Великий грех

Сухой с жаркой тенью вечер опускался на небольшой губернский городок, вечер, не приносящий прохлады и облегчения после палящего солнцем августовского дня, а, наоборот, сильнее распылявший духоту, когда в этот городок въехала повозка со знакомым нам героем. Если не вглядываться в черты его лица, он почти не изменился за то время, что мы с ним не виделись. Если же все-таки быть щепетильными и жадными до деталей, касающихся внешности тех, за чьими исканиями и судьбами мы наблюдали и будем наблюдать, то можно заметить, что рыжие волосы нашего героя стали чуть длиннее, нежели раньше, миловидное лицо подернулось усталостью и парой морщинок возле глаз, не утратив все же своей очаровательности и обаятельной сладости, оставив при этом в своих мягких линиях испытанную долю хитрости, но приобретя некоторую тень циничной скуки, свойственную многим в то время. Фигура нашего героя стала немного плотнее, но осталась внешне такой же миниатюрной, от хорошей жизни, видимо, которая, однако, была по-старому активной и непредсказуемой на события, как в сущности характерное отражение беспокойного и нестабильного поведения человека, ведущего ее. Форму тела его сглаживал, как и всегда впрочем, новенький костюм, отчего каких-либо различий с нашим последним представлением об этом герое не присутствовало. В общем-то, учитывая написанное выше, можно было с уверенностью заметить, что, встреть нашего героя кто-то из его старых знакомых, он бы определенно узнал его, ведь внешность его, на удивление, сохранилась прекрасно. Повозка медленно проследовала по изъезженной многими колесами дороге и, прокатившись по затихшим в вечернем полумраке улочкам, остановилась около старого покосившегося от возраста дома, который, казалось, должен был трещать под тяжестью живущих в нем людей и отслуженных им лет. Наш герой выбрался с повозки и громко постучал в ворота, преграждавшие путь желающим попасть во двор дома и сам дом. Когда же после стука ничего не произошло, герой ударил в ворота сильнее, при этом крикнув: — Кириллов, опирайте! — Имени, к которому обращался наш герой, мы до этого не слышали, а может, и слышали, в любом случае сегодня в этот час нам будет предоставлена уникальная возможность познакомиться с его носителем, ведь сколько можно в конце-то концов тянуть со знакомством с таким интересным человеком. После еще нескольких настойчивых ударов ворота открылись, и из-за них выглянул высокий, худощавый от очевидной нищеты молодой человек с приятным в своей незамысловатой простоте лицом. Надеюсь, читатель простит мне своевольную трактовку внешности этого прекрасного героя, которая устойчиво сохранилась в моем сознании. Лицо Кириллова требует особого внимания, в особенности глаза. Они были темно-карие, наполненные некоторым самозабвенным счастьем и любовью ко всему, на что смотрели. Бесхитростные в своей доброте они глядели на человека с редким пониманием и искренностью, которых давно утратили глаза многих. Кириллов, скорее всего, был мудрее большинства из тех, с кем говорил, от того что простое и легкое отношение ко всему в жизни зачастую самая главная мудрость, к которой люди идут годами, но впрочем свойственно всем философам, познавшим только им одним ясную истину, коим молодой человек и являлся. Таким был Кириллов по своей сути, принимавший бедность свою с благодарностью, будучи счастливым в ней, в отличие от других бедных, что встречало непонимание окружения Кириллова, которое, кажется, не доставляло каких-либо неудобств ему самому. — Верховенский, добрый вечер и вам! Не стоит стучать, спят же, однако… — Он улыбнулся в свойственной ему манере, отходя в сторону и впуская Петра Степановича во двор. Говорил Кириллов странно, умещая в речь свою все простое и красивое, от чего слова его были приятными слуху и крайне блистательными на выражения, хоть и создавали иногда впечатление, будто язык Кириллова запутался в объяснении мыслей. — А вы открывайте сразу, как стук слышите, тогда лишнего шуму создавать не придется. — Входя, отчеканил с усмешкой Верховенский. Конечно, странно было видеть этих молодых людей вместе, учитывая, насколько различными были впечатления о них, однако общение их было непринужденным, как следствие давнего знакомства. Они зашли вместе в дом и поднялись по лестнице на второй этаж, в бедную плохую комнату Кириллова. — Чаю хотите? Только вскипел. — Кириллов направился к столу, на котором среди прочего стоял и чайник. — Откажусь. — Протянул Петр Степанович, оглядываясь по сторонам. Он выбрал один самый более менее чистый стул и сел на него. — Зря вы так, Верховенский. Что же, все-таки приехали? — Кириллов налил себе чаю и опустился за стол. — Да, приехал. Как я писал вам, у меня здесь есть некоторые дела, помимо тех, что мы обсуждали. Так сказать, семейные. — Петр Степанович усмехнулся, глядя на Кириллова болезненно скучающими глазами. — Неужто со Степаном Трофимовичем помиритесь? Как же оно так? — Скорее, разорву с ним все окончательно. Завершу все, что касается нас обоих и не вспомню боле о том, что у меня некогда был отец. — Верховенский поправил волосы, уставившись в одну точку, замолчав, будто задумавшись о чем-то, но после вдруг встрепенулся и сказал. — Расскажите мне что-нибудь из сплетен. Скука. Что в городе вашем делается? — В последнее время не то чтобы скука. Делается многое. — Ответил Кириллов, казалось, нахмурившись. — Правда? Что же, например? — Верховенский с иронией улыбался Кириллову. — Николай Всеволодович Ставрогин шуму наделали. Вы ведь его, конечно, знаете. Скандал был жуткий. Люди откуда-то отрыли, что Марья Тимофеевна, милая девушка, хоть и хромая, жена Николая Всеволодовича… — Кириллов сделал короткую запинку. — Что, конечно же, неправда. Дело дошло и до Варвары Петровны. Вот ее бедную, Марью Тимофеевну то есть, привели в дом Ставрогиных посадили средь других, батюшка ваш тоже там был. Брат ее Лебядкин тоже пришел, несчастный