Один Путь

— Пожалуйста, — сказал Иан, посмотрев папе прямо в глаза, — поезжай в Оксенфурт. Они сидели под навесом у края тренировочной площадки и наблюдали, как Анаис учила Фергуса драться на коротких мечах. Создавалось впечатление, что единственной целью юной королевы было доказать незадачливому жениху, что он совершенно не представляет, с какой стороны браться за оружие. Гусик под ее агрессивными резкими атаками начинал отчаянно обороняться, и заработал, должно быть, столько синяков, что на теле его не осталось ни единого живого места. Однако на ехидные вопросы Анаис «Довольно с тебя?» он неизменно отвечал отрицательным рывком подбородка и упрямо становился обратно в боевую стойку. Со своего места Иан в какой-то момент начал замечать, что королева, нанося очередной удар или делая новый сокрушительный выпад, начала довольно улыбаться — похоже, Фергус не оправдывал ее надежд, но зато приятно удивлял каждым выставленным блоком или вольтом, становившимся все изящней и точней. Иан хотел порадоваться за друга, позволить себе чувство гордости и, может быть, немного ехидства — Анаис еще не знала, с кем связалась, Фергус с каждым днем становился все уверенней и взрослее, словно за неполный месяц собирался наверстать все годы бездействия в Нильфгаарде. Иан хотел бы хлопать в ладоши после удачных пируэтов или подбадривать принца выкриками и бесполезными советами «Справа заходи, справа!», но внутри у юного эльфа было холодно и пусто. С момента, как папа принес ужасную весть, прошло всего несколько часов, и Вызимский дворец жил своей обычной жизнью. Повара готовили обед, когда мимо дверей кухни проносили накрытое льняным полотнищем тело. Сменялась стража, и заступившие на пост солдаты королевы провожали скорбное шествие безразличными взглядами. Папины бойцы, несшие Виенну, старались справиться побыстрей — им поступил приказ доставить ее в один из подвалов, где было похолоднее, чтобы тело не начало разлагаться к тому моменту, как сын повесившейся бунтарки решится исполнить свою прихоть и похоронить ее. Ничего этого Иан своими глазами не видел, и, возможно, все было совсем иначе — бойцы могли отпускать скабрезные шуточки, стражи — осуждающе качать головами и перешептываться, недоумевая, откуда эльфка взяла веревку, чтобы свести счеты с жизнью. И юный эльф рассудком понимал, что, если не его лента, то Виенне подошли бы и обрывки ветоши, связанные вместе. Или она попыталась бы демонстративно сбежать, чтобы словить в глаз арбалетный болт, выпущенный верной рукой папиного бойца. А, может быть, разбила бы голову о стену или перегрызла себе запястья, вскрыв вены. Она сама хотела поставить финальную точку, оставить за собой последнее слово, не став ни предательницей, ни приговоренной. Отомстить своему мучителю, своему наваждению хотя бы таким отчаянным способом. И месть ее состоялась. Казалось, папу ее смерть ранила гораздо глубже, чем Иана. Юный эльф часто видел Вернона Роше в гневе. Он мог распознать, когда человек злился всерьез, когда просто становился ворчливым и недовольным, когда испытывал настоящую ярость, в которой мог убить, не задумавшись. Но то, каким он стал сейчас, не вписывалось ни в одну из известных Иану категорий. Папа говорил короткими фразами, хрипло, будто сорвал голос криками или слишком долго молчал. Он винил себя в произошедшем, жалея вовсе не Виенну, а сына, от которого с самого утра не отходил ни на шаг, надеясь успокоить и утешить его, хотя юный эльф чувствовал, что в утешении нуждался сам папа. Иану хотелось напомнить человеку, что уже давно вышел из детского возраста, что женщину, сведшую счеты с жизнью этой ночью, он совсем не знал, что она сама сделала свой выбор, что лучшего исхода в этой жуткой ситуации невозможно было представить, но, прислушавшись к себе, не смог подобрать нужных слов. Иан не чувствовал ничего, и это было обескураживающе странно. И вот наконец, похоже, он все же смог сказать то, что папа хотел услышать. То, что нужно было сказать. Человек посмотрел на него удивленно, чуть нахмурившись, потом медленно качнул головой. — От меня там будет мало толка, — возразил он, — я отправил приказы моим реданским агентам, они проследят, чтобы Иорвет был в безопасности. — Пожалуйста, — повторил Иан, отмеряя настойчивость в тоне так, чтобы ее