Один Путь

Вернон Роше был человеком, безоглядно верным привычкам. Ставка его отряда располагалась в большом бревенчатом доме посреди темерских лесов, прежде заброшенном, но стараниями бойцов приведенном в идеальный порядок — насколько вообще можно было навести порядок в подобном месте. Командир делил со своими солдатами стол, кров и нехитрые развлечения, когда на них хватало времени, и воспитывал в людях ту же педантичность, которой обладал сам. Регис наблюдал за ним всего несколько дней, решив заранее прощупать почву, прежде, чем столкнуться с предметом интереса Императора лицом к лицу. И за это время успел выучить нехитрое, но четкое расписание. Командир просыпался до рассвета, тратил непростительно много для его работы времени на утренний туалет — умывался и тщательно начисто брился — проверял свое оружие, хотя накануне, перед отходом ко сну, уже делал это. Одежду и снаряжение Роше держал в чистоте, немыслимой для мест, в которых пребывал, сапоги его всегда были начищены, мундир — избавлен от грязи и дорожной пыли. Однажды Регис наблюдал даже, как человек подравнивал и без того очень коротко остриженные волосы маленькими серебряными ножницами, а после процедуры — собрал темно-рыжие пряди в платок и позже сжег их, словно боялся, что забредший в их края колдун похитит их и наведет на него порчу. Той же опрятности Роше требовал и от своих подчиненных. Регис знал, что он командовал ими без малого семь лет, и сложно было сейчас представить, как командир вылепил из тех, кто выглядел, как бывший разбойник или спивающийся матрос, настоящую маленькую, но очень дисциплинированную армию. Его люди с тем же тщанием, что и он сам, следили за своим оружием, одеждой и внешним видом. Никто из них не брился, конечно, каждый день, но привычка умываться и чистить сапоги и мечи, казалось, въелась им в кости. Но, помимо этого, Регис никогда, даже в идеально-вышколенной нильфгаардской армии не видел такой человеческой преданности. Люди не просто подчинялись Вернону Роше — они любили его. Шептались за его спиной, но обменивались слухами, как эльфы рассказывают легенды о героях древности, и Регис прислушивался к этим сплетням, стараясь выцепить из них частички истины, представляющие интерес. Но в основном, это были истории о доблести командира, какие рассказывают, если хотят польстить, и короткие замечания о его личной жизни. Эти подробности Региса не слишком интересовали — он знал правду — но в устах бойцов командир неизменно представал моральным ориентиром, образцовым отцом и тем, кто не стал бы размениваться на случайные связи и походы в бордель. По крайней мере, так было, пока отряд не поймал эльфку по имени Виенна. Шпионы Региса — большие заговоренные вороны — были идеальными доносчиками, могли не только рассказать, но и показать то, что видели сами, но на таком расстоянии процесс слежки за Роше, конечно, усложнялся. Даже магическим птицам требовалось бы время, чтобы добраться из Темерии в Нильфгаард, и потому Регису пришлось прибегнуть к куда более сложному волшебству, требовавшему серьезных усилий с его стороны. Он сам, сосредоточившись, отрешившись от происходящего вокруг, устремлял свое сознание туда, где находились верные птицы. Проникал в них, заглядывая в жизнь Вернона Роше и его отряда зоркими птичьими глазами. Тратить на это обычно приходилось несколько часов, но Регис, не особенно нуждавшийся в отдыхе и сне, решил, что игра стоит потраченного времени и сил. После слов Императора, которым у него не было причин не верить, Вернон Роше стал для него так же интересен, как неизвестная болезнь, подтачивающая тело Эмгыра, и то, что одно могло помочь с другим, было отрадным совпадением. Собираясь сведения от пернатых товарищей, Регис лишь несколько раз следил за человеком лично, и первая пара визитов не принесли ничего интересного. Он заставал Вернона Роше за обходом постов стражи вокруг ставки отряда, или во время вылазки в лес, один раз человек писал письмо, в содержание которого Регис не смог заглянуть — командир непременно заподозрил бы неладное, если бы большой нахальный ворон уселся ему на плечо и заглянул в написанное. Но над короткими строками командир хмурился — должно быть, отдавал приказы бойцам на дальних постах или отчитывался перед своей королевой о проделанной работе. Вынужденный прервать собственную работу, обнаружив, что запас алхимических ингредиентов