[2018]
— Представь, что… — Нет. — Эй! Я ещё ничего не сказал. — И всё же. Чимин пялится на Юнги через стол и, ладно! В этом есть смысл. Мин закатывает глаза, отодвигая в сторону стакан с ледяным эспрессо, и даже подаётся вперёд. Не особенно заинтересовано. То самое вежливое любопытство, какое случается в глазах случайных встречных в вагоне метро, когда ты по исключительной случайности забыл дома наушники, а у сидящего рядом есть огромное желание выговорится и нет никакого фильтра. Между языком и подкоркой. Вот так смотрит на него Мин, и это в порядке вещей. В том смысле, что если он рассчитывал его смутить, то он явно прогадал, и это чертовски оскорбительно и совсем немного обидно, потому как серьёзно? Они знакомы не первый день. Чимин думает об этом ещё пару мгновений, прежде чем заблокировать телефон и с самым невинным выражением лица спросить: — Будь между нами это ужасающее сексуальное напряжение… Юнги даже не меняется в лице. Моргает, переводя невыразительный взгляд со столешницы на Чимина, и заинтересовано подпирает подбородок кулаком. — Ты про нас, или ты по-прежнему пытаешься наладить личную жизнь Тэхёна? — Что? Нет, я… — Стопорится, не сумев с первого раза угадать интонацию, и склоняет голову к плечу. — А ты опасаешься или надеешься? Бровь Юнги, левая, самая выразительная, выгибается дугой, и Чимин закатывает глаза. — Я шучу. — Насуплено отворачивается и бьёт ребром телефона по ладони. — Но если серьёзно. Что бы ты делал? Юнги замолкает надолго, и Чимин успевает пожалеть, что вообще спросил: вряд ли ему понравится то, что он услышит. Мин не выбирает слова и совершенно не обучен беречь тонкую организацию тех, у кого её нет. И, надо же, Чимин не ошибается. — Хорошо бы подумал, прежде чем мешать со своим дерьмом вас. — Выходит из-за стола и подхватывает стакан. — И выбрал бы сцену. Забавно. Две недели назад Тэхён говорит ему то же самое. И случается как раз то, чего все они старались избежать.* * *
Почти абсурдная драма не должна была портить микроклимат внутри самой группы, но именно это и происходит. Чимин и не думал никогда, как сильно на самом деле зависело настроение в группе от градуса отношений двух младших, но вот они здесь. И хотя результат налицо, по сути — ничего не меняется. Нужно отдать Тэхёну и Чонгуку должное: со стороны кажется, что всё как раньше. История полуторагодовалой давности не повторяется: Чон не стачивает скрипом зубы, Тэхён не пытается казаться равнодушным. Они и не думают собачиться и даже привычно и как будто бы невзначай виснут друг на друге на публике. Ни один из них не избегает другого за столом, никто не шарахается во время съёмок, они даже звучат… Как будто бы мирно. Чонгук продолжает смотреть на Тэхёна, Тэхён — на Чонгука, и, возможно, Чимин за годы рядом просто вырабатывает определенный рефлекс или попросту отдаётся на милость паранойе, но вот то, что сейчас между ними, напоминает затишье перед очередным погодным капризом, и это выматывает. Не только его, хотя скорее всего, дело не в них, а вообще в поганой атмосфере вокруг. Тянуть жилы из ближнего своего, вероятно, базовая потребность рода человеческого, и именно этим они почему-то и начинают заниматься. — И… Раз-два-три, раз-два… Да твою мать, Джун! — срывается Хосок и отворачивается от зеркала. — Считай шаги, чёрт тебя дери, это не грёбаная сальса! Чимин убирает со лба мокрые от пота волосы и упирается руками в колени. Это — шестой прогон подряд, и даже он уже на грани. Пол скользкий от неосторожно пролитой воды и стекающего с них пота, кроссовки то и дело проскальзывают, и на четвертый раз Чимин снимает обувь. Перед пятым жестом просит протереть проклятый ламинат, перед шестым готов молить Хоби о пощаде. Тот и сам выглядит запыхавшимся, но Джун ошибается снова и снова, за его спиной прячется тоже лажающий Сокджин, но как бы Хосок не бесился, на старшего тот не орёт. Зыркает в зеркало как слетевший с катушек каракал, но молчит. И слава Богу, потому что реши он ещё… — Да блять! — снова вопит Хоуп, и почти до нуля приглушает музыку. Love you so mad, love you so… — гаснет в колонках, и пока старший Чон занят с Намджуном, у них образуются целых несколько минут передышки. Чимин косится сначала на Чонгука (мокрый как мышь, с синяками под глазами и непривычно худыми щеками, трясет голубой рубашкой, пытаясь остудиться, воду пьёт осторожно и в обморок, кажется, не торопится), затем глядит на Тэхёна. Тот сидит, прислонившись к зеркалу, чёрная