человек, — начался допрос. Лизавета Николаевна там тоже были, жених ее, Маврикий Николаич тоже. Дашенька Шатова и сам брат ее тоже, всем жутко интересно ведь было, правда иль нет. В середине этого пришел сам Ставрогин, к нему тоже сразу кинулись с вопросами, а он объяснил все, как оно было. Только Шатов, видимо, не поверил. — Опять небольшая пауза. — Ударил Николая Всеволодовича. Я тогда подумал отчего-то, что убьет его Ставрогин, задушит прямо на месте и прямо при всех, ан нет. Хоть и бросился поначалу, отпустил. Восхитительный человек! Удивительной силы. Всем городом теперь ждем, позовет ли на дуэль Шатова или нет. Только я думаю, что не позовет. Он теперь спокойнее стал, даже лучше, кажется. У Верховенского вырвалось несколько сдавленных смешков. Он удивленный протяжно проговорил: — Какая странная шутка! Даже на розыгрыш похоже. Как ни вернусь в Россию, всегда сплетни с Николая Всеволодовича начинаются. Забавно. — Он рассмеялся. — Что же прямо лучше стал? — Конечно, Николай Всеволодович — удивительный человек. Видимо, нашел в себе силы к очищению своей души. Спокойный и сдержанный, кажется. — Так кажется или оно впрямь так и есть, Кириллов? Я вам не верю. — Петр Степанович продолжал смеяться. — Я знаю Николая Всеволодовича. Не может быть того, что вы говорите. Хотя, куда вам… У вас ведь все хороши и прекрасны! А вы откуда знаете все? Присутствовали? — Шатов рассказал. Он внизу живет. — Спокойно ответил Кириллов, хоть по лицу его будто пробежала обида. — Так вы по рассказу его подумали, что Ставрогин его чуть не убил? Он же живой перед вами сидел! — Продолжал смеяться Верховенский, переходя на хохот. Кириллов нахмурился: — Петр Степанович, уходите, пожалуйста. — Он достал из кармана какую-то бумажку и протянул ее Верховенскому. — Вот возьмите то, за чем приходили. И убирайтесь, пожалуйста. — Он говорил спокойно, но строго, с неприятием глядя на Верховенского. Петр Степанович, все еще задыхаясь от смеха, выхватил бумажку: — Ухожу-ухожу! Не злитесь только! Я со всей добротой! Прощайте! Только не злитесь! — Верховенский спустился по лестнице и вышел на улицу. Он резко успокоился, устало потер виски, поглядев в небо, после чего вернулся к повозке и уехал. Теперь мы с вами переместимся в утро следующего дня и навестим вместе с тем другого уже знакомого нам героя, который волею судеб, как и упомянул Кириллов, жил уже некоторое время в родительском доме того же городка, в который приехал Петр Степанович. После случая, который так любезно описал Верховенскому Кириллов, Ставрогин не выходил из своего кабинета и поместья в целом около недели, что ни в коем случае не из-за произошедшей ситуации, скорее, из-за испорченного внешнего вида. По прошествии семи дней он, наконец, решился выйти, а точнее пройтись до небольшого ресторанчика, где собирался в одиночестве выпить кофе и поразмыслить о сложившихся обстоятельствах. В почти приятном расположении духа он сидел за столиком, находившимся около окна, и, разглядывая улицу, попивал горьковатую жидкость из чашечки. Надо бы и здесь быть въедливыми в детали? Извольте. Ставрогин в некотором роде изменился, сохранив свою невероятную, дьявольски притягательную красоту, он все же выглядел старше, лицо его стало мрачнее, а черты лица приобрели величественную резкость, которая все равно придавала его внешности аристократический вид, который с трудом можно было не назвать привлекательным. Удивительным образом его красота избежала убийства путем не самого правильного поведения и поступков в прошлом, не умерла под гнетом алкоголя и бог знает чего еще, она чудом выжила, представляясь все в том же расцвете и великолепии глазам общественности и читательской фантазии. Хотелось бы сделать и еще одно маленькое замечание о предмете, который стоял, прислоненный к бедру Ставрогина и с которым, как ни странно, Николай Всеволодович не расставался. Возможно, читателю уже надоело его упоминание, но прошу не переживать, скоро они прекратятся. Это была трость, та самая трость, которая была подарена Верховенским Николаю Всеволодовичу еще в Петербурге. Она была нещадно испорчена жизнью, увы, на ней успели появиться царапины, в нескольких местах облупилось лаковое покрытие, от того факт, что Ставрогин всюду таскал ее с собой, становился еще более удивительным и загадочным. Стоит отметить, что относился к ней Николай Всеволодович с большой осторожностью, никому не давая ее и не выпуская ее из рук, где бы он ни появился. Причины такого поведения были понятны только одному единственному Ставрогину, который ни перед кем не объяснялся, да и никто не спрашивал, ведь гадать и сплетничать о том было куда приятнее и интереснее. Так вот, в приятном умиротворении сидел он за столиком. Конечно, как и бывает, ничего не предвещало беды, пока в один миг волосы Николая Всеволодовича не встали дыбом, а по телу не пробежала дрожь от увиденного. Он увидел, как к двери ресторанчика подъехала повозка с сидевшим в ней Верховенским. Заметив знакомый образ, Ставрогин вскочил в недоумении из-за стола, схватившись за голову, а мысли в его голове забегали с исключительной скоростью. Он бросил на стол купюру и рванулся к противоположному заднему выходу, который вел на улицу с другой стороны здания. Выбежав из ресторана и отойдя от него на несколько метров, Николай Всеволодович тяжело выдохнул. Он уже было хотел направиться в сторону родительского поместья, как в голову его пришло минутное осознание. Удивительное моментное зрелище, как от человеческого лица отходит вся кровь и наползает поразительная бледность. Лицо Ставрогина стало похоже на отбеленную рубашку или свежеокрашенную стену. Николай Всеволодович понял, что под влиянием шока и своей растерянности, вызванной неожиданностью случившегося, он забыл трость внутри, а вернутся он не мог из-за присутствия Верховенского. Что ж, здесь, я думаю, стоит сделать небольшое отступление и вернуться в то время, когда Петр Степанович