Великий грех

В комнате было душно от летней погоды и жары, которую распылял горящий камин. Ставрогин, задыхаясь от теплого воздуха, жадно, но аккуратно продолжал легкое движение губ, соприкасавшихся с губами Верховенского. Николай все больше возбуждался, напрягаясь и испытывая нарастающий внутри трепет от каждого влажного, смазанного прикосновения кончика языка Петра, ловко скользящего вокруг языка Ставрогина. Верховенский жадно напирал на него, углубляя поцелуй. Прижав Николая к двери и удерживая его лицо ладонями, он от накатывающего желания крепко втягивал воздух и изредка тихо постанывал, чем изводил и без того разгоряченного Ставрогина. Петр двигал губами совсем иначе, чем в последний его поцелуй с Николаем, он делал это умело, то касаясь верхней губы, то оттягивая нижнюю, аккуратно прикусывая ее, при этом мельком задевая языком. В этом не было прошлой болезненности и самой цели причинить боль, сегодня, возможно, что только сегодня, все происходило иначе. Это была первая встреча, спустя долгое время, наполненная лишь трепетным чувством тоски друг по другу и искреннего неверия в происходящее, поэтому каждое движение было невесомым и аккуратным, каждый вздох нежным и беззлобным, как будто из страха спугнуть. Ставрогин провел ладонями от груди до спины Верховенского и опустился к бедрам, после чего подхватил Петра, сразу зацепившегося ногами за торс Николая, и, не прекращая поцелуй, отнес к столу, на поверхность которого и опустил. Ставрогин, наконец оторвавшись от губ Петра, быстро расстегнул красное пальто на Верховенском и рубашку, после чего опустился на колено, раскрепил пуговицы брюк и приспустил их вместе с нижним бельем. Верховенский, сидя на столе и наблюдая за Николаем, строго прошептал: - Что ты делаешь? Ставрогин посмотрел прямо на него и, не ответив, прикоснулся губами к уже напряженному члену Верховенского, освобожденному от одежды. Петр остановил его, отодвинув лицо Николая ладонью: - Не стоит... - Твердо сказал он, при этом все равно пристально, выжидающе глядя на Ставрогина. Тот легким движением руки отбросил ладонь Верховенского: - Стоит. - Ответил Николай и, наклонившись, опустил губы на член Петра, который лишь хитро ухмыльнулся и, закрыв глаза, опершись одной рукой сзади, а другую властно запустив в волосы Ставрогина, запрокинул голову, чуть шире раздвинув ноги. Он, спохватившись, еле сдержал стон, когда рот Николая обхватил головку его члена, опуская его глубоко в волглое, мягкое горло. Пока губы Ставрогина то опускались вниз, то скользили вверх, а его язык влажно проходился по напряженным венам, поверхности головки и уздечке, он взялся ладонью за основание члена и стал, лаская, двигать ею в такт движениям рта, иногда медленно поворачивая голову. Верховенский задыхался стонами дерущего удовольствия, которые приходилось заглушать, чтобы их с Николаем не обнаружили. Внутри него все, крепко, томно скручивалось, отзываясь на чередующиеся ласки Ставрогина волнами, обдающими жаром все тело, изнывающее от возбуждения и подрагивающее от приближающегося конца. Ставрогин же, наблюдая за реакцией Верховенского, трепетно откликавшегося на каждое прикосновение, решил не останавливаться, поэтому свободной рукой он приподнял одну ногу Петра и, положив ее на свое плечо так, что бедра Верховенского были раздвинуты еще шире. Остановившись на мгновение и облизнув пальцы, он аккуратно ввел один из них в его задний проход. Верховенский упал на стол и, держась за его край руками, заскулил от ожегшей боли, смешавшейся с наслаждением, которое продолжал доставлять рот Николая. Петр кусал губы, стараясь подавить в себе крик. Все мешалось, Верховенский даже не знал, в чем сконцентрировалось удовольствие и такая сладость ласк: в пальцах ли, в движениях ли ладони, в прикосновениях ли скользящего вкруг члена языка. Все было спутано, в комнате было жарко, казалось, что она должна плавится от такой духоты, как плавилось в этот миг тело Верховенского. Продолжая медленные, уверенные движения внутрь, Ставрогин неумолимо вставил еще два пальца в Петра, немного сгибая их и задевая их кончиками нужную точку, при этом опуская его член глубоко в свое горло. Он сам чувствовал, как больно ныло внизу живота, Ставрогин не мог не возбуждаться от вида ослабевшего, беспомощно дрожащего от блаженного удовольствия Верховенского. - Глубже... - Пролепетал Петр, Николай, не зная, о чем именно тот говорил, вставил дальше пальцы и ниже опустил голову, достав головкой члена глотку, а губами его основание. Верховенский тихо вскрикнул, резко схватив Ставрогина за волосы, и крепко прижал его голову, не давая ей отодвинуться, после чего спустил ему в рот. Петр, вздрогнув от охватившего тело жаркого оргазма, по прошествии нескольких секунд, отпустил Николая