Louder than bombs

[2017, февраль — Чонгук]

…И вероятно поэтому в жизни Чонгука становится слишком много прикосновений. — Воу, — Югём, забежавший в гримерку пожелать удачи перед концертом, буксует на пороге. — Я помешал? Сально улыбается, пялясь на руку Тэхёна в кармане брюк Чонгука, и, поскольку он удивительно дерьмовый друг, многозначительно поигрывает бровями. Чон звереет на глазах и дёргается в сторону, но так и замирает посреди движения: Ви цепляется за шлёвки брюк и тянет обратно к себе. — Да, — отвечает он, выдержав драматичную паузу, и идёт к выходу. По пути дёргает Югёма за нос и, ну… Так сразу и не объяснишь. — Что это было? — Ты дебил. И, ладно, это привычно: Тэхён так-то без рук не умеет, но с того памятного вечера у него будто бы срывает какой-то внутренний кран, и там, где раньше он обходился словами и глазами, вдруг появляются руки. Вместо «привет» тычок под рёбра, вместо «доброе утро» фырчащий нос в волосах на затылке, вместо «молодец» — что угодно: от безумных объятий до совершенно невыносимых губ на виске, макушке, шее, ушах. Чрезмерно подвижные, вечно беспокойные длиннющие пальцы словно бы магнитом тянутся к близкому теплу и, нет, любое тепло их не устраивает. Тэхён стоит позади — тут же зарывается пальцами под ворот рубашки; сидит рядом — водит то ногтями, то всей ладонью от бедра до коленки; растягивается впереди — прислоняется спиной к ногам и головой под его, Чонгука, руки подстраивается. Обнимает со спины, дышит горячо и шумно, льнёт, будто весь из пластилина деланный, виснет как новорожденный ленивец… — Ленивцы жрут собственное дерьмо, — комментирует Югём. — …Вот зачем ты сейчас это сказал? В общем, и без того немного дурной Тэхён становится совершенно невыносимым и буквально не оставляет ни одного проклятого сантиметра личного пространства. Где-то здесь должна быть реплика про иронию, ага, Чонгук уяснил. Был неправ — как с духом соберётся, так сразу исправится и больше никогда (никогда!) и никого не станет караулить под дверью. Спальни. Ванной. Кхм, туалета. (Это и было-то всего два раза. И оба раза с Тэхёном — вот вообще не в счёт). Чонгук клянётся всему известному ему пантеону, но уже в процессе понимает, что не слишком конкретен. И недостаточно искренен. Где-то между «дайте мне сил» и «не уходи пожалуйста» он смотрит на их переплетённые руки и отвлечённо размышляет о том, насколько хорошо и правильно они выглядят вместе. Вертит чужую ладонь, то вверх, то вниз, ощупывает костяшки, прослеживает коротко остриженными ногтями чётко очерченные линии, сам от собственной смелости дурнеет и, вдруг сообразив, что именно творит, пристыженно замирает. Какие потрясающе красивые руки. Во рту предательски сохнет, в груди не то жмёт, не то распирает. Внизу живота разгорается знакомый пожар, а Тэхён продолжает пялиться в монитор, и он либо совсем на всю голову отбитый, либо той самой ночью имел в виду что-то другое. Дружбу до гроба, какую-нибудь херню про красные нити, стечение обстоятельств или что-нибудь душещипательное про семью из семи человек. Чонгуку вообще плевать: он смотрит на их руки, пытается ненавязчиво отстраниться, дабы спрятать свидетельство собственного позора ну хотя бы за диванной подушкой, и затем — затем окончательно прощается с остатками гордости и здравым смыслом. — Хочешь, кое-что покажу? — спрашивает вдруг Тэхён, внезапно прикипая взглядом к их переплетённым пальцам. Чонгук не хочет. Чонгук думает о своей древней прабабке с почти сгнившими пятками и двумя оставшимися зубами: один сверху, другой снизу. Она перемалывает ими грецкие орехи быстрее, чем блендер и задорно свистит, когда оказывается в подходящем для веселья расположении духа. Это не то чтобы помогает, но у Чона получается выдавить из себя бледную улыбку. — Будет нашим тайным знаком, — делится Тэ. Сжимает руку в кулак, отставив один мизинец. Затем указательный и большой пальцы. Заканчивает мизинцем и