#10 Такендо

— Я пойду за ним, понял меня?! — Такендо не унимался, собирал вещи в дорогу. Собрал уже приличных размеров наплечный мешок. — Я не могу пустить тебя. Я клялся твоему отцу в верности. — Я уже говорил, что мне плевать, кому ты там клялся? Говорил! Пусти, не то убью. — осмелел тот. После того, как он достал Ооноке, он верил, что у него все же есть шансы. — Нет. — спокойно продолжал тот. Такендо вытащил катану. Все вокруг не имело больше значения, кроме живой преграды, стоявшей на его пути. — Я убью ведь… — Ты можешь попробовать. Если ты сможешь убить меня, значит воля твоего отца ничего не будет значить. Сможешь убить, — и он вырастил все-таки убийцу. — Пошел прочь! — рявкнул Такендо и начал бой. Теперь инициатива была на его стороне. Он не щадил рук, передавая всю ярость катане, что приводило к снижению уровня техники. Ооноке с легкостью отводил их от себя, пока Такендо вдруг не метнул в него свое оружие. Он смог отразить лезвие, но теперь Такендо нападал на него, используя одни кулаки. Чтобы ему не навредить, Ооноке воткнул свою катану в пол по самую рукоять и стал играть по его правилам. В рукопашном он был также хорош, как и с клинком в руке. Такендо пропустил несколько приветов и почувствовал, что потерял свой последний молочный зуб. После еще одного пропущенного он упал на бок и вставать не спешил. — Много ты знаешь о своем отце, Такендо? — Побольше твоего… — злобно отвечал он, щупая свою челюсть и разминая скулы. — Ты знаешь его историю? — Знаю… — неуверенно отвечал тот. — Хочешь расскажу? — Я же сказал, что знаю! — отмахивался он. — Твой отец был одним из тех, кто принимал участие в свержении мятежного Кантетшо. Твой отец лично убил его, знаешь? Такендо умолк и прислушался. Ему было интересно, а боль притупляла его злость. — Итория гласит, что Кантетсо одолел мятежного брата при помощи огнедышащего оружия. Это не совсем так. Большую роль, как всегда, сыграли теневые самураи. Твой отец имеет чуть ли не самый высокий ранг в ордене… — «Черной руки»? — Да. Ты слышал о нем? — Немного. Отец иногда рассказывал про техники и приемы, иногда затрагивал искусства, практикуемые в ордене. — Понятно. Логично, в принципе. Ты показал мне хорошо отточенный «Казевокиру» во дворе. Я не ожидал, что ты владеешь техниками нашего ордена. — Вашего ордена? Хочешь сказать, что ты, десятилетний мальчик, член ордена? — Мне одиннадцать. — Да ты шутишь! — не верил тот. — Смотри. — Ооноке стал разматывать с себя верхние обмотки. — Это… — Как у твоего отца, верно? Ты наверняка видел. По его правой руке так же, как у Кенрюсая, сползала татуировка в виде змеи. — Хочешь сказать, что это ваша метка? — Не совсем. Татуировка есть у каждого члена «Черной руки». Татуировка — это выбор искусства. Выбор своей конфессии. Это устаревший обычай, но мы отдаем дань уважения времени, сохраняя традиции. — Конфессии? Мальчик коротко кивнул и продолжил: — Змея, — воплощение Оонсё. Следующие пути совершенствуют техники боя и полностью отдают себя сражению на мечах и принципам скрытности. — Какие есть еще? — Тигр, — воплощение Кенчи. Следующие делают уклон на укрепление тела, рукопашный бой. Соловей, — воплощение Асхоки. Следующие погружаются в изучение алхимических чудес и активно используют их в не только в повседневной жизни, но и в бою. Еще есть утерянный путь дракона. Последнего Сёкана следующего ему, убили во время битвы с Кантетшо. — Сёкан? — Это, так сказать, ранг. Самый высокий, не считая одного единственного Ками, — верховного лидера ордена. Только не думай, что выбор конфессии ограничивает круг занятий самурая. Это