и, тяжело дыша, снова сел. Ставрогин вынул пальцы из Верховенского и освободил рот, с краешка губ которого стекла капля спермы. Петр, переведя дыхание, довольно улыбнулся и, с какой-то хитрой сладостью глядя на Николая, утер большим пальцем его рот. Ставрогин поднялся с пола, стягивая с себя одежду, Верховенский, окончательно скинув брюки, перевернувшись на бок, подогнул ногу. Николай, взяв ее под коленкой и растянув Петра еще шире, наклонился вперед и, зажав рот Верховенского рукой, таким образом вдавив его голову в стол, и, не в силах сдерживать скребущее желание, наконец грубо вошел в задний проход Петра, от чего тот простонал в ладонь Ставрогина и закатил глаза от наслаждения. - Будь тише. - Твердо сказал Николай, оглядывая замершего и напрягшегося Верховенского. - Тебе все же очень идет это пальто. Голова у Ставрогина шла кругом, перед глазами все плыло, поэтому он, руководствуясь лишь ощущениями, быстро двинулся тазом навстречу бедрам Верховенского. Николай быстро и грубо, изголодавшись по грязному сладострастию, сознанию полной власти над кем-то, входил в Петра, вбивая его в жесткую поверхность стола, стоявшие на котором предметы звучно подпрыгивали от каждого толчка. Верховенский, захлебываясь наслаждением, сдавленными вскриками в сжатую ладонь Ставрогина, следя глазами за его возбужденным, отпечатанным удовольствием лицом, распалялся страстью все сильнее. Он двигал бедрами навстречу члену Ставрогина, который безжалостно врывался внутрь, доставая до простаты, доводя этим Верховенского до растворявшего тело экстаза. Николай тяжело дышал, тихо постанывая, двигался глубже, вставляя член по основание твердыми шлепками. Петр перевернулся вновь на спину и, крепко захватив волосы на затылке Ставрогина, притянув к себе, поцеловал его, смазав губы языком. Он обнял ногами туловище Николая и, неожиданно для того оттолкнувшись от стола, сначала присел, а после столкнул их обоих на пол, оказавшись сверху. Выгнув спину назад, держась руками за бедра Ставрогина, Верховенский ненасытно насаживался на член Николая, звонко выдыхая вместе с каждым скользящим движением вниз. В это мгновение Петр выглядел властно, так будто именно он овладевал телом Николая, впитывая и в то же время освобождая грязь, живущую в Ставрогинской душе. При взгляде на влажное с капельками пота лицо Верховенского, в свете каминного огня казавшееся еще более страстным и притягательным, Ставрогина ощутил, как внутри него все сжалось, жадно требуя возможности вырваться. В эту минуту их обоих охватывала особая страсть, та, на которую способны только люди, когда инстинктивное, животное остервенение смешивается с исключительно человеческим желанием исчерпать из тел друг друга каждую возможную каплю похоти, стремление узнать, куда ведет разврат, на что способны организмы, охваченные им, освобожденные от нравственных предрассудков, беспечно готовые на еще больший порок, чем тот, который уже был ими познан. С этим сознание сплетались телами Ставрогин и Верховенский. Петр, наклонившись вперед, ласкал языком язык Николая. Ставрогин, согнув ноги в коленях и держа Верховенского за талию, жестко настойчивыми движениями продолжал раздирать задний проход Петра, жаждав получить еще большее удовольствие, изнывая всем телом от сдавливавшего его блаженства. В момент Николай ускорился, от чего Верховенский, стараясь не издать громких звуков, вцепился зубами в его плечо. Еще несколько резких, твердых толчков внутрь и Ставрогин, томно прогнувшись под Верховенский, закатив глаза и хрипло простонав, кончил. Петр на трясущихся ногах поднялся с пола, утерев рукавом пальто мокрый лоб, и, отыскав в темноте брюки и белье, принялся одеваться. Ставрогин, полежав немного и понаблюдав за Верховенским, тоже встал, немного пошатываясь, и начал натягивать одежду. Они оба остались в небрежном виде, потому что Петр скинул с ног туфли и все еще был в расстегнутых рубашке и пальто, а Николай был одет только в широкую рубаху и брюки - цеплять на себя другую одежду, учитывая температуру в комнате, было бы преступлением. - Не хочешь выпить? - Ставрогин приблизился к Верховенскому, который, странно замерев у стола, глядел в огонь. Петр оторвался от пламени и, посмотрев на Николая, сказал: - Не откажусь. За выпивкой и обсудим. - Он не уточнил, что собирался обсуждать, но Ставрогин будто его понял и кивнул. - Только пойдем на улицу. - Добавил Верховенский. - Здесь дышать нечем. - Хорошо, подожди в коридоре. Я за вином. - Они вышли из комнаты. В коридоре уже было темно. Неизвестно, сколько времени Петр и Николай пробыли в кабинете, но, видимо, слишком долго, потому что все обитатели Скворечников успели лечь спать. Ставрогин ушел по коридору налево, туда, где находилась зала, а Верховенский остался ждать его