Великий грех

Вечер, опустившийся на улицы Петербурга, звенел, кричал, стучал и гремел самыми разными звуками, сливавшимися в общий гул, неразличимый ни на что конкретное. Стояла зима, скользящая, снежная, дышащая морозом. Было поздно. На главную улицу уже выплыли толпы людей, устремившиеся по своим известным только им самим делам. Окна домов светились огнями, похожими на глаза, и, стоявшие напротив друг друга, они будто разглядывали происходящее внутри каждого из них. В глубине одного из таких окон собрались самые жирные, но не самые вкусные сливки общества. Женщины в их неуклюжих платьях, похожих на большие торшеры, пузатые мужички в своих черный фраках, напоминавшие своим чрезвычайно важным и горделивым видом пингвинов, щебечущие о своих юношеских прекрасных увлечениях разнообразного характера девушки, молчаливо требовавшие танцев и веселья, и устремлявшиеся в любой угол следом за ними, офицеришки и сынишки знатных в то время родов. В главной зале незнакомой нам квартиры все разделилось на свои небольшие команды, каждая из которых была занята своим невероятно увлекательным делом: с одной стороны терлась молодежь, которые иногда кружились по зале в ловких и очень быстрых движениях, что происходило от резвившейся в них юношеской энергии, которая просила выхода; по другую сторону стояли широкие круглые столы, за которыми сидели дамы постарше, пребывавшие в том возрасте, когда веселья бы и хотелось, но танцы и флирт уже были неприличными; за столами же вдоль стены, торчали те самые пингвинчики, с неприятным любопытством рассматривавшие молоденьких красавиц и что-то многозначительно шептавшие друг друг, при это липко облизывая ссохшиеся губы. За одним таким столом в окружении дам и двух молодых людей сидел Петр Степанович, почти неизменившийся с того раза, когда мы встречались с ним в последний раз, только волосы его стали чуть длиннее, а под глазами вырисовывались темные круги, видимо, от сильного утомления, а нотки болезненной тоски встали чертах его миловидного лица. Одет он был обычно аккуратно и изящно, улыбался вежливо и даже как-то услужливо сидящим вокруг него господам, закинув одну ногу на другую, придерживая сцепленными в замок руками, покачивал мерно голенью, похожий в этот момент на стрелку метронома, отсчитывавший каждую секунду утекавшего в никуда времени. Сидевшие с ним что-то заговорчески обсуждали, а точнее не что-то, а самые свежие и сочные сплетни. Петр Степанович изредка вставлял свое слово, после чего продолжал копирование маятника, устремив пустой взгляд будто бы на дам перед ним, а будто бы и на что-то позади них. - Говорю вам, на сносях она! - Воскликнула одна из женщин, фигурой которая была шире всех, но при этом одетая в самое скромное платье, и не потому что была беднее всех, всего лишь вдова, соблюдавшая как-то не до конца приличия. - Бедная девочка! - Сочувствующе прикрыла рот рукой сушеная мадам, нос которой был похож на орлиный клюв. - Как же, как же... Только бы нет, не сейчас... С ее-то муженьком детей не пожелаешь! - А что не так с ее мужем, Аполлония Георгиевна? - Подал голос угловатый и совершенно некрасивый в своей треугольной внешности молодой человек, сидевший по правую руку от Верховенского. - Да ровным счетом все! - Ответила та, сверкнув глазищами. - Женился, а уму не прибавилось. Как был повесой и разгильдяем этот Михаил Евгеньевич, так им и остался. Пьет, играет, практически живет в борделях и все в то время, как его молодая жена, как птица в клетке, сидит дома и носа на улицу не кажет. Скажите, Полина Ивановна? - Аполлония Георгиевна говорила громко, иногда резко взмахивая руками вверх в забавном возмущении. - Да, да! - Подала голос третья дама, прической походившая на неуклюжий кактус, из которой, будто колючки, торчали то ли заколки, то ли мусор неизвестного происхождения. - И все-то в компании этого похабника и скота Ставрогина. Отвратительнейшая компания для будущего отца. Верховенский вздрогнул и, повернув голову, словно выйдя из оцепенения, переспросил: - Простите, кого? - Николая Всеволодовича Ставрогина! - В голос ответили Полина Ивановна и Аполлония Георгиевна. - Вы-то, конечно, не