только оставил Николая Всеволодовича, с таким презрением, с такой насмешкой бросив в него этой самой злосчастной тростью. Наверное, у читателя появилось целых два закономерных вопроса: «Как Ставрогин остался жив, несмотря на его ситуацию и его собственные утверждения?» и «Зачем в конце концов он таскается с этой идиотской тростью, и мы тратим на нее так много времени?». В сущности, ответы на эти вопросы напрямую взаимосвязаны. Скорее всего, и сам Николай Всеволодович не смог в полной мере объяснить то явление, которое стало его спасением в эти четыре года. В первый же день оставленный наедине со своей бедой Ставрогин, брошенный в жадные лапы демона, преследовавшего его годами, был готов к своей смерти, но ОН не появился… пока Николай Всеволодович не решился закинуть трость в самый дальний из имеющихся углов. Конечно, для того, чтобы прийти к пониманию этой закономерности потребовалось несколько раз подвергнуться опасности, зато теперь у него появилась надежная защита, не требовавшая никаких сил и не создававшая никаких проблем. Сам Николай Всеволодович объяснил для себя это тем, что раз трость была подарком Верховенского, то, видимо, в ней сохранилась часть омерзительной и невыносимой для НЕГО энергии, от того она и стала талисманом Ставрогина. Единственной задачей Николая Всеволодовича было — всегда держать трость при себе, и с ней он кое-как справлялся. Это было куда проще, чем сохранять и удерживать отношения с самим Верховенским, а потому было выполнимо. Николай Всеволодович справлялся, правда. До сегодняшнего дня. Встреча с Петром Степановичем была настолько неожиданной, внезапной, выбивающей из колеи наконец-то успокоившегося ритма жизни, что Ставрогин забыл обо всем, в том числе и своей трости. Вернемся ж к Николаю Всеволодовичу и настоящему времени. С ужасом осознав случившееся, Ставрогин огляделся и подумал над тем, чтобы уже спокойно вернуться в ресторан. Скорее всего трость, как забытую вещь, забрал себе один из официантов, который с радостью вернет ее владельцу. Николай Всеволодович поправил волосы, прикусив губу, тяжело втянул воздух и зашел снова внутрь ресторанчика. Он прошел по небольшому коридору, который, убегая, Ставрогин и не заметил, и тихо из-за угла посмотрел на зал. Верховенский, заходя в ресторанчик, преследовал в сущности ту же цель, что и Николай Всеволодович. Он хотел выпить кофе, после чего направиться уже по своим делам, зарядившись силами и спокойствием. Петр Степанович заметил единственный свободный столик, на котором остались чьи-то еще не убранная чашка и купюра. Решив, что его этого никак не побеспокоит, он сел за этот столик. К нему сразу же подлетел официант, взяв посудку и подтянув купюрку: — Простите, не успели убрать. Господин, сидевший здесь до вас, слишком быстро ушел. — О, не беспокойтесь. — Ответил Верховенский, любезно улыбнувшись. Настроение у него было хорошее, ведь все утро он впитывал подробности истории, рассказанной Кирилловым, и другие интересные сплетни. — Чего желаете? — Сделал полупоклон официант. — Чашечку кофе, всего лишь. — Кивнул головой Верховенский. — Будет сделано. — Официант удалился. Петр Степанович поправил волосы, глядя в окно, и переставил под столом поудобнее ноги, как вдруг почувствовал, как от его движения что-то прокатилось по полу. Он заглянул под стол. Люди обернулись с лицами, полными то ли удивления, то ли недоумения, то ли неприятия и уставились на Петра Степановича, который, привстав и упершись руками на стол, сжимая в одной руке злополучную трость, разрывался от дикого хохота. Из глаз его катились слезы, настолько смешно ему было в эту минуту. Конечно, он в мгновение узнал предмет, который поднял с пола. Дерево, наконечники, даже потертости в некоторых местах — все было знакомо, так что Верховенский не мог не узнать. К нему сразу же быстро вернулся официант: — Господин, что с вами? — Ох, нет, не стоит волноваться! Все в полном порядке! — Сквозь смех выдавил Верховенский, вытирая лицо. — Эту трость, видимо, забыл тот господин. Он так скоро удалился. Давайте я верну ему… — Официант уже протянул ладонь, когда ее резко отхлестнула рука внезапно успокоившегося Верховенского, на губах которого осталась только хитрая, угрожающе вежливая улыбочка. — Не стоит. — Процедил он. — Я знаю эту трость и этого господина. Я сам верну. Этот предмет принадлежит Николаю Всеволодовичу Ставрогину. Я знаю, потому что это был мой подарок ему. — Верховенский уже тихонько отодвинул руку официанта, а трость спрятал за спину. — Я не уверен, что… — Начал было официант. — Несите кофе и не перечьте. — Бросил ему приказным тоном Петр Степанович, от чего молодой паренек официант оробел и удалился, оставив Верховенского, который, посмеиваясь, все еще оглядывал трость. Ставрогин спрятался за угол и выругался. Он потер лоб, после чего решил, что ему срочно нужно вернуться домой. Так он и поступил. Он выбежал на улицу, поймал первую попавшуюся ему повозку и уехал в Скворечники, Ставрогинское поместье, где мог скрыться в своих размышлениях. Заперев за собой дверь кабинета, Николай Всеволодович сел на диван и, поборов первичную подступающую панику, на холодную голову решил, что на самом деле ситуация не так плачевна, как может показаться на первый взгляд. Верховенский не просто так оставил себе трость, скорее всего, он ищет встречи с Николаем Всеволодовичем, значит, рано или поздно он явится сюда. Все, что нужно будет сделать, каким-то образом забрать себе трость, выпроводить Верховенского и жить долго и счастливо, не вспоминая об этой встрече. Николай Всеволодович решил, что ему нужно ускорить этот процесс, ведь неизвестно, когда Верховенскому взбредет в голову приехать: может, завтра, а может, и через неделю, а нужно было сделать все быстро, ведь невозможно угадать, когда появится ОН, поэтому Ставрогин направился к своей матери Варваре Петровне. Варвара Петровна в это время сидела на скамейке в