у двери комнаты, привалившись к стене. Николай Всеволодович, выйдя в залу, заметил сидящего за столом слугу Алексея Егорыча, который, судя по всему, ждал именно Ставрогина и, как только тот вошел, поднялся ему навстречу. - Ты чего здесь? - Нахмурившись, спросил Николай Всеволодович. - Матушка Варвара Петровна просили дождаться вас. - Ответил Алексей Егорыч. - Изволите чего? - Да, пожалуйста. - Ответил распорядительским тоном Николай Всеволодович. - Принеси-ка нам бутылку вина, водки и настойку. - Николай Всеволодович, послушайте, Варвара Петровна были бы против выпивки. Вы же только... - А мы ей не скажем. Неси. - Настойчиво, чуть повысив голос, приказал Ставрогин. Слуга оторопел и спросил: - Настойку какую? - А давай малиновую. - Улыбнувшись, сказал Николай Всеволодович. Алексей Егорыч кивнул и удалился. Верховенский, глубоко вдыхая свежий воздух, сложив руки на груди, стоял у кабинета, когда заметил в темноте справа легкий свет, а после появившийся знакомый образ. - Добрый вечер, Дарья Павловна. - Ухмыльнувшись, проговорил Петр Степанович. Даша испуганно вздрогнула и, только направив свечу на лицо Верховенского, узнала его: - Здравствуйте, Петр Степанович. Не ожидала вас встретить. Простите. - Она облегченно выдохнула. - Я и забыл, что вы тоже здесь. - Верховенский продолжал улыбаться, но уже наигранно доброжелательно. - Как вы в эти четыре года? - С усмешкой спросил Петр Степанович. Даша смутилась и с какой-то грусть в голосе пробормотала: - Ничего. Живу понемногу. Ничего почти не изменилось. - Правда, а я слышал иное. - Продолжил Верховенский. - Правда ли, что вас за папашу моего замуж отдают? Лицо Дарьи заметно дрогнуло в свете свечи, а рот скривился: - Правда. Что таить. - Значит, старый уродец не соврал в письме. Ну ничего. И что же по вашей ли воле? - Петр въедался глазами в лицо Даши. - Воля Варвары Петровны - моя воля. - Ответил Шатова. - Она мне то же, что родительница, поэтому... - Фу, какая глупость! Врете и не краснеете. - Прервал ее насмешливо Верховенский. - По мордочке вашей прелестной вижу, что врете. Николай Всеволодович вас так и не отпускает, верно? - Петр подошел к ней ближе, смерив с ног до головы взглядом. Даша при упоминании Ставрогина отпрянула от него: - Смеетесь надо мной? Смейтесь. Заслужила. - Она, поджав губу, опустила глаза. - И все-то вы знаете, все-то вам известно. Как же удается вам... - Увлечение у меня такое. - Усмехнулся Петр Степанович, продолжая смотреть на Дашу. - Про всех все знать. Только не плачьте. Сегодня у меня праздничный вечер, поэтому успокаивать вас у меня нет никакого желания. Знайте только, что все, как видите, поправимо. Дарья, вдруг что-то осознав, удивленно посмотрела на Верховенского: - Действительно. Неужто... - Она даже запуталась в выражениях. - Неужто Николай Всеволодович простил вас после того, что было во Франции? Быть того не может. Петр Степанович, поглядев по сторонам и вздохнув, ответил: - О, нет, Дарья Павловна, он абсолютно точно не простил меня. - А как же вы тогда здесь? - Продолжала недоумевать Даша. - Николай Всеволодович не простил меня, только сделал вид. Он, как в общем-то и я в свою очередь, лишь хочет использовать нашу дружбу в личных целях, обманув меня в чем-то. По крайней мере наивно полагает, что у него это получится. Да и Николай Всеволодович, сам того не ведая, запутался в собственных сомнениях, чувствах и сомнениях в чувствах. Ну, ничего, сегодня мы ему поможем. - Петр Степанович облизнулся и поправил волосы. - Но вам этого, я уверен, не понять. Даша, помолчав, сказала: - Вы правы. Мне этого не понять. Ясно только, что вы погубите Николая Всеволодовича, как и в прошлый раз. Думаю, ваше общество вредит ему. Петр Степанович брезгливо нахмурился: - С каких пор вы научились думать? Не стоит вам бросать таких слов в мою сторону, ведь я собирался вам помочь, я, как и прежде, на вашей стороне. - Помочь? - Шатова печально покачала головой. - Именно ваша помощь привела меня туда, где я сейчас. - Неправда. Моя помощь дала вам шанс, но вы его самостоятельно упустили, Дарья Павловна. Не надо винить меня в своих ошибках. Уж за что, а вот за чужую глупость я отвечать не собираюсь. - Отхлестал словами Петр, посмотрев в сторону, в которую ушел Ставрогин. - Может, и так. Может, мое положение - результат моей собственной глупости, но то, что вы опасны для Николая Всеволодовича - абсолютная правда. - Твердо ответила она. - Вам не стоило мириться. Петр тихо рассмеялся: - Скажите это Николаю Всеволодовичу, а вот и он, кстати. Из темноты действительно вышел Ставрогин, держа при этом бутылки с выпивкой. Заметив Дашу, он остановился и недоуменно спросил: - Что вы здесь делаете, Дарья Павловна? - Я вышла попить воды, но Петр Степанович меня задержал разговором. Позвольте, я