Если когда-нибудь наступит день, когда мы не сможем быть вместе, сохрани меня в своём сердце, и я буду там навеки.
Первая весна без тебя — это так необычно. Согласно моему внутреннему календарю, прошло больше года, когда нас не стало. Я всё ещё скучаю по тебе так же, как это было тогда в детстве. И из-за этого считаю периодами, что я обречён. Я страшно тосковал, когда тебя не было рядом хотя бы минут пять, а причины строить из себя капризного мальчишку, на самом деле, сыскивались сами собой. Мне было чудовищно скучно в детском садике, остальные ребята моего возраста не разделяли моих интересов — а я, в свою очередь, не понимал, что интересного может быть в сборке конструктора. А если и сходились в чём-то, всё равно мне было скучно с ними, и объяснение тому я уже не мог найти. А когда я был с тобой, всегда находилось занятие, которому было неплохо себя посвятить (мне нравилось бегать по чайным плантациям от тебя в поисках места, где я мог бы спрятаться, правда, всякий раз, когда нас ловили слоняющимися без дела взрослые, то заставляли помогать), обнаруживалась тайна, которую следовало разгадать (например, действительно ли так красиво поют цикады), какое-то приключение, в которое требовалось отправиться, дабы оправдать свои храбрость и мужество (мы построили шалаш в лесу, в котором хотели поселиться на несколько дней, но на вторые же сутки пришлось вернуться домой — наш дом снесло из-за ливня). Да куда там... Были споры, в которые мы оба были обязаны вступить. И даже когда мы спорили, глобальной ссорой наши перепалки никогда не заканчивались. Мы могли подолгу дуться друг на друга, но в итоге всё приводило к перемирию. Мы снова смеялись, Ива-чан вновь пугал меня насекомыми, а его самого снова и опять наказывали за его лазанья по деревьям. Правильно ли он поступил, избрав в фавориты Годзиллу? — спросил я однажды его, а он, смеясь, ответил, что я дурак. Иногда родители могли оставлять меня одного дома, поскольку верили в то, что я мальчик надёжный. Я тоже хотел так думать — я даже верил в это. Только вот в результате испугался темноты и просидел полвечера, забившись в своей комнате в угол, в глубине души надеясь, что никакие пришельцы не придут по мою душу. Невероятно огромно было моё счастье, когда в дверь постучали. Я тогда кинулся пулей к ней, мечтая броситься в объятия матери, но вместо неё там оказались Хаджиме со своей мамой — они возвращались от врача (у Ива-чана выпал очередной молочный зуб!), и первому захотелось почему-то навестить друга. Случайность, совпадение, судьба — не имеет значения, что это было. Сам факт, что это произошло, уже внушал радость. — Зачем ты на людей кидаешься, Дуракава? — взбеленился он тогда, но всё-таки не оттолкнул меня. — Я... Я так рад, что ты пришёл, Хаджиме-чан! — А я, сопливый, успешно пользовался его слабостью перед моими слезами и продолжал, дрожа, обнимать его. Мне было плевать, что и как он сказал в тот момент. Ведь… Именно с ним тогда я почувствовал себя в безопасности. И более я не стесняюсь в этом признаться. А теперь... Я всякий раз улыбаюсь, когда неосознанно ностальгирую о прошлом — и я сам никогда не замечаю, как упрямая линия губ описывает дугу, выпуклую книзу.***
Это, наверное, странно, если я признаюсь, что уже не в первый раз прихожу в дом твоих родителей, когда кто-нибудь из членов твоей семьи обязательно присутствует здесь, и, прикрывая за собой дверь, плачу в твоей комнате. И да, эти слёзы настоящие — а то ты часто говорил мне что в средней, что в старшей школе о моём притворстве. И да, Иваизуми Хаджиме, я всё-таки умею плакать искренне. Эти капли, именуемые слезами, — настоящие, тёплые, они имеют солоноватый вкус. И то, что я плачу, знают лишь эти четыре стены, теперь снедаемые тишиной изо дня в день. У твоих родителей не