парке, находившемся возле поместья, и читала газету. Это была приятной наружности дама в возрасте, но в чьей внешности с трудом можно было угадать мать Ставрогина — слишком прямолинейным и бесхитростным было ее лицо. — Варвара Петровна, добрый день. — Николай Всеволодович поклонился. Варвара Петровна подняла на него глаза, он поцеловал ей руку и опустился рядом. — У меня к вам есть важное дело, которое не требует отлагательств. Чрезвычайно срочное. — Лицо Ставрогина вдруг стало обеспокоенным и как будто взволнованным. — Я вас слушаю, Nicolas. — Она серьезно посмотрела на него, убрав газету и сложив руки в замок на широкой юбке платья. — Перед тем, как я выскажу свою просьбу, нужно объяснить обстоятельства дела. — Начал спокойно Ставрогин. — Четыре года назад в Петербурге у меня был хороший друг Петр Степанович Верховенский, да, сын Степана Трофимовича. У нас были прекрасные отношения, пока однажды мы жутко не поссорились. Конечно, виноват был я и мой вспыльчивый характер, как впрочем и всегда. Мы не разговаривали и не встречались все это время, но неожиданно я узнал, что он приехал к нам в город. Я убежден, что это знак судьбы, указывающий на то, что нам определенно нужно все обсудить и помириться, поэтому я прошу вас, пожалуйста, пригласить Петра Степановича к нам на ужин сегодня вечером. — Ставрогин напряженно прикусил губу, внимательно вглядываясь в черты лица матери. Варвара Петровна, помолчав немного, спросила: — Почему же вы сами ему не напишите и не предложите встретиться, Nicolas? — Ее лицо было обыденно спокойным, где-то в глубине души она даже была рада этой просьбе, счастлива была услышать, что Николай Всеволодович хочет наладить отношения со старым другом, да еще и с сыном Степана Трофимовича. Ставрогин мысленно подготовился к этому вопросу, а потом непринужденно ответил: — Понимаете, Варвара Петровна, Петр Степанович весьма непредсказуемая натура, поэтому я боюсь, что, если напишу я, господин Верховенский откажется, все же я его сильно обидел, но если это будете вы, он абсолютно точно не сможет отказаться. — Ставрогин умолк, его глаза выжидающе уставились на мать. — Что ж… — Вздохнула Варвара Петровна. — Я с радостью помогу вам, Nicolas, можете не волноваться сегодня же вечером он будет здесь. И я очень даже рада, что вы помиритесь. Знаете, я и сама буду рада познакомиться с вашим старым другом. — Благодарю вас. Вы меня спасли. Благодарю. — Николай Всеволодович поднялся и, горячо расцеловав руки матери, удалился. Варвара Петровна, обождав несколько минут, ушла из парка следом за сыном. Она почти сразу же написала короткое письмецо, которое вручила слуге, и приказала разыскать этого Петра Степановича Верховенского и передать его ему. Надо сказать, приказ ее был выполнен безукоризненно. Петра Степановича удалось разыскать в доме градоначальника, к которому тот, знакомый с его женой, заявился на обед. Конечно, пока Варвара Петровна пребывала в приятном предвкушении нового, интересного знакомства, Степан Трофимович, которого естественно поставили в известность о приезде его сына и о приглашении того на ужин, готовился распростертыми отеческими объятиями встретить своего «ненаглядного мальчика Петрушу», Николай Всеволодович находился все часы до вечерней встречи в том нервном, параноидальном состоянии, переходящее в томительное чувство страха, в которое скатываются люди, опасаясь совершенной ошибки и ожидающие ее результата. Ставрогин боялся ни того, что Верховенский откажется и не приедет, конечно, нет. Зная Верховенского, Николай Всеволодович был убежден, что тот не упустит такой возможности, ни в коем случае. Ставрогин больше всего скреб внутри страх перед тем, что мог выкинуть, вытворить, сказать, сделать Петр Степанович, учитывая его безрассудство, импульсивность и абсолютную безумность. Николай Всеволодович в подробностях представлял себе самые различные ситуации, в которых он мог бы оказаться из-за Верховенского, пытался предсказать и угадать их, но безостановочная мыслительная деятельность и его фантазии на эту тему ни капли не успокаивали его, а только усугубляли и без того расшатанную нервозность. Когда же, сидя в своем кабинете, гоняя в сознании из угла в угол тяжелые мысли, оглядывая с опаской темнеющие по-вечернему углы, Ставрогин услышал стук колес приближающейся к дому повозки, он поднялся с дивана и, чувствуя, как внутри него что-то напряженно дергало, стал переодеваться в приготовленный костюм. Он решил специально выйти позже, чтобы Верховенский не понял, что это он стремился его пригласить и с ужасом ждал его все эти часы. Николай Всеволодович оделся, глянув на свое отражение в стоящее в углу длинное, почти в пол зеркало, поправил прическу и галстук и покинул кабинет. Пройдя по небольшому плохо освещенному коридору, Ставрогин тихо заглянул в залу и вздрогнул. Верховенский со своей обычной хитрой лебезящей улыбочкой на губах, подбоченившись, сложив руки на груди, в одной из которых крепко сжимал желанную трость, был одет в ярко-красное, до боли, до тошноты знакомое пальто. Николаю Всеволодовичу в это мгновение показалось, что глаза его лопнули, будто его голову отстрелили, теперь он отчетливо почувствовал, что этот вечер так просто не закончится. Переборов первичный страх, он вышел к матери, беседовавшей с Петром Степановичем. Верховенский оглянулся и, заметив его, бросил на него долгий многозначительный взгляд, растягивая ухмылку, после чего отвернулся и продолжил разговор с Варварой Петровной. От взгляда этого по затылку и спине Ставрогина пробежал холод, а волнение его, скребущее в глубине живота, усилилось. — Варвара Петровна, как же все-таки я рад, наконец, познакомиться с вами лично! Какое это счастье для меня, вы и представить не можете! — Восклицал Верховенский, наклоняясь и целуя ее руку. — Петр Степанович, я тоже весьма рада! — Она оглянулась на Ставрогина. — С моим сыном Николаем Всеволодовичем, я думаю, вы уже имели