Louder than bombs

— Хочешь об этом поговорить? — спрашивает Хосок, когда Тэхён обнаруживает себя на кухне в половину третьего ночи над чашкой слабо заваренного зелёного чая и наполовину пустой упаковкой печенья. На Хоби дурацкая пижама с Твитти и ярко-красные носки. Волосы ещё влажные: очевидно, ко сну собираться начал только недавно, а из комнаты ушёл, дабы не мешать уснувшему Чимину. В руках у него планшет, на столе перед — блокнот, вдоль и поперек исписанный сумбурным текстом. Где-то на задворках сознания вспыхивает и тут же гаснет искорка любопытства, но последнее, о чём хочется думать — это грядущий альбом. — Не особенно. Хосок просто пожимает плечами и возвращается к понятным только ему заметкам. В этот момент Тэхён на мгновение забывает о собственных проблемах и позволяет себе пару секунд понежиться в ощущении совершенно сокрушительной, искренней любви к Хоби и ко всем ним, остальным. Глупая абсолютно мысль: он не сегодня понимает, что в действительности думает о них, как о семье, но почему-то именно сейчас соображает, что не лукавит и взаправду не хочет никого из них терять. Не буквально, нет, честное слово, всё не настолько трагично, но он вроде как никогда об этом не думал раньше — о том, что принимаемые им решения могут в прямом смысле слова отразиться и на всех остальных. То есть думал! Думал, конечно, просто раньше ставки… Ну, понимаете, не поднимались выше лодыжек. В некотором смысле это даже нечестно. Речь всегда шла только о его карьере. О работе. О том, о чём все остальные нормальные люди говорят, как о времени с девяти до пяти пять дней в неделю, не более того. Как о способе заработать на то другое, что зовётся жизнью, и никто в итоге не предупредил, что может статься так, что работа и станет жизнью. — Уверен? — на всякий случай переспрашивает Хосок. Раньше он срывался к семье каждые выходные. Сбегал из общежития, пользуясь расположением вахтёрши, чтобы урвать на пару часов больше с приехавшим в город отцом. Тайком проводил в общежитие брата и сестру, а иногда намеренно выключал телефон, оставаясь на ночь в снятой родителями квартире. Он проводил с ними всё свободное время, когда казалось, будто ещё немного и его придавит сверху бетонной плитой из длинного списка требований и обязательств, словно бы он по меньшей мере спасал людей от рака, но вот загвоздка — никто из них не спасал людей от рака; когда голос садился после целого дня репетиций, а ноги дрожали, едва он пытался поднять себя с кровати после очередного прогона в зале. Он уходил, когда казалось, что вот ещё немного, и он сломается, сойдёт с дистанции, неудачно упадёт, повредит спину, или что ещё хуже — сляжет с позорным нервным срывом, который, если честно, казался пройденным этапом, этим его уже было не пронять, но жизнь как будто бы имела привычку его удивлять, так что кто знает. Он думал, что это поможет, но они говорили: «Не расстраивайся, ты можешь быть кем угодно». Они повторяли: «Не обязательно быть артистом, ты достаточно молод, чтобы выбирать». Они давали выбор и совсем не давали повода бороться, и, допустим, виноват в этом был он сам, родители не располагали достаточной информацией, но… Тэхён не мог сказать им, что перестать быть артистом означает перестать быть с ними. Рядом. С ними и с Чонгуком. Тогда бы пришлось объяснять, кто такой Чонгук, а ради всего святого! Что бы он сказал отцу? Нельзя быть исполнителем днём и превращаться в обычного человека ночью, сходя со сцены, сотни страниц контракта к этому и вели, но кто читает контракт в девятнадцать. И на самом деле, если не думать о том, что вот прямо сегодня Шихёк разрушил самую призрачную надежду Тэхёна на благоприятный исход, он им восхищается. Умением из нихуя слепить конфетку. Это, типа, не каждому дано. Так что, вероятно, когда отобранные тобой сопляки лезут друг другу в штаны прямо под камерой наблюдения в коридоре, чем внезапно начинают угрожать крепости и целостности возведённого тобой замка, желание отвесить пиздюлей и навести, наконец, порядок более чем естественно. Тэхён бы тоже переживал, окажись под ударом труд всей его жизни, но эй! Он был достаточно уязвим, чтобы, несмотря на: а) абсолютно ясное понимание ситуации (изображение достаточно высокого разрешения: он почти видел свои прибалдевшие глаза и смог пересчитать все пальцы на хозяйничающих под пиджаком у Чонгука руках) и б) собственные созревшие для самостоятельных (дерьмовых) решений мозги — несмотря на всё это, продолжать разыгрывать давно выбывшую из игры карту. Ким даже почти сказал. Нечто вроде: «Я к этому не стремился». (На прослушивание не собирался, рот открыл из-под пинка, отобранным быть не старался, а согласился в итоге в силу никак не зависящих от него обстоятельств. Решил, а почему бы и нет, чем ваша шарашка хуже сельскохозяйственного техникума) Тэхён до сих пор плохо контролирует фонтаном бьющие из него потоки дерьма в моменты особенной слабости или усталости — всякая срань льётся у него изо рта как из рога изобилия и помоги Бог тому, кто оказывается рядом. Он вот настолько был близок к тому, чтобы сорваться, он это ещё не перерос, но… Шихёк спросил: — Помнишь того парня на прослушивании, чью табличку я отдал тебе? И продолжил: — Он пришёл на