удалюсь. - Сдержанно ответила она. - Будьте добры. - Строго и как-то с неприятием бросил Николай Всеволодович. Шатова быстро ушла туда, откуда только что вернулся Ставрогин, оставив молодых людей наедине, которые быстро вышли через задний ход дома в небольшую рощицу при поместье и пройдя по узким тропинкам, сели на траву где-то среди кустов и деревьев. На улице стояла поистине волшебная погода. Легкая, нежная летняя прохлада с ласкающим дуновением августовского ветерка. В небе, усыпанном маленьким мерцающими звездочками, прятавшимися среди плывущих темных облаков, висел кривой месяц, бросавший тусклый свет на все вокруг, создавая тем особую загадочную атмосферу, предметы, лица, растения хоть и были видны, но приобретали мистические, таинственные формы. Ставрогин, открыв бутылку вина и сделав из нее глоток, сказал: - Спрашивай, что хотел. Я обещаю поддержать наш вечер честности. - Он передал Верховенскому бутылку. Тот, довольно улыбаясь, тоже немного отпил и произнес: - Прекрасно. Итак. Я же был прав. Марья Тимофеевна твоя... - Да, она моя жена. - Перебил Ставрогин, скучающе поглядев на Верховенского. Они сидели радом, привалившись к одному и тому же дереву, и пили, передавая друг другу по очереди бутылку. - И как же это случилось? - Усмехнулся Петр. - А то ты не знаешь? - Вырвался смешок у Николая. Верховенский смутился: - Знаю, но хотелось бы все, так сказать, из первых уст услышать. Интересно же, как такое на самом деле произошло. - Что ж... - Ставрогин тяжело вздохнул и сделал еще глоток. - Когда я вернулся в Россию, моя жизнь была не самой лучшей. Я пил, кутил, в общем хотел отвлечься. Не столько из-за тебя, сколько из-за всего случившегося, тем самым создав себе еще больше проблем. Как-то я пил вместе с Кирилловым в одном кабаке. Мы веселились, употребляли различную дрянь и искали еще больше развлечений. Там мы встретили этих Лебядкиных. Брат - шут, сестра - хромоногая и полоумная. Мы стали развлекаться с ними, шутили, издевались всей нашей дружной братией. Нас тогда таскалось человек десять, но никого, кроме Кириллова, вспомнить не могу. Лебядкин за деньги готов был плясать, как только попросят, из кожи вон лез, чтобы получить жалкие рубли, а Марья Тимофеевна сама не знала, что с ней делается, я думаю. Так мы их с собой водили, они у нас были вроде шутовского эскорта. Я платил им, а они развлекали нас своими глупостями. В один вечер мы так напились и дошутились до того, что я на спор женился на этой Лебядкиной. Я пьяный был, потому и согласился, а ей брат что-то наплел. Так и обвенчались. - Ставрогин говорил равнодушно, но с каким-то жутким самодовольством в голосе. Его абсолютно не беспокоила судьба девушки, ставшей жертвой его развлечений, от такого хладнокровного пренебрежения у обычного человека должны бы волосы встать дыбом, но Верховенский слушал с большим интересом, ему нравился рассказ Ставрогина, ему приятно было знать, что Николай совершил низость. - Да, Коленька, развлекся вечерок, ничего не скажешь. - Протянул Петр. - И что же теперь? - Теперь этот Лебядкин тянет из меня деньги за молчание и при этом болтает на каждом углу о том, что я женат на его сестре. Матери писал письма, шантажировал, даже Лизе. - Рассмеялся Ставрогин. Видимо, чувства Лизы его совершенно не заботили. - Идиот. Но я наплел тогда, в тот день, про который тебе рассказывал Кириллов, что полоумная сестра Лебядкина просто влюблена в меня, а я из жалости к ней плачу ее содержание. Вот так. Вот и вся шутка. Думаю... - Николай напряженно уставился в одну точку. - Надо бы правду сказать. Устал я запугивать этого мошенника. Да и вообще... Верховенский схватил его за подбородок и резко повернул к себе: - Не вздумай! Не смей! - Он, дернув рукой, отпустил Ставрогина. - Я придумаю что-нибудь. Ни к чему себя позорить! Я это решу. - Петр вновь ухмыльнулся и поправил волосы. Николай рассмеялся: - Знаю я, как ты решать это будешь. - Самый надежный метод. - Шутливо возмутился тот. - Но об этом позже. Пока еще рано об этом говорить. - Петр подполз к Ставрогину и сел напротив него. - Скажи-ка мне теперь, что было в Швейцарии? Ставрогин широко улыбнулся, как будто "Швейцария" была неким кодовым словом, произнеся которое, Верховенский запустил необратимую реакцию: - В Швейцарии? А что говорят? - Это ты мне расскажи, что о тебе говорят. Я слушаю. - Ухмыляясь, перевел Верховенский. Его глаза жадно впились в лицо Ставрогина, которое с новым вопросом искажалось все больше то ли насмешкой, то ли отвращением, то ли отчаянием, то ли сразу и тем, и другим, и третьим. - Когда ты бросил меня во Франции, я остался с этими идиотками. Лиза и Даша, не знаю, с чего вдруг, начали войну за меня, странные и глупые, они сильно раздражали. Приставали, флиртовали, старались