знаете его, Петр Степанович, и всех его здешних пакостей. Вы ведь только вчера вернулись из-за границы, верно? - Отпив из бокала, проговорила вдова. - Верно. - Кивнул, усмехнувшись, Верховенский. - Но со Ставрогиным знаком и довольно хорошо. Два года тому назад, до моего отъезда, мы были вполне приличными друзьями. - Он вдруг принял свой обычный вид: в глазах появилась снова играющая хитрость. Петр Степанович выпрямился и, убрав волосы назад, уже прямо смотрел на своих собеседниц. - Но в одном вы все же правы, Наталья Александровна: я ни имею ни малейшего представления о последних новостях и нынешних "подвигах" этой личности. - Если вы были с ним знакомы еще два года назад, должно быть вы знаете о скверных слухах, которые распускают о нем тогдашнем? - Наклонилась, понизив голос, Аполлония Георгиевна. - Какие же, например? - Верховенский, сложив руки на груди, внимательно впитывал каждое слово собеседниц, но при этом на лицемерном лице его возникло наивное и любопытствующее выражение, какое бывает, когда человек впервые слышит о чем-то неприятном, но очень заманчиво интересным. - Говорят, что в то время Николай Всеволодович жил вместе с мужчиной, тот был его любовником... Ну и вы понимаете... Содомский грех! - Ответила ему тихо Полина Ивановна. - Что вы говорите? - Воскликнул будто пораженно Петр Степанович. - Мерзость какая! Нет, такого я себе и представить не смог бы, а представить я смог бы себе многое, уж поверьте... - Возможно, вы были и не так близки, как вам казалось, Петр Степанович? Не заметить такое слишком трудно. - Сочувственно пролепетала Наталия Александровна. - Думаю, что это даже к лучшему... В подобной ситуации. - Поморщился Верховенский, в то же время его глаза насмешливо сверкнули. - А не известно ли, с кем это Николай Всеволодович жил? Не хотелось бы встретить подобное существо средь своих знакомых, знаете ли. - К сожалению или к счастью, но имя второго ублюдка неизвестно... - Аполлония Георгиевна откинулась назад и сложила руки на груди. - Видимо, не был он так популярен, как его любовник, в наших кругах, иначе бы все разнюхали. - Да уж наверное... - Петр взял со стола, на котором, как и на других, стояли угощения и напитки самых разных видов, бокал и, отпив немного, закусил виноградом, с трудом скрывая ухмылку на своих губах. - Да это что?! - Воскликнул молодой человек, сидевший по левую руку от Верховенского и до этого момента молчавший. - Вот я слышал, что Николай Всеволодович присоединился к некоему сладострастному обществу... - Он как-то неприятно скривил рот. - Говорят, что сам маркиз де Сад мог бы поучиться! - Я тоже о том слышал! - Подал голос правосторонний. - Говорят, что он еще заманивает маленьких детей в свою отдельную, где-то спрятанную каморку и развращает их там! - На лице его была то ли злобная, то ли самодовольная улыбочка. - А вы и рады мусолить сплетни, а? - Рассмеялся Петр Степанович, глядя на своих соседей. - Завидуете, небось? - Самому ему не было особого дела до развращенных Ставрогиным детей, это его никак уже не касалось. - Неудивительно, что это именно Николай Всеволодович! Чего и стоило ожидать от содомита! - Сказала, как плюнула, Полина Ивановна. - Таскается по Лиговскому, будто живет там. Все бордели уже перепробовал! Уверена, уже каждая толерантка знает его в лицо, даже уличный сброд! Тьфу! - Да... - Протянул Верховенский, попивая шампанское. - Многое я пропустил и, очевидно, еще больше пропущу... - Как? Вы снова уезжает? - Удивленно посмотрела на него Наталья Александровна. - Увы... Уже завтра. - Петр Степанович поправил волосы и грустно заулыбался, словно ему очень жаль снова покидать Петербурга. На самом деле, конечно, нет. Бросив тогда Ставрогина, он не вернулся в Россию, а мотался по Европе, выполняя указания общества, которые ему поручили еще в самом начале и которые приходили бесчисленными письмами. Он был не против, потому что бесконечные дела и работа не давали ему остановиться и подумать о своих душевных тяжбах, не давали заскучать, хотя следы тоски и общей усталости четко рисовались в его лице. Исполнял он все рефлекторно, из привычки (былого интереса к своему делу Петр