следующее. А потом ещё на одно. Его отсеяли ближе к третьему раунду голосования, и знаешь, в чём фокус? Ты даже не знаешь о третьем туре, потому что за тебя проголосовали единогласно, когда как большая часть ребят, подавшая заявки, прослушивалась ещё месяц. Как и Чонгук. Он был на волоске от отказа до последнего дня конкурса и вылетел бы из агентства после первой же оценки, не займись ты благотворительностью. — Да Чонгук!.. — абсурдно разозлился Тэхён. — …Был и остаётся вспыльчивым, закомплексованным говнюком. Который не всегда верно выбирает тон для разговора с выше стоящими, а нравится это не всем. Должно быть, злость в глазах Тэхёна тогда окончательно уступила место искреннему бешенству — Шихёк поднял вверх раскрытые ладони и снисходительно улыбнулся. — Остынь. Чонгук не смотрит в камеру и ничего не знает про свою маркетинговую привлекательность, но он пашет как проклятый. И поэтому всегда будет на шаг впереди тебя. Он сказал: — Ты с шансом на эту жизнь родился и до прослушивания снизошёл. Чонгук за этот шанс боролся и бороться продолжает. Знаешь, тот самый вечный спор таланта и усердного труда: подсознательно он понимает, что лучше ему никогда не стать, но стараться не перестаёт. Не сотвори он из тебя кого-то вроде идола, он бы, вероятно, возненавидел, как все те младшие трейни, что воровали у тебя тренировочные штаны из шкафчика. Но вот как оно всё в итоге вышло. — Вы его недооцениваете, — упрямо процедил Тэхён. — Я всех вас оцениваю верно, Тэхён. Он импульсивен и легко откажется от того, что имеет, помани ты его пальчиком сейчас. Что, как ты вероятно догадываешься, меня не устраивает. И под оглушительное тиканье часов забил последний гвоздь: — Так что пойми: позволю сейчас вашей интрижке выйти из-под контроля, и через пару лет, рассуждая в эфире какого-нибудь второсортного радужного радио о правах и свободах за гроши, вы возненавидите не меня. А друг друга. Стоит оно того? Да? Нет? Возможно, Шихёк был прав уже и потому, что Тэхён не сразу нашёлся с ответом. Так что теперь Ким смотрит в глаза Хосока, отложившего работу в сторону, и впервые за долгое время не притворяется, а на самом деле чувствует себя слишком крохотным для этого огромного мира. Чувствует себя так, будто действительно нуждается в помощи, а это ново и не сказать, что приятно. Тэхён смотрит и... И искренней, чем когда бы то ни было, признаётся: — Я очень рад, что вы у меня есть. Шарит глазами по столешнице и по-детски, немного трусливо радуется, что напротив него сейчас не Намджун. — Но я этого не хотел. Улыбка Хосока похожа на маленькое солнце, давно провалившееся за горизонт, но отчего-то до сих пор сверкающее на их узкой кухне. Он складывает ноги на табуретке перед собой, сцепляет пальцы в замок на животе и глубоко вздыхает. — Как же паршиво ты врёшь, когда не хочешь, чтобы поверили. Мы бы поняли. — Я бы себя не простил. Они молчат, думая каждый о своём и об одном и том же, пока где-то в коридоре не скрипит дверь: кто-то из парней вышел в туалет. — Ну так что? Чонгуку пришлось сказать, что ты вернёшься завтра, чтобы он наконец перестал мерить квартиру шагами. — И он поверил? — Нет, но день был долгим. Тэхён невесело усмехается и снимает с головы надоевший капюшон. — Шихёк сказал, что мы с ним драматичны сами по себе. А это хорошо продаётся. — Дерьмово. — В точку. — И? И ничего. Вопреки распространённому поверью, свой собственный моральный кодекс у Тэхёна всё же есть. Добрую треть немалого списка занимает раздел «Не трахаться», вторую треть — «Не пить», оставшуюся примерно поровну делят между собой рубрики «Не говорить», «Не ржать», «Не забывать» с небольшим перевесом в пользу выделенного жирным пункта «Не попадаться». Угашенный в хлам Чимин как-то называл этот кодекс Правилом Шести «Н», сокращённо ШеПраН. Тэхён ржал тогда как морская корова, краем уха слыша занудную лекцию Намджуна о том, что морские коровы не ржут и давно вымерли, а ШеПраН — аббревиатура в неправильном порядке. Чимин с пеной у рта доказывал, что ПраШеН звучит тривиально и пошло, а ШеПраН — почти по-французски, зубами открыл следующую бутылку пива и непреднамеренно добавил в список Тэхёна раздел «Не открывать». Так вот самые дельные пункты в ШеПраНе: «Не ржать над тем (Джином), кто готовит тебе еду», «Не забывать о дне рождения Ынджин», «Не пить из стакана, поданного Юнги», «Не заговаривать с Чонгуком пьяным» и «Не трахаться с друзьями». К последнему пункту одно время имелся ряд допущений в виде добровольного согласия и степени близости конкретного друга, но в целом правило это жёсткое и к выполнению обязательное. Было таковым, до того как мысли его приобрели чёткую и однозначную направленность, но речь не о том. Списку этому, пожалуй, не хватает ещё одного пункта. «Не принимать решения за других». Диковинная для Тэхёна опция. — Знаешь, твой выбор не обязательно должен быть правильным или нет, — вдруг говорит Хоби. — Иногда он просто должен быть. И это — то, что ему нужно было услышать. — Нам стоит прекратить, — говорит он Чонгуку той же ночью. Перед тем, как их жизни окончательно идут к чёрту, вот так всё, кажется, и заканчивается. — Если ты так говоришь, то, наверное, стоит. Справедливости ради, тогда никто из них не был готов.