хватило на еще несколько папиных отказов, пока тот не сделает вид, что сдался, — твои агенты, может быть, смогут его защитить, но ты ему нужен. Он согласится на необходимые меры безопасности, только если ты ему об этом скажешь. Папа ухмыльнулся. — И то вряд ли, — ответил он скептически. И Иан видел, что победа оказалась очень легкой — человек словно ждал отмашки, позволения ринуться туда, где осталось его сердце. — Хочешь, я останусь, чтобы хотя бы помочь тебе… — Не надо, — перебил юный эльф, — я справлюсь сам. Ему пока не хотелось думать, как он в одиночестве, на собственных руках вынесет безжизненное, слишком жесткое и холодное тело в лес, как развернет полотнище и снова посмотрит в почти незнакомое лицо, где раздобудет цветы для погребального венка и отдадут ли ему оружие Виенны, чтобы в последний раз вложить его в ее мертвые пальцы. Найдет ли нужные слова, чтобы попрощаться и сможет ли уйти, не оборачиваясь. Но здесь и сейчас все это было неважно. Иан чувствовал, что его собственные сомнения не шли ни в какое сравнение с тем, что творилось в душе у папы. Тот ждал возможности попросить прощения у сына, и юный эльф должен был убедить его, что прощать ему нечего. Папа кивнул. Снова устремил взгляд на площадку, где Фергус — впервые за все время тренировки — наконец пошел в наступление. — Ровнее! Локоть выше! — папа рывком поднялся на ноги и, не оборачиваясь к Иану, зашагал к соперникам. Юный эльф остался сидеть в тени навеса, не глядя ни на кого и чувствуя, как пустота внутри холодом подбирается к пальцам. Вечером, привычно сидя на кровати Фергуса, скрестив ноги, с книгой на коленях, Иан наблюдал, как принц, кряхтя и постанывая, избавляется от одежды. На его предплечьях цвели пурпурные синяки. Тренировочный клинок Анаис оставил длинные алые полосы на боках Фергуса, и юноша выглядел так, словно его крепко избили в кабацкой драке. Иан знал, что друг не надеялся на его приход и хотел, должно быть, избежать этого унизительного разоблачения. С самого утра юноши не сказали друг другу ни слова, и Гусик теперь лишь мельком поглядывал на Иана, боясь — или надеясь — увидеть на его лице следы скорби. У Фергуса никто никогда не умирал, он знал, как это бывает, но наверняка не мог представить, как следует разговаривать с тем, кто только что потерял мать — да и стоит ли разговаривать вовсе. — Иди сюда, — Иан отложил книгу, и принц неуверенно приблизился, голый по пояс. Юный эльф протянул руку, коснулся самого страшного кровоподтека — у большого пальца правой руки, куда клинок королевы попадал чаще всего — и, произнеся короткую формулу, сосредоточил энергию вокруг него. Фергус поморщился — процедура была не из приятных, но больше юноша не произнес ни звука, хотя Иан чувствовал его взгляд на своей склоненной макушке. Синяк поддавался неохотно, едва заметно бледнея, но юный эльф продолжал упорно разгонять скопившуюся под кожей кровь, думая, что следовало бы заглянуть во владения Кейры и попросить какую-нибудь мазь или эликсир — одними руками тут делу было не помочь. — Иан, — тихо произнес Фергус, и юноша поднял на друга глаза. Улыбнулся. — Гусик, — сказал он также негромко, — я тебя люблю. Той ночью они не обнимались — синяки Фергуса слишком сильно болели, он и лежать-то мог с трудом. Иан знал, что принц готов был потерпеть, но сам он не мог принять такую жертву. А утром, наплевав на такие глупости, как стук в дверь, к ним в комнату явилась Цири. Не взглянув на брата, который попытался подскочить на кровати и со стоном рухнул обратно, она бросила Иану: — Одевайся. Понимая, что на удивленные вопросы он ответов все равно не получит, юный эльф выбрался из постели и потянулся за своей одеждой. Пока он натягивал ее и воевал с сапогами, Цири не сводила с него внимательных глаз, словно хотела заметить в движениях Иана лишнюю медлительность или наоборот — лихорадочную поспешность, любую тень сомнения. Вместе, не обменявшись и парой слов, они вышли во двор. Стояло первое по-настоящему зимнее утро. Снег еще не выпал, но воздух трещал от сухого холода, а каменные плиты под ногами звенели под ровными шагами. Их ждали двое оседланных коней. Через седло лошади Цири был перекинут большой серый куль, и Иан сразу понял, что это такое. Его силы воли не хватило на то, чтобы остаться спокойно