[2017, сентябрь — Чонгук]
То есть Юнги и ещё масса других людей, но по большей части Юнги. Суть в том, что когда в одну прекрасную секунду (ту самую, между пунктами их безумного расписания и попытками поспать), ему приходит в голову, что из них двоих не догоняет как раз он сам, Чонгук уясняет для себя два очень простых и совершенно очевидных факта. Первый: Тэхён своих привычек не меняет и продолжает считать секс способом коммуникации. Не запрещенным и таким же обыденным как, к примеру, пожимание рук. Ну и… Коммуницирует. Второй: он не делает из этого тайны от слова совсем. И хорошо, ладно. Вот только Чону казалось, что очередное его почти что признание и не признание, но отсутствие отказа со стороны Тэхёна вроде как накладывало на них какие-то обязательства. Оказывается, что только на него. И на самом деле не накладывало. Чонгук так просто решил.* * *
Чон знает о личной жизни Тэхёна больше, чем ему когда-нибудь хотелось бы, и ровно столько, сколько полагается знать человеку, львиную долю времени наблюдающему за другим. Тэ нравится людям и потому мастерски обходит все самые суровые запреты агентства и вот уже который год успешно избегает даже намека на скандал (даже смешно: единственный его скандал — с Чонгуком, с которым он ни-ни). На Тэхёна не обижаются, от Тэхёна не требуют взаимности, в него даже не влюбляются. С ним иногда (относительно регулярно) «коммуницируют», и эй! Чонгук не ханжа, он знает, как это происходит, но ему совсем капельку любопытно, каким образом одни и те же люди из раза в раз умудряются не погрязнуть в закономерной эмоциональной дряни, что так или иначе следует за проведённой вместе ночью. С Тэхёном. Он-то имя той очаровательной из других людей Югёма помнит до сих пор. Он даже дарил ей цветы и отвечал на смс. Потом всё как-то заглохло. Ну, она перестала писать, и это хорошо, потому что в противном случае Чонгук бы вряд ли придумал, как всё прекратить. В общем, Чонгук не понимает правил чужой игры, но однажды (чуть больше полутора лет назад) он стал участником одного немного не трезвого, но серьёзного разговора Тэ и Чимина. Слушал внимательней обычного и услышав: — …Вряд ли встретимся снова. Не выдержал. — Ты совсем к ним ничего не чувствуешь? Тэ тогда искренне удивился и простодушно ответил: — Нет, я каждую из них немного люблю. Поутихшая было в силу привычки ревность вспыхнула с новой силой, но потом случилось то, что случилось, и какое-то время Чонгук думал, что всё позади. Думал. До того, как застал Тэхёна в гримёрке и сейчас наконец сообразил. Они не дают названия тому, что между ними происходит. Ничего друг другу не обещают. В верности друг другу не клянутся. Они не состоят в отношениях: все, что между ними общего, это безусловный обоюдный комфорт и теперь — инспирированное прессой и сетью ощущение недопустимого. Запретного и грязного. Разразивший год назад скандал никуда не исчезает, он просто становится частью пейзажа и оттого, вероятно, в минуты особенной усталости, Чонгук и сам думает, что вот то светлое и прекрасное внутри него на самом деле повод для стыда и порицания. Они шарахаются от стаффа и глотают улыбки перед камерами, показательно друг на друга не смотрят, и да, Чонгук собирался бороться, но по правде, он просто устал. Он всё равно оправдывает Тэхёна (вот всеми теми аргументами, что выше), думает о том, что, в действительности вовсе и не обязательно: касаться, целоваться и прыгать в койку. Великое ли дело, это просто способ коммуникации. Он думает об этом и планомерно накручивает себя. К очередному своему дню рождения. Тот тоже не повод для радости. Больше — нет.* * *
