***
Тело помнит, как быстро я умею уносить ноги, когда изображать ветер непременно требуется. Именно этот навык выручал сейчас как никогда: я нёсся по огромному коридору одной из захолустных психбольниц префектуры Мияги, минуя все преграды на своём пути. На редкость дрянное место, скажу я вам. И дело отнюдь не в покраске стен краской блевотно-зелёного цвета. К моему удивлению, на уши встала только одна никчёмная медсестра, которая на данный момент времени была вынуждена меня опекать. Когда мы с ней пробегали мимо палат других пациентов, нам вдогонку сыпались лишь проклятия реально выживших из ума стариков. Кто б знал, какое это дарило облегчение, пусть и краткосрочное, когда я видел, какой эффект возымели их нелестные характеристики в отношении медперсонала. Реально, надо было видеть её гримасы. И на этом, пожалуй, все плюсы заканчивались. Эта женщина оказалась до жути упряма и заносчива. Вплоть до выхода на крышу она гналась за мной, что было сил. Данное обстоятельство неимоверно бесило. Ещё большее раздражение меня охватывало, когда она начинала бараном повторять свои слова сожаления и попутно успокаивать меня в надежде, что я-таки прислушаюсь к её мольбам. Но я был, как и всегда, непреклонен. Мне, по её мнению, нужна её поддержка? Хах, я настолько жалок в её глазах? Пусть подавится. Всем. Ничего мне от неё не нужно.***
— Ойкава-кун, прошу, остановись! Давай вернёмся в комнату и поговорим… — Успокоиться?! — Но на сей раз я не выдержал. И всё-таки ответил ей. Только прежде я с огромным усилием захлопнул проход на крышу прямо под самым её носом. Но ничего, она дама не глухая, обязательно даже за ней всё услышит. Она же так беспокоится о моём состоянии. — Как я могу, по-вашему, просто взять и «успокоиться»?! Мой друг… — Как меня бесит эта привычка подмены термина! — Возлюбленный, — и поэтому поправляю себя. Но не думаю, что меня услышали. Да и не поняли бы, как это возможно, скорее всего. — Он умер! Понимаете? Да нет, хах, вы ни черта не понимаете, и не поймёте! Только и делаете, что гоняетесь за мной по всей больнице, ловите, вкалываете успокоительное да запираете в комнате! А вдобавок кормите всей этой чушью про то, что я просто не в себе! Может и так. Да, я не в себе, да, я психически нестабилен. А впрочем, да, вы правы, я — настоящий псих! И прямо сейчас я готов сигануть с этой самой крыши и распластаться большой кровавой лепёшкой на том самом асфальте! Мне надоело всё это! Эти бесполезные процедуры! Эти таблетки с эффектом плацебо! Эти бесполезные сеансы с психотерапевтами, у которых давно пора отнять лицензию за их непрофпригодность! Неужели до вас всё ещё не дошло, что меня бесит сам факт своего существования?! Хотелось бы верить, что однажды даже такие, как они, услышат меня и прекратят измываться как только могут. Да только вот… Чем больше и интенсивнее я кричу, тем чаще я ловлю себя на мысли о том, что я лишь воздух понапрасну сотрясаю. Они определённо слышат всё, что бы я ни сказал. Но им не хватает сил прислушаться и понять. А ещё я тем самым даю им повод что-либо творить с собой. Как же всё это неимоверно тупо.***
Когда я смотрю на тебя, то сразу же вспоминаю лицо самого дорогого для меня человека. Так и вижу: он и я идём одним осенним вечером домой — и совершенно не важно, в чей — ведь живём буквально в трёх шагах друг от друга — и держимся за руки. Моя ладонь вечно холодная, а его — почти всегда влажная и тёплая. И поскольку ни он, ни я сегодня не взяли с собой перчаток, один из нас — а инициатива принадлежала именно Ива-чану — притягивает другого к себе и тащит переплетённые пальцы рук в карман своей куртки, а вторые ладони мы сжимаем в кулак. Становится уютнее прежнего — дистанция между нами ещё сильнее сокращается — и приятнее — вечный цундере Иваизуми не даёт подзатыльников, не отворачивается и позволяет своему прилипчивому парню легонько поцеловать себя в щёку. И от этого Хаджиме краснеет даже сильнее, чем от едкого морозца в середине ноября. Идём мы медленно этим днём — стараемся растянуть мгновение нашего юношеского счастья, разговариваем обо всяких глупостях — и, честно говоря, болтаю в основном я — и успеваем единожды поссориться и дважды за то же время помириться. Ведь, — думал всякий из нас, — скоро мы закончим школу. Но кто знает, что ждёт нас впереди? Сможем ли мы так же, как и сегодня, делить и переживать каждый день вместе? Сумеем ли мы сохранить наши отношения, если неожиданно нас разделят преграды? Останемся ли такими же дуралеями? Или повзрослеем, и наши забавы останутся в прошлом? Или же мы опустимся ещё ниже, пробьём второе дно, станем в разы… невыносимее? В те относительно мирные будни мы не задумывались о столь философских вещах. Тогда нас больше беспокоили банальности. Мы думали о волейболе, о компьютерных играх, о прогулках, о неудавшихся контрольных по математике, которые всегда можно было переписать. Но так и должно же быть, да? Как и было сказано, мы с Ива-чаном часто гуляли вдвоём (вряд ли назовёшь свиданием посещение продуктового магазина или обыденную утреннюю пробежку по родному району). И чаще получалось осуществлять всё задуманное именно в ночное время — свидетелей меньше. Как-никак, не каждому по вкусу было наблюдать двух шатающихся по округе почти взрослых парня, держащихся за руки, иногда целующихся, в основном придуривающихся на манер типичной влюблённой парочки. Так ведь надёжнее и спокойнее. А главное — безопаснее.***
— Случилось что-то хорошее? — Разве? — Ты улыбаешься. «Улыбаюсь? Я всё ещё помню, как это делается?» — Сэнсей, можете ответить на один вопрос? — Разумеется. Ведь я здесь для того и сижу, чтобы отвечать на них. — Что бы вы сделали, если вам был предоставлен шанс вернуться в прошлое? Вы бы приняли столь щедрое предложение и прожили жизнь так же? И, возможно даже, что-то в ней попытались бы изменить? — Наверное, скорее «да», чем «нет». — А осталось ли бы ваше решение прежним, узнай вы о том, что вся та жизнь была бы натуральной фальшью?