все в прошлом. По большей части, это просто, как я говорил, дань уважения. Однако, у каждой конфессии остались свои лидеры, скрытые убежища, свои тайны. Так что при выборе пути ты определяешь людей, которые будут развиваться вместе с тобой. В ордене три лидера, но главный, как ты понял, только один. — И кого же все слушают? — Этого я уже не могу рассказать. Давай вернемся к твоему отцу… Ооноке рассказал историю Кенрюсая. Так, какой он ее не знал. Он играл роль изменника. Его влили в ряды мятежной армии, чтобы подобраться к Кантетшо, завоевать его доверие, сливать информацию, устраивать диверсии. Финалом служила его смерть. Сразу убивать его было нельзя, дабы получить от мятежного войска в ответ минимальное сопротивление. Так все и получилось. Позже, узнали, что Кантетшо спонсировала группа Шаогуньских богачей, желающих прибрать к своим руках кусок империи со всеми ее богатствами и влиянием. Их всех казнили через распятие. — И что же теперь, Ооноке? Откуда взялись эти варвары? — Ты не проголодался? — с момента начала их разговора прошло уже почти два часа. — Немного… — Давай я найду тебе, что поесть. — У нас есть запасы риса на зиму. Еще очень много чая и молока. Отец еще брал из кладовой спирт. Он давал мне его, когда я неудачно падал. — Кенрюсай позаботился, чтобы тебе всего хватило… — Давай выпьем чаю, Ооноке? — Конечно, давай.

*** Ветер становился все холоднее. Конная колонна уходила в сторону северного Шенхая. Они уже прошли последние рисовые плантации и получили пропуск у пограничной стражи. — Я рад, что ты сделал правильный выбор! — сказал довольный Гатоцке, поглаживая гриву лошади. Тот молчал и угрюмо смотрел вперед. — Кхм, на кого ты оставил Такендо? — Тебе ли не все равно? — Нет, действительно. Я хочу, чтобы с мальчиком все было хорошо к твоему возвращению. — Нашел человека. — Кого? — интересовался Гатоцке, чем вызвал у Кенрюсая лишь смутные сомнения. — Сколько, говоришь, варваров? — Говорят, около шести тысяч. — Нас здесь под пять сотен. Сколько наших ждет нас там? — Император Кантетсо выделил пять тысяч могучих воинов. — гордо заявлял тот. — И у них есть оружие? Огнедышащие демоны Каттая? — Может быть. Этого мы пока не знаем наверняка. К чему эти допросы? — Хочу лучше понимать, с чем имею дело. — твердо сказал он. — Ясно… — подбивая лошадь скакать быстрее, понесся Гатоцке вперед.

*** Чай приятно отдавал пряностью. Вскипяченная в чугунном котелке жидкость была готова к употреблению. — Приятного. — сказал Ооноке. — Ты не будешь? — Нет, спасибо. — Не хочешь, значит? — Не хочу тебя пугать. — В смысле? Ооноке молча продвинул к сидящему напротив Такендо чашечку чая. — Покажи мне свое лицо. Я не испугаюсь. — Только, если не будешь задавать лишних вопросов. — Не буду. Ооноке стал разматывать черную маску, закрывающую его голову. Разматывалась она сверху вниз. Такендо сразу приметил, что мальчик абсолютно лысый, а кожа сморщенная, как выжатый лимон. Бровей у него не было, как и ресниц. Нос был так же неестественно мал, как и глазки-бусинки зеленого цвета. Он думал, его уже ничто не удивит, пока Ооноке не дошел до рта. У него отсутствовали губы и, мало того, рот был усеян маленькими заостренными клыками, из-за чего не закрывался полностью. К правой десне прильнул длинный серый высушенный язык, немного свернувшись. Такендо непроизвольно выпучил глаза и чуть-чуть отодвинулся. — Прости… — сразу извинился он. — Я понимаю. Ничего. — Как же так вышло-то? — Лишние вопросы. — сказал он, показав язык длинной до подбородка с треугольным кончиком. Он его тут же спрятал и хлебнул чая из своей чашечки.