удовольствие познакомиться! Я права? — Она всегда говорила спокойным, величественным, даже снисходительным тоном, который с одной стороны будто возвышал ее над собеседником, а с другой сближал с ним. — О, да! Истинное удовольствие! — Верховенский опять посмотрел на Ставрогина, усмехнувшись. — Жаль признавать, что мы целых четыре года не виделись! И какая поразительная удача застать его сейчас здесь! — Петр Степанович произносил это с едва заметной иронией, которую не замечала Варвара Петровна, но которая, словно пощечины, хлестала Николая Всеволодовича. — Видите, я даже нарядился по такому случаю, Варвара Петровна? Это пальто четыре года назад в знак нашей дружбы мне подарил сам Николай Всеволодович! Очень дорогая моему сердцу вещь! — Николай Всеволодович, какая прелесть! — Варвара Петровна заинтересованно оглядела внешний вид Верховенского. — Действительно! Петр Степанович, рад вас видеть! — Ставрогин подошел к ним. Произнес он это практически тем же тоном, что и его мать, только из уст его эта манера говорить звучала холодно и насмешливо. — Прелесть… — Усмехнулся Верховенский. Он прямо посмотрел в глаза Николая Всеволодовича, и тот заметил, как в них пляшут знакомые ему безумные искры. — Пожалуйте за стол, молодые люди! — Варвара Петровна указала на стол, поставленный в центре залы, накрытый и подготовленный к приему. Думаю, стоит сказать пару слов о том, как хороша была сама эта зала, да и в целом поместье Ставрогиных. Как хороши были убранство, интерьер, обставленный дорогой мебелью, аккуратно, но не вычурно, как бывает во многих домах аристократов, имеющих деньги. Здесь все было как бы в меру, как бы к месту и удачно, наверное, в основном это была заслуга Варвары Петровны, которая грамотно смогла распорядиться пространством. Только «молодые люди» решили-таки сесть за стол, в залу практически влетел Степан Трофимович с широко раскрытыми руками, готовыми к объятиям. Он приблизился к Верховенскому, который с отвращением сразу же увернулся, отодвигая тростью от себя руки Степана Трофимовича так, как будто ему противно даже трогать отца. — Не стоит, папаша, не стоит! — Верховенский со сдерживаемым омерзением, сохраняя улыбку, отошел подальше. — Не при людях! Позже, позже! С тобой позже! — Как же, Петруша? Мы не виделись столько лет! Как же? Дай тебя обнять! — Он протянул руки. Верховенский отпрыгнул: — Не шали, Варвара Петровна сказали за стол! Потом обговорим дела наши! — И ускользнул на ближайший стул. — И, правда, Степан Трофимович, позже! — Вставила свое слово Варвара Петровна и, хлопнув легонько по плечу Николая Всеволодовича, который выжидающе наблюдал за поведением Верховенского, тоже опустилась за стол. Ставрогин последовал за матерью. Спустя минуту, разочарованный и озадаченный поведением сына Степан Трофимович тоже, наконец, сел. Через некоторый период времени, в который повисло неловкое молчание, слуги принесли еду, и господа принялись за ужин. Ставрогин, кладя в рот кусочек мяса, не отводил глаз от трости, которая стояла возле Верховенского, которую тот держал близко к себе. — Петр Степанович! — Обратилась Варвара Петровна. — Расскажите, пожалуйста, как вы познакомились с Николаем Всеволодовичем? Верховенский задумчиво поднял голову, Николай Всеволодович внимательно посмотрел на него. — На одном вечере в Петербурге, насколько я помню. Случайно в общем. — Кратко ответил Верховенский и улыбнулся. — А чем вы занимаетесь? — Продолжала Варвара Петровна. — В последние несколько лет я путешествую. Я не был в России в общей сложности четыре года, хоть один раз на несколько дней и возвращался. — Хоть Верховенский и говорил с Варварой Петровной, он, нарушая правила вежливости, неотрывно смотрел на Николая Всеволодовича, тот в свою очередь следил за каждым движением Петра Степановича и ловил каждое его слово, ожидая какого-нибудь подвоха или очевидной двусмысленности. — Я получаю истинное удовольствие от путешествий, люблю знакомиться с новыми людьми, на данный момент это все, чем я живу. — Интересно! — Протянула Варвара Петровна. Она, видимо, не знала, что еще сказать, поэтому перевела свое внимание на еду. Тут Верховенский сам решил поговорить: — Знаете, я был крайне удивлен, приехав сюда и услышав те странные, гадкие сплетни, которые распускают о Николае Всеволодовиче. — Он посмотрел на Ставрогина сочувствующим взглядом. — Я точно не знаю, что произошло, но я убежден, что Николай Всеволодович никак не виноват в этой ситуации. Все эти слухи… Они так противны. Я думаю, что Николай Всеволодович благородный человек, на благородство и доброту которого любят клеветать злые языки, не так ли, Николай Всеволодович? — Он улыбнулся Ставрогину, ожидая его ответа. — Не думаю, что все именно так. — Начал Ставрогин. — Не скромничайте, пожалуйста! Я уверен, что вся история с той бедной девушкой произошла исключительно по вашей доброте, Николай Всеволодович. Учитывая широту вашей души, я убежден, что вами руководила цель помочь ей, не так ли? А из этого раздули такой скандал! Ставрогин крепко сжал кулак, потому что руки его задрожали. «Сколько он знает? Сколько успел найти? Сколько услышал и сколько понял?» — Побежали вопросы в голове Николая Всеволодовича. — Вы правы, Петр Степанович… Вся история — сущий пустяк, который превратился в проблему и всеобщее достояние, что, конечно, мне не нравится. Вы правы, я не знал, чем мой добрый поступок может обернуться, но преследовал я, и впрямь, лишь самые благородные цели. — Он не отводил глаз от Верховенского, который, слушая его, самодовольно отклонился на спинку, хитро ухмыляясь. — Я рад, что все так! Я, видимо, никогда не разочаруюсь в вас. — Проговорил Петр Степанович, подняв в руку трость и покачивая ею. — Однако, как я рада слышать такие приятные слова в сторону сына! — Вклинилась в разговор Варвара Петровна. — Думается мне, только хороший друг может так верить в человека. — Самый преданный друг, Варвара Петровна! Не