неожиданно иссяк, Регис решил наведаться в гости в лесную ставку — наблюдение за ритуалами Вернона Роше странным образом восхищало и умиротворяло его. Обычно его медитации сторожил Детлафф. В этом не было особой необходимости — в их убежище за стенами нильфгаардской столицы мог бы проникнуть разве что блудный сородич или заезжий ведьмак. Но Регис полагал, что Детлаффу нравилось наблюдать за своим спутником в моменты максимальной концентрации. Тот никогда бы этого не признал, но, выходя из оцепенения, Регис обнаруживал друга сидящим очень близко, словно верного пса, охранявшего сон доброго хозяина, почти таким же сосредоточенным, как он сам. Он не удивился бы, реши Детлафф однажды зарисовать его, погруженным в медитацию, или вырезать такую фигурку. Может быть, соединяясь с далеким вороном, Регис и сам становился ближе к птице, чем к собственной всегда крайне собранной личности, и Детлаффу такая метаморфоза приходилась очень по вкусу. В своем обычном состоянии Регис был для спутника слишком пресным, слишком похожим на человека, и он, скорее всего, был бы только рад, поддайся Регис спавшим внутри него инстинктам, впусти в себя побольше звериной сути. В иное время такая слабость могла оказаться опасной — грань, за которой Регис себя упорно держал, была слишком тонкой, но Детлафф был жаден до безумств, и, казалось, выжидал момента, когда спутник согласился бы шагнуть вместе с ним за черту, обернуться древним, опасным, бессердечно-жестоким существом, которым Регис становиться не хотел. Так что пока ему приходилось обходиться воронами. Сегодня, однако, Детлафф не вернулся с закатом. Должно быть, решил провести больше времени в стенах Императорского дворца. Теперь, раскрытый и обличенный, он перестал скрывать от Региса свои вылазки. И даже рассказывал ему то, что видел и слышал, незримый, скользя по галереям и залам. Детлафф умел подмечать то, что для самого Региса было недоступно или неинтересно. Спутник, словно лесная тварь, обладающая исключительным чутьем, мог уловить не только то, что лежало на поверхности, но и вещи, скрытые в человеческих натурах так глубоко, что они и сами о них не подозревали. Детлафф чуял уныние, ненависть, вражду, страх и похоть, как иные чувствовали запахи. И друга интриговали чужие чувства, подобно страницам увлекательного романа. Он рассказывал Регису о том, в ком из придворной знати зрели зерна предательства, кто был поглощен ужасом перед маячащей на горизонте войной, кто готов бы жизнь положить во славу Отчизны. И, конечно, его интересовала чужая любовь. Регис знал, что однажды Детлафф провел очень много времени, прячась среди свежих цветов в комнате Императрицы, и наблюдал за тем, как она плачет. Было и так понятно, что так сильно тревожило Рию и разбивало ей сердце, но для Детлаффа, привыкшего к кратковременности человеческой преданности, такое открытие стало настоящим удивлением. Императрица в ту ночь уснула в слезах, и Детлафф, выйдя из своего укрытия, еще некоторое время смотрел на ее спящее лицо, словно надеялся разглядеть подвох, увидеть, как во сне Рия становилась настоящей. И, ничего не найдя, отправился в покои Императора. В нем друг смог распознать смятение, тревогу и печаль — любовь в сердце Эмгыра умела сейчас принимать только такие уродливые формы. И это было знание, за которое можно было поплатиться головой. Регис не знал, куда занесло любопытство спутника на этот раз, и решил обойтись без его участия. Он задул свечи, погрузив лабораторию в почти совершенную мглу, уселся поудобней в том углу, где Детлафф обыкновенно вырезал свои фигурки, вдохнул знакомый свежий запах древесины и, плавно выдохнув, направил свой разум прочь из своего тела в тело верной птицы — и оказался в самом центре сражения. Тактика отряда, напавшего на скрытый в лесу эльфский лагерь, была проста и точна, как хорошо начищенный идеально сбалансированный меч, отработанной долгими годами в те времена, когда некоторые бойцы Роше еще лежали в колыбели, теперь Регис это знал. Командир, искушенный в подобных стычках, обучил своих солдат приемам, которые, должно быть, разработал лично, и теперь это был отлаженный механизм, четкий и смертоносный. Сидя на ветви высокой ели, Регис-ворон видел, как сперва в ход пошли бомбы — несколько коротких взрывов, разорвавших ночную тишину. И если подход людей не мог застать эльфов врасплох, то теперь по крайней мере