стоять — он попятился, сжимая в кулаки враз оледеневшие пальцы, хотел начать возражать, но Цири взглянула на него решительно и твердо. У седла вороного коня Фергуса, приготовленного для юного эльфа, Иан заметил прикрепленный сайдак со знакомым большим луком. Колчан был пуст, и отчего-то именно это заставило сердце Иана болезненно сжаться. Он быстро утер ладонью все еще сухие глаза и посмотрел на Цири. Та уже села в седло, подняла куль и прижала его к себе, как раненного товарища, удерживая перед собой. Она ждала, а юный эльф, чувствуя себя последним жалким трусом, никак не мог поставить ногу в стремя. Я не могу — хотелось ему крикнуть, — не сейчас, не так! Но Цири все смотрела на него, приобнимая за спелёнатые плечи мертвое тело его матери. Совершенно не к месту Иану вдруг вспомнился мастер Риннельдор. Учитель часто смотрел на него тем же взором, что сейчас обратила на юного эльфа Цири — он почти всегда был разочарован, почти всегда всем своим видом показывал, что ждет от ученика очередной ошибки, очередной капитуляции перед слишком сложным заклятьем, и до недавних пор Иан вместе с ним верил, что не справится. Знающий, уверенный в собственном провале — так назвал его мастер Риннельдор, когда Иан не смог запустить в открытый портал бельчонка. И сколько бы всего ни произошло с того дня, как бы ни нахваливали юного эльфа отец, Фергус или Шани, он снова был тем учеником, не знающим верного ответа на простейший вопрос. Во двор, чуть прихрамывая, вышел Гусик. Рядом с ним неторопливо, будто готовая подставить ему плечо, если принц начнет падать, шагала Анаис. Они остановились в небольшом отдалении, наблюдая за затянувшейся сценой. Юная королева, явно уловившая суть происходящего и причину промедления, вскинула голову, готовая крикнуть Цири, чтобы та отстала от Иана, дала ему еще немного времени, но Фергус опередил ее. Он шагнул вперед, подошел к Пирожку и придержал стремя, как верный оруженосец. Поднял глаза на Иана и улыбнулся — и в его взгляде юный эльф увидел ответ на собственные сказанные накануне слова. Когда двое всадников выезжали из городских ворот, с неба наконец просыпалось мелкое снежное крошево. Цири ехала чуть впереди, и Иан старался не смотреть на нее. Мертвая голова, скрытая тканью, мерно дергалась в такт с ходом лошади, и юный эльф, не успевший толком запомнить лицо Виенны, сейчас отчего-то представлял его очень отчетливо. Он не знал, как изменила ее черты ужасная смерть, в его воображении мать улыбалась — как в день их первой встречи. Ее улыбка не была открытой и искренней — она растягивала губы словно через силу, издеваясь над собеседником, заранее высмеивая все, что тот собирался сказать. Иан помнил ее чуть рассеянный мечущийся взгляд — мать была прекрасной лучницей и умела сосредоточиться на цели, но не на чужих лицах, ей будто сложно было смотреть в глаза, она боялась увидеть в других осуждение и злобу. По широкому гладкому тракту всадники въехали в лес. Ветви деревьев за ночь отяжелели от серебристого инея, и от этого окружающая тишина казалась певучей, как хрустальные бокалы, если провести по их краю пальцем. Цири остановила свою лошадь вскоре после того, как они свернули с главного тракта и углубились в ледяную чащу. Просвета между стволами здесь почти не было, и кони все равно не смогли бы пройти дальше. Иан спешился первым и занялся прикрепленным к седлу сайдаком, стараясь не смотреть, как его спутница стаскивает тяжелый куль и избавляет тело Виенны от оков полотна. Придя к матери прошлой ночью, Иан не обратил внимания, во что та была одета. После сражения с папиным отрядом, вся ее одежда должна была оказаться пропитанной кровью собратьев, и, должно быть, Виенну переодели. Хотя та, что отказалась от еды, могла отвергнуть и такую милость со стороны своих тюремщиков, не доставить им удовольствия понаблюдать, как она будет раздеваться. Или напротив — разделась бы слишком демонстративно, каждым жестом вопрошая свидетелей «Ну что, хочешь меня, ублюдок?» Юный эльф отважился посмотреть на тело, лишь когда услышал, что Цири усадила Виенну у одного из широких стволов. На одежде эльфки и впрямь не обнаружилось ни капли крови. Она была облачена в чистую белую рубаху, плотные коричневые бриджи и сапоги, каблуки которых были стерты слишком мало, чтобы