Великий грех

Верховенский случайно проснулся рано. Он с трудом открыл глаза и, сделав всего одно неловкое движение головой, ощутил резкую, пронизывающую все тело боль. Из окна еще выглядывала тьма, окутывающая всю спальню холодом и неприятием. Ставрогин широко развалился на подушке и мирно дышал, погруженный в сон. Петр, пересиливая ноющие и режущие ощущения своего тела, медленно выполз из-под одеяла, стараясь не совершить лишних манипуляций, которые принесут еще большие разрывы и мучительную, практически невыносимую боль. Оглянувшись, Верховенский увидел, что вся постель была испачкана кровью, видимо, вытекающей всю ночь из свежих ран. Он как-то безнадежно вздохнул и в аккуратном напряжении направился в ванную комнату, находящейся прямо рядом со спальней. Войдя, Верховенский первым делом взглянул на свое обнаженное тело в длинное, в половину его роста зеркало, висевшее в удивительно изящной раме с белыми, бледными среди цветочных узоров ангелами. Петр горько усмехнулся - выглядел он ужасно. Он принялся постепенно оглядывать свое тело, начиная с головы и кончая ногами. Волосы были взлохмачены и спутаны, на его бледной щеке ярко выделялся след от пощечин, любезно подаренных ему Николаем. Далее шла шея, на которой вместе с синеющими засосами красовались следы пальцев от удушений и подтекший кровью укус, выделяющий отменную форму челюсти. Ниже шеи была грудь, которая скорее напоминала месиво из царапин, ссадин и синяков, измазанных загустевшей темно-красной жидкостью. Верховенский провел похолодевшими пальцами по рытвинам и засохшим коростам и еле сдержал подступившие к горлу, душащие слезы от осознания того, что шрамы от этих порезов останутся с ним на всю жизнь, но потом тут же усмехнулся самому себе, будто внезапно наполнившись самодовольством и гордостью за истерзанное тело. Потом он повернулся спиной и оглядел ее, на ней красовались широкие, расползающиеся практически по всей поверхности бледной кожи синие, вперемешку с фиолетовыми и бежевыми цветами гематомы. Петр безумно улыбнулся отражению и еще раз повернулся, с невероятным наслаждениям оглядывая всего себя. Вдруг он схватился за живот и громко с удовольствием и бесноватой придурью расхохотался. Кто бы знал, что скрывает в себе этот хохот? Может, радость, может, боль, может, конечное безумие, а, может, и все вместе. Заливаясь дьявольским, сумасшедшим смехом, Верховенский упал на пол, продолжая чуть ли не разрываться на куски от хохота, совсем уже не чувствуя боли, ломающей все тело. Его будто в миг охватила праздность, внезапное счастие, но все равно словно фальшивое, словно поддельное, скрывающее что-то еще более темное, грязное. О, да, именно, в радостном, сладком, цветущем жизнью смехе будто вырывались вся грязь и гниль. Казалось, что если приглядеться, то можно увидеть, как по растянутым улыбкой губам стекал яд, убивающая, растворяющая все чистое и хорошее отрава. Мерещилось, что еще секунда и сам Верховенский будет растоплен в кислоте своего смеха. Дверь в ванную распахнулась и в нее заглянуло раздраженное лицо Ставрогина, скептически глядевшего в сторону давящегося хохотом Петра. С минуту он недовольно и недоуменно наблюдал за этой взрывной агонией, а потом вымолвил: - Ты не нашел другого времени для веселья? - его голос был спокойным, но как будто равнодушным или даже холодным. Верховенский вдруг замер, уставившись в одну точку. Внимательный взгляд Николая увидел, как по щеке Петра стекала слеза за слезой. Верховенский медленно повернул голову и посмотрел на Ставрогина. Он развел руки, демонстрируя свое тело, и надменно произнес: - Не правда ли я красив? - его лицемерная улыбка