их часовые были дезориентированы. Первая линия бойцов ринулась в бой точечно, тихо и чисто вскрывая глотки защитникам лагеря. Люди точно знали численность вражеского отряда, и Регису даже показалось, что Роше, шедший впереди своих солдат, про себя считает павших. Запах пороха смешивался с ароматом первой крови, и эльфы, успевшие схватиться за оружие и переформироваться, приступили к обороне. Они были неплохо организованы — действовали быстро, закладывали по две стрелы в тетивы, в надежде отстреляться, но их дисциплина не шла ни в какой сравнение с той, которую привил своим людям Роше. Они были готовы к такому отпору, умело пользовались преимуществом местности, заставляя лучников всаживать стрелы не в живые тела, а в толстые стволы. Вернон Роше использовал сильные стороны эльфов — умение ориентироваться и скрываться в лесу — против них самих, делая из деревьев помеху. В нужных точках быстро расположились его арбалетчики, и они не тратили болты на пустую стрельбу по невидимым во мгле движущимся целям, они снимали только тех эльфов, что подходили слишком близко. Сам же Роше в компании еще нескольких солдат, прорвав первую линию обороны лагеря, пошел в открытую атаку. Люди сражались яростно. Можно было подумать, что Регис наблюдал не за обычной стычкой с бандитами, а за генеральным сражением в страшной освободительной войне. Бойцы подавили сопротивление эльфов в ближнем бою так быстро, что сложно стало считать погибших — но Роше, похоже, не на мгновение не сбился со своего счета. Двое из его солдат все же упали, пронзенные стрелами защитников, но это лишь ожесточило остальных. Ночной осенний воздух так плотно пропитался запахом эльфской крови, что, казалось, ею сочились сами деревья. Из мутно-серой темнота становилась багряной, а под верными клинками бойцов эльфы падали один за другим. Регис видел, как Роше сбил кого-то на землю, и второй эльф подскочил сзади, надеясь добраться кинжалом до горла командира. Тот выпрямился, развернулся, метнул в наглеца короткий нож, а потом зарезал его упавшего товарища тем самым клинком, что целился ему в шею. Это было настоящее торжество жестокости. Регис успел подумать даже, что, окажись он сейчас там в собственном обличье, никакой силы воли не хватило бы ему, чтобы удержать звериную сущность внутри. Он ринулся бы убивать вместе с людьми, высасывал бы еще живых защитников досуха, наслаждаясь привкусом животного страха, купаясь в их обреченности. Но Вернон Роше не наслаждался, это было видно — его лицо оставалось сосредоточенным и пустым. Он сам был не просто частью собственноручно взведенного механизма, а самостоятельной военной машиной, смертоносной, как баллиста, и точной, как самострел в руке мастера. Сражение длилось считанные минуты, и под конец, когда из пятнадцати защитников лагеря в живых остались лишь трое, окруженных бойцами Роше, все смолкло. Двое мужчин и одна женщина, встав спина к спине, с изогнутыми саблями наголо, стояли в круге вооруженных, пропитавшихся кровью их товарищей, людей, и понятно было, что каждый из них уже попрощался с жизнью. Из круга бойцов Роше вышел неспешной походкой, остановился перед эльфкой и взглянул ей в глаза. — Узнаешь меня? — спросил он тихо, и лицо женщины вдруг исказил такой ужас, что легко можно было представить, как она умирает только от него одного. — Женщину сковать и не трогать, — скомандовал Роше через плечо, — остальных — уничтожить. Смотреть дальше Регис просто не смог. Он испугался, что, увидев расправу над оставшимися эльфами, не сумеет сдержаться сам. Далекий аромат крови, страха и смерти, разбередил в нем неутолимую, пугающую, но такую знакомую жажду — желанную, как возлюбленная, с которой он давно расстался не по своей воле, представшая вдруг перед ним совершенно обнаженной и предлагавшая «Возьми меня». Регис ощущал, как легко было бы, сбросив оковы плоти, обратиться багряным туманом, скользнуть в город, перелетать из окна в окно, из дома в дом, от глотки к глотке — и убивать, убивать, убивать… Он очнулся, тяжело дыша, и сразу наткнулся на заинтересованный взгляд Детлаффа. Тот стоял в паре шагов и наблюдал с таким же любопытством, с каким сам Регис следил за перекатами крови в алхимическом кубе. — Когда ты чуешь настоящую кровь, ты меняешься, — шепотом проговорил Детлафф, заметив, что спутник очнулся, — ты позволил своим птицам выклевать кому-то глаза? Все еще