*** Начинало темнеть. Легко усыпанные снегом высокие деревья слабо шатались от усиливавшегося ветра. Конное подкрепление остановилось на привал. Всюду развели костры и расставили походные лагерь-палатки. Кто-то уже спал, кто-то грелся у огня и искал чего перекусить, а кто-то просто шатался вокруг, лишенный сна. Кенрюсай сидел в палатке и рассматривал покрытую шрамами ладонь. Тут же лежал старый вояка без одного глаза с обрубленным носом и громко сопел. В палатку вошел Гатоцке. — Не спится? — Выспался в пути. Хорошие кони, не дают всаднику упасть. — Смешно-смешно… — хитро улыбаясь, говорил он. — Что пришел? — Ох, да я это… просто хотел сказать, что завтра, когда мы встретимся с осевшим подле Шенхайского форта полководцем Тосаем, ты не делал глупостей. Веди речь достойно и не действуй ему на нервы. В последнее время он очень раздражительный. — Я когда-то был замечен в использовании недостойной речи, Гатоцке? — Нет-нет, что ты. Я просто говорю… — Просто уйди. Я умею разговаривать с важными людьми. — Да, я, пожалуй, откланяюсь. Начинался снегопад.

*** Такендо ждал, когда тот уснет. Дождался. Судя по луне — ночь сулила беду. Слишком уже она большая и полная. Ооноке спал так же бесшумно, как и крался по комнате, когда Такендо притворялся спящим. Остерегаясь издать лишний звук, он пошагал в чайный уголок. Успешно выбравшись из спальни, не пробудив своего телохранителя, он расслабился и достал из небольшой серебряной тумбочки голубой цветок с черными вкраплениями, который он прихватил с собой в крылатом саду. Он читал, что такие растения ядовиты, а при употреблении внутрь почти мгновенно вызывают паралич и удушье. Так он мог оторваться от своего хранителя и пойти за отцом. Идея так и не оставила его. Такендо измельчил лепестки, используя ступку и пестик, и уже стоял с порошком перед котелком. — Если я просто уйду, он точно меня нагонит и остановит. И потеряю еще больше времени. Но… он, вроде, не плохой… я не хочу его убивать. Но отец… — терзали его противоречивые мысли. — Т-с-с. — услышал он шипение за спиной, в результате чего выронил ступу с порошком на пол, подпрыгнул, резко развернулся. — Ты чего… — К нам подходит пять человек. — Что? — Пять человек лезет в дом. Они вооружены. Носят доспехи императорской гвардии. — Почему… — Не шуми. Они думают, что мы спим. Входная дверь тихо приоткрылась. Один за другим гвардейцы тихо вбежали в дом. Все они держались за свои мечи. Они передавали друг другу команды жестами и продвигались к спальне. Вход был уже перед ними. Первый вышел вперед и осторожно стал открывать дверцу. Ооноке прятался сбоку. Он быстро достал катану и проткнул тому шею, просунутую в проем. Остальные сразу переполошились и стали вести себя немного громче. — Тебе конец, пацан! Подними руки, брось оружие и сдавайся! — кричали они. Такендо забрался на крышу и прильнул к черепице. Он слышал их крики. И вопли. В спальне было уже четыре трупа. Крови становилось все больше. Такендо смотрел, как поднималось солнце, прогоняя тьму ночи. Ооноке стоял перед последним гвардейцем и тяжело дышал. Если бы не перевязанная рука, ему было бы намного проще. — Твой отец сделал из тебя настоящего монстра, мальчик! — Мой отец — великий человек. — Да, не спорю! Он был великим! — с криком понесся на того имперский воин. Ооноке не составило труда его прирезать. Уйдя от первого удара, тот вбежал по стене и, оттолкнувшись от нее, сделал сальто назад, рассекая тому горло. Гвардеец упал на колени, схватившись руками за шею и раскрыв глаза. Пытался что-то сказать и умер, булькая что-то невразумительное. Лужи крови запачкали мальчишке босые ступни. Он стоял с