сомневайтесь! — Взмахнув руками, воскликнул Верховенский, хоть здесь, кажется, он и переборщил с ироническими нотками. — Надеюсь, что Николай Всеволодович думает также… Ставрогин закатил глаза и поднялся из-за стола: — Простите, я отойду. — Он удалился в коридор, откуда до этого вышел, краем глаза заметив, как по лицу Верховенского расползается хитрая ухмылка. Он оказался в кабинете. Ставрогин оперся о стол руками, тяжело дыша и думая, как лучше подступиться к Верховенскому и трости, при этом так, чтобы не выслушивать ту бессмысленную гору слов, которую тот отплевывает, пытаясь задеть Николая Всеволодовича. Он повернулся и уставился в горящий камин, который, видимо, зажег слуга, ожидая ночную прохладу. В кабинете было душно, Ставрогин поправил воротник рубашки, продолжая глядеть в огонь. — Вы кажется помириться хотели? — Раздался смешок из-за открывшейся двери. — С чего вы взяли, что я хочу примирения между нами, Верховенский? — Ставрогин бросил на него беглый взгляд, обошел рабочий свой стол и сел за него, откинувшись назад и сложив одну ногу на другую, а руки на груди, от чего его поза казалась величественной, такой, будто он сразу ставил себя выше собеседника. — Ваша мать так написала мне, что вы попросили ее написать мне, потому что испугались моего отказа. Вы, видимо, попросив ее, забыли посмотреть, что именно она напишет мне, а Варвара Петровна в свою очередь решила, что искренность в этом вопросе пойдет на пользу восстановлению наших отношений. — Он прикрыл за собой дверь и, подойдя к столу, взял стул для принимаемых в кабинете, отодвинул его на некоторое расстояние, подальше от Ставрогина и сел напротив. — Правда, вот какая штука… — Он поправил трость, которую крепко сжимал в руках. — Думаю, что вы и, правда, не ищете со мной примирения! Мне кажется, это лишь предлог для чего-то другого… — Петр Степанович, пока говорил, удивительно ловко играл голосом, то переходя на саркастический тон, то делая его мягким и нежным, то сладким и хитрым, от чего понять, что он думает и что хочет сделать понять было нельзя. Он на мгновение замолчал. — Красивая трость, не правда ли? — Резко перескочил он на другую тему. — Случайно нашел ее в ресторане, узнал, нельзя было не узнать! Говорят, что вы ее прямо-таки из рук не выпускали… Как же потерять умудрились? Ставрогин холодно смотрел на Верховенского и молчал, решив, что если он не будет отвечать на бессмысленные вопросы, то все кончится быстрее. — Красивая трость! Какой я все-таки молодец, что подарил ее вам! — Он влюбленно поглядел на нее и снова перевел тему. — Кириллов… Я заехал к нему первым делом. Ну, вы, конечно, знаете Кириллова. Забавный… Очень мне вас расхвалил. Сказал, что вы теперь стали спокойнее, сдержаннее… Что-то про те самые благородство и доброту было, кажется. Даже интересно стало. — Прямо так и говорил? — Равнодушно спросил Николай Всеволодович. — Да, именно так! Говорю же, мне даже интересно стало! — Верховенский встал со стула и начал бродить медленно по кабинету. — Так зачем вам трость? — С чего вы взяли, что она мне нужна? — Сглотнув, продолжил удерживать безразличие Ставрогин. — Так, значит, не нужна? То есть я могу, скажем, оставить ее себе? Я скоро собирался снова уехать, могу с собой увезти? — Верховенский остановился и заинтересованно посмотрел на Николая Всеволодовича. — Думаю, да. Почему собственно и нет? — Произнес Ставрогин, напряженно думая, что делать. — И смогу сделать, что угодно с ней? Это ведь мой подарок вам был? — Продолжал Верховенский. — Вполне… — Усмехнулся Ставрогин. — Ваше право. — Тогда я увезу ее с собой, благодарю! — Он направился к выходу из кабинета, как вдруг остановился и вернулся. — А знаете, я передумал! Я не повезу ее с собой! — Мне решили оставить? — Снова усмехнулся Николай Всеволодович, в душе надеясь на то, о чем сказал. — Да нет! Она же вам ни к чему! И мне собственно тоже! — Он на секунду замолчал и замер. — Поэтому я думаю никто из нас не обидеться. — Он повернулся и бросил трость в горящий камин, впившись при этом глазами в лицо Ставрогина. Увидев, как трость хрустнула, охваченная огнем, Николай Всеволодович легонько дернулся за ней, но все же сдержался, а на лице промелькнуло страшное бешенство, которое он, тяжело вдохнув воздух через ноздри, унял, но которое не осталось незамеченным Петром Степановичем. Верховенский бросился, оперев руки на стол, и расхохотался в лицо Ставрогину, который глядел на него, думая, как было бы лучше ударить его. — А Кириллов-то не обманул! Не обманул! Черт возьми! — Восклицал Верховенский, упивавшийся странной ему одному понятной радостью. Ставрогин вздохнул, наклонился к Петру Степановичу и, посмотрев на него ледяными глазами, произнес: — Верховенский, уходите… — Да куда же вы меня гоните, Ставрогин? Я только начал! — Верховенский сел обратно на стул. — Ведь не соврал! Хотя, конечно, это же Кириллов, ему несвойственно врать… Он из честных, тех, кто не находит во лжи надобности! — Верховенский… Хватит, успокойтесь, пожалуйста. От вас голова болеть… — Николай Всеволодович подпер голову рукой, потирая пальцами висок. Он не успел договорить, как-то исключительно нестабильный в своем поведении Петр Степанович, внезапно снова успокоившись, подскочил со стула и, шикнув на Ставрогина, прижал к его губам указательный палец. Николай Всеволодович замолчал, ожидая следующего действия Верховенского. Петр Степанович снова сел, не опуская руки и пальца, будто указывая на Ставрогина, но глядя в другую сторону, и проговорил спокойным голосом, словно произнося общеизвестный факт, не заслуживающий каких-либо обсуждений, не подвергающийся никаким сомнениям: — И все-таки она ваша жена… — Он медленно повернулся к Ставрогину и посмотрел на него, тихо улыбнувшись. Тут не выдержал Ставрогин и истерически засмеялся. Он громко хохотал, недоверчиво щурясь в сторону Верховенского, насмехаясь над ним, но Петр Степанович в свою очередь