ярко сверкнула перед молодым человеком. Ставрогин смерил его равнодушными, холодными глазами, мельком оглядев раны: - Ты это заслужил... - безжалостно сказал он. - А я и не виню тебя, Ставрогин. - ответил с усмешкой Верховенский. Николай высокомерно сощурил глаза, пытаясь понять мысли Петра. - Что за истерики с утра пораньше? - с отвращением в голосе спросил он. Верховенский поправил волосы и, поднявшись с пола, двинулся к выходу и, проходя мимо Ставрогина, с гадостью в голосе бросил ему шепотом в ухо: - Ну, не тебе же одному рыдать, Коля... - Петр ушел вглубь комнаты, оставив оторопевшего Николая у двери. Помолчав с минуту, то вдруг крикнул тому вслед: - Может, позовем врача? - Не стоит. - прозвучал из темноты сладкий голос Верховенского - И без того справлюсь... Ставрогин прошел по комнате в сторону своего пальто, висевшего у выхода. Порывшись во внутренних карманах, он вытащил трубку. Набив ее табаком и поджегши спичкой, он вдохнул в себя горький, бьющий по горлу, но оставляющий приятную слабость дым. С мирным удовольствием закурив, он распахнул окно гостиной, из которого сразу понесся пронизывающий холодом сквозняк, и сел на подоконник. Николай напряженно прислушался, Верховенский в спальне чем-то гремел и шуршал, видимо, роясь в комоде и чемоданах в поисках чего-то. Ставрогин равнодушно вздохнул, глядя на спящую улицу. В ярком свете фонаря, стоящего на другой стороне дороги, у противоположного дома, путались мысли Николая. Его охватило резкое ощущение, что в это утро что-то переменилось. Не треснуло, не сломалось или не разрушилось, а именно переменилось. Так спокойно и тихо на цыпочках ушло из номера отеля и сбежало куда-то в сторону России. Почему-то только в сторону России. Скорее всего это что-то сейчас мирно спит в их старой квартире, укрываясь их пуховым одеялом, поедая сладкие булочки по утрам и читая убитый, порванный томик Пушкина, валявшийся у Петра всегда где-то в углу и мусоре. А они вместе сидят тут, без этого чего-то, но все еще вдвоем, нуждающиеся в друг друге. Николая охватила странная тоска по дому, ему захотелось бросить все уехать оставив все мелочные цели, забыв об страхе. Видимо, за время отсутствия постоянной опасности старые воспоминания притупились, поэтому он, Ставрогин, так думает. Все это спесь, не успеет он выйти из отеля, как все начнется по новой. Он словно привязанный должен быть тут, рядом с Петром, запутавшийся в его ласках и манипуляциях, в его словах и лжи. На свежую голову Николай решил все еще раз проанализировать, не делясь своими рассуждениями с бесом Верховенским, потому что это все опять перемешает. И так Настя была убита в день их первой встречи с Петром и это остается неизменным фактом. Ненависть Верховенского к ней может быть оправдана двумя вещами, это не особо удачные связи с женщинами в прошлом и неприязнь к ним сейчас и ревность, которую он испытывает к Николаю. Вопрос: как он мог убить ее своими руками, если весь вечер и ночь провел с ним, Ставрогиным? Да, никак. Это его личное алиби. Мог бы он приказать убить ее кому-либо? Мог, но ведь они тогда только познакомились, в первые Ставрогин увидел Верховенского, а Верховенский его и Настасью с ним, то есть убивать ее в ту ночь у него не было никаких мотивов, ревность появилась позже, уже после смерти Насти. А главное - если это была их первая встреча, как бы он смог рассчитать все, то что случится дальше? Петр никак не мог бы предугадать, что они оба придут на вечер М-ского, что он поссорится с Настасьей, что она убежит в ночь одна, что он и Верховенский сойдутся и уедут к нему на квартиру - это было бы просто невозможно. Следовательно, Верховенский