Степанович давно не проявлял), поэтому все выходило самым прекрасным образом. Закончив, Верховенский вернулся в Петербург и сразу получил новые поручения, по этой причине он и уезжал так скоро. - Что ж... Прошу прощения, но я, пожалуй, покину вас. - Верховенский поднялся из-за стола. - До свидания, Наталья Александровна! - Он сладко улыбнулся и, подойдя к женщине, поцеловал ее руку, на что та сдержанно кивнула. - До свидания, Аполлония Георгиевна! - Ее руку он тоже поцеловал, она лишь горделиво вздернула орлиный нос. - Прощайте, Полина Ивановна! - Ее рука стала жертвой того же, что и руки предыдущих дам, а сама она, раскрасневшись, хихикнула. - И вы, господа, прощайте! - Кивнул Петр Степанович в сторону молодых людей. - Простите уж, но ваши руки целовать не стану. Он, попрощавшись с хозяевами вечера, оделся в свое новое, купленное в Европе длинное пальто и вышел на улицу. Стоял мороз, дышалось. Верховенский забрался в свою повозку, которую взял на эти два дня и, некоторое время помолчав, бросил извозчику: - На Лиговский! Мужичок, сидевший на козлах, многозначительно усмехнулся, и повозка тронулась. Верховенский в эту минуту сам вряд ли мог бы ясно объяснить, чем он руководствовался, приказав ехать туда, где, по словам Полины Ивановны, "таскался" Ставрогин. Наиболее вероятный ответ, заключался бы в некотором любопытстве на счет того, что сталось с Николаем Всеволодовичем после их расставания. Ему было интересно, до какого состояния дошел в своем безделье и отчаянье его "приличный друг", только и всего. Все же забавно будет взглянуть на человека, о котором отзываются в свете, как о последней скотине. Тем более, Петр Степанович загадал себе, что если в первом борделе, в которой он зайдет, Ставрогина не будет, искать он его не станет (а собственно зачем?) и просто уедет к себе. Хотя подобные мысли Верховенский сразу в своей голове охарактеризовал, как жалкое оправдание своим действия, что, впрочем, его ни капли ни смутило. Так он проезжал, тусклым взглядом окидывая пробегавшие мимо улицы, которых давно не видел и по которым в некоторой степени соскучился. Вскоре он прибыл к месту своего назначения. Осмотревшись, Верховенский остановился в выборе на самом помпезном борделе, который в ночной тьме сверкал, будто огромная люстра. Подойдя к двери, он услышал громкую доносившуюся изнутри веселую музыку. Петр Степанович, постояв с минуту, задумавшись, уверенно открыл дверь и, столкнувшись с каким-то пьяным, которого Верховенский брезгливо от себя отбросил, оказался в ярком праздном свете. Он побежал глазами по сидевшим в огромной, вычурно богатой зале: сильно нетрезвым мужчинам, взвалившим свои туши на стулья, пьющим и поедающим толстыми пальцами яства, девушкам самых разных наружностей, но одинаково одетые в кружевные пеньюары, чулки и с изящными вьющимися прическами. Проститутки ласково обхаживали загулявших к ним денежных мешков, услаждали и развлекали их. Верховенского это зрелище забавляло, но желания присоединиться к всеобщему веселью он не испытывал, поэтому он сразу с отвращением оттолкнул подбежавших к нему девушек, которые обиженно вернулись обратно к столам. Петр Степанович, окончив осмотр, равнодушно решил, даже с некоторым облегчением: "Его здесь нет", после чего вышел на улицу. Внутри борделя было очень душно, поэтому Верховенский остановился отдышаться от омерзительного запаха масел и благовоний. Вдруг Петр Степанович замер в некотором набежавшем на него осознанием, повернул голову и посмотрел на сидевшего на земле пьяного, с которым он до этого столкнулся в дверях. Приглядевшись, Верховенский узнал в нем похудевшего, выглядевшего болезненно бледным и с раскрасневшимися от алкоголя глазами Ставрогина. Одет он был чуть хуже обычного, но все так же красив, как и прежде. Николай Всеволодович тяжело дышал, глядя в пустоту ночного мрака и потирал замерзшие руки, встать очевидно от количества выпитого он уже был не в состоянии. "О! Живее всех живых! А рассказывал..." - Промелькнула мысль в голове Верховенского. Он отвернулся, усмехнулся и пошел к своему экипажу, но, забравшись туда, сказал извозчику: - Подождем немного... - Он впился глазами