чувствуя горячие судороги жажды, Регис поднялся со своего места, прошелся по лаборатории, замер над рабочим столом, ощущая, что готов разбить все свои драгоценные реторты и колбы, разломать оковы точного инструмента, лишь бы добраться до мерцавшей в них крови, выпить ее до капли, впустить в себя ее живительный жар. Детлафф переместился к нему плавно, как туман окутывал верхушки гор, обнял со спины, и Регис заметил, что он успел вскрыть свои вены у запястий, подставил руки, прильнув к спутнику очень плотно. Регис пил большими глотками, давясь и захлебываясь, как умирающий от жажды из единственного родника в жаркой пустыне. Он не разбирал, что шептал ему на ухо Детлафф, полностью отдавшись своему пиршеству, позволяя чужой крови проникать в себя, как огонь от упавшей свечи проникает в комнаты обреченного дома. — Достаточно.- Детлафф отпустил его, но не дал упасть, когда колени Региса подкосились. Они сидели в темноте, не говоря друг другу больше ни слова, очень долго, и спутник не смотрел на Региса, зная, что лишний взгляд мог помешать тому прийти в себя окончательно, снова сбить и заставить рассыпаться, как стеклянный сосуд от слишком горячей жидкости. — Твои путешествия становятся опасными, — сказал Детлафф наконец, когда Регис все же смог подняться и снова подойти к своему столу, — не делай так больше, пока меня нет. Он, конечно, был прав. До сих пор сложно было поверить, что неизменное наблюдение, жадный изучающий взгляд имели какой-то смысл, кроме праздного любопытства, но теперь все встало на свои места. Детлафф всегда знал, что такой момент мог наступить, что Регис готов был сорваться, и был рядом, чтобы помочь ему. До сих пор — помочь остановиться. Но, если бы рубеж рассудка оказался пройден, Детлафф помог бы ему убивать. — Ты снова следил за Императрицей? — поинтересовался Регис негромко, стараясь сбросить с себя последнюю шелуху наваждения. — Я хотел, — подтвердил Детлафф мягко, — но чужие любовные игрища меня не интересуют. Регис покосился на него с интересом. — Неужели? — он улыбнулся. — О, да, — друг коротко усмехнулся, обнажив клыки, — твое лечение наконец начало приносить результаты. До сих пор я и подумать не мог, что в моменты страсти эта каменная статуя становится такой шумной. Регис демонстративно поморщился, изобразив из себя старого ханжу. — Избавь меня от подробностей, — попросил он, и Детлафф снова усмехнулся. — Я принес тебе кое-что, — сказал он, извлек откуда-то небольшой прозрачный фиал и протянул его Регису. Тот аккуратно взял подношение. Несколько дней назад кровь принцессы Литы была впервые использована для лечения ее отца. Детлафф тогда забрал у девочки слишком много, не взяв в расчет ее размер и хрупкость. Симптомы Литы были похожи на тяжелое обезвоживание, и Регис, вызванный к ее постели, точно знал, чем исцелить девочку — недуг прошел бесследно за одну ночь, а добытой крови оказалось достаточно, чтобы создать первую дозу эликсира для ее отца. Император отреагировал на новое лечение почти моментально. На этот раз обошлось без привычного жара и слабости — его организм принял кровь дочери, как живительное зелье, и за пару дней, казалось, Эмгыр сбросил с усталых плеч добрый десяток лет. Он, не скрывая удивления, спрашивал у Региса, что тот сделал, и, не желая напрямую лгать Императору, лекарь сказал, что изменил алхимическую формулу. Судя по всему, обычно дотошный и внимательный Эмгыр был так рад произведенному эффекту, обретению новых сил и желания жить, что подробностей спрашивать не решился, боясь, что лишнее знание ослабит действие препарата. Но препарат работал. Кровь Рии прежде теряла свой эффект на третий день после инъекции, а через неделю приходилось повторять все вновь. Сейчас же прошло уже пять дней, а Император не только не думал слабеть, но, похоже, еще и вспомнил, с какой стороны подойти к собственной супруге. Но радоваться было рано. Регис понимал, что рисковать и брать у Литы прежнюю дозу крови было нельзя. Жертвовать здоровьем дочери ради жизни отца казалось ему глупым и неосмотрительным. А еще, конечно, могло навести Императора на подозрения. Его запрет оставался в силе, и лекарь ступил на скользкий путь, согласившись принять помощь Детлаффа. Доверие было инструментом куда более тонким, чем любое из его алхимических приспособлений, и он не хотел случайно сломать его. А потому приходилось импровизировать и ставить