[2017, сентябрь — Чонгук]
Понятно — почему. Чонгук колупает обивку дивана и невидящим взором смотрит на номер телефона на экране. Паршиво, конечно, получилось, но еще не поздно сделать вид, что он пошутил, совсем не то имел в виду, дурак и вообще — не принимайте близко к сердцу. А вот такой он на голову нездоровый, было бы кого в этом общежитии этим удивить, не смешите, кто-нибудь когда-нибудь напишет про него, придурка, BL-роман. Можно придумать каких-нибудь сильно взбрыкнувших родителей, какой-нибудь нежданный цейтнот. Можно пойти ва-банк и как на духу выложить всё Седжину — тот сам доставит его под покровом ночи в Пусан и лично проследит, чтобы он из родительского дома ни ногой. Много чего можно, никто не берёт его на слабо, но фокус в том, что он действительно хочет поехать, и дело даже не в Юнги: он буквально последний из них, кто не знаком с родителями Тэ, и, да, годовщина смерти — так себе повод, но в своих моральных качествах, принципах и установках он уже разочаровался. В общем: дело за малым — позвонить матери и сказать, что он не видел их пять месяцев и собирается не видеть их ещё столько же. И это в свой день рождения. Всего-то. Сокджин без стука заходит в комнату и прикрывает за собой дверь. — Я так и понял, — комментирует он, и Чонгук мученически вздыхает. — Что ты не планировал. Мама берёт трубку спустя два гудка, не дав ему ни собраться с мыслями, ни сделать вид, что он хоть сколько-нибудь разочарован. — Мам, слушай… Кого он обманывает. Он свой выбор сделал давно.* * *
Чонгук не думает. Вообще, пора бы признаться, но вот о том, как бы он объяснялся перед родителями — тем более. Они поддержали его, когда он выбрал музыку, не настаивали на высшем образовании, смиренно радовались, когда он всё-таки поступил, и не давили. Совсем. Скрытный и молчаливый, Чонгук по сути не был для них сюрпризом, и с приходом славы больших перемен никто и не ждал. С отцом он о сокровенном говорить обучен не был в принципе, мама не привыкла тянуть искренность клещами, но когда он в десятый раз повторяет в трубку одно и то же имя, не сдерживается даже одна. — Вы с Тэхёном довольно дружны. Невинное по сути своей замечание, и скажи она это года два назад, Чонгук бы не поленился конкретизировать, что «дружба» — это слабо сказано. С чувством, с толком, с расстановкой, с горячечной убеждённостью в естественности своих чувств. В их безусловной праведности. Ему и в голову (в его глупую, наивную голову) два года назад прийти не могло, что это, пожалуй, не то, о чём стоит орать в рупор. Потому что он бы покричал. Ну так, чтобы наверняка, мало ли кто не поймёт. Это — два года назад. Простыни нелестных комментариев научили его осмотрительности, поэтому честный порыв как на духу выложить всё матери дохнет в утробе, и вмиг растерявший запал Чонгук отвечает лишь: — Он мой лучший друг. Он не врёт. Потому что Тэхён и лучший друг тоже. Мама молчит в трубку долго. Так долго, что Чонгуку снова становится неловко за себя и тот самый уютный комочек возле сердца. Он не стыдится, боги, нет. Но только теперь в действительности понимает — просто не будет. Пожалуй, никогда.* * *
В Тэгу они едут на машине. Тэхён заранее предупреждает, что выезд планируется ранний: в половину шестого утра. Звучит по-прежнему малость загадочно, и выглядит как назло подозрительно бодро, когда утром следующего дня запрыгивает в машину. Совсем немного удивляется, застав там недовольного и нервного Чонгука и кидает водителю завернутый в пакет бутерброд. — И если Седжин не очухается к обеду, я подарю тебе новый термос, — обещает он. В обернувшемся водителе Гук узнает «папашу Чхве», как все они шутливо называют самого взрослого из стаффа, и почти не удивляется, когда тот тянет губы в широченной ухмылке — он души не чает в Тэхёне. Все они, раз уж на то пошло. — Если Седжин не очухается к обеду, он уволится сам. Без выходного пособия. Машина трогается, а Чонгук вдруг понимает: — Ты никому не сказал? Ким равнодушно пожимает плечами и сползает по креслу вниз. — Я отправил Намджуну смс. Локтем толкает дремлющего Юнги и следующие два часа не произносит ни звука, заткнув уши наушниками и, кажется, действительно уснув. У Шуги на плече. У Чонгука же сна ни в одном глазу. Он смотрит на сопящую парочку напротив, думает о наверняка Очень Расстроенном Намджуне, хмурится от скребущей на душе ревности и чувствует себя пятым колесом. Уже почти жалеет о скоропостижном решении присоединиться к этой, кажется, привычной поездке, достаёт телефон, делает фото и отправляет Чимину. Чимин [05:36] не глупиЧонгук [05:36] Ну почему же