челка падает на лоб. Между ключиц болтается какая-то побрякушка (Чимин просил снять — небезопасно), на рубашке ветвятся какие-то хитрые цветы. Дышит тяжело, но не загнанно. Это хорошо. Хорошо, приходит Чимин к выводу, и почти падает возле лучшего друга. — Живой? — спрашивает Тэхён, и Пак задушено хмыкает. Вокруг них всё гудит: динамики, вентиляция, стоящий возле пульта моноблок, чей-то сотовый на вибрации и нервы. Хосок орёт на Намджуна, Юнги шипит на орущего Хосока, Джин и Чонгук о чём-то переругиваются в углу. О хореографии, понимает Чимин: имеющегося у Хоби такта Чонгук начисто лишён и городит всё, как есть. Фоном, как крайне паршивый саундтрек, стонет чёртова FAKE LOVE. Для тебя я мог бы притвориться, что счастлив, даже когда мне грустно. Взгляд Тэхёна будто бы случайно касается Чонгука, он крутит побрякушку на шее, Чимин это видит, потому что привык смотреть, и ему почти физически плохо. Ну, от обезвоживания, малость беспощадных тренировок, пропущенного вчера ужина, адского давления отовсюду, дерьма в сети и по телевизору и — от выматывающей их злости. Он чертовский устал, они все чертовски устали, им надоело работать, ссориться и снова работать. Всё, что угодно можно пережить, думает Чимин, абсолютно всё, кроме разлада внутри группы, и это так паршиво, что он вот-вот готов зареветь. Я вырастил цветок, который не может расцвести в мечте, которая не может сбыться. Он даже почти плачет, вот прямо сейчас, сидя возле зеркала, у всех на виду. У него болят ноги, голова, он хочет есть и спать. Он бы поел вчера, не реши они ещё один вечер посвятить грызне вместо ужина, но Юнги сорвался на Чонгука, Джин приготовил шесть кусков чёртовой свинины вместо семи, а Тэхён пришёл к столу последним, слово за слово, и они снова разошлись, едва не посшибав друг друга дверьми. Казалось, что стоило их всех выкрасить в чёрный, мир будто бы поменял полярность, и то, что казалось почти семейными, нерушимыми узами готово было лопнуть из-за неподелённого куска мяса. Абсурд. — Эй. — Чимин быстро-быстро моргает, пытаясь спрятать подкатившие к глазам слёзы и громко шмыгает носом. — Чим, ты чего… Чимин, солнце, ты… Тэхён сгребает его в объятия как огромная дикая кошка: бескомпромиссно и по-свойски, будто бы не утешения ради, а на обед, и от внезапного тепла плакать хочется ещё больше. Дурацкая побрякушка врезается Чимину прямо в лоб, он компульсивно обхватывает Кима руками и впервые радуется тому, что тот так вымахал: прячется в сокрушительных объятиях весь, полностью, и шум и гам вокруг смолкают. Длиннющие лапища, которыми так удобно ломать шеи врагов и доставать шоколадки из автомата, гладят по голове, и жизнь немного налаживается. Он вот-вот почти счастливо думает, что слёзы — неплохой такой рычаг давления, как слышит: — Заткнитесь, — рычит Тэхён. Он может быть немного устрашающим, когда захочет. В зале перестаёт пасти злостью — несёт стыдом и раздражением. Чимин трётся мокрым носом о чужую рубашку. Кто-то пытается подойти, но Тэхён мотает головой. Гладит его по спине секунду, две, десять и тихо спрашивает: — Ну? Мгновение Пак действительно думает смалодушничать. Плевать. Но если он уйдёт сейчас, если все они разойдутся, завтра всё повторится снова и снова, пока они не запишут клятую практику как надо. Хосок снова будет орать на Джуна, Чонгук на Джина, Юнги не выдержит и уйдёт в студию, если, нахрен, не насовсем, и виноват во всём этом будет он, отнюдь не мужественно утирающий сопли тэхёновой рубашкой. Поэтому он берёт себя в руки, шумно выдыхает, в последний раз шмыгает носом и отстраняется. Взглядом Тэхёна можно вскрывать консервные банки. Шарит по его лицу, как вот сам Чимин минутами раньше, как будто бы успокаивается и чмокает его поверх волос в лоб. Он делал так в школе, когда Пак не слишком хорошо справлялся с нападками не всегда добрых одноклассников. Баллов им это не прибавляло, но Чимину нравилось. Нравится. Должно быть в его жизни хоть что-то постоянное. — Последний раз, Хо, — просит Тэхён, и это странно, но Хосок успокаивается тоже. Вслед за ним немного расслабляется Джун, за Джуном — Джин. Юнги, проходя мимо, жмёт Чимину плечо. Love you so bad, love you so bad, — снова слышится из колонок. Чонгук смотрит на Тэхёна. Шаг за шагом, нота за нота, движение за движением, как идеальный часовой механизм. Чонгук почти распластывается на спине Тэхёна — так часть паззла занимает своё место в картине. Всего на мгновение: в зеркале, на записи, и затем ещё много-много раз на сцене. Шаг за шагом, нота за нота, движение за движением, как идеальный… Love you so mad, love you so mad Седьмой прогон получается идеальным. Может, действительно есть что-то магическое в цифре семь. Этот чёртов альбом Чимин ненавидит всей душой.* * *
