***
— Как Тоору-кун? — как бы невзначай спрашивает у одного из ближайших родственников тётушка Хаджиме, поскольку самой ей, очевидно, неловко обратиться с подобным вопросом к объекту своего интереса (ей прекрасно известно, что тот её на дух не переносит). — Да как Вы… — Сестра хочет вступиться за брата и напомнить о тактичности (в словах этого человека всегда скользило больше сарказма, нежели неподдельного сострадания), ведь он рядом и всё слышит, но мать кладёт руку ей на плечо, как бы одёргивая от плохой идеи, тем самым предотвращая пока не разгоревшийся конфликт. — Ему сейчас тяжелее всех, — ровным тоном пресекает она разговор, смеряя ту женщину в придачу острым взглядом карих глаз. — И Вам не меньше, чем мне, об этом должно быть известно. К сожалению для самого себя, у меня чертовски хорошая память. В тот день было излишне пасмурно — всё небо заволокло свинцовыми тучами, и те не давали пробиться ни единому лучику света — или мне так казалось? По крайней мере, с большой долей уверенности я мог бы утверждать только об одной вещи: те часы моего существования буквально заставили меня переосмыслить каждую деталь, что меня окружает. Может быть, кто-то там наверху прекрасно всё видит, представляет, насколько грустным сегодняшний день является для меня, и разделяет со мной мою же скорбь, мою внутреннюю ожесточённую обиду на несправедливость мира, а потому и льёт за меня свои слёзы, в конечном счёте обращающиеся в нескончаемый дождь. . Возможно, он тайно надеется, что падающие капли смогут смыть следы той печали, сумеют забрать с собой навеки испытываемую боль… Вот бы так и случилось… Этим утром, пусть и полностью вымотанный, я еле-еле смог привести свой облик в порядок — строгий чёрно-белый костюм был, с точки зрения перфекционизма, выглажен вдоль и поперёк и до противного сидел на мне идеально, разве что жаль, что своё же лицо нельзя было тем же утюгом отутюжить так, чтобы не были настолько очевидны признаки недосыпа.Из всех зеркал на меня по-прежнему глядел тот же утомлённый и разбитый Ойкава Тоору.
Со скромным букетом белых паучьих лилий, которые одной рукой прижимал к груди, я стоял в первом ряду посреди собравшейся толпы из ближайших родственников, друзей семьи и их знакомых. Среди них я, пожалуй, был тем единственным человеком, который за всё время не произнёс ни слова. И не от того, что мне хотелось показаться по отношению к кому-либо из присутствующих грубым — это происходило скорее вследствие собственного бессилия из-за невозможности извлечь из себя хотя бы одно разумное слово. Также мне было некомфортно. Хотелось одновременно присутствовать и отсутствовать в данном месте,Со слегка подрагивающих пушистых ресниц исчезли последние вымученные слезинки — кто-то из очевидцев сказал, что видел, как пролетавший мимо ветер унёс их с собой, стоило парню единожды моргнуть.
«Действительно ли всё происходящее вокруг? Означает ли это, что я и вправду остаюсь теперь здесь один, без тебя? Но в таком случае… Теперь мне будет больше некого любить столь же сильно? А ведь мы так долго ко всему шли… Сначала умело скрывали свои чувства — мы боялись того, что неверно расцениваем наши обоюдные симпатии. Вдруг обманка? Фикция? Слишком самонадеянная иллюзия? Хотя это не мешало нам время от времени кидать друг на друга украдкой взгляды, а зачем отворачиваться, смущаясь содеянного, касаться ненароком друг дружки плечами, спинами, мизинцами, давать друг другу глупые обещания и почти всегда чуть ли не сразу выполнять их, обниматься в порывах радости из-за победы над сильным соперником, смеяться, не соглашаться во многом друг с другом, огорчаться, мириться, обмениваться тайнами… После ответного признания Ива-чана я надеялся, что наша жизнь станет несказанно легче, что она несомненно изменится, в лучшую сторону, как и мы сами. Ничего только толком не изменилось — я бы даже посмел утверждать, что всё стало несколько сложнее. Нам пришлось научиться так любить друг друга, чтобы никому наши чувства не бросались в глаза и не причиняли неудобств. И ни разу не пожалели обо всех принятых нами решениях. А что сейчас?»Никто из присутствовавших не озвучил данную мысль вслух, но я точно знал, на кого я был тогда похож — похож на человека, у которого не просто вырвали сердце, а извлекли целую частицу души.