привлечь мое внимание, хотя мне в сущности не было дела до Даши и уже больше не нужна была Лиза. Самое противное, что оправдывали они это тем, что "хотят меня утешить, после тяжелого расставания с лучшим другом". Забавно... Я тогда только злился, мне не нужна была ничья помощь, не нужна была ничья любовь. Все казалось отвратительным и смешным. Но в конце концов, когда я уже вместе с ними, с матерью Лизы и Варварой Петровной уехал в Швейцарию, я от скуки, успокоившись, решил развлечься. Я решил, что не стоит упускать такую возможность. Все-таки не всегда мне так везет. - Ставрогин говорил об этом гордо. Верховенскому он мог без стеснения рассказать, потому что тот определенно его поймет и поддержит. - И кого же ты выбрал? - Верховенского занимали приключения Николая. Он короткими глотками уже похлебывал водку, настороженно впитывая каждое слово Ставрогина, ведь в будущем каждым из них можно будет воспользоваться, поиграть ими, развлечься с их помощью, а это самое главное. Ставрогин расхохотался, потягивая выпивку: - Я не выбирал вовсе, я попользовал обеих. - Он продолжил хохотать, а Верховенский удовлетворенно ухмылялся, видимо, его, как ни странно, обрадовало то, что сказал Николай. Неизвестно точно, с какой целью, но, кажется, что именно этого Петр в прошлом и добивался. - Я завел роман с обеими, сначала взял Дашу, потому что уговорить ее было просто. Она даже не противилась, наоборот, сразу сдалась, будто только этого и ждала, а с Лизой было немного труднее. Девушка все-таки из высшего общества, ее поначалу сдерживали приличия, но она недолго сомневалась. Я тайком забавлялся с обеими, проводил время с каждой, удовлетворяя их самолюбие мыслью, что каждая из них особенная и что каждая из них победительница в этом наиглупейшем соревновании. Наразвлекавшись с обеими вдоволь, я рассказала Лизе об отношениях с Дашей, а Даше об отношениях с Лизой, видел бы ты их лица! Как же смешно было наблюдать их отчаяние, рожденное осознанием взаимного проигрыша и уже не такой сладкой победой. Таким образом, я стравил их еще больше прежнего, чуть не подрались... Всегда было весело за этим следить. Странные существа - женщины. Я был виновен в случившемся, они обе должны были бы презирать и ненавидеть меня, но по какой-то причине вся их злость и обида были направлены друг на друга, словно я предмет, преходящий приз, достойна которого только лучшая из них. Смешно. Никогда не понимал этого в женщинах, но от такого явления жизни только веселее, забавляет их стравливать, как голодных собак, не правда ли, друг мой? Ну, а после, насытившись их ссорами за неделю, я расстался с обеими и уехал. - Ставрогин смеялся, не мог остановить приступ хохота. Бессердечие его в это мгновение впечатляло. Верховенский, все шире растягивая свою ухмылочку, произнес: - Эта шутка мне нравится. Прекрасно вышло. - Вдруг он сам разразился громким хохотом. - А знаешь, что еще смешнее? - Что же? - Смешно то, что они обе готовы передрать глотки друг другу в борьбе за твое внимание и любовь, а ты же в свою очередь совокупляешься с мужчиной. - Давясь от смеха, произнес Верховенский. Ставрогин расхохотался пуще прежнего, запрокинув голову и заливая в себя водку из общей бутылки: - Это, и правда, чрезвычайно смешно. Как бы хотел видеть их лица, если бы они это узнали. - Продолжал Николай. Сколько гадкого, потребительского было в его смехе, бесчеловечного и наплевательского по отношению к чувствам девушек. Женщины, казалось, не представляли больше никакой ценности для Ставрогина, будучи в глазах Николая обычными игрушками, бездушными куклами, коих можно без стеснения использовать, как вздумается. В этом отношении Ставрогин почти сравнялся с Верховенским, которого не только не интересовали, но и ни коим образом не привлекали женщины. Николай проигрывал лишь в том, что женский пол, как ни странно, все же возбуждал его. - Эта история тянет на приличный анекдот. - О, да! - Поддержал Петр. - Анекдот презабавный! Наконец, Николай успокоился. Поморщившись, он отпил еще из бутылки и уже сам спросил: - Про жену Шатова тебе ведь тоже уже успели рассказать, не так ли? Верховенский заулыбался, а глаза его заблестели: - Приятно, что ты уже сам догадываешься, о чем я буду спрашивать. Ну так? Ставрогин поглядел вверх: - А что тут говорить. Да, правда, соблазнил я ее. Захотелось таким образом тоже развлечься. Шатов-то ее все равно не привлекал ни капли. По крайне мере, когда мы встретились их отношения были в худшем состоянии, которое можно себе представить. Я решил утешить бедную, одинокую женщину. - Сарказм в голосе Ставрогина был нескрываем. Он говорил об этом скользко и омерзительно, что, казалось, его самого должно было бы тошнить. - И доутешался до того, что обрюхатил ее? - Усмехнулся