сказал ему правду: это была насмешка и очередное издевательство, что действительно в характере Петра. Ставрогин усмехнулся, ему было тошно признавать, что ему придется довериться словам Верховенского. Это было смешно. Он подумал, как начинались их отношения: ложь, игры, насмешки, хитрости и анализ каждого сказанного слова, а сейчас что? Неужели это они так сблизились? Николай старательно подавил подступающий приступ хохота, от того насколько это было идиотски. Разве они могли к друг другу привязаться, признать друг друга, полюбить? Вздор! Чепуха... Нагнанная спесь, чтобы лучше лгать взаимно и самим себе. На самом деле была только потребность... Верховенский - потерянный человек, который для счастливой жизни нуждался в идее, частью которой, по словам самого Петра, являлся Ставрогин. Николай, конечно, был заинтригован таким положением дел, потому что ему не нравилось принимать участие в чем-то, чего он не знал и не понимал. Ему хотелось бы быть уверенным в том, что он каждый день держит все под контролем. Живя вместе с Петром, трудно постоянно владеть ситуацией, но все равно из этого вытекал то, в чем нуждается он. Петр помогал ему своим присутствием справиться с тем, что он не мог контролировать. Верховенского хотя бы он мог усмирить или ему только казалось, что он может, благодаря манипуляциям и хитростям своего сожителя. В любом случае Верховенский продлевал его существование на этом белом свете, поэтому можно было и потерпеть. И какая разница, что там, да как? Ставрогин расслабленно вдохнул в себя дым и выпустил его в открытое окно. Вкус табака на языке доставлял ему яркое наслаждение, обжигающее язык и сдавливающее горло. Ему вдруг показалось забавным, какие разные удовольствия существуют в жизни. Бывают яркие, жаркие, всепоглощающие, будто растворяющие кипятком и своей горячностью, как например, страсть с Верховенским, а бывает спокойные, холодные, умиротворенные, будто бы замершие в скорости жизни, остановившие мгновение, чтобы ты успел передохнуть в путающем все вокруг потоке событий, вот как эта трубка, набитая дорогим табаком и обволакивающая тебя горьким дымом. Николай закрыл глаза, подставляя лицо сквозняку, и потягивая из трубки. Как же это забавно, но без этих двух удовольствий он бы вряд ли смог жить спокойно теперь. Верховенский, держа что-то в руках, прошел мимо него и заперся в ванной. Ставрогин слез с подоконника и, продолжая курить, подошел к двери. Дверь была достаточно старой по сравнению с остальной обстановкой комнаты. Николай оглядел ее и заметил, что около ручки есть дыра, маленькая и почти незаметная. Он опустился на корточки и приблизил один глаз к скважине. Верховенский надел брюки, а потом набрал в небольшой таз воды и принялся протирать свою грудь с явным выражением мучительной боли на лице. Ставрогин поежился, будто ощущения Петра передались ему. Николай вдруг вспомнил, чем вчера кончилась их близость и отвратился. Как он мог зарыдать? Стыд и омерзение захватили его, он почувствовал неестественное жжение всего своего тела. Ставрогин поднялся и открыл дверь: - Петр, может быть позволишь помочь? - отводя глаза, спросил он. Верховенский повернулся и безразлично произнес: - Можно... - он протянул ему компресс, сделанный из холодной воды и тканевого платка - Я уж думал, так и будешь стоять и подглядывать... Ставрогин с досадой удивился, что Петр его заметил, но, зажав трубку между зубов, взял платок и подошел ближе к Верховенскому. Он, помедлив, оглядел его худое тело и аккуратно провел по его исцарапанной груди. Верховенский сморщился, но Николай продолжил стирать кровь. - Когда придут убирать комнату, подумают, что