Каждая мысль в моей голове хаотично сменяла другую и не являла собой чего-то связного. И в моменты, когда я всё же выныривал из своих цепочек рассуждений, — всё-таки окружающие были по-вежливому смекалистые — ко мне, как и к другим членам семейства Иваизуми, подныривали всякие личности и выражали свои соболезнования. Честно говоря, я даже не запоминал, кто ко мне подходил, сколько их всего было, что они говорили, а может некоторые и вовсе проделывали данную операцию более одного раза, в первый раз просто не получили ответа, понадеялись, что вытянут его потом.Каждый из тех людей ничем особо не выделялся и друг от друга практически не отличался — я видел в них сизые силуэты без лиц, а вместо звучания их голосов улавливал лишь шорохи.
Так или иначе, глобальные похороны — такая же в своей сущности дешёвая и бесполезная вещь, как и выражаемое на них сожаление. Да, люди выражали своё сострадание, каждый в своём стиле — кто-то словесно, кто-то — что ещё банальнее — финансово. Но мне всё происходящее казалось неправильным, искусственным, чрезмерно пышным. А кто-то ещё диву давался, почему же я молчал. Если бы я что-то и изрекал, то скорее всего это был бы крик. А если бы я так поступил, мне бы указали на моё невежество и неуважение к усопшему.В итоге я пришёл к выводу, что не нужны никакие слова. Вообще ничего не нужно делать или пытаться сделать.
Где-то под конец второго дня меня повторно начало одолевать смазанное желание сбежать куда-нибудь подальше, где меня не додумаются выискивать. Только я не знал, где это где-то находится.***
Способны ли вы при принятии решений в самые эмоциональные мгновения своей жизни руководствоваться разумом и здравым смыслом? Или вы так же, как и я, скорее склонны к безрассудству? И в случае, если всё-таки мы похожи, сожалеете ли вы после?..
Трудно сказать, как так вышло, но уже давно время перевалило за полночь, а я всё брёл в никуда… Пока в итоге не дошёл до одной из станций метро. Моё путешествие было долгим: уж сколько я тогда прошёл, ведомо лишь звёздам, — хотя, думалось мне, чаще я скорее останавливался на полпути да, подняв лицо к небу, ловил капли дождя и глядел на рассеивающиеся облака, — а усталость, тем не менее, накапливалась и даже давала о себе знать. Единожды я ненамеренно поскользнулся на мокрой земле и некоторое время так и оставался в обездвиженном положении.Этот естественный холод был аналогичен состоянию забвения, в которое я погрузился за прошедшие пару дней.
Лёгкая морось резко сменилась нещадным ливнем. У меня не было с собой зонта — я оставил его дома, не счёл необходимостью брать его с собой. Пришлось смириться с участью мальчика-тряпки. «Да и что с того, что я промокну? Ведь, в сущности, дождь — это та же вода, разве что с примесями частиц из воздуха. Хотя бытует мнение, что ливни способны немного избавить от того адского пламени, которое носит в себе человек».Но с каждой падающей мне на лицо каплей становилось только тяжелее.
Я прокручивал бесчисленное множество раз наш последний разговор: Ива-чан обещал в честь нашей с ним годовщины какой-то незабываемый подарок. Но я его так, к сожалению, и не увидел. — И почему это должно было произойти именно с нами? — опять пробурчал я себе под нос — или это уже был приглушённый крик отчаяния? — с остервенением стискивая поручень в вагоне. Из-за того, что на мне живого места не осталось — с меня активно падали капли воды, — люди в метро активно сторонились меня, принимали за прокажённого, если не за какого-то сумасшедшего — да за кого только меня не приняли. Кто-то бесстыдно тыкал пальцем, кто-то — внаглую сплетничал да навешивал ярлыки. Да только вот узнать, что же со мной произошло на самом деле, не удосужился никто. Но я и не просил. Весь мой вид, полагаю, об этом и говорил. Я доехал до конечной станции. Где я оказался — желания узнать не возникало. Главное — я вышел из того неподходящего круга людей (***