хватило духу избавиться от предметов памяти о тебе и сделать из данной комнатушки что-то более утончённое и живописное — известие об этом меня очень обрадовало. Сам факт сохранившихся воспоминаний о тебе грел мне сердце. И всякий раз, когда я прихожу сюда, я созерцаю для себя что-то новое. Плакаты с Годзиллой, новогодний календарь того самого года, на который поверх картинки с ёлочными игрушками ты приклеил нашу совместную фотографию со школьного выпускного. Твой — невероятно — аккуратный стол с исписанными небрежным почерком тетрадками… Однажды я залез в твой шкаф — в секретный отсек, тот самый, где ты хранил мои убогие рисунки нас с тобой — и обнаружил в нём потаённое сокровище. Ты всё же сохранил тетрадь по английскому языку времён средней школы. Я ничего не попутал, это определённо была она. Я сразу же отыскал нужную страницу — на полях тетради уже моей рукой был пририсован смайлик. Иваизуми Хаджиме, первый год средней школы, проявил несвойственную ему оригинальность и написал первую в своей жизни историю. «Люди совершают мною множество скучных вещей. Они рисуют мною снова и снова. Они берут меня в школу каждый день и рисуют мной то, чего я не вижу. Ненавижу людей, которые ломают карандаши или же точат их в течение всего дня. Моя самая главная проблема состоит в том, что все эти действия плохо сказываются на мне. Я становлюсь таким крошечным. А впоследствии люди бросают меня, а после и вовсе забывают. Меня настораживает, что однажды, может быть, они и вовсе меня забудут. Я люблю когда люди используют меня для рисования. Мой хозяин очень любит рисовать буквы, цифры и знаки препинания на пролинеенных листочках. И потому я надеюсь, что всегда буду использоваться с правильной целью». P.S. Твой карандаш любит тебя! (◕‿◕)♡***
Мы всё-таки достигли того, чего желали: теперь в нашем распоряжении есть крутой двухэтажный коттедж на берегу моря. Конечно, это не цель всей жизни. Она должна быть глобальной, трудно и долго реализуемой, но сейчас было важно другое. Мы нашли-таки такое место, которое для нас обоих сумело бы стать чем-то особенным, устроили здесь свои апартаменты и быстренько приспособились к местным условиям. И так, например, каждый вечер, возвращаясь после тяжёлого трудового дня, мы прогуливались по этому полузаброшенному пляжу. Всякий раз нам обоим казалось, что наш путь лежит через золотую гробницу — песок под ногами, освещаемый одиноким небесным светилом, буквально отливал цветом драгоценного металла. Только вот характерное звонкое бряцанье заменялось негромким хрустом. На наших глазах закат, пока позволял сезон, пока ещё не слишком рано затухал. Я и Ива-чан часто любили наблюдать за тем, как незамысловатое ржавое солнце скрывалось за многоцветными облаками — а впоследствии и за горизонтом — и как наш маленький уютный мирок обращался в кромешный ад без свечения таких привычных для нас в прошлом фонарей. Но чтобы не стать ослеплёнными тьмой, нам оставалось лишь включать экраны смартфонов и ими освещать дорогу до дома. Пока преодолевали этот недлинный участок пути, мы слушали песнь моря — волны вдали накатывались одна на другую, а затем некоторые по приближении к берегу небрежно разбивались о прибрежные камни и рассыпались на множество капель, в отблесках луны так походящих на бриллианты. Слушать шум воды, на самом деле, — одно удовольствие. Но ещё большее наслаждение получаешь, когда разделяешь это ощущение с человеком, который тебе не безразличен. — Ива-чан? — прерываю я возникшую между нами тишину. — Да? — Он незамедлительно отзывается. По Ива-чану не скажешь с первого взгляда, — вечно хмурится; но это не отменяет того, что даже так Хаджиме выглядит забавно и мило одновременно, — но он довольно чуткий. Всё слёту заметить может. — Давай порыбачим как-нибудь? — Нет, — и