опущенной головой и восстанавливал дыхание. Такендо спустился на крыльцо и вошел в спальню. — Что значит «был» великим? — испуганно разгоняя сердце, спрашивал он. — Такендо… у нас проблемы. — Что значит «был»?! — уже чуть громче продолжал тот. — Похоже, император что-то задумал. Может и не он, а его приближенные, но что-то не так. Они не могли прийти сюда просто так. Твой отец, скорее всего, в ловушке. — Нам надо спешить к нему! — Мы это уже проходили, Такендо! Мы в любом случае ничего не успеем сделать! Тем более теперь, когда имперская гвардия охотится за тобой. — Зачем приближенным императора убивать моего отца?! И меня тоже! — Я могу предположить… — Ну?! — Возможно, империя хочет избавиться от ордена. — Зачем? Разве орден не помогает императору? — «Черная рука» не принадлежит политическому миру. Орден берется за все дела, за которые получает то, что ему нужно. — Значит ли это, что кто-то из твоего ордена сделал что-то, что ударило по императору? Значит ли это, что именно из-за этого нас хотят убить? — Возможно. — коротко кивнул тот. — Я не могу потерять отца, Ооноке. — серьезно сказал Такендо. — Он плохо тебя учил? — Ну и что мне делать? Давай, скажи мне! — Нам нужно спрятаться. Тебе нужно тренироваться. Ты был в крылатом саду? — Был… — Там нас не будут искать, пойдем. Там что-нибудь придумаем.

*** Весь день его терзало дурное предчувствие. Он списывал это на удаление от сына. Чувство родителя. Желание защитить свое дитя. Ближе к полудню, они добрались до развернутого перед фортом лагеря Тосая. Шел сильный снегопад, заставляя патрульных работать лопатами, расчищая тропинки, создавая дороги и подходы к палаткам. — Тосай, я привел подкрепление по приказу императора! — сказал выходящий вперед Гатоцке. Следом за ним выходил Кенрюсай, а за ним еще целая колонна всадников. — Зайдем в мой шатер. Нет нужды мерзнуть под снегом. — говорил полководец. Высокий, в прочных висячих доспехах, с двусторонней алебардой за спиной, он был похож на могучего великана из северных легенд. Волосы его тонким слоем покрывали голову. Усы были выбриты, и только густые бакенбарды и длинная борода, связанная в пучок, украшали его лицо, которое портил лишь некрасивый изогнутый нос. Посередине округлого шатра стоял переносной камин с установленной на него медной трубой для отведения дыма. Внутри было очень тепло и уютно. Здесь собрались все приближенные к Тосаю воины, отобранные стратеги. Они собрались за столом с развернутой тактической картой, где все силы были расставлены вокруг Шенхайского форта, цепочкой оттягиваясь к северной лощине. — Что думаешь, Кенрюсай? Хорош план? — Вы хотите сокрушить их на подступах к форту, а затем гнать их до лощины, не оставляя никого в живых? — Все правильно понял, самурай. — Зачем вам именно я? Император не удосужился уточнить? Гатоцке бросил на того предупреждающий взгляд. — Откровенно говоря, Кантетсо здесь ни при чем. Теперь Гатоцке бросал взгляд на Тосая. — Значит, это ты меня вызвал? — Да, я. Нам действительно нужно помощь лучших, чтобы задавить наступление в самом его начале. Они будут здесь уже через два дня. Мы отдадим им все прилегающие деревни и хутора. Встретим их здесь. — Я могу сейчас же развернуться и отправиться домой, Тосай. — Можешь. Но тогда я приложу все свои усилия и использую все связи, чтобы тебя объявили имперским предателем, который бросил своих товарищей на погибель. Нужно ли твоему сыну такое будущее? — Что-то вы все слишком переживаете за мою семью. Моя кровь — не ваша забота. — грубо ответил Кенрюсай. — Как скажешь, самурай. Исходя из сказанного мной, что же ты решил? — Я останусь… — нехотя сказал он.