На следующий день у них появляется возможность немного выдохнуть. Свободные двадцать четыре часа — роскошь в нынешних условиях, и свободны они не у всех: у Ви сольник, и сегодня он записывает клип. Что-то среднее между традиционным соулом и блюзом, звучит и выглядит именно так, как понравилось бы в сыром виде только Тэхёну, и нет ничего удивительного, что исполнить её достойно выходит только у него самого. Ким Тэхён и проходная музыка — нет, Ким Тэхён и «Неосоул, Чим, — поправляет Ким. — Немного от ритм-энд-блюза, джаза и, я бы сказал, госпела». Проходящий мимо тогда Юнги бормочет что-то вроде: «Мой карапуз». Тэхён краснеет. И это довольно забавно. То, как всё в итоге складывается. В том смысле, что дело не в зависти и не в соперничестве, всякая подобная муть не совсем про них, просто… Просто Чимину есть что сказать касательно внезапно открывшегося у Кима таланта молчать в тряпочку. Да, конечно, у них припасено то самое правило про ватерлинию; да, личные границы не перестали быть личными; да, Чим приблизительно на девяносто девять процентов уверен, что Ви поделился подробностями с Хосоком, и он, разумеется, не считает себя единственной безусловной жилеткой для поплакать… — Хотя, знаешь, — шёпотом возмущается он. — Считаю! Я застолбил тебя первым, у меня эксклюзивные права, у тебя пожизненная рассрочка на мои любовь, обожание и свободное время, но если ты вдруг решил, что для этой пристани слишком хорош, то, будь добр! Уведомь. Я устрою конкурс на нового лучшего друга. Тэхён тонко улыбается, одними губами, весь такой загадочный, в плаще, среди белых масок и роз с гигантскими шипами. Выглядит, пожалуй, что хорошо. Ещё лучше обыкновенного, и вот это, по мнению Пака, уже вопиющая несправедливость: не всё красивое нужно делать ещё симпатичнее, но именно так и случается после Нового года. Как будто кто-то жмет на кнопку «апгрейд», у Тэхёна сносит тормоза, и ко всем своим прочим умениям и роже в зеркале он начинает ещё и стараться. Да помилуй их всех боже! Чимин и без того знает, что его друг охуительно хорош, не хватало ещё вынуждать его всем вокруг это доказывать, но вот они здесь: Тэхён сгоняет с себя семь потов на репетициях и увеличивает часы вокала с шести до девяти в неделю, Чонгуку кто-то дает легитимное право на избиение неодушевлённых предметов и перчатки. То есть он начинает заниматься боксом всерьёз. Так смешно, что даже грустно: Пак клянётся в очевидной взаимосвязи, Юнги просит его остыть и забыть — зарытый, кажется, скандал уже не главное. — Хотя лучше б они трахались, — добавляет тот же Мин, и путает Чимина ещё больше. В общем, он злится. Поэтому приходит к Тэхёну на запись и в перерыве между дублями спешит расставить все точки над «i». — Ничего не случилось, Чим, — говорит тот, прислоняясь к декорациям. — Нас застукал кто-то из стаффа. Шихёк объяснил, почему так делать не надо. — Но вы казались такими… — начинает было Чимин и замолкает. Ви, как минутой раньше в кадре, словно бы меняет одну маску на другую и качает головой. — Ничего бы не получилось. Меняет следующую. — Месяцем раньше, месяцем позже. И ещё одну. — Подмена понятий с нашим графиком — плёвое дело. Наверно я всё же потерял себя. Или я смог обрести тебя? — поёт Тэхён после перерыва. Чимин ненавидит этот альбом. Всей душой.* * *
— Знаешь, — задумчиво тянет он ещё через два месяца, когда находиться в общежитии без шапочек из фольги дольше часа становится попросту невыносимо, и Юнги снова отвлекается от работы, — пару сотен лет назад, когда не было всего этого дерьма с пассивно-агрессивными фразами, если люди говорили, что они не злятся друг на друга, они не злились. — Да, они предпочитали мышьяк. — Они подходили к обидчику, били их перчаткой по морде и говорили: «Я требую сатисфакции!». Так честнее. — Ты забыл ту часть, где они доставали пистолеты и херачили друг другу в грудь. Юнги на всякий случай отодвигается подальше, и от этого теплеет на душе: хоть что-то в действительности не меняется. — Ты был бы моим секундантом? You gave me the best of me — So you'll give you the best of you Чимин делает погромче и подкладывает под голову подушку. Может не так уж и плох был этот альбом.