Петр. - Или это слух? Ставрогин ухмыльнулся: - По-твоему, я что просто так ее бросил? Петр покатился со смеху: - Какой ужас, Коленька! - Он подавился водкой и, откашлявшись, продолжил смеяться. - Это не вечер честности, а вечер абсурда! - Пожалуй... - Глядя на хохочущего Верховенского, Ставрогину и самому хотелось смеяться. Несмотря на отвратительность обсуждаемых ими тем, а скорее, именно из-за нее он ощущал усиливающееся чувство близости. Какое-то странное родство было между ними, по которому Ставрогин чрезвычайно соскучился за прошедшие четыре года. Сейчас ему не было важно, сколько боли ему причинил Верховенский, как жестоко истерзал его душу, но помнил их первую встречу и ощущал ее эфемерное присутствие где-то в воздухе. Верховенский снова поднялся. Его смеющееся лицо хоть и выглядело искренним, сияющим долгожданным счастьем, в глубине его глаз и незаметно в чертах лица всегда пряталось нечто лживое, лицемерное, от чего никогда нельзя была наверняка сказать, честен Петр или нет. - Что-то еще? - Вздохнув и успокоившись, спросил Николай. В это мгновение Верховенский резко присмирел и хитро посмотрел на Ставрогина. Он впился глазами, полными любопытства, в лицо Николая и каким-то странным, едковатым голосом отчеканил: - А ты сам ничего больше рассказать мне не хочешь? С лица Николая, в мгновение побледневшего, быстро сползла улыбка, будто он понял, на что намекает Верховенский. Он сглотнул вставший в горле ком и ответил: - Это все, я думаю. - Лицо его превратилось в дрожащую, испуганную маску. Казалось, махни рукой и она исчезнет, но Петр по какой-то причине этого не делал. Он хотел, чтобы Николай добровольно признался в чем-то неизвестном, но Ставрогин, очевидно, страшно испугался. Спустя несколько секунду, видимо, потраченных Николаем на то, чтобы унять вспыхнувшее в душе беспокойство, он снова взял себя в руки, а лицо его стало прежним, хотя, конечно же, все эти своеобразные метаморфозы не могли остаться не замеченными Петром. Верховенский, не отводя безумных, горящих глаз от Ставрогина, облизнув губы, сделал глоток из бутылки: - Тебе виднее... - Жестко проговорил он, продолжив улыбаться, после чего отбросил бутылку и, ловко ухватив Ставрогина за ворот рубашки и потянув на себя, упал на траву и рассмеялся. Он вновь стал мягким и податливо веселым, его пугающий тон и повадки резко исчезли, появился лишь увлеченный и счастливый Петруша. Верховенский, когда лицо Николая оказалось над его лицом, провел по его губам кончиком языка и легонько поцеловал, пальцами поправив растрепавшиеся волосы. - Не хочешь ли ты сам о чем-нибудь меня спросить, Коля? Не все же тебе рассказывать. Ставрогин, опершись локтями на влажную росистую землю и глядя со спокойной нежностью в лицо Верховенского, лежа на нем, недолго подумал и спросил: - Был ли у тебя кто-то в эти четыре года? - Он вдруг сделался серьезным. Петр игриво улыбнулся: - А если был? Ставрогин недоуменно поднял бровь: - Врешь? - В этот раз не вру, договорились же честно. - Усмехнулся Верховенский. - Когда мы расстались тогда во Франции... - Когда ты меня бросил. - Поправил его, перебив, Николай. - Когда мы расстались. - Повторил Верховенский. - Я тебя не бросал, ты сам был виноват в том, что нам пришлось расстаться, не обижайся, но ты и только ты. - Он говорил об этом непринужденно, словно ничего страшного тогда и не произошло. Николай поморщился этим словам, но ничего не сказал, продолжил слушать. - Так вот. Когда мы расстались тогда во Франции, я был разбит. Окружающий мир вновь стал серым, бессмысленным и глупым. Скука и тоска преследовали меня ежечасно, и я не имел не малейшего понятия, как избавиться от этого состояния. Хотя нет, я точно знал, как: мне нужен был Николай Всеволодович Ставрогин... или кто-то похожий на него. Я пытался найти тебе замену. Это не были серьезные отношения, ведь мне всегда быстро надоедали эти бесполезные, тошнотворные встречи, не приносящие никакого удовольствия. У меня было штук десять любовников, не задержавшихся в моей кровати надолго. Французы уж шибко падки на мужчин, знаешь ли! - Он усмехнулся. - Но я достаточно скоро осознал, что такого, какого мне надо, уже не найти, поэтому сдался и прекратил поиски. Занялся работой, лишь она и помогала отвлечься. Вот и все. А что? Ревнуешь? - Петр внимательно смотрел на Ставрогина. - Совсем каплю. - Ты не до конца искренен. Сейчас у тебя все на лице написано. - Рассмеялся Петр, взяв Николая ладонями за щеки. - Хорошо, я ревную, но лишь потому, что у меня самого за эти четыре года не было связей с мужчинами. Конечно, женщин я в разы больше твоего перепробовал, но все равно. Обидно, знаешь ли. - Ставрогин отвернулся. Петр вдруг игриво ухмыльнулся и насмешливо сощурился: - А знаешь, нет... - Хихикнул он. - Я