в Ставрогина и с интересом наблюдал, поможет ли ему кто-нибудь подняться в такой мороз и дойти до его места жительства. В отдалении он просидел и прождал около часа, очень редкие проходящие мимо люди либо не обращали на Николая Всеволодовича внимания, либо, оглянувшись на него с отвращением, двигались дальше. По прошествии долгого времени, когда извозчик недовольно спросил: "Господин, может поедемте? Не придет она!", Петр Степанович, поморщившись с неприятием и почесав висок, подумал и вылез из повозки, направившись к Николаю Всеволодовичу. (Помочь-то всегда можно? Это еще ничего не значит. Верно?) Он наклонился к Ставрогину, который сидел, уже закрыв глаза, будто спал, и, шелохнув его рукой, сказал: - Николай Всеволодович, поднимайтесь. - Верховенский потянул его за локоть, пытаясь поднять. Ставрогин поднял на него водянистый взгляд и, очевидно не узнав Петра, протянул: - Куда? - Он покачал головой, стараясь прийти в себя. - Где вы живете, Николай Всеволодович? - Сдерживая раздражение, спросил его Верховенский, с трудом поднимая того с земли, подхватив под плечо. Ставрогин невнятно пробурчал адрес, Петр дотащил его до повозки и, закинув внутрь, уже хотел забраться сам, когда Николай Всеволодович провыл: - Трость!.. - Что? - Недоуменно нахмурился Верховенский. - Трость моя... Внутри осталась! Я не могу без нее уехать!.. Не могу. - Ставрогин неловко потер лицо и попытался встать. Петр толкнул его назад в повозку: - Лежите здесь. Я схожу. - И, уходя, уточнил. - Как выглядит? - Темное дерево с серебряными наконечниками... - Выдавил Ставрогин и обессиленно развалился, лежа, на сиденье. У Верховенского вырвался смешок: "Подарок мой что ли? Зачем хранит его, идиот?" Он вернулся в бордель и, еще раз оглядев зал, увидел толстого мужчину, похожего внешностью на свинью с подтекшей, выпиравшей нижней губой на лице, по которой стекал то ли соус, то ли жир, то ли сок какого-то фрукта, сидевшего в окружении молоденьких толеранток, громко смеявшегося и размахивавшего знакомой тростью, держа ее в одной руке, а другой запихивая себе что-то в рот. Верховенский подскочил к нему и, широко улыбнувшись, вежливо проговорил: - Господин, не могли бы вы тросточку отдать, пожалуйста? Мужчина поглядел на него с неприязнью и ответил: - С чего бы? - Он горделиво поерзал на стуле, от чего тот грустно заскрипел под ним. - Это моя трость. - Не думаю. Уважаемый, верните то, что вам не принадлежит. - Верховенский, раздражаясь и желая поскорее убраться из этого неприятного места, в эту минуту в друг подумал, что зря он ввязался в это дело, но отступать не хотел, а тем более оставлять купленную им вещь этой мерзкой громадине. - А кому принадлежит? А? Тебе что ли, малец? - Пролепетал, жамкая губами, мужчина. - Сопляк, откуда знаешь, что не моя? - Он снова двинулся на стуле, который моментально отозвался стонами, Верховенский бросил на скрипучую ножку беглый взгляд. Проститутки, сидевшие вкруг мужчины, захихикали на слова свиньи. - Оттуда, что я ее заказывал, животное. - Петр резко двинул ногой ненадежно воющую ножку стула. В момент огромная туша, хрустнув разлетевшейся под тяжестью мебелью, бухнула на пол, Верховенский в эту секунду ловко подвыхватил трость из толстых рук. - Как неловко получилось. Прошу прощения. - Наивно улыбнулся Петр, сверкая глазами, глянув на барахтающегося на полу, мужчину, похожего на огромного майского жука, перевернутого на спину, шевелящего ножками. Верховенский развернулся и, подрагивая от омерзения, быстро вышел вон из борделя. Он закинул трость в повозку, залез в нее, бросив измотанному извозчику адрес, сел рядом с дремавшим в пьяном бреду Ставрогиным. Повозка наконец тронулась и поехала вдоль улицы. Петр устало потер глаза и лоб, после чего поглядел на Николай Всеволодовича, немного изменившегося в своем болезненном виде, но все также притягательно красивого. Не то чтобы в эту минуту на Верховенского нахлынула нежность или нечто в этом роде, он в принципе был скуп на проявлению подобных чувств, но, поддавшись странному минутному порыву, опять же из ничтожной крупицы любопытства, заглядевшись, провел пальцами по по лицу Ставрогина, аккуратно