эксперименты. Детлафф принес совсем немного крови — такое количество Лита могла бы потерять, сильно рассадив себе коленку или порезавшись серебряным ножом за обедом. Слишком мало, чтобы рассчитывать на похожий эффект, но, вероятно, достаточно, чтобы усилить действие крови Рии, которой в распоряжении Региса все еще было в достатке. Кровь Литы была немного светлее материала ее матери, но при этом казалась гуще и насыщенней. Пора было приступать к делу, пока материал был свежим, и Регис был рад этому — работа всегда помогала ему отвлечься от всего и привести мысли и чувства в порядок. Детлафф тоже все понимал, и потому сейчас, отдав фиал, вернулся в угол лаборатории, где его ждала очередная недоделанная кукла — на этот раз снова светловолосая. — Ты говорил, что почуял в ее крови что-то странное, — заметил Регис, раскладывая на столе инструменты. Ингредиентов все еще не хватало, но можно было начать и с предварительного смешивания, подготовить базу, в которую завтра ему предстояло добавить нужные смеси. — Ты смог понять, что именно это было? Сквозь полумглу было видно, как Детлафф пожал опущенными плечами. — Я не знаю, — ответил он монотонно — разговоры отвлекали его от работы над игрушкой, он быстро раздражался, но Регису нужен был хотя бы краткий ответ, — в ней, безусловно, есть магический потенциал, но среди человеческих детей ее возраста это не редкость. Если родителям не вздумается отдать ее учиться в Аретузу, даже знахарки из нее не получится. Эта магия никак не связана со старым проклятьем, и то, что я почувствовал раньше, было совсем иным. Мне нужно больше времени, если ты и впрямь хочешь докопаться до сути. — Хочу, — подтвердил Регис, и Детлафф медленно кивнул, не взглянув на него. На следующий день, по пути за новым запасом ингредиентов, лекарь не смог побороть любопытства и завернул во дворец. Ему хотелось лично взглянуть на результат своих трудов — может быть, даже побеседовать с Императором, рассказать ему о своей слежке за Верноном Роше, но все лишь затем, чтобы убедиться — новый метод лечения действует и не имеет побочных эффектов. Однако в обычных местах своего обитания Эмгыр не обнаружился. Ни в кабинете, ни в зале совещаний, ни в собственной спальне его не было, и, прислушавшись к разговорам прислуги и стражи, Регис наконец оказался в зимнем саду. Это место было возведено специально для Рии. Зимы в Нильфгаарде были короткими и теплыми, снег выпадал, казалось, по чистой случайности, но растения все равно подчинялись своему годичному циклу жизни. Здесь же так любимые Императрицей розы цвели круглый год, и она своими руками ухаживала за хрупкими кустами — по крайней мере, настолько, чтобы считать, что знает о них все. Чужое вмешательство оставалось незаметным. Садовники были невидимы, как самые искусные шпионы, но сад все равно был погружен в атмосферу легкой изящной запущенности, что только добавляло ему прелести. Регис даже восхищался техническими новшествами, придуманными специально для зимнего сада Императрицы. По системе тонких медных трубок сюда доставлялась чистая вода, опрыскивавшая розы с потолка, и дарившая им вечное ощущение свежести, словно с их лепестков никогда не сходила рассветная роса. Воздух в закрытом пространстве тоже оставался чистым и прозрачным, казалось, между кустами даже блуждал легкий весенний ветерок, и лекарь понятия не имел, как императорским инженерам — или все же магам? –удалось добиться такого эффекта. Посреди сада работал маленький фонтан с грациозной статуей в центре. Черты лица мраморной девы отдаленно напоминали черты самой Рии, если бы той едва перевалило за пятнадцать лет. Должно быть, такой Эмгыр увидел свою супругу впервые и решил увековечить эту память. Дева — почти полностью обнаженная — держала в руках широкую чашу, из которой и лилась прозрачная вода, искрящаяся в лучах потайных светильников, создававших полное ощущение едва взошедшего солнца. Не отказав себе в удовольствии, Регис принял телесную форму и прошелся по хрусткой дорожке между цветущих кустов. Насыщенно-розовые лепестки одних уже начинали опадать, зато за ними поспевали открывающиеся голубоватые бутоны на других, и лекарь аккуратно срезал один из них, вдохнул свежий травянистый аромат и прикрепил цветок к петлице. Императора он обнаружил в самой глубине прекрасного сада в компании владычицы этих мест. Регис вновь позволил своему телу