сейчас вспомнил, был ведь еще один, когда я уже вернулся в Россию. - Одиннадцатый? - Встрепенулся, посмеиваясь, Ставрогин. - Да, но там, видишь ли не до конца. Я уже был готов провести с ним ночь, мы целовались, я его раздел, но потом вдруг понял, что он принял меня за женщину, а потому поспешно удалился. - У него вырвался смешок. - Он русский? - Спросил Ставрогин. - Из каких кругов? Я его знаю? Петр вновь громко расхохотался: - О, да, Коленька! Ты его знаешь! Николай загорелся: - Правда? Скажи имя? Петр продолжал смеяться ему в лицо: - Коля, да неужто ты и впрямь ничего не помнишь? Черт, какой же стыд! - Чего не помню? - Ты был настолько пьян, что не помнишь нашей единственной за четыре года встречи? Ужасно смешно! - Верховенский надрывал живот безостановочным смехом. - О чем ты говоришь? Это был я? - ДА! Это было с тобой! - Когда это произошло? - Ставрогин даже напрягся, пытаясь вспомнить. - Примерно года два назад. - А время года или месяц? - Месяц не вспомню, но была зима. Вдруг Николай вспыхнул: - А так то была не странная проститутка! - Рассмеялся Ставрогин. - А я еще тогда думал, как мне повезло с желтобилетницей, так на тебя похожа! А это был ты, черт возьми! Я же еще месяц после того случая рассказывал всем про шлюху, которая после того, как я назвал ее "красоткой", сбежала от меня! - Он, посмеиваясь, стыдливо опустил голову на грудь Верховенского, а тот прижался губами к его макушке. Вдруг Ставрогин успокоился и замер. Он посмотрел уже совершенно строго, даже несколько тревожно на Петра и сказал: - Ответь мне. Только честно. Это очень серьезный вопрос. - Я весь в внимании. - С готовностью в голосе бросил Верховенский. - Не перебивай меня. Повторяю, это серьезно. - Хорошо! - Снова надоедающим голосом ответил Петр. Ставрогин тяжело нахмурился, глядя на него. В его лице ничего не было от прошлого веселья: - Ответь, все, что ты сказал мне тогда во Франции в последнюю нашу встречу, это правда? - Он напряженно сглотнул, внимательно следя за реакцией Верховенского. Петр, на секунду наигранно задумавшись, легко ответил: - Да! Чистейшая! Я тогда ни разу не соврал! - Он выжидающе наивно смотрел на Николая. У Ставрогина перехватило дыхание, так что он на мгновение оторопел, после, подумав, снова спросил: - Значит, это действительно ты убил Настасью? - Да! Это был я! - Продолжал улыбаться Верховенский, но из голоса его испарилась наивность, он все больше и больше становился похожим на себя настоящего. Теперь в этой улыбке было безжалостное, хладнокровное пренебрежение, но в то же время честность. - Но как? - Пораженно воскликнул Николай. - Как ты это сделал? Четыре года меня мучил этот вопрос. Как ты это сделал? Насколько я помню, в ночь ее убийства, мы были вместе! Как? А главное зачем? Это ведь была наша первая встреча? Скажи, зачем? - А разве это так важно? - С отвращением проговорил Петр. - Разве это не дела минувших дней? Это было четыре года назад. Какая к черту разница? - Ответь! - Настойчиво повторил Ставрогин. - Нет, я не собираюсь отвечать. Я обещал не лгать сегодня, поэтому я не скажу тебе ни слова об этом. Пусть останется неразгаданной тайной. - Его губ коснулась самодовольная хищническая улыбка. - Тебе достаточно знать, что это сделал я. Ставрогин разочарованно отвернулся, после чего поднялся с земли и сел. Он нашел в траве еще не допитую бутылку настойки и сделал несколько жадных глотков. Петр присел, со спокойным безразличием наблюдая за Ставрогиным. - Ты винишь себя в ее смерти? - Нет. Но именно с этого все между нами началось. - Ответил холодно Николай, снова делая несколько глотков. - Что-нибудь еще? - С некоторым вызовом спросил Петр. - Да. Есть кое-что. - Ставрогин прямо смотрел на Верховенского. - Значит, все твои признания в любви, все твои клятвы в верности, слезы и страдания были ложью? Петр широко улыбнулся, выдерживая некоторую паузу, в его глазах запрыгали безумные искры: - А я умело лгу, не так ли, Коля? - Его голос был одновременно и сладким, и неумолимо жестким. - Да, все это было ложью. Иллюзией, созданной специально для тебя. Я уверен, ты и сам это уже давно прекрасно понял. Ставрогин изменился в лице, побледнев. - Что я вижу, Коленька? - Сладко протянул Верховенский. - Неужели это обида? Неужели разочарование? Какая прелесть. Кажется, все куда интереснее, чем я мог бы себе представить. - Петр усмехнулся. - Ты что же, влюбился в меня? Лицо Ставрогина вдруг исказилось, стало холодным, неприятно, даже отвратительно бездушным: - Ты думаешь, я мог бы кого бы то ни было полюбить? Шутишь? Петр задумался и, сладенько улыбаясь, сказал: - Думаю, что вполне. Нет, конечно, вовсе не так, как влюбляются обычные люди, но, как-то в своем репертуаре, да. Абсолютно точно. Мне вообще кажется, Коленька, что