Чимин [05:37] это всё равно что яЧонгук [05:37] Ты знаешь, что нет
Чимин [05:37] ты идиот я сплю отвалиЧонгук [05:38] На тебя совсем нельзя положиться Чимин Чимин Чимин
Чимин [05:39] да блять на прошлое рождество мы были заняты их родители решили познакомиться с тех пор часто видятся они живут В ОДНОМ городе бога ради не бесись ты смешонЧонгук [05:39] Да, вот он я Смешной Чонгук На кой чёрт я ему такой нужен
И в последней фразе чуть больше искренности, чем он планировал, но прочитанное сообщение не стереть, и Чон тоскливо смотрит на бегающий в левом углу карандаш. Снова поднимает глаза на спящих напротив Тэ и Юнги, глядит за окно и самому себе вдруг кажется очень несчастным: перед глазами проносятся дорожные знаки, однотипные автобусные остановки, рекламные баннеры, высоченные дома из стекла и бетона, замученные рутиной люди и мчащиеся навстречу машины. Свернув на очередной развилке, они выезжают на трассу, и пейзаж за стеклом становится ещё более унылым и однообразным. Наверное, будь они обыкновенными студентами, коллегами по какой-нибудь другой работе, друзьями детства или случайными встречными… Не будь в их жизни камер, всё, наверное, происходило бы иначе. Ну вот дождь бы за окном не лил, добавляя и без того по-книжному нелепой ситуации ненужной драматичности. В ушах не играла бы тоскливая музыка, а он бы не мучился который год подряд от вроде бы не взаимных чувств. Правда, в таком случае они, вероятнее всего, не были бы знакомы, так что посему выходит, что либо так, либо вообще никак. Чимин прав. Он смешон. Чимин [05:40] да вот такой ты ему и нужен кто б знал зачем я не понимаю У Чонгука что-то ёкает возле сердца, но Чимин на этом не останавливается. Чимин [05:40] только ты в общем-то и нужен дебила ты кусок А Я СПЛЮ ОТЪЕБИСЬ и накинь на Тэ плед, он простынет Чонгук буксует на проклятом «нужен», нелепо моргает, обводит глазами салон и цепляется взглядом за серый плед в углу. Разворачивает мягкую ткань, накидывает на Тэхёна и, подумав, расправляет так, чтобы свободный край прикрывал и плечо Юнги. Одно, конечно, потому что в противном случае ткани не хватит Тэхёну, а Чонгуку нет никакого дела до Юнги. Вот совсем. Ну, может, самую малость, он же не зверь какой, честное слово, а Чимин обыкновенно знает, что говорит, если говорит он про Тэхёна. Потратив ещё полчаса поездки на жалость к себе, Чонгук выключает плеер и тоже прикрывает глаза. И если он и удивляется, проснувшись и обнаружив на себе тот самый серый плед, то виду не подает.* * *
Чон просыпается, когда машина останавливается и кто-то хлопает его по коленке. — Ты разлегся на моих шмотках, — оповещает его Юнги и потягивается. Чонгук трёт глаза. Поднимается, хмурясь на весь мир, и когда Мин дёргает из-под него сумку, глазами ищет Тэхёна: тот стоит на тротуаре возле многоквартирного дома, подставив лицо солнцу и переступает с ноги на ногу, разминая суставы. Выглядит в своём гигантском колючем кардигане и широченных черных брюках как загулявший с ночи хипстер, ерошит серебряный затылок и щурится, с каким-то по-дурацки восторженным любопытством разглядывая кондитерскую на первом этаже дома. Оглядывается вокруг, а вокруг… Стекло и камень. Ну, обычное дело, бетонный монстр, куда меньше Сеула, конечно же, но по факту мало чем отличающийся от всех остальных городов. Ни тебе уютного сельского дома в пригороде, ни нахваленной всеми остальными фермы – обыкновенный тротуар в черте обыкновенного города. Совсем не то, чего ожидал Гук. — Приехали? — удивляется он. — Ко мне. — Но я думал… Юнги заламывает брови, ожидая продолжения, и упирается локтями в коленки. Чонгук сердито хмурится в ответ на скептическую ухмылку старшего и поджимает губы. — Ну что? — Ты дурак такой, — простодушно отзывается Шуга и не торопится выходить. — Слушай… — Мы не приехали на прошлое Рождество, — повторяет Мин то, что уже рассказал ему Чимин. — И с тех пор у них что-то типа клуба брошенных матерей и курящих отцов, в котором принято за ужином перемывать детям кости