мы здесь кого-то убили... - вымолвил Верховенский, презрительно глядя на Ставрогина. - Не переживай, я смогу объяснить это... - равнодушно ответил ему тот. - Думаю, объяснять не придется... - Почему же? - Я собрал свои вещи в спальне. Я думаю, что хватит с меня этой гостиницы и этого места... - он смерил Ставрогина взглядом - И с тебя тоже... - Николай облегченно выдохнул. Ему уже показалось, что Верховенский хочет уйти от него. - Я считаю, что нам уже достаточно коротать дни в этом месте и пора ехать к Лизавете Николаевне. - К Дроздовым? - Николай пожал плечами и вытер последнее пятно - Раз ты хочешь, то так и сделаем. - Какой покладистый! - усмехнулся Петр и, выхватив из зуб Ставрогина трубку, вдохнул дым. Он смотрел на Николая хитрыми и загадочными глазами, будто что-то обдумывал, потом сквозь улыбку процедил. - А если я попрошу встать на колени, встанешь? Николай холодно посмотрел на него. Он бросил платок в раковину, стоящую рядом, и сложил руки на груди, неотрывно глядя в глаза Верховенскому: - Смотря, зачем? Если просто поиздеваться, я уйду собирать вещи, а если... - Если! - Петр провел руками по бледному лицу Ставрогина и медленно положил на плечи. - Хочу посмотреть, правильно ли ты понял это "если"... - он легко надавил на Николая, намекая опускаться вниз. Ставрогин, прямо смотря на Петра, не отводя гордых, охитревших в миг глаз, опустился к его ногам. Не отрывая взгляд, Николая ловко расстегнул брюки Верховенского и стянул их вместе с бельем. Он прикоснулся ладонью к возбуждающейся плоти Петра, после чего наклонил голову и долго, томительно провел влажным языком. Верховенский закинул голову и, прикусив губу, от удовольствия закатил глаза. Ставрогин, заметив такую реакция, облизнул член Петра еще раз, после чего медленно ввел его себе в рот, вызывая сдавленный, нежный стон Верховенского. Николай впустил его член глубоко в горло, потом отодвинулся, прикасаясь языком от основания до головки. Ставрогин ласково двигал головой, вдруг закрыв глаза и с наслаждением продолжая доставлять удовольствие Петру. Он прикоснулся одной рукой к его бедру, другой к его худому животу и принялся нежно, возбуждая своего любовника еще сильнее, поглаживать. Верховенский вскрикнул и от сладостного напряжения вдруг отпрянул, опершись на стену, но Николай снова приблизился, прижимая его к холодной плитке, снова заглотнул его член. Он игрался с эрекцией Петра, снова и снова облизывая самые чувствительные места, испытывая страстный голод, который он пытался утолить с каждым новым движением и прикосновением. - Ставрогин, зачем я... - Верховенский запустил руку в его волосы, неуверенно давя на голову. Николай достал член изо рта и ядовито посмотрел на Петра: - Ты хочешь кончить? - не ясно, как, но даже стоя на коленях Ставрогин умудрялся быть выше, оставаться властным и сильнейшим, вызывая в возбужденном Верховенском пугливую неуверенность, обнаженную в столь откровенный момент. - Конечно, хочу, Коля, мне ведь так хорошо... - Петр стыдливо прикрыл ладонью раскрасневшееся лицо. - Прекрасно!.. - Николай, также жестко, едко глядя на Верховенского, снова принял половой орган в рот, но принялся сосать быстрее, резче, при это одной рукой двигая по длине члена, синхронно с губами и языком. Петр в жаркой истоме стонал, разгоряченный и снедаемый похотью. Он явственно ощущал подступающую волну удовольствия, еле сдерживаемую и сдавливающую каждую клетку его тела, вызывая дрожь. Ставрогин же не останавливался, а только с большим рвением сосал эрекцию Верховенского, будто желал полностью овладеть им. - Пожалуйста, остановись, Коля... - стонами прокричал Петр и в волнительном