Так вот совсем другое дело, если это Юнги. Не вообще, а в конкретные моменты. То есть тогда, когда меньше всего на свете Чонгуку хочется, чтобы свидетелем его неловких поползновений становился кто-нибудь кроме его внутреннего голоса и самого Тэхёна. Ещё когда Киму охота пооткровенничать и откровенничать он начинает почему-то перед Юнги. Когда он засиживается допоздна над MIDI, а советы Шуги выходят полезнее, чем советы Чонгука. Когда он особенно жаден до прикосновений, а под руку вдруг попадает мимо проходящий Мин. Когда… Когда Тэхёну звонит мама, и по громкой связи просит передать Юнги привет. От неё, от всей тэхёновой семьи, от мамы Юнги и от продавщицы в мини-маркете на углу какой-то там улицы какого-то там Тэгу, потому что очевидно: с разницей в два года, но Юнги и Тэхён ходили в одну и ту же школу, гуляли в одном и том же парке, пялились на витрины одних и тех же магазинов и друзьями, кажется, стали до того, как познакомились, потому что, видите ли, родились в одном городе. Короче говоря, Юнги есть всегда, и так не то чтобы было с самого начала, так было ровно с того момента, как Юнги переступил через собственное ослиное упрямство (почти с самого начала). Но если раньше Чонгук как будто бы не имел права голоса, то теперь… Ну, не имеет, да, мы это только что выяснили, накануне в гримерке. Наверное. Это не точно. Он никогда не спрашивал у Тэхёна, на что он теперь имеет право, он по глупости и растерянности вообще ни о чём не спрашивал, а теперь пожинает плоды. И чертовски, невыносимо ревнует. Вот прямо сейчас. Сию минуту. С этим проклятым колпаком на голове.* * *
Чонгук готов признаться в том, что он в действительности так себе человек. Об этом в том числе размышляет он вечером первого сентября: о чертовски паршивом выборе времени. Не Тэхёном, не Юнги, а тэхёновой бабушкой. Он сам себе за эти мысли противен, но поделать ничего не может: сидит над именинным тортом, ловит взглядом печального Тэхёна с телефоном у уха в углу, и корит старушку за испущенный аккурат после его дня рождения дух. Думает о том, как могло бы всё быть, не виси Ви с самого утра на телефонном проводе, чуточку приукрашивает действительность и жалеет себя. Ведёт себя в общем и целом так, как ведут себя «так себе люди», чувствует себя одновременно виноватым и в конец раздражённым и в итоге задувает свечи, забыв про желание. Смотрит на потухшие фитили, тоскливо вздыхает и жалеет себя пуще прежнего, когда закончивший наконец болтать по телефону Тэхён щёлкает зажигалкой. Зажигает свечи снова и бесхитростно пожимает плечами: — Ты не загадал. В этот момент Чонгук готов простить Тэхёну абсолютно всё: любой посторонний взгляд, любого нового подозрительного друга, любую не ему открытую тайну, любую — в их гримерке. Он даже думает забыть про Юнги, когда Ви вдруг отвлекается на сигнал пришедшего смс, усмехается и через плечо спрашивает: — Пулькоги или нэнмён? А Шуга, не поднимая глаз, отвечает: — Ни на что не променяю пулькоги твоей мамы. Уставшие от жизни и жалости к себе шестерёнки Чонгука стопорятся на новой информации. Он прокручивает сказанное и так, и эдак, знает, да, что Тэ завтра, само собой, едет домой. Ну едет и едет, при чём тут Юнги? Сам себе отвечает: они живут в одном городе, а у вас у всех впереди два выходных, и ты тоже едешь домой. Допустим. Но каким боком к дому Шуги прилежит пулькоги мамы Тэхёна? Ответ тоже находится быстро, Чонгук задувает свечи и, не подумав, спрашивает: — Вы едете вместе? Юнги смотрит на него поверх телефона, но Чонгук упрямо таращится прямо в невозмутимые глазища Тэ. — Нам по пути, — отзывается Ким. И Чон достаточно устал, чтобы подумать, будто тень довольства в голосе Тэхёна ему померещилась. — Ты снова не загадал, — замечает Тэхён и в третий раз зажигает свечи. С Чонгуком действительно что-то не так. В тот самый момент, когда он почти решает сдаться, в самый паршивый день из всех дней в году, он отчего-то снова находит в себе силы зубами вцепиться в чужие штаны. Нахально пялится и, наклонившись к торту, говорит: — Хочу поехать с тобой. И задувает свечи. Тэ заинтересованно дёргает уголками губ и выглядит до щекотки под рёбрами загадочно. Смотрит сверху вниз, перекатывает между пальцев зажигалку и, театрально поклонившись, цокает языком. — Лучшая фея-крёстная к вашим услугам. И выглядит при этом немного злорадно.