*** И снова луна готовилась открыть себя восточной империи. Ооноке и Такендо прятались в оборудованной под жилище пещерке, прикрытой валуном чистого белого цвета, словно не от мира сего. Они притащили сюда столько еды, сколько могли унести за раз. В принципе, того, что у них было, хватило бы на месяц. Ооноке сидел на лежаке и смотрел на задумчивого сына своего Сёкана. — Говори, не молчи. Будет легче, если выпустишь мысли наружу. — Думаешь, мой отец уже умер? — грустным голосом спрашивал мальчик. — Да. Несмотря на то, что он Сёкан, шансов нет. — Ну спасибо! — Я говорю честно. Не хочу врать другу. — Другу? Ты считаешь меня другом? — взбодрился тот. Ооноке коротко кивнул. — Ооноке, я… я хотел убить тебя. — Я заметил. — Такендо понял, что тот улыбается, даже не смотря на маску. — Нет, ты не понял. Я хотел отравить чай, подсыпав туда лепестки утопленца. — Разбираешь в алхимии? Хорошо это. — после короткой паузы, добавил Ооноке. — Ты меня не понял? Я хотел убить тебя! Всерьез убить, отравить и прирезать тебя, пока ты лежал бы и задыхался! Ооноке лишь улыбнулся еще шире. В его глазках виднелась неприкрытая радость. — Тогда я благодарен тебе, что еще жив, Такендо. — случайно прикусив неудачно упавший громоздкий язык, сказал он. У Такендо проступили слезы, и он сразу отвел лицо, в надежде, что Ооноке того не заметил. Дабы не показать секундной слабости, он сразу, шмыгнув пред тем носом, сказал: — Пойдем, покажу, как отец учил меня самурайскому шагу! Тот коротко кивнул и последовал за ним наружу.

*** Наутро снегопад стал еще сильнее. Казалось, северные шаманы специально колдовали, дабы похоронить врага, которого уже заметили их вороны, под снежным килем. Патрульные сменялись и чистили снег, сменялись и снова чистили. Остальные сидели в шатрах и палатках и ждали столкновения. Отдыхали и готовились. Запасались снадобьями, принимали лекарства от простуды, ведь многие в лагере стали заболевать. Кашель и слабость валили с ног одного за другим. Один Кенрюсай сидел без движения на морозе, окутанный снегом, и медитировал. Он слушал, что несет в себе ветер, слушал, о чем шепчут деревья, слушал, чего тревожились птицы. Холод его не брал. Энергия его тела согревала изнутри. Картина впечатлила имперских воинов и самого Тосая, который периодически посматривал на самурая из своего уютного шатра. Через час к нему отослали одного воина спросить у того, как самочувствие. — Э, самурай! Ты там не издохнешь случайно? — Они идут. — Чего? — не понял тот. — Они будут здесь минут через пять-десять. — Что за шутки? — Иди, передай полководцу. Быстро. — спокойно бурчал Кенрюсай. Воин со всех ног понесся по расчищенной дорожке к Тосаю в шатер. — Этот безумец говорит, что через десять минут они будут уже здесь! — Но по нашим подсчетам они должны подойти не ранее, чем завтра к обеду. Это было еще без учета снегопада… — уверял Гатоцке. — Приготовить всех к бою. — не думая, молвил полководец. Зазвучали тревожные колокола. Воины выскакивали из укрытий в полном обмундировании, недоумевая, что творится. Снегопад не утихал. — Кенрюсай, надеюсь, ты не ошибся, иначе оплошность твоя будет тебе дорого стоить. — раздраженно говорил ему Тосай, стоящий по правую руку. — Слушай. Не говори. Просто слушай. Твои воины встали в ряд вдоль природного рва. Их там накроют. Они приближаются западнее, чем вы планировали. — Что?! Да как ты… Откуда тебе… Черт! Посыльного ко мне! К полководцу подбежали двое ближайших в облегченных