стеснении закрыл лицо. Еще одно движение, и Ставрогин вдруг с неприятием, но и высокомерной сладостью ощутил вязкую, горьковатую жидкость у себя на языке, стекающую в горло. Ставрогин вытащил член изо рта. Вдруг, хитро блеснув глазами и схватив за руку, он резко потянул Петра на себя и, не глотая сперму, поцеловал растерявшегося и ослабшего Верховенского. С несколько секунд он страстно его целовал, жадно сплетая языки и обмениваясь всевозможными жидкостями, пока Петр не осознал происходящее и с отвращением не отпрянул. Под гортанный, раскатистый смех Ставрогина он подскочил и побежал к раковине с водой прополоскать рот. - Твою мать, Ставрогин! - воскликнул он, с омерзением умывая рот. Задыхаясь от неистового приступа смеха, Николай произнес: - А что? Все твое! - он уже спокойно улыбнулся и добавил - Маленькая месть за твое нахальство... - Ублюдок! - Петр обиженно вышел из ванной, от чего Ставрогин снова захохотал. Спустя минуту, он заглянул в спальню, где Верховенский завязывал раны неизвестно откуда взявшимся бинтом. - Не дуйся, Петруша... - Николай, опершись на косяк двери плечом и сложив руки на груди, холодно и едко улыбнулся, глядя на него. - Я и не собирался этого делать... - равнодушно ответил тот - Просто это до невозможного противно! - Ох, что противного? - усмехнулся Ставрогин. Петр посмотрел на него злыми глазами: - Если бы я, даже в шутку так сделал, ты бы меня ударил... - Твоя правда... В этом и суть! - Николай подошел к нему и взял в ладони лицо - Я главный! Я управляю тобою, моя игрушка, а тебе это нравится, ненаглядный ты мой Петруша! - О, да, Коля... - глаза Верховенского внезапно изменились, а лицо исказилось безумным оттенком, губы растянула улыбка - Ты главный! Я весь твой... - он выглядел так хитро и лживо, что все его слова казались сарказмом. - Управляй мной... Я не против. - словно дал он разрешение. - Тебе, видимо, нравится быть лживой мразью? - Ставрогин влепил ему хлесткую пощечину. - Весьма, Коленька, весьма... - Верховенский потер немного ноющую щеку, облизнув губы, ухмыльнулся чему-то исключительно своему и ушел в спальню. Николай старательно подавил приступ гнева и зашел в спальню, где принялся складывать остатки одежды в свой чемодан, который вытащил Верховенский. Верховенский звучно захлопнул собранный чемодан и потупил обезумевший взгляд на Ставрогин, убиравшего пиджак. Вдруг он громко рассмеялся, от чего Николай поднял на него недоумевающие глаза. - Знаешь, в чем главная шутка сложившейся ситуации, а? - Петр широко улыбнулся, и Ставрогину даже показалось, что он сверкнул глазами, от чего у него побежали по рукам мурашки. - А шутка в том, что ты никогда не поймешь... Сколько бы ты ни думал, сколько бы мыслей ни пропустил через свою прекрасную голову, ты все равно не догадаешься, что у меня вот здесь, - он прикоснулся указательным пальцем к своему виску, - и вот здесь. - Петр приложил ладонь к сердцу. - Ты будешь мучиться до тех самых пор, пока я не объясню! А если я не открою тебе это, то сам ни за что не поймешь. Сколько бы ты ни кричал о том, что главный ты, ты не получишь полной власти, пока не вскроешь мою голову, потому что в таком случае я всегда буду оставаться на шаг впереди тебя! - Верховенский разразился громким, насмешливым хохотом, от чего Николай ощутил себя униженным, но к своему стыду он никак не мог оспорить слова Петра. Насмеявшись вдоволь, Верховенский манерно поправил растрепавшийся локон рыжих волос и, все еще растягивая губы своей саркастичной, сладкой улыбкой, радостно произнес: - Я завтракать! - с этими словами он вышел из спальни, а потом и из гостиничного номера. Ставрогин, подавляя