большим, а потом демонстрирует ему «Рокерскую козу» и улыбается во всю ширину рта. — ILY, — поясняет он, и Чонгук недоумённо моргает. — «Я тебя люблю» на языке жестов. На Вики пишут, что жест появился в начале двадцатого века, но в сурдопедагогику попал в семидесятых. Ты знаешь, забавно, но его часто использовал Джимми Снука… Тэхён продолжает нести какую-то ерунду про невротичного рестлера и глухонемую «Мисс Америка». Шевелит пальцами, наглядно демонстрируя всё, что успел нагуглить про сурдоалфавит, заставляет Чонгука повторить один раз, два и не успокаивается, пока у них не получается соорудить из признания абсурдное приветствие. У Чонгука чешется язык спросить: Какого хрена? У него получается конкретизировать: Ты втираешь мне какую-то дичь — на человеческом, будь добр. Он даже думает смягчить: Я от тебя без ума, но объясни-ка вот прямо сейчас, что за хрень. Он почти произносит: Я тебя люблю. Ты меня… Ты меня что? Но поскольку в комнате кроме них никого, а Чонгук всегда паршиво держал лицо и ещё хуже контролировал язык при Тэхёне, получается: — Мы можем вовсе не трахаться. Какая-то критическая поломка между головой, языком и членом. Это должно было остаться неозвученным, а дальше следовало продолжить: «Просто объясни, как мне реагировать», но это же его жизнь, действительно. Брови Тэхёна исчезают высоко под чёлкой, в больном воображении Чонгука фейспалмит Югём. Дерьмо. — Чёрт, просто… Просто забудь, я не… Я не девственник, — брякает он в отчаянной попытке спасти собственное достоинство и краем глаза видит, как Тэ заинтересовано подпирает подбородок кулаком. — Была одна девчонка, ты её не знаешь, ничего особенного. И я не был влюблён!.. — поспешно оправдывается он, вспоминая других людей Югёма, смотрит на Кима и с глухим стоном закрывает лицо ладонями. — Мне лучше помолчать. Давай сделаем вид… — Да, — перебивает его Тэ и прикусывает губу, тщетно стараясь не улыбаться. — Что «да»? — от досады голос звучит раздражённо, и хотя Чон понимает, что злиться здесь должен только на себя, проклятая невозмутимость Ви приходится совсем некстати. В конце концов, ну что он такое сказал? Тэхён кто угодно, только не невинная овечка, но фокус как раз в его искушённости: Чонгук никогда не прощупывал границы дозволенного и так и не научился не краснеть. — Это означает «я люблю тебя», — отвечает Тэхён на так и не озвученный вопрос. — О. Внутри Чонгука, словно лавина с гор, гремит облегчение наполовину с лёгким шоком. Он резко выдыхает, давая себе пару мгновений на услышать и осознать, шарит глазами по лицу напротив и старательно давит дурацкое и неуместное желание ещё раз уточнить и, возможно, попросить повторить, но только немного конкретней, а то вдруг он снова про разученный накануне знак. Не про него же? — А «не трахаться» — это в смысле вообще или до какого-то определённого момента? — невинно спрашивает Тэхён. — Боже. И вот теперь Ким смеётся. Негромко и по-доброму, совсем не насмехаясь. Поэтому, наверное, в душе у Чонгука теплеет, а прилившая к щекам краска перестаёт казаться чем-то стыдным. Он уже почти решается придвинуться ближе, когда в комнату с ноутбуком в одной руке, стаканом со смузи в другой заходит Чимин. Пристраивается между Тэхёном и подлокотником и притирается ближе, с комфортом устраиваясь у Тэ подмышкой. Как… Видели когда-нибудь, как макрофаг жрёт бактерию? Один в один. — Над чем ржёшь? — не поднимая глаз от монитора спрашивает он. — Над концепцией воздержания. Глядит на Чонгука лукаво и закидывает ногу ему бедро. — Ничего не хочу знать, — автоматически отбрыкивается Пак. Молчит несколько мгновений и, конечно же, спрашивает: — Навсегда что ли? И момент упущен. Тэхён на вечер точно потерян, а Чонгуку, вероятно, в конечном итоге придётся смириться, что он никогда не сможет рассчитывать на Тэ только для себя. И это не так уж и плохо, он понимает. Если речь про Чимина. Совсем другое дело, если это Юнги.