лишь, снисходительно растягивая улыбку, покачал головой, будто говоря, что какую бы реакцию ни продемонстрировал Николай Всеволодович, он не разубедиться в том, что сказал. — Нет!.. — Сквозь смех выдавил Ставрогин. — Да. — Медленно закивал Петр Степанович. — Нет! — Продолжая хохотать, бросил тот. — Да, Николай Всеволодович… — Он прямо, с каким-то презрением смотрел на Ставрогина, улыбка ушла с его лица и появилась спокойная высокомерная маска. — Марья Тимофеевна — ваша законная жена. Не лгите мне, Николай Всеволодович, здесь ложь не сыграет никакой роли, в ней нет смысла, я все равно знаю правду, а вранье ваше только больше подтвердит мои домыслы. Говорите откровенно. — Откровенно? — Ставрогин рассмеялся громче прежнего. — Да с вами же нельзя без лжи, Верховенский, от того, что вы сами постоянно врете, разве нет? — Нет, не всегда. — Ответил Петр Степанович. — Знаете, я вообще укоренился во мнении, что, сформировав себе образ лгуна, создав вокруг себя вечную атмосферу недосказанности и обмана, нет лучшего способа соврать, чем сказать правду. Ведь скажи даже чистейшую истину, тебе все равно никто не поверит. А сейчас прошу быть откровенным со мной, как я буду честен и правдив с вами. — Так давайте с вас и начнем? — Предложил Ставрогин, взяв себя, наконец, в руки. — Скажите, зачем вы сегодня сюда пришли? Если вы знали, что это я заинтересован во встрече с вами, а не Варвара Петровна, зачем явились? М? — Он внимательно всматривался в лицо Верховенского. — Что ж… Это хороший вопрос. Но здесь требуется предыстория. — Петр Степанович снова встал со стула и начал, расхаживая по комнате. — Видите ли, по приезде сюда я первым делом заехал к Кириллову, про которого я уже говорил. Он мне поведал интересную историю о недавнем случае, произошедшем с вами, касающийся как раз Марьи Тимофеевны, вашей жены, кстати, у меня в этом нет никаких сомнений. Но в целом меня заинтересовало не это, это пустяк! Большее любопытство у меня вызвало то, как вы поступили с этим деревенским дурачком Шатовым. Не смотрите так, я знаком с ним, как и с Кирилловым. Так вот, меня поразило то, что вы ничего с ним сделали. Да, я именно был поражен. Поражен, что Ставрогин, этот омерзительный, злой, полный гнева ублюдок ничего не сделал. Даже не ударил в ответ! Просто отпустил, сдержался и отошел! Черт возьми! — Он стал быстрее ходить по комнате, а говорил все более и более эмоционально. — Честно говоря, я сначала не поверил Кириллову, но после этого я услышал эту же историю, слово в слово, еще три раза от трех разных людей, после чего просто нельзя было не верить. Алексей сказал мне, что вы стали, как же… А! «Чище и лучше», но лично я убежден, что здесь кроется нечто совсем иное… Более любопытное! И в то же время что-то более низкое и гаденькое… — А трость вы зачем сожгли? — Вздохнул с напускной скукой Ставрогин, при этом внимательно слушая Петра Степановича, понемногу догадываясь, к чему он подводит, и размышляя, как это можно использовать. — Так я к этому и веду, Николай Всеволодович. Будьте терпеливее! — Усмехнулся Верховенский и продолжил. — Сегодня утром мне повезло случайно найти эту трость, видимо, вы ее там забыли, а я подобрал, я, кажется, уже говорил об этом. Так вот, после ресторана я отправился дальше знакомиться и искать интересные сплетни о вас, помимо того, что уже узнал. Встретил презабавного мальчика, как же его… Солдатик такой… Ах, да, Эркель! Милый очень мальчик. Увидел у меня вашу трость и был крайне удивлен этим обстоятельством. Он поинтересовался, как она попала ко мне в руки и что на этот счет думает господин Ставрогин. Я сказал ему правду, он ответил, что вы «чрезвычайно разозлитесь, что я оставил ее себе», что был однажды случай, свидетелем которого он был лично, что на одном из вечеров у губернаторши местной Юлии Михайловны, один господин, имени он не называл, осмелился на пьяную голову взять эту трость, не спросив на то вашего разрешения, и что вы чуть не сломали ему за это руку. Я, конечно, думаю, что Эркель несколько преувеличивал ту ситуацию, учитывая ваше нынешнее поведение, продемонстрированное в случае с Шатовым. Я ему ответил, что вы ни капли не разозлитесь на меня, что я лично верну ее вам и что это в общем мой старый подарок, но это маловажно. Интереснее то, что я успел пообщаться с большим количеством человек до того, как приехал к вам сегодня. И знаете что? — Петр Степанович остановился и посмотрел на Ставрогина. — Что же? — Спросил уже раздраженно Николай Всеволодович, при этом не устав слушать, а, наоборот, в какой-то момент ему стало интересно проследить тот путь, который прошел Верховенский в своих умозаключениях. — А то, что каждый, я не шучу, абсолютно каждый спросил у меня, как ко мне попала ваша трость! — Воскликнул Петр Степанович и, вновь понизив голос, спросил. — А знаете, что это значит? — Он хитро улыбнулся. — Ну? — Это значит, что каждый из них не раз видел ее в ваших руках. При том, видимо, она настолько часто была с вами, возможно, что даже всегда, что каждый смог ее признать! Из этого следует, что, как мне говорил Эркель, вы действительно постоянно носили трость с собой, не выпуская из рук! — Верховенский потер ладони и снова начал бродить. — Исходя из всего, что я вам наболтал, я понял, что у меня появилась реальная возможность, проверить правдивость слов Кириллова! А когда ваша матушка написала, я окончательно убедился в том, что вам нужна именно трость. Видимо, вы откуда-то или от кого-то узнали, что она у меня, поэтому я почти сразу, как вошел к вам в кабинет, спросил про нее! — То есть проверяли меня? — Усмехнулся, предвкушая, Ставрогин. — И как удовлетворились результатом? Верховенский бросился к столу и прилег на него, так что лицо его оказалось близко-близко к лицу Николая Всеволодовича: — О, более чем, господин Ставрогин! Я в восхищении! Я поражен! Я в восторге! — Он поднялся. — Я почувствовал, что вы мне любопытны, как и несколько лет