она такая очаровательная, что тебе стыдно её расстраивать. Поднимаю глаза и вижу, что она, уже стоя ногами в носочках на полу и упершись руками в матрас, смотрит на меня с хитрой улыбкой, знает, что я её не ослушаюсь, конечно же, знает, как и всё на свете. Да я и не скрываю в общем, она все равно это узнает. — Я сейчас приду и вместе поужинаем, дай мне только до ванной дойти. Краснею, робею, киваю. И иду на кухню ставить на плиту суп и чай, уже отодвинув для Дарьи Константиновны стул около батареи — её любимое место.