поверить, что они принадлежали лесной разбойнице. Возможно, Цири велела все же переодеть ее — или сделала это своими руками. От этой мысли у Иана засвербило в носу — это должен был сделать он, это было частью последних почестей, которые про себя он обещал матери, но и этого юный эльф не смог для нее сделать. Цири, меж тем, оправила на мертвой эльфке рубаху, пригладила туго заплетенную косу. Иан следил за ее руками, и потому заметил, как спутница постаралась поднять повыше ворот Виенны, чтобы скрыть под ним страшный синий рубец — след от ленты. Лицо матери, однако, выглядело на удивление умиротворенным, словно перед смертью она наконец пришла к согласию с самой собой. Утешения в этом было мало. Иан подошел ближе, неся в руках лук, и, когда Цири протянула за ним руки, покачал головой. Присел рядом с матерью на твердую замезшую землю — пальцы Виенны были такими же холодными, как лес вокруг и поддавались с трудом — она умерла, крепко сжимая кулаки. После нескольких бесплодных попыток Иан вынужден был устроить оружие у нее на коленях. — Этот лук, — сказал он тихо, и почти почувствовал, как Цири вздрогнула от неожиданности, — Виенна украла у моего отца — в ту ночь, когда они встретились единственный раз, чтобы зачать меня. Спутница неопределенно хмыкнула, словно с трудом сдержала ехидное замечание, и Иан сам готов был завершить свою неожиданную фразу саркастичной шуткой. Но вместо этого он поднялся на ноги, отошел в сторону и начал аккуратно обрывать гибкие ветви какого-то раскидистого куста. Цири подошла к нему сзади, мягко коснулась его враз замерзших от инея пальцев. — Не надо, — сказала она, — я все принесла. Должно быть, она собрала цветов во внутреннем саду — накануне в нем еще боролись за жизнь последние вербены и астры. Но Иан покачал головой. — Я сам, — сказал он, и Цири отступила. Он сплел вместе гибкие медово-карие ветви, думая, что цветом они были в точности, как глаза Виенны, и, водружая венок ей на голову, испугался вдруг, что мать поднимет веки, взглянет на него и улыбнется — и на зубах ее будет кровь от прокушенного языка. Иану стоило больших усилий не зажмуриться, но Виенна, конечно, осталась неподвижной. Юный эльф встал рядом с Цири над телом, и пару мгновений они хранили молчание. Иан понимал, что должен что-то сказать, попрощаться и пожелать Виенне легкого пути, но понял, что вовсе не уверен, что ей еще предстоял какой-то путь. Мать и так шла слишком долго, в совершенно неверном направлении. — Надеюсь, теперь ты наконец сможешь отдохнуть, — произнес юный эльф вслух — хоть и едва слышно. В Вызиму всадники вернулись около полудня. Анаис и Фергус ждали их там же, где они расстались, словно все это время не сходили с места. — Идем, — мотнула головой королева, не оставляя места для возражений. С тех пор, как Иан бывал в ее спальне в последний раз, покои разительно изменились. Теперь здесь царила легкомысленная захламленность, словно Анаис не пускала в свою комнату слуг или не велела им ничего касаться. Тут и там были разбросаны детали обмундирования — ремни, пустые кожаные ножны, конные хлысты. Вдоль одной из стен выстроились, как на параде, несколько пар сапог — и среди них виднелся красноречивый зазор — должно быть, недостающую обувь королева пожертвовала для последнего наряда Виенны. Не сговариваясь, спутники расселись по комнате. Иан устроился в широком кресле, отодвинув в сторону тяжелый подбитый лисьим мехом плащ. Цири по-хозяйски рухнула на кровать, а Фергус опустился на пол — в шаге от кресла Иана, хотя явно хотел разместиться поближе. Анаис же откинула крышку массивного кованного сундука в углу спальни и извлекла из него большую бутыль зеленого стекла, явно початую, но совсем немного, будто из нее время от времени делали по глотку. Королева вытащила пробку, всунула сосуд в руки Иана и отошла к кровати, уселась вплотную к Цири и замерла. Три пары глаз были устремлены на юного эльфа и явно ждали от него каких-то слов, а он только сидел, судорожно сжимая тонкое теплое горлышко, и не мог открыть рта. Ему казалось, что запас речей в нем был исчерпан теми короткими фразами, что он произнес с того момента, когда папа принес ему страшную весть, и теперь говорить было больше нечего — оставалось радоваться, что Иан успел сообщить Фергусу самое