расплыться туманом и неслышно приблизился, застыв между колючих тонких ветвей. — То, о чем ты говоришь, немыслимо, — тихо и терпеливо говорил Эмгыр. Такой тон обычно он приберегал для Литы, если девочка делала что-то, не вписывающееся в образ идеальной принцессы. — Но почему? — голос Рии звенел, как вода в мраморном фонтане. До сих пор Регис никогда не слышал, чтобы Императрица так напрямик спорила с мужем. Обычно она обходилась обтекаемыми осторожными замечаниями, призванными подтолкнуть Эмгыра к верным, с ее точки зрения, решениям. Рия убеждала мягко, ничего не требовала, и всегда добивалась своего. Сейчас же она явно настаивала, и была тверда в своих намерениях. — Если я оставлю Империю, когда война уже на пороге, это будет настоящее предательство, — ответил Эмгыр. Он не был раздражен или даже раздосадован, этот спор не доставлял ему удовольствия, но и не причинял неудобств. Он вел беседу, готовый в любой момент согласиться с чужими аргументами, — я знаю, что от меня ничего не зависит в последнее время, и я собирался отречься в ее пользу уже много лет назад, но сейчас для этого — самое неподходящее время. Мои чародеи… — Я не могу больше слышать о твоих чародеях, — бесцеремонно перебила его Рия, и Регис замер от удивления. Он не только не представлял, что Императрица могла так резко обрывать речи мужа, он даже не знал, что она обращалась прежде к нему на «ты». — ты не доверяешь магии, но при этом слушаешь все, что говорят тебе эти бесполезные гордецы. Их послушать, так война должна была начаться еще десять лет назад. Но даже если они правы, к нашим стенам сражения не подберутся. Все снова развернется на Севере, и в этот раз ты не отправишься туда, чтобы лично командовать армией. — Не отправлюсь? — Регис услышал в тоне Эмгыра усмешку. Император знал, что Рия права, он лишь хотел, чтобы она объяснилась. — Потому что для войны я слишком стар? Она помолчала пару секунд, потом лекарь услышал шорох. Так могли звучать лишь задираемые многослойные юбки, и, словно подтверждая его догадку, следом послышался шумный взволнованный выдох. — Представь, — шепнула Рия, и ее слова сопровождались новыми шорохами — расстегивались пуговицы, поддавались крепко затянутые шнуры, — мы могли бы перебраться в Метинну, к самому Великому морю, и каждое утро, просыпаясь, слышать шум волн и крики чаек. Мы могли бы встречать закаты на побережье, а рассветы — в объятиях друг друга. Разве ты не хотел бы этого, Дани? — В Метинне слишком промозглый климат, — ответил Эмгыр. Его слова звучали смазанно, словно по только что написанному письму провели пальцами, — а на побережье воняет тиной и рыбой, особенно ранней весной. — Тогда в Туссент? — не сдавалась Рия, и теперь и ее голос прерывался короткими вздохами. Она снова зашуршала юбками, видимо, устраиваясь у Императора на коленях, — Подальше от Боклера, среди виноградников, мы могли бы жить в большом поместье, где Лита училась бы ездить верхом, а ты начал бы действительно разбираться в винах. — Лита боится лошадей, — возразил Император, но аргумент его потонул в протяжном глубоком стоне — похоже, Детлафф был прав, и каменная статуя действительно становилась очень громкой при определенных обстоятельствах. — Назаир, — Рия выдыхала названия одно за другим, мешая их с короткими стонами, будто сдавала экзамен на знание ленников Нильфгаарда, — Маг Турга… Гесо… Мехт… Этолия… Эббинг… Куда захочешь. — Куда захочешь, — повторил Эмгыр эхом. Регис слышал, что сражение безнадежно проиграно, и Император, сдавшись, отвечал почти невнятно, — Куда захочешь, лишь бы вместе с тобой. Лекарь покидал дворец в смешанных чувствах. Ему самому было совершенно все равно, куда перебираться. Он знал, что императорская семья сделает ему предложение переехать вместе с ними, и он его с радостью примет. Тем более, что Нильфгаард уже успел порядком приесться Регису. И куда больше беспокойства вызывало в нем упоминание о грядущей войне. В силу своей природы, Регис относился к человеческим и даже эльфским войнам философски. Конфликты между разумными существами были всегда — среди людей рождались целые поколения тех, кто не знал ничего, кроме войны, подобно Вернону Роше, не умели ничего, кроме как сражаться. Но вот уже пятнадцать лет на Континенте царил пусть шаткий, но настоящий мир, сражения вспыхивали и тухли, вовлекая в вечную военную игру лишь немногих. И благодаря этому