и разбазаривать кимовы запасы вина. Обычно. Сегодня ещё мелкие приехать должны, и они наверняка съездят на кладбище. Чонгук совсем теряется и прячет глаза, когда понимает, что по глупости, кажется, напросился на чужой день памяти и, да, вот настолько он не умеет планировать наперед. — Я знаю, что не должен был навязываться… — Вот потому и дурак, — продолжает Юнги, и вот это уже немного слишком. — Потому что должен был. Убеждается в том, что Ким по-прежнему разглядывает витрину и, хмуро глянув из-под лохматой чёлки, неожиданно говорит: — Мотай на ус, пока я добрый. Никто не заметил, как ты сегодня утром машины перепутал, потому что никто не думал, что Тэхёну хватит наглости, а тебе глупости, но стоит сейчас Седжину немного пошуметь, и завтра у Кимов на пороге окажется какой-нибудь случайный пронырливый репортёр Dispatch, которому повезло оказаться в сельских ебенях как раз в тот момент, когда вы с Тэхёном на крыльцо дома вышли. Виноватыми окажетесь вы, влетит Намджуну, ты, вероятнее всего, поедом себя съешь за грязь в чужом огороде, а Тэхён, безусловно, по-тэхёновски психанет, потому что плохо переваривает твоё дурное настроение и в общем-то вообще всё, что не комплименты, в твой адрес. Чон смотрит в лисьи глаза старшего и от царящего в голове хаоса даже забывает про поутихшую уже обиду. — Подожди. Зачем Седжину вокруг этого шуметь? — О чём говорит много шума вокруг неприятных тем? — вопросом на вопрос отвечает Юнги. — О том, что это кому-то нужно. — Надевает рюкзак на плечи и до того, как откроет дверь, добивает: — А агентству выгоден не до конца потушенный пожар. И не дожидаясь ответа, выпрыгивает из машины, оставляя растерянного Чонгука с горой вопросов и в расстроенных чувствах. Толкает Тэхёна в плечо и совсем другим тоном и голосом говорит: — Мы к ужину подъедем. — Ты мог бы и… Мин качает головой и, потрепав его по макушке, идёт во двор. Забравшийся в машину Тэхён совсем не похож на себя утреннего: прячет глаза, выглядит не загадочным и не злым — немного уставшим и как будто бы неуверенным. Выглядит так, что у Чонгука пропадает всякое желание извиняться за едва не притащенных ему на порог дома папарацци, очередную сцену ревности и вообще, пожалуй, всё, потому что если Юнги прав (а он, вероятно, прав), то это никогда не закончится: они так и будут нарезать круги друг вокруг друга на потеху зрителям и на радость пиар-отделу, пока кто-нибудь из них не устанет так жить. Кто-нибудь — это, вероятно, Тэхён, потому что Чонгук себе врать не привык и примерно представляет, насколько всё в действительности плохо. Вздыхает глубоко, собираясь с мыслями… — Что бы он тебе тут ни наболтал, не думай об этом, — перебивает его Тэ, скользнув по нему взглядом. …И расслабляется. — Он прав. Во взгляде Тэхёна снова прибавляется тайны. Он смотрит Чонгуку в глаза, ищет-ищет и, вероятно, находит. Слишком сложно для Чона, слишком запутанно и мудрёно, будто вместо обыкновенного «люблю» и «хочу» — задача алгебраической геометрии. Тэхён вообще мастер из простого лепить сложное. Не для себя, правда, для всех остальных, сам он в лабиринтах собственного мировоззрения лавирует как опытный капитан среди рифов. Чонгуку снова хочется спросить: про них, про себя, про всех тех людей, что в гримёрке. Он, в общем-то, собирается с духом расставить все точки над «i», но у Ви, как и всегда в такие моменты, словно бы срабатывает какой-то внутренний датчик, мешающий ему быть как все простые смертные. Он трёт одну ладонь о другую и, вот теперь действительно сомневаясь, спрашивает: — Съездишь со мной к бабушке? — Гук понимает не сразу, и Тэ торопится пояснить: — На кладбище. Родители с Чонгю и Ынджин утром были, и ты не обязан, но… — Конечно, — соглашается Чонгук. Думает про себя: «Куда угодно». И это по-прежнему то самое «Не оставляй меня в стороне». Тогда он действительно это имел в виду. — Спасибо. Чонгук кивает, лишь бы не молчать, и вот второе, чему он учится у Тэхёна. — За это не благодарят. Полутонам и намёкам. Тэ просил не извиняться, Чонгук — не благодарить. Память об этом им однажды и поможет. Однажды, а пока… — В общем… — Тэхён переводит непривычно мягкий и открытый взгляд с надгробной плиты на него и новым, незнакомым до сего момента Чонгуку тоном говорит: — Чон Чонгук. Я тебе про него рассказывал.