доспехах. — Перестроиться на подход с северной лощины! Передайте, быстрее передайте! — во всю глотку кричал тот. — Не успеть. — Успеем! — отрицал полководец. — Слушай. Не говори. Просто слушай. — с последними словами самурая донеслись пушечные залпы. Сразу их не заметили, ибо пушки были смастерены из окрашенного в белый металл. Они идеально сливались со снегом и открылись виду имперских только по открытию огня. Разрывные ядра при столкновении с твердым препятствием разрывались шипами во все стороны и, пробивая броню, впивались в плоть. Первый залп с неожиданной стороны унес жизни не меньше полсотни воинов. Бреши в строю сразу были заполнены. Повернутые в другую сторону пушки примерзли, по сему их не получалось развернуть сразу. Союзный залп задержался, воины были растеряны, но команды полководца приводили их в чувство. — На северную лощину! Пушки, разворачивайте пушки! Максимально растянуться вперед! Не ждать! Наступаем! Те из имперских, что могли услышать Тосая, действовали и передавали команды по рядам дальше. Остальные делали свои шаги по наитию и решили не ждать, пока их задавят огнем, бросились вперед, прямо по засыпанным полуметровыми сугробами переходам. Новый залп. Уже менее точный, но все еще эффективный. Империя несла потери, хотя бой еще толком не начался. Полководец Тосай рвался в передние шеренги, дабы укрепить боевой дух и сплотить одно мощное наступление. Уверенное и разрушительное наступление. Он пытался ухватить взглядом самурая, но он, как сквозь землю провалился, исчез, развеялся по ветру, слившись с падающим снегом. Имперское войско продвигалось сквозь сугробы и даже не наблюдало основные силы противника. Все, что им было открыто с позиции, — это одни мраморно белые пушки меж деревьев и несколько человек в тяжелых шубах у каждой из них. Имперские ожидали третьего залпа, но его почему-то не последовало. Лишь некоторые из воинов видели белого тигра, что сеял смерть своими катанами, окрашивая снег в красный. Когда они добрались до пушек с варварскими телами, — самурая вновь никто не видел. Наступило затишье. Кроме топота и бряцанья доспехов тысячного войска, — больше ничего не было. Один только Кенрюсай, забравшись на укутанное снегом дерево, наблюдал за белым холмом затаившуюся орду. И было их в два раза больше, чем ожидалось. Тысяч десять, не меньше. Сердце его выдавало устойчивые ритмы. Самурай был готов биться до смерти. По такому снегопаду ему все равно не уйти. Тем более, если они сейчас не отбросят эту орду обратно на север, — Шенхай будет уничтожен, а затем еще и половина востока, — разграблена. Всадники обогнули холм, где их и встретила орда. Наступление обернулось крахом. Орда двинулась вперед и почти сразу поглотила собой конницу, бесполезную в глубоких снегах. До сих пор еще не было ясно, сколь велико варварское войско. Тосай скомандовал прекратить наступление, но никто уже и так не рвался вперед. Выстроившись полукругом, они медленно отходили к лагерю. Единицы, оставшиеся в лагере, уже разворачивали орудия. Варварские силы старались проглотить имперскую армию, огромной тучей огибая лагерь со всех доступных направлений. Имперские воины многого стоили в бою, но против такого количества северян у них было мало шансов на победу. Союзный залп дал о себе знать, изрыгнув в сторону тучи около тридцати ядер с пылающим маслом. Люди гибли целыми пачками, а те, что избегали прямого попадания, сгорали заживо из-за жидкого пламени. Но и этого было мало, чтобы