человечество смогло наконец одуматься, перестать строить грозные боевые машины, и начать возводить сооружения, подобные этому зимнему саду. Вместо смертельных заклятий маги учились целительству и созиданию, а наука, отряхнувшись наконец от обломков разрушенных городов, развивалась, делая жизнь все удобней и безопасней, проникая все глубже в законы бытия. Вместо стратегов и тактиков появлялись философы, вместо шпионов — дипломаты, вместо полевых лекарей и травников — настоящие врачи, способные сделать операцию не посреди поля боя, а в чистой лаборатории, изобрести лекарство от казавшейся безнадежно смертельной болезни — вообще отменить несвоевременную смерть. И все это снова балансировало на краю новой войны. Регис и прежде был слишком мал и слаб, чтобы повлиять на это, но раньше такие люди, как Эмгыр и короли Севера решали судьбы людей, толкая их в бездну или за руку выводя из нее. Теперь же, несмотря на все их совместные усилия, мирные договоры и сотрудничество, кто-то на Континенте решил, что устал от мира, и обладал при том куда большей властью, чем Вернон Роше, которого судьба не подготовила к роли мирного гражданина, строителя или хлебопашца, мужа и отца, за жизнь которого не нужно переживать его близким. Кто-то в мире жаждал войны, и война снова была на пороге. И как тот, кто вел вечную войну и заключал мирные соглашения внутри самого себя, Регис очень хорошо это понимал. К лаборатории Знающего лекарь подходил с тяжелым сердцем и мутной головой. Мастер Риннельдор, эльф на службе Императора, был самым надежным источником алхимических субстанций. Регис не доверял торговцам, особенно заморским. Те норовили обмануть, подмешивая в чистую киноварь, квебрит или нигредо толченые самоцветы или, того хуже, стекло, чтобы получить побольше выгоды. Риннельдор же всегда был чист на руку и точно узнавал, какой товар самый лучший. Кроме того, в отличие от прочих придворных магов, он не испытывал к Регису ни ревности, ни раздражения. Срок их знакомства уже можно было исчислять даже не десятилетиями, и Риннельдор относился к тем Знающим, которые действительно много знали. Именно Регис посоветовал назначить его учителем первого за много лет эльфского ребенка-Истока. Но, несмотря на все свои достоинства, Риннельдор обладал отвратительно тяжелым характером, который, правда, Региса лишь забавлял, а вот юному ученику, должно быть, причинял массу неудобств. Потому, собираясь наведаться к нему, лекарь прихватил с собой бутылку настойки из тысячелистника — терпкого, очень крепкого пойла, всегда приводившего мастера Риннельдора в благодушное настроение. Нажав на нужный камень, развеяв иллюзию глухой стены, Регис вошел в неприметный дом из серого кирпича, внутри оказавшийся куда более просторным, чем могло показаться снаружи — вверх, в лабораторию мастера Риннельдора вела широкая винтовая лестница. Из этого своего убежища Знающий выходил редко, обрекая на подобную участь и своего ученика. Мальчик дневал и ночевал в чародейской башне между библиотекой, лабораторией, открытой площадкой для тренировок и крохотной спальней-кельей, и не было ничего удивительного в том, что то и дело стремился сбежать на волю. Мастер Риннельдор сперва страшно злился на это, сокрушался, что парнишка совершенно не в состоянии контролировать свои желания, расхлябан и не собран, но потом, усилиями Региса лишь отчасти, начал относиться к этим побегам снисходительней — даже завел в своей лаборатории стационарный портал и расположил кристалл-активатор на не слишком очевидное, но доступное место. Теперь, по крайней мере, мальчик мог сбегать, не рискуя попасть в магическую ловушку на выходе. В какой-то степени, сказалось и то, что юный ученик был лучшим другом единственного сына Императора, и Риннельдор считал такое знакомство чрезвычайно полезным. Он, как и многие в Нильфгаарде, искренне полагал — или даже пророчествовал — что юный Фергус рано или поздно займет трон отца, а сделать своего ученика главным императорским советником — это ли не мечта каждого учителя? Острый слух вампира уловил за дверью лаборатории голоса, и Регис остановился, не спеша стучать. Мастер Риннельдор, судя по периодическим помехам, разговаривал с кем-то по мегаскопу. Едва ли с Императором — тот был слишком занят — но Регис все равно не хотел мешать. А вот послушать — хотел чрезвычайно. Любопытство ученого часто путали с