убирая со лба за ухо сбившиеся волосы. После он сначала неуверенно убрал руку, но, после, проведя несколько раз по спутанным локонам, мирно накрыл их ладонью. Петр тяжело вздохнул и, откинув голову, подумал, что сложившаяся ситуация его раздражала и очень, в основном по причине того, что, как ему казалось или не казалось, он проявил недопустимую глупость и слабость. Поддавшись бессмысленному минутному капризу, приехал сюда, подобрал уже ненужного ему человека и потратил это время по сути в никуда, хотя мог бы уже быть в гостинице и спокойно собирать вещи для отъезда. Верховенский усмехнулся, подумав: "Должны же быть и у меня слабости и мелкие прихоти? Иначе было бы совершенно глупо жить. Я не был бы хоть в некоторой степени обычным живым человеком. Должно же быть в моих желаниях хоть капля человеческого тщедушия. Он совсем не изменился, только стал каким-то скисшим. Страдает что ли? Вряд ли, тут должно быть что-то иное. Еще и трость с собой таскает. Совсем из ума выжил... Судя по всему, еще и не узнал меня. Это хорошо. Это даже к лучшему. И не вспомнит, что я ему решился помочь." Петр продолжал смотреть на спящего Ставрогина, забавляя себя этим невинным зрелищем и в некоторой степени наслаждаясь им: "Интересно, если бы я ушел позже, ты был бы еще в более худшем состоянии? А если бы я ушел раньше, было бы тебе лучше? Что ж... Пусть останется это тайной. Мне нравится твое нынешнее состояние, Ставрогин, какое оно есть сейчас, низкое, жалкое и даже беспомощное... Забавно, что ты называл меня своим спасением когда-то, а в итоге именно я толкнул тебя в то положение, в котором ты ныне пребываешь. Смешно, смешно! И все же ты чертовски прекрасен даже в этом падении. Мне нравится. И почему кричал, что погибнешь без меня? Вот шутка. Живой, почти живой. Я даже рад этому, нет, скорее приятно удивлен. Что ж, еще один раз тебе помогу, нельзя же обществу терять такую фигуру, а на том точка, больше не увидимся. Никогда." Пока Петр кидал такие мысли по углам своего сознания, повозка наконец подъехала к дому, где квартировал Николай Всеволодович. Верховенский выбрался из экипажа и, толкнув того несколько раз, сказал: - Ставрогин, выходите. Николай Всеволодович, качаясь из стороны в стороны, выбрался из повозки, и сразу же, резко рванув в сторону, упал, кое-как устояв, схватившись за дверь экипажа. Петр тяжело вздохнул и, закатив глаза, взял Ставрогина под плечо. - Скоро буду. Ждите. - Сказал он извозчику и потащил Николая Всеволодовича в дом. - Какая квартира? - Обратился он к тому, оглядывая грязный, неприглядный коридор. - Второй этаж. - Выдавил Ставрогин, двинув головой. - Непредусмотрительно в пьянстве. - Усмехнулся Петр и потащил его на второй этаж. С трудом подняв его наверх и по невнятным указаниям, наконец, найдя нужную комнату, внес Николая Всеволодовича внутрь, он нашел кровать и уложил его кое-как туда. Устало отдышавшись, Верховенский развернулся и пошел прочь. - Останешься? - Прозвучал вопрос. Петр оглянулся. Ставрогин сидел на кровати в своем плывучем состоянии, голос был медленным, а сам он тянущимися движениями понемногу штормился то в одну сторону, то в другую. - Зачем? - Ухмыльнувшись, посмотрел на него Верховенский. - Поздно уже, чтобы в одиночку ходить по темноте. - Ответил Николай. - Подойди ко мне. - Говорил он с большой нежностью, непонятной и неуместной в этой ситуации. Петр, с любопытством наклонив голову и с досадой решив про себя "Все-таки узнал!", подошел к Ставрогину, встав перед ним и ожидая, что будет дальше. Ставрогин нежно взял его за руку и, погладив ее, поцеловал, потом взял другую и проделал с ней то же самое. Он положил ладони Петра себе на голову, будто позволяя запустить их в свои волосы, что тот и сделал, а сам, проведя руками по талии, обнял его и уткнулся лицом в живот. Верховенский стоял, нахмурившись, с недоумением наблюдая за странными, медленными действиями Ставрогина. Еще минута и Николай, взяв его за ворот пальто, резко потянул на себя, упав при этом обратно на кровать. Верховенский, не ожидавший такой выходки, рухнул сверху на него, лишь вовремя подставив руки. - Что ты делаешь? - Подняв бровь, спросил