влюбиться ты мог бы только в такого человека, как я. - Его голос был настолько неприятным, что Николаю казалось, будто в его уши вонзают иглы. - Что ты имеешь ввиду? - Ставрогин сидел, расправив плечи, его взгляд был жестким и прямым. - Ты ведь имел отношения со многими, но ни одни из них не подарили твоему сердцу любви. - Начал Петр. - Знаешь почему? Не отвечай. Это риторический вопрос. Потому, что людей ты всегда выбираешь чистых, нетронутых грехом, нравственных, неискушенных. Ты выбираешь их с единственной целью развратить, унизить, запачкать, запятнать их непорочность, так ведь было и с Лизой, и с Дашей, и с Настасьей... и с Матрешей... - Что ты сейчас сказал? - Вздрогнув и чуть не сорвавшись на крик, проговорил Николай. Петр недоуменно поднял бровь: - Что именно тебя смутило? Лиза, Даша или Настасья? Я где-то ошибся? - Ты назвал четвертое имя. - Крепко сжав зубы, процедил Николай, при этом стараясь успокоиться. - Правда? - Наигранно удивленно спросил Петр. - По-моему, тебе показалось. А что за имя? - Он пристально глядел на Ставрогина. - Неважно. - Тот вдруг спокойно улыбнулся, взяв себя в руки. - Видимо, и впрямь показалось... - Хорошо, неважно, так неважно. - Верховенский, хитро ухмыляясь, наслаждаясь моментом, продолжил говорить. - Я повторю, ты стремишься уничтожить непорочную чистоту, которую находишь в человеке, но как только ты наиграешься, удовлетворишь свое самолюбие и растлишь чужую душу, тебе становится скучно, и ты выбрасываешь ненужного, использованного человека. В этом смысле мы крайне похожи, другое дело, что я не испытываю никакой нужды в совокуплениях с моими жертвами. Ты, конечно, исключение, которое только подтверждает правило. Обычно мне все же нравится развращать духовно, имея отношения исключительно платонического характера. Так вот, ты не можешь полюбить того, кого развратил, потому что тебе, как и мне, становится попросту неинтересно. Тебе нужен кто-то вроде меня, человек, как минимум, столь же омерзительный, как и ты сам, а в идеале еще хуже. Такого, кто запачкал бы, унизил бы и растлил тебя самого, кто бы смог показать, на какую еще гадость ты способен, как низко может пасть твоя душа и до какого омерзительного уровня ты можешь опуститься. Именно поэтому я убежден, что ты влюблен в меня. - Верховенский улыбнулся шире. - Ты ошибаешься, Петруша. - Твердо отчеканил Ставрогин. - Можешь лгать себе, но не мне. Я все же не глуп. Тем более, что мы условились говорить сегодня только правду. - Петр подполз к Ставрогину и сел к нему на бедра, тот не сопротивлялся, лишь раздраженно молчал. Верховенский наклонился к его уху и зашептал. - А как ловко я тебя провел? Я нацепил на себя маску слюнявого мальчика, строящего из себя властолюбивца, чем привлек твою гаденькую душонку. Жалкой лестью, раболепием заманил к себе в кровать. Слезами и признаниями заставил ввязаться в эти отношения, унижениями и мольбами удовлетворял твою самую важную, самую исключительную потребность - потребность в власти, после чего изо дня в день все явственнее проявлял свое истинное лицо, под конец настолько напугав тебя и изменив, что ты дрожал в моих путах, как ребенок, и еще два года не мог справиться с пережитым. Ты повелся на эту игру. Мне даже немного жаль тебя, мой милый Коля. Если тебя это утешит, я скажу, что хоть и не способен полюбить, но могу крепко привязаться к человеку, умеющему занимать и развлекать меня. Ты именно такой, какой нужен мне. Но тебе ведь не больно и не обидно? Ты ведь не расстроен и не разочарован? Признайся, сейчас ты, как никогда прежде, разгорячен и возбужден, от мысли, в какой еще степени я способен развратить и унизить тебя. Ставрогин крепко схватил горло Верховенского и, немного повернув, с остервенением стал прикасаться губами к гладкой коже, оставляя фиолетово-синие пятна на шее, ключицах и груди. - Признайся. - Повторил Петр, на губах его была широкая пугающая улыбка. - Я люблю тебя. Люблю. - Проговорил, тяжело дыша, Ставрогин. - Ненавижу, презираю, но люблю. - Он продолжал жадно осыпать Петра поцелуями, обдавая грудь теплым дыханием. - Я не могу с этим справиться, ты прав. Не могу совладать с этим желанием, с этой страстью, которую пробуждает во мне твое присутствие. Рядом с тобой мне страшно, но в то же время я чертовски зависим от этого ощущения ужаса. - Он говорил быстро, запинаясь, от волнения и возбужденного порыва чувств. - Я скажу Варваре Петровне, чтобы распорядилась о комнате для тебя, рядом с моею. Ты должен быть рядом. Будь моим, Петр. Я люблю тебя. Ничего не желаю, кроме этого. Будь моим. Верховенский, запрокинув голову, звонко расхохотался, и было в этом смехе что-то нечеловеческое, неестественное, даже демоническое, после чего Петр наклонился и жадно до крови впился в губы Ставрогина.