профессиональным интересом шпиона. — Ты меняешь королей, как модница наряды, — голос Риннельдора звучал устало, почти вымученно, словно он по сотому разу разъяснял что-то своему подопытному бельчонку. — Продаешь свою верность по дешевке. Впрочем, я знал, что так и будет, когда ты только обратился к магии Огня. — А ты продал свою верность тем, кто держит тебя за полезного слугу, жалкого аптекаря и удобного раба, — усмехнулся незнакомый певучий голос, — Прошло так много лет, но ничего не изменилось, мастер. — Я говорил тебе тогда, и повторю снова, — проглотив его высказывание, откликнулся Риннельдор, — я присягнул на верность тому, кто спас меня, и останусь верен своей присяге и его потомкам. Хотя такие категории тебе, должно быть, не ведомы. — Мне ведомо куда больше, чем ты можешь представить, учитель, — возражал голос, — ты, запертый в этой пыльной башне, привязанный за ногу, как охотничий сокол, не в силах познать, что такое настоящая магия — и настоящая сила. — Это пустые разговоры, Яссэ, — ответил Знающий, — ты связался со мной, чтобы спеть мне старую песню? Я знаю, что ты служишь тому, что на данный момент кажется тебе победителем, но исход будет таким же, как прежде. Я помог тебе избежать казни в прошлый раз — и это было последнее предательство, которое я совершил. — Только потому что ты спас меня тогда, я и пришел теперь, — ответил незнакомец, — и не с предложением, а с вестями. Мастер Риннельдор надолго замолчал, и вместе с ним напрягся и Регис, прислушиваясь. — Я слушаю, — наконец выговорил Знающий. — Я принес известия от твоего сына Эренваля, — мягко проговорил собеседник, — я видел его в Венгерберге и, конечно, сразу узнал. Он выглядел таким подавленным и потерянным — отвергнутый отпрыск, отлученный от отеческой мудрости. Я хотел заговорить с ним, но не стал, решив лишь понаблюдать для начала. — Эренваль свободен появляться, где ему вздумается, — ответил Риннельдор, но Регис знал, что сын Знающего являлся в том или ином месте не просто так, а лишь по приказу Императора. Эренваль, не состоявшийся ни как маг, ни как алхимик, служил Эмгыру иначе. Он не был шпионом в полном смысле этого слова. Сын Риннельдора представлялся ученым, исследователем и путешественником, и фактически был скорее наблюдателем, чем агентом — точнее, агентом нового типа, продуктом мирного времени. Всегда на виду, он не скрывал ни своего лица, ни личности, не обладая дипломатическим статусом, эльф представал глуповатым бездельником, на которого люди смотрели с неизменным предубеждением, и он умело пользовался этим отношением, добывал сведения, недоступные обычным шпионам — научные разработки, полезные связи, новые концепции — все то, что разведке было неинтересно, но влияло на баланс сил в мире. Эренваль был безобидным и неинтересным, и оттого — чрезвычайно полезным Империи. — О, безусловно, — подтвердил, меж тем, незнакомец, — и моя королева с радостью приняла его при дворе, не зная, кто он такой и кому служит. — Эренваль — подданный Империи, но он ей не служит, — возразил Риннельдор, и это была чистейшая ложь, — ты пришел, чтобы рассказать мне о его здоровье? Благодарю за известия. — Я пришел, чтобы спросить, знаешь ли ты, как в Аэдирне теперь казнят вражеских шпионов? — почти пропел собеседник, и, не дав Риннельдору ответить, закончил: — их сжигают на кострах. Как прежде люди, которым они служат, сжигали наших ни в чем не повинных братьев. — Значит, ты пришел угрожать мне? — все также устало и безразлично поинтересовался Риннельдор, но Регис слишком хорошо его изучил, чтобы не расслышать в его тоне тяжелую тревогу. — Я знаю, что ты уподобишься своему первому хозяину, Императору Фергусу, и будешь спокойно смотреть, как пытают и проклинают твоего сына, — голос незнакомца вдруг растерял всю свою певучесть, зазвенел, как вороненная сталь, не сглаженный даже треском помех, — я просто хотел взглянуть тебе в глаза, учитель, и поблагодарить за то, что ты спас меня, как не спасешь Эренваля. Регис услышал тихий треск — видимом, мегаскоп отключился. Следом за этим звуком последовал звон и глухие ругательства. Лекарь выждал пару минут, давая мастеру Риннельдору еще что-нибудь разбить, буде на то его воля, и лишь после этого постучал. Когда Знающий открыл дверь, Регис улыбнулся ему. — Думаю, мой дорогой друг, — сказал он, вытаскивая из сумки бутылку настойки, — нам стоит выпить по стаканчику.