Когда я очнулся, мне очень хотелось поверить, что всё, что происходит, — один из тех ночных кошмаров, которые по каким-то причинам вызывают во снах животный страх и заставляют очнуться (для проформы заодно сильно ущипнул себя, это оказалось больно). К сожалению, факты говорили об обратном. А ещё я дрожал, как осиновый лист, от холода. К слову, домой я вернулся вовремя: почти никто не заметил моего исчезновения. Кроме сестры. — Где ты был всю ночь? — Этими словами она застала меня врасплох, пока я снимал свою давеча захлебнувшуюся в грязи обувь и рассеянным взглядом выискивал место, куда бы мог её пристроить так, чтобы не было видно итогов моих полуночных прогулок. Вместо ответа я счёл разумным промолчать. — Но я рада, — женщина спускалась по лестнице, — что с тобой всё хорошо. — Когда мы оказались вплотную, она продолжила: — Ты ел? Нет, полагаю. — В холле всё ещё было темно, но затем выключатель щёлкнул — свет зажёг я. И я наконец увидел, как встревоженно сестра на меня смотрит… Сколько она спала? И спала ли вообще… — Советую поскорее принять душ и переодеться, пока мама спит. — В то время, как я переваривал поступающую информацию, сестра уже отошла от меня, направившись в гостиную. — И поешь. Еда в холодильнике, на нижней полочке. Разогреть не забудь. И так я, слегка сконфуженный, застыл в холле на неопределённое количество минут, прежде проводив её взглядом до комнаты. До недавнего времени все мои мысли занимала персональная трагедия. Да, несомненно, смерть Ива-чана очень сильно меня потрясла — я часто думал: ничто не в силах приспустить меня с небес на землю хотя бы на чуть-чуть, я так и погрязну в этом болоте из противоречивых и омерзительных чувств. Те съедят меня и не подавятся, я же — безропотно поддамся им и в результате погибну в какой-нибудь проточной канаве. Но параллельно с этими потоками умозаключений накатывали более простенькие, более снисходительные:Я был не один, кто переживал это тяжёлое бремя. Всё это время я не был один…
***
Когда я очнулся, Макки и Матсун поначалу радостно просияли и, только затем полностью приняв действительное за правду, со слезами на глазах кинулись обнимать меня. Чуть не задушили, ей богу. И с течением дальнейшего диалога, как я заметил, они словно бы отдалялись от меня, как будто в чём-то провинились. Они расспрашивали меня о самочувствии, об общем физическом ощущении — в подтверждение о нормальном функционировании мой желудок звучно проурчал, все засмеялись — и, главное, помню ли я, как загремел в больницу. Я постарался отвечать на всё более-менее честно, что «помню обстоятельства смутно». — Я бежал сломя голову в больницу, в которую, предположительно, увезли Ива-чана. Метро задерживалось, и я ничего лучше буквального бега не придумал. Помню даже, как чуть на красный свет не выбежал на дорогу. Тут в глазах моих друзей мелькнул страх. Они постарались скрыть своё смятение, но их взгляды оказались весьма красноречивыми. Я тогда не мог не заметить. Первым из минутного оцепенения вышел Матсун. С нечитаемым выражением он, как ни в чём не бывало, поинтересовался: — Всё ли хорошо со зрением? — Что за глупые вопросы? — отмахивался я. — Я всё прекрасно вижу. — Точно? — на сей раз голос подал Макки. Настораживало. К чему они вели? — Думаете, я стал бы вам врать, ребята? — сказал я, и не поверил себе тоже я. — Ты умеешь правдоподобно врать, — с непоколебимой уверенностью отозвался Матсукава. — Да, — кивнув, подтвердил Ханамаки. — За что вы так со мной?***
— Мы ненадолго зашли. Хотели убедиться, что с тобой всё хорошо. Ты уж извини, что почти сразу же уходим. — Ой, да ладно тебе, Макки, всё в порядке! — улыбнувшись, постарался увещевать его, и, вроде, даже что-то вышло. — Не стоит рассыпаться в извинениях. — Точно всё нормально? — Матсун был на редкость говорлив. — Да точно, точно. Вы знали, как невыносимы, когда впадаете в беспокойство? — Невыносимы тут не мы. — Ладно-ладно, как скажете. «Уходите уже», — мысленно добавил я, пытаясь наяву вытолкать двух неприятно и некстати мозговитых друга. Те либо специально не хотели уходить, либо взаправду хотели оттянуть время своего отбытия. (Но моя всё равно взяла.) И вот дверь захлопнулась. Улыбка с лица сползла моментально. В порядке ли я? Едва ли. Помню ли я, что произошло? Когда я открыл глаза, я был в замешательстве. Воспоминания нахлынули все и сразу. Я едва сдержался, чтобы не закричать.Ведь я абсолютно всё помню.