остановить десятитысячное войско варварских ублюдков. Кенрюсай тоже вступил в бой, заканчивая жизнь всякого, кто преодолевал защитное построение. Ни один северянин не мог сравниться с его мастерством до одного момента. Через строй пробился отличающийся от других воитель. К его шлему были привинчены оленьи рога, в бою он использовал парные топоры и телосложением походил на мамонта. Пробивная внушительная туша скрывалась за железной, исцарапанной в многочисленных сражениях, броней. Этот северянин с меховым пончо занял самурая и заставил того попотеть. Броня его была невероятно прочная, что служило для Кенрюсая главной проблемой. Он старался метить в подвижные части, но тот умело их прикрывал, подставляя самые крепкие области, превращая себя в настоящий танк. Железные чудища изрыгали ядра по обе стороны конфликта. Изредка попадались снаряженные пороховыми пистолями варвары, выпускающие осколки, объятые огнем, в свои цели. Кровь и снег стали едины, перевоплощая поле битвы в красно-белую сцену с тысячами актеров, складывающих свои головы во имя ее дальнейшего преображения. Наконец, воитель открылся, чем сразу воспользовался самурай, углубив в того сразу две свои катаны. Кенрюсай был уверен, что после такого ранения тому более не светит сражаться, но был неприятно удивлен, когда получил в ответ удар железным лбом по голове. Самурай отступил на два шага, перепрыгивая, словно перышко, но затем поскользнулся и плюхнулся в кровавый снег. Варварский боевой клич сокрушал веру в победу у имперских воинов. Их дух держался на ниточке, а ниточкой этой был полководец Тосай, сражающийся плечом к плечу с товарищами. Двусторонней алебардой тот создавал вихри и круговороты, рассекая всех зевак вокруг. Лицо его поглотила ярость сражения, и не видел он ничего, кроме все еще живых варваров, которые только и ждали, чтобы умереть от его руки. Он забыл про всякое отступление и командование и теперь жаждал только убивать. Кромсать и убивать. Железная туша громилы двинулась к лежащему Кенрюсаю. Его огромные покрасневшие глаза прямо-таки светились в тени его рогатого шлема. Очередной свист и грохот залпов. Небо над головой самурая заслонило сталью и огнем с кипящей кровью. — Можешь попробовать забрать меня сейчас, Оонсё, но так просто я в твою колыбель не дамся… — говорил про себя Кенрюсай, стирая рукой поток крови, застилающий глаза.

*** Такендо спрыгнул с белого валуна подобно отцу. Выхватил катану и разрубил пополам ничего не подозревающую синюю бабочку. — Ха! Видел? Самурайский шаг! Получилось! — радовался тот. Ооноке подкрался к еще одной бабочке, смотря на ликования друга. Одной рукой он придерживал закрепленную на поясе укороченную катану, а второй потянулся к прекрасному зелено-красному насекомому. Подставив указательный палец, он подсадил бабочку и поднес ее ближе к своему закрытому лицу, выпрямившись. Такендо завороженно следил за Ооноке. — Что ты делаешь? — спросил он. — Что? Самурайский шаг, Такендо, что же еще. — Но ведь… прием заключается в другом… — задумался тот. — В убийстве? — Ну да… — Не люблю убивать животных или насекомых. Они чистые, понимаешь? — Нет, не понимаю. — Животных мне убивать жалко, потому что они лучше людей. Людей мне не жалко, а вот бедной природе страдать необязательно. Хватит ей и без меня царапин. — Ооноке… — Ты попробуй не убивать, а поймать бабочку, Такендо. Уверен, для тебя это будет намного сложнее… — говорил мальчик, глядя на озадаченный вид его нового друга.