также без промедлений рубит правду-матку. Но я буду не я, если демонстративно не запротестую: — Почему, Ива-чан?! — спрашиваю и замираю на месте. — По кочану, Дуракава, — бросает в ответ, но шагу не замедляет. — Забыл, чем всё закончилось в прошлый раз? — и наконец-то останавливается, договаривает он и поворачивается в мою сторону в ожидании реакции. — Но Ива-чан… — Я не успеваю придумать очередную отговорку. — Лодка перевернулась, дно оказалось пробитым, да и мы оба промокли до нитки. Против правды не попрёшь. Но с губ вновь слетает такое привычное с капризными нотками «Но Ива-чан!..». — Хорошо, что там мелководье было, — вздохнув, продолжает констатировать печально известные факты Иваизуми. — А то меня не прельщала вероятность того, что придётся ещё волочить ту махину за собой. Это во-первых. А во-вторых, — и тычет пальцем в меня, — ты не умеешь рыбачить. — Не ври, Ива-чан! Я умею!.. — Но кого ты хочешь обмануть, да, Ойкава Тоору? — Именно из-за переизбытка опыта, хочешь сказать, ты сломал отцовскую удочку? — и без доли сожаления язвит ведь. — Ну ты и злюка! — Я пытаюсь обидеться, корчу соответствующую гримасу. Но при том мы оба понимаем, что из-за такого пустяка я точно не стану дуться на него. Ну, это же правда. — Нет, просто я, в отличие от некоторых, умею здраво мыслить, — подытоживает Ива-чан, попутно игнорируя все мои попытки выдавливания жалости по отношению к себе. — Да и время неподходящее, — немного поразмыслив, затем добавляет он. — Ива-чан. — Заткнись. — Я люблю тебя. — Доставай ключи, идиот. Мы домой уже пришли.***
— «Попав под дождь, ты можешь извлечь из этого полезный урок. Если дождь начинается неожиданно, ты не хочешь намокнуть и поэтому бежишь по улице к своему дому. Но, добежав до дома, ты замечаешь, что всё равно промок. Если же ты с самого начала решишь не ускорять шаг, ты промокнешь, но зато не будешь суетиться. Так же нужно действовать в других схожих обстоятельствах», — и, закрыв медицинскую карточку, в которой снова сделала несколько пометок, мой психотерапевт закончила цитировать одну из своих любимых книг. И прежде, чем дополнить своё высказывание, она, загадочно улыбнувшись, посмотрела мне в глаза. — Подумай над этим. И, я думаю, на столь чудесной ноте мы завершим сегодняшний сеанс. Я был с ней полностью солидарен, но между нами всё ещё оставалось одно неразрешённое «но»: — Вы совсем не злитесь на меня за опоздание, Азуми-сан? — Не понимаю, о чём ты, Тоору-кун. Наша встреча, — и тут она посмотрела наручные часы, — заняла времени ровно столько, сколько и должна была. К тому же, всё, что нужно, мы успели обсудить. И потому я бы сказала, что я сегодня скорее подвержена удивлению, нежели недовольству... — Она вновь кинула на меня многозначительный взгляд. — Ко мне постоянно кто-то приходит рассказывать о себе и своих проблемах. А бывает и так, что и не приходит в силу тех или иных обстоятельств. И если бы я всегда злилась на людей за их безответственное отношение, мы бы сейчас — уж поверь мне — не сидели в этом кабинете. — Спасибо за честный ответ... — Я слегка улыбнулся и, уже повесив сумку через плечо, хотел направиться к выходу. — У меня есть к тебе встречный вопрос. — И я обернулся. Я всегда поражался одной способности этой женщины: Азуми-сан могла подолгу улыбаться, а потом в одну секунду сменять добродушное выражение на холодное и отстранённое. Помедлив ещё секунды три-четыре, Азуми-сан изрекла свой финальный вопрос: — Как ты себя чувствуешь сейчас, Ойкава Тоору? Когда-нибудь она должна была об этом спросить. И я знал, что прежде, чем ответить на вопрос наверняка и однозначно, я замер бы на месте, растерявшись, поскольку сам вопрос всплыл бы ни с того ни с сего. Но я предугадал её намерение. И теперь точно знал, как я должен на него ответить.