Louder than bombs

[2017, январь — Чимин]

С появлением Тэхёна в жизни Чонгука (не физически и не эмоционально — на одной странице) Чимин почему-то простодушно думает, что те самые проблемы в жизни Чонгука теперь станут заботой Тэхёна. Было бы логично, согласитесь. То есть Чимину так кажется. Не то чтобы он долго над этим размышляет — это, откровенно говоря, почти закономерно. Ну, у нормальных людей. Тех, которые словами и через рот, а не вот это вот всё. Или вообще без слов, потому как есть где-то в фундаменте мироздания несколько аксиом, про которые все вокруг в курсе, озвучивать вовсе не обязательно. Изначальная установка, она в подкорке, там же, где и первобытные инстинкты, абстрактное мышление, способность к речи и сознательной трудовой деятельности. Хотя кто знает. У Чонгука там, видимо, много маленьких Тэхёнов. У Тэхёна — муравьиная ферма, но к их общей радости Тэ в большинстве случаев сам понимает, что фрик здесь он, а не все остальные. В общем, Чимин наивно убеждён, что если вы позиционируете себя как пару (позиционируете же?), то у вас должен быть какой-то план и список разрешённых теперь вопросов. Навроде: Я от тебя без ума, но объясни-ка вот прямо сейчас, что за хрень. Или: Ты втираешь мне какую-то дичь — на человеческом, будь добр. Самое частое: Какого хрена? И конечно: Я тебя люблю. Ты меня… Ты меня что? Было бы логично, но речь о Тэхёне и Чонгуке, поэтому логично не получается. И Чонгук (милый, славный говнюк Чонгук) приходит к нему аккурат после Нового года. — Вы с Тэхёном друзья. Ха. Он это уже однажды слышал. — Да и ты с ним, — отвечает он и рефлекторно почти оговаривается: — В некотором смысле. То есть друзья, но с членами. Не в смысле анатомически, а, типа, как заинтересованные в членах друг друга… — Чонгук становится свекольно-красного цвета, и Пак решает сжалиться. Чувствует себя немного отомщённым и закатывает глаза. — Ну так что? Чону требуется какое-то время на перезагрузку, и, окей, Чимин ждёт. Не все в их с Тэхёном кругу могут с бетонно-невозмутимым лицом говорить о сексе, да и признаться — Пак и не горит желанием хоть когда бы то ни было говорить о сексе Ви с кем-нибудь ещё, кроме разве что него самого. И тут существует не большой, но важный список лиц, о сексе Тэхёна с которыми он, пожалуй, ничего не хочет знать. Границы — они есть, что бы там ни думали все остальные. Подсознательно он готовится выслушать сумбурные размышления младшего о тонкостях небинарного быта, но на деле получает другое. — Так он заинтересован? — вдруг спрашивает озадаченный Чонгук. И это как минимум внезапно. Чимин нелепо моргает и пытается суматошно припомнить, говорил ли Тэхён что-нибудь о том, что всё, кхм, случилось. Ну, типа, на мази. То есть произошло. В общем, было: разговор, признание, распределение, мать их, обязанностей, закрепление в календаре памятных дат, утверждение списка желательных подарков, и то самое, о чём Чимин никогда и ничего не хочет знать, если, конечно, Киму вдруг не приспичит об этом поговорить. Знаете, та штука про «что дозволено Юпитеру», и быки тут — все остальные. Чимин пытается вспомнить. Сначала, говорил ли прямым текстом, а затем намекал ли — и вот этого оказывается предостаточно, но конкретики из частично нетрезвых воспоминаний добыть не выходит. Пак пыжится ещё с несколько мгновений, приходит к неутешительному выводу о том, что, кажется, просто смимикрировал под уверенность Тэхёна в том, что проблема решена, и неуверенно спрашивает: — А разве нет?.. Чонгук выглядит одновременно недовольным, неуверенным и снисходительным (как такое вообще возможно), и это в порядке вещей — он ко всем, кроме Тэхёна, частенько относился как к юродивым, но сейчас вместо привычного уже «смотри, как я могу, а ты нет», угадывается: «ты налажал буквально в единственном, в чём разбирался». Немного оскорбительно: когда ты без шуток лучший друг инопланетянина с лицом ольджана с пожизненной беспроцентной рассрочкой на безусловное и глубокое понимание любых, даже самых абсурдных его заскоков, ты вроде как привыкаешь не иметь вопросов. «Так вот как ощущают себя все остальные», — отвлечённо думает Чимин, не приходит в восторг и делает себе мысленную пометку объяснить Тэхёну основную концепцию человеческих взаимоотношений. Начать стоит с того, что признаться Чимину не то же самое, что самому Чонгуку. Очевидно же. Пак прокашливается и, скрестив руки на груди, подаётся вперёд. — Что именно он сказал? Гук не садится — продолжает нависать сверху. — Что в прошлой жизни спас Вселенную от гибели. А? — Прости? — То есть, — тушуется Чонгук, — он был жесточайше крут, и за все подвиги ему в этой я достался. Ах, в этом смысле. Очень на него похоже. «Как признаться, не признаваясь», пособие за авторством Ким Тэхёна, тираж — три сотни тысяч, уже распродан. — И ты… — Чимин прикусывает губу, тщетно стараясь не улыбаться. – Что ты думаешь? Чон смотрит на него как идиота, но факелом горящие уши выдают его (каламбур) с головой. — Тебе он говорит, что любит, — брякает он, и, да — ревность. Это она. — Ты ревнуешь что ли? Мученическим терпением в глазах Чонгука можно затопить