ярость, услышал, как и за дверью Петр продолжал безумно смеяться. - Дрянь! - выругался он и, заметив стоящую на комоде вазу, в порыве гнева швырнул ее в стену. Убрав в чемодан последнюю одежду, Ставрогин поднялся, вдруг вздрогнул и оглянулся. В углу возвышалась черная темная фигура с кроваво-красными глазами. Голодный взгляд и гниль, практически стекающая на пол, подползающая к ногам Николая. Ставрогин задрожал всем телом, его охватил ужас осознания, что Петр ушел. - О, господи! - не заметив своей оговорки, он стремительно бросился вон из номера. Не заперев дверь, Ставрогин почти слетел с лестницы вниз. Мысли путались, грудь колол животный страх. Он испуганно искал глазами Верховенского повсюду. Все его тело колотила мысль о подступающей гибели. Он сбежал вниз в главный зал, где толпились люди. Промчавшись мимо них, Николай оказался в ресторане, но Петра нигде не было. Дрожа, Ставрогин быстро оглядывался. Резко развернувшись, он ринулся на улицу. Прохладный воздух овеял его и Николай побежал дальше, вдоль улицы, сам не зная, куда бежать и где искать Верховенского. Спиной он ощущал ноющий голод настигающего его существа. Бежать, спастись. В своей голове он кричал "Пожалуйста! Пожалуйста, прошу, пожалуйста!", и вряд ли бы сейчас он объяснил, кому посвящены его мольбы. Промчавшись около квартала, он вдруг иступлено замер. Из кафе на той стороне вышел Петр, ведя под руку какую-то девушку. Он улыбался и что-то обыденно увлеченно рассказывал ей. Ставрогин наперекор повозке, не замечая ни людей, ни домов, ни самого себя, бежал, видя только Верховенского. Петр, заметив его, вздрогнул и недоуменно пробормотал: - Коля? Ставрогин, запнувшись, упал к нему в ноги и обхватил его. Прижимая к себе и, чуть не плача, прижался к коленям Верховенского. - Наконец-то... Нашел.... - Николай оглянулся - ОН растворился и будто его вовсе не бывало. - Прости, Петруша, прости... Родной мой... Верховенский любовно посмотрел на него. Он забрал руку у неизвестной девушки и окунул их в смоляные локоны Ставрогина. После чего он опустился на землю и обнял Николая. - Ты весь дрожишь? - он погладил Николая по спине. - Все хорошо... Я с тобой... Ты чего? - Qu'est ce qui c'est passé? (Что происходит?) - подала голос смущенная и неприятно скорчившая лицо француженка, бывшая секунду назад спутницей Петра. - Vous? (Вы?) - Петр с уже нескрываемым отвращением поднял на нее глаза. - Soyez gentil de sortir! (Будьте добры, убирайтесь!) - бросил он ей и вновь отдался объятиям со Ставрогиным. - Bâtard! (Мерзавец!) - Воскликнула девушка и, смерив взглядом сидящих на земле молодых людей, быстро ушла, шурша юбкой. - Что случилось, Коленька? - прошептал Петр. - Ты ушел! Я мог умереть! Ты забыл об этом?! Я мог сейчас умереть! - простонал в плечо Верховенскому Ставрогин. - О, черт! - Верховенский взял лицо Николая и оглядел его своими растроганными и виноватыми глазами. - Прости! Умоляю, прости! Я с тобой... Я с тобой... С тобой... - будто заклинание произнес он. - Я больше не уйду... - Правда? - Ставрогин, отчаянно глядя на Петра, пустил слезу. Верховенский не ответил, а лишь нежно прижался губами к губам Ставрогина, который всем телом прильнул к Петру, вдыхая его сладкий запах и постепенно успокаиваясь. Так они сидели по среди улицы и проходивших мимо, смущенных людей и целовались, будто желая задохнуться друг в друге. Их поглощала страсть, поглощала радость и нежность вперемешку с каким-то бессознательным унынием. Спустя час, они вернулись в гостиницу, забрали вещи и уехали быстрее навстречу новым разочарованиям и новой нестерпимой боли, уже поджидавшей их впереди, но еще не явившей себя.