Петр, действительно непонимающий такого поведения. Он мог ожидать всего после их расставания: ссоры, криков, истерики, страха, избиения, убийства, чего угодно, а это было для него удивительным, глупым и необъяснимым. Ставрогин провел пальцами по щеке Верховенского и вяло пробормотал: - Прелесть... - Он взял его под подбородок и потянул к себе. - Что ты делаешь? - Воскликнул раздраженно Петр, ничего не понимаю. - А что? - Ухмыльнулся Ставрогин. - Нельзя? Верховенский поправил волосы и, приняв это за странную, глупую игру, ожидая чего-нибудь подлого или жестокого в дальнейшем, ответил: - Почему "нельзя"? Можно... - И, поддавшись, наклонился к нему уже сам. Их губы слиплись в поцелуе. Неестественном, незнакомом и будто давно известном, они двигались мирно, гармонично, будто поглаживая друг друга, а языки аккуратно и медленно сплывались вместе, ласкаясь между собой. Ставрогин нежно перебирал отросшую шевелюру Верховенского, Петр, который уже лег на него, гладил пальцами скулы и уши, горячие от выпитого алкоголя. В это мгновение он подумал: "Что ж... Могу вообразить, к чему это приведет. Пока даже забавно, от того, что странно. Любопытно." - И продолжил поцелуй. - Спустись на колени. - Оторвав губы, сказал Николай, будто вежливо попросив. Петр улыбнулся и сполз на пол, оперев руки на бедра Николая, а Ставрогин снова сел. - Чего же ты хочешь, Николай Всеволодович? - Хитро проговорил Верховенский, сверкая глазами, всматриваясь в Ставрогинское лицо, выискивая в нем объяснение происходящему. Но лицо Николая было спокойно, даже нежно, черты разглажены. Он медленно все теми же тянущимися, пьяными движениями взял ладонь Верховенского и положил к себе между ног, где уже вырисовывались крепкие черты члена. Петр улыбнулся: "Это он мне так мстит? Ставит в то же положение, что я поставил его тогда, только специально делает все так нежно, чтобы я был монстром в сравнении с ним... Все ясно. Что ж. Я сделаю, как ты хочешь." Верховенский медленно провел по длине члена Николая сквозь ткань, после чего расстегнул брюки и приспустил их. Он сделал несколько аккуратных движений ладонью, лаская и дразня. После чего, поглядывая на реакцию Ставрогина, понемногу принял член в рот, сразу опуская его прямо в горло, проходя губами до самого основания (насколько это было возможно при размерах Николая). Он двигал ртом вверх и вниз, иногда доставая член изо рта, обходя головку языком, в эти моменты помогая себе рукой, двигая ею в такт своему рту. Верховенский делал все очень аккуратно, подыгрывая настроению Ставрогина и наблюдая за тем, как он себя ведет. От прикосновений Петра Николай сначала с придыханием вздрогнул, а после на его лице в поднятых бровях и в приоткрытых губах проявилось сладкое удовольствие, которое он с самозабвенным трепетом принимал, иногда помогая Верховенскому, держа его за голову и легко подталкивая ее. - Ты очень умелая, красавица... - Выдохнул Ставрогин, когда по его телу пробежала волна наслаждения, готовая вот-вот дойти до конца. Петр вздрогнул и отодвинулся, в это мгновение ему показалось, что в голове его что-то очень громко хрустнуло: - Как ты меня назвал? - Выдавил он, вытирая рот рукавом пальто. - Красавица. - Спокойно повторил Николай. - А что? Тебе не нравятся такие нежности, милая? - Протянул он, усмехнувшись пьяным лицом. Верховенский поднялся с пола: - Я ухожу. - Стой. - Ставрогин схватил его за руку. - Я больше не скажу такого. Останься. - Нет. Прощай. - Верховенский, вырвав руку, вышел вон из комнаты, потирая побледневшее лицо руками. - Между прочим, это твоя работа! Я заплатил за эту ночь, воровка! - Протяжно крикнул ему вслед Николай. Верховенский выбежал на улицу и, отдышавшись, с омерзением воскликнул: - Спутал меня с девушкой! Идиот! Россия! О, поганая Россия! Не был здесь двух лет, и возвращаться не стоило! Прощай! Не увидимся еще долго, лживая дрянь! Неизвестно, к кому были обращены последние слова Петра Степановича, только после них он забрался в повозку и убрался восвояси. Через некоторое количество часов его ждал поезд, на котором Верховенский уехал из России, в которую не возвращался и следующие два с половиной года.