какой-нибудь небольшой тихоокеанский остров. — К тебе нет. Ты как второй птенец в гнезде. Маленький конечно. Тот, которого чуть меньше любили и чуть меньше кормили… — Чимин выгибает бровь, и Чон гаденько улыбается. — Ну то есть если бы вы были детьми одной матери, то отцы вам явно достались разные… — Я понял, — перебивает Пак. Что ж, квиты. Кто б сомневался: иногда Чимин забывал, что с тех самых пор, как у Чонгука прорезался голос, он редко говорил что-нибудь хорошее. Маленькая глумливая гадость: щенячьи глазки были щенячьими только тогда, когда речь шла о Тэхёне. — Ты же знаешь, что «люблю» — это не только про секс? — понимает, что именно сказал, и тут же исправляется: — Разумеется, знаешь. Я к тому, что это другое «люблю». Мысль испуганным кроликом мечется по лицу напротив, перепрыгивает с одной извитой тропинки на другую и, вероятно, в конце концов выруливает к какому-то логичному итогу. Чонгук переступает с ноги на ногу, очень серьёзно кивает и без особенной надежды уточняет: — Так он… Он тоже? К чести Чонгука следует заметить, что он в действительности не ждёт от Чимина задушевных разговоров про тэхёновы чувства. Во-первых, потому что Пак не станет. Во-вторых, потому что у Чона у самого был какой-то пунктик про принципиальный запрет на сплетни про Тэхёна, а часто — и на простое упоминание его всуе, если дело не касалось многостраничного опуса, содержащего обстоятельный анализ каждого из его достоинств. Не ждёт, но на сей раз, вероятно, окончательно запутывается и потому всё же рассчитывает на подсказку. Манускрипт под названием «Тэхён» никогда не был лёгким чтивом. — Гуки, я… Чонгук тут же качает головой и ерошит чёлку. — Забудь. Я понимаю. Просто… — Мнётся на месте и, разом растеряв всё ехидство, нервно улыбается: — Он вроде дал понять, что ему тоже не всё равно. Ох, ты даже не представляешь. — Но ничего не изменилось. И я… Неважно, — берёт себя в руки и пожимает плечами. — Я сам виноват, что снова в это ввязался. Чимину хочется рассказать: про совершенно дурацкую, восторженно-счастливую улыбку Тэхёна той ночью, про любовь с мелочей, про абсолютно несвойственный трепет, с котором тот о нём, о Чонгуке, говорит. Чимину есть с чем сравнивать, он видел Кима разным. Он хочет, но молчит, потому что если Тэ ничего не сказал вслух сам, то на то были причины. Поэтому Чонгук просто уходит, а Пак с тоской человека, обречённого на каждодневные переживания из-за личного счастья не чужих, но других людей, бестолково пялится в стену до самого вечера. К ночи набирается сил и решимости. И находит Тэхёна на диване буквально под рождественской ёлкой. — Несколько прочитанных томов Фромма, жизненный опыт, врождённая проницательность и годы, проведённые рядом с тобой… Ничем мне не помогают, — сдаётся Чимин и тянет Тэхёна поближе к себе, на самый дальний край дивана. Они грузят «Ла-Ла Ленд», и впереди у них первые свободные от расписания три часа. Чимин зовёт остальных, но у каждого находится давно откладываемое в дальний ящик дело, нереализованное желание побыть наедине с собой и необязательная, но категорически необходимая (Чонгук) тренировка. Чимин видел, как тот остервенело колотил боксёрскую грушу, и лучше она, чем кто-нибудь из плоти и крови, крайне не вовремя попавшийся под руку. Так что у экрана их оказывается всего двое, и оно к лучшему. Тэхён притирается ближе, вмиг становясь как будто бы меньше ростом и уже в плечах, довольно выдыхает и прячет босые стопы под валяющимся на диване пледом. — А как ты себе это представлял? — ради разнообразия не строит из себя валенок Ким. — Парные худи, радужный транспарант и подписка на ЛГБТ-рассылку? Мне, кстати, предложили членство. Я показал Седжину, и он взял больничный. — Это не должно быть так сложно, — хмурится Чимин. Тэхён пожимает плечами, не соглашаясь, но и не споря. Какое-то время они просто молча смотрят фильм, где Миа и Себастьян переживают нелучшие дни в своей жизни, надеются и разочаровываются, влюбляются и любят. Становятся счастливыми вместе, а затем, представьте себе, ещё более счастливыми порознь. Страшная, но утешительная, пожалуй, мысль: шанс на счастье — он не всегда один на всю жизнь. Чимин так вдруг думает. А потом слышит: — Ещё всё не должно быть так плохо. А фильм дерьмо. …И улыбается. К середине «Трассы 60» возвращается Чонгук. Мнётся на пороге, на пару мгновений превращаясь в самого себя двухлетней давности, и смотрит куда-то сквозь Тэхёна. Наверное, развернись он сейчас и уйди прочь, это означало бы какой-нибудь метафорический конец в духе просмотренного только что фильма. «Желание надо говорить вслух, — подсказывает Грант с экрана. — Это вроде кармы: произнеси его, и оно может сбыться». Вздох Чонгука звучит капельку раздражённо. Он садится на другой край дивана, и Тэхён тут же подпихивает замёрзшие ноги ему под бедро. Как подходящие друг другу детали паззла — так это выглядит со стороны. Чон опускает ладонь на свод тэхёновой стопы и большим пальцем гладит острую лодыжку. Как там? «Колумб отправился в путь, не зная, будет ли ветер». — Знаешь, если носить носки… — Ненавижу носки. Чонгук делает то же самое.