назад в нашу первую встречу… — И чего же вы хотите, Петр Степанович? Вы так много рассказали, но я так и не понял, зачем вы в сущности пришли… — Ставрогин знал ответ на этот вопрос, прекрасно понял, к чему ведет Верховенский, но ему хотелось, чтобы Петр Степанович высказал это вслух, а еще, желательно, в этот раз подробно объяснил то, что он собирается сделать. — Николай Всеволодович, не притворяйтесь, что не понимаете меня! — Верховенский усмехнулся. — Вы отлично знаете, чего я хочу… Но раз вы хотите, чтобы я объяснил подробнее, извольте! Что ж, как я и говорил, я потратил весь день на то, чтобы выведать все самые интересные слухи о вас. И я знаю много чего еще, помимо того, что успел упомянуть в нашем с вами разговоре, поверьте. Так вот, оказалось, что вы, Николай Всеволодович, опутаны ужасающей своими размерами сетью слухов, сплетен и нерешенных вопросов. А мне… — Он состроил несчастное лицо. — Мне скучно… Мне хочется развлечений… И пришел я сюда, потому что для меня самым привлекательным развлечением будет понаблюдать за тем, как вы из этого всего будете выбираться! — Он снова подошел ближе. Ставрогин смотрел на Верховенского обычно холодно и презрительно, но не останавливал его. Петр Степанович провел ладонью по щеке Николая Всеволодовича, сощурив глаза, растягивая на лице хитрую улыбочку, и закрутил на пальцах локон Ставрогинских волос. — Поэтому я прошу, нет, я умоляю, восстановить наши отношения… Ставрогин знал, что он согласится на это предложение: трость сгорела, ОН оставался где-то поблизости, а значит, других выходов не было, но ему хотелось еще немного «помучить» Верховенского вопросами. — Но, если я правильно все помню, кажется, это вы бросили меня тогда во Франции? Или я не прав? Это вы сказали, что я вам боле неинтересен, что я предсказуем, что не нужен вам? М? — Ставрогин хищнически оскалился, так называемой, улыбкой. Ему хотелось, чтобы Петр Степанович именно умолял его об этом, унижался, после того, как сам Верховенский унизил его тогда. — Людям свойственно совершать ошибки, кому, как не вам, знать об этом лучше всех… Мне крайне стыдно, что я так поступил с вами! — Верховенский сделал вид крайнего сожаления. — Я не мог себе и представить, что вы изменитесь в таком ключе… Как я мог предсказать метания своей души и чувств, Николай Всеволодович! Ставрогин поднялся из-за стола и равнодушно сказал: — Я подумаю над этим… — Он направился к двери. — Значит, вот как хочешь… — Прошептал себе под нос Верховенский. — Николай Всеволодович, что угодно… Молю! Будьте благосклонны! Что угодно за ваше согласие! Умоляю! — Он кинулся к Ставрогину и схватил его за руку. Ставрогин обернулся и, приблизившись к нему, спросил: — А какая мне польза от вас, Верховенский? — Он стоял прямо перед Петром Степановичем, державшим его за руку, лицо его было в нескольких сантиметрах от лица Верховенского, и пока в глазах последнего прыгали бесовские, безумные искры, в глазах другого сгущалась и закипала настоящая тьма, тьма, развратная, гадкая, омерзительная, скрывавшая то, о чем еще нам только предстоит узнать. Вглядываясь в эту тьму, Верховенский испытывал наслаждение, азарт, поэтому играть и убеждать мог бесконечно: — Я нужен вам, потому что вам необходим, Николай Всеволодович, человек, которому можно доверять, которому вы можете без страха поведать и открыть, что угодно. — Ответил он, зная, что скажет на это Ставрогин. Николай Всеволодович усмехнулся: — Вам доверять? Вы с ума сошли, Верховенский? Петр Степанович знал, что последует именно нечто такое, поэтому: — Да, именно доверять. По нескольким причинам, но главная — я тот, кто ни за что и никогда не осудит вас, потому что остаюсь, судя по всему, единственным, кто знает и понимает вас настоящего, как и раньше. Ничего не изменилось. Хотите оспорить? — Верховенский наклонил голову, ожидая, реакции Николая Всеволодовича. — Вы же предадите меня сразу, как вам престанет приносить выгоду мое общество, Петр Степанович! Да еще и воспользуетесь как-нибудь информацией, которую я вам добровольно расскажу! — Но до тех пор, пока мне выгодно, преданнее человека вам не найти! Человека без веры, человека без принципов, жестокого, готового на любой поступок ради вас… — Верховенский ухмыльнулся, аккуратно добавив. — Вашей задачей лишь было, есть и остается делать так, чтобы мне было выгодно. Одаривайте меня весельем, развлекайте меня своим обществом, и я буду вашим верным другом, рабом ваших желаний! Ставрогин, будто зверь, впившийся глазами в добычу, облизнулся, продолжая скалить улыбку, и сказал: — Верховенский… — Он сделал паузу, подбирая слова. — Вы знаете, как добиться желаемого, но, надеюсь, вы также понимаете, что наши отношения восстановятся со всеми вытекающими… — Петр Степанович на это лишь ехидно улыбнулся шире, медленно кивая головой в ответ, продолжая внимательно слушать Николая Всеволодовича. — Вы правы, что у меня накопилось слишком много нерешенного, требующего действий, так вот я используя вас, ваше безумство, ваши безрассудство и беспринципность в своих целях. Вы будете оружием против всего, что стоит на данный момент против меня… Но учтите, попробуете вытворить нечто подобное тому, что было во Франции, если хотя бы допустите мысль о предательстве, я вас убью. — Буду рад умереть от вашей руки. — Беспечно ответил Верховенский. — Можете угрожать мне, но, будьте уверены, в этот раз подвоха нет, нет никаких скрытых выгод, мотивов, лишь одно мое веселье и одна ваша воля. Я рассказал все. — Он втянул носом воздух и, медленно подняв ладонь, провел по лицу Ставрогина. — Я вам не верю, Верховенский. — Николай Всеволодович поднял за подбородок лицо Петра Степановича, медленно наклоняясь. — Постарайтесь не думать о моем еще не случившемся предательстве, и получайте удовольствие. — Он подался вперед. Их губы встретились. Ставрогин, не отрываясь от поцелуя, взяв ладонями голову Верховенского, отошел назад и запер дверь.