главное. Цири вдруг раздраженно фыркнула, рывком встала и подошла к юному эльфу, выдернула из его рук бутылку и уселась рядом с его креслом на пол, скрестив ноги. Это была словно бы условная команда для остальных — Фергус тоже подполз ближе, прислонился плечом к подлокотнику. Анаис последовала его примеру, и теперь Иан оказался в центре маленького круга, как добрый дедушка в окружении внуков, ожидавших увлекательной истории о прошедшей войне. — Когда моя мама умерла, мне было четыре года, — вдруг заговорила Цири. Она поднесла горлышко к губам и сделала долгий глоток, потом протянула бутылку Анаис, — Я почти ее не помню, признаться, моя бабушка почти не подпускала ко мне родителей с самого моего рождения. Она будто не могла доверить им меня, была уверена, что они точно не справятся со своими обязанностями. Это отношение спасло мне жизнь — она не отпустила меня в их последнее плавание, но из-за него я теперь знаю мать только по портретам, которые хранит отец. — она помолчала, и никто не осмелился нарушить этого молчания. — Когда нам сообщили, что корабль, на котором плыли мои родители, затонул, все принялись сочувствовать мне и бабушке. Она, я помню, поседела от горя в одну ночь, и, хоть и не пролила на людях ни слезинки, было совершенно понятно — королева Калантэ скорбит. А я… — Цири усмехнулась, — я не знала, что делать. Все ждали от меня, что я буду печалиться. Может быть, рыдать и звать ночами маму с папой, а мне было только обидно, что бабушка почти перестала со мной разговаривать, а все вокруг, вместо того, чтобы играть со мной, только смотрели с сочувствием и повторяли «Бедная деточка». Я словно заболела какой-то заразной болезнью. Хъялмар и Керис — дети ярла, с которыми я дружила, боялись подходить ко мне — их застращали родители, и они опасались, что я могу расплакаться прямо посреди катка или игры в догонялки. Мне хотелось им врезать, только чтобы расшевелить — доказать, что со мной все в порядке. Да, мои мама и папа умерли, но я-то нет! И когда я наконец заплакала — не от горя, от досады — все будто получили именно то, чего все это время от меня ждали. Со мной снова разговаривали, жалели меня и пытались утешить. А я, четырехлетняя, никак не могла поверить, что слова «мама умерла» означают, что я больше никогда ее не увижу. Позже, когда погибла бабушка, я точно поняла, что значит терять любимых, и потом встречалась со смертью лицом к лицу много раз. Но мама… она вроде и не умерла для меня. Каждый год в день ее смерти мой отец выпускает в небо белых голубей — их специально разводят ради этой церемонии. И мне до сих пор кажется, что все это — пустой спектакль. Что раз он выжил тогда — и живет до сих пор, то и она где-то продолжает жить. Просто слишком далеко, чтобы вернуться. Цири замолчала, и, когда Анаис вернула ей бутылку, снова глотнула, невесело хмыкнула. Юная королева помедлила, словно ждала продолжения истории, но, не дождавшись, заговорила сама. — Семь лет назад мою мать обвинили в измене, — сказала она, и ее лицо на мгновение исказила кривоватая нервная улыбка, — она готовила заговор против Императора вместе со своим любовником, чтобы свергнуть Эмгыра и добиться полной независимости Темерии — так она говорила на суде. Мне самой пришлось выносить ей приговор, и, согласно нашей договоренности с Императором, я была вправе помиловать ее и отправить в изгнание. Когда ее под конвоем доставили в Вызиму, я ее не узнала. С тех пор, как закончилась последняя война, мать все время жила в Нильфгаарде — ее держали почетной заложницей, а позже — она и сама не захотела возвращаться. В совсем раннем детстве мы с моим младшим братом Бусси стали разменными монетами в игре королей Севера, нас забрали у матери, и Бусси так плакал. А я помнила последние слова отца — будущий король не должен показывать своих слез. И ругала брата, он еще больше обижался и еще сильнее плакал. Мне плакать совсем не хотелось. Позже, когда я вернулась в Вызиму и меня провозгласили наследницей Фольтеста, у меня появилась новая семья, — Анаис глянула на Иана, и тот, неожиданно для себя, улыбнулся ей, — Мать часто писала мне из Нильфгаарда, а когда приезжала — пару раз в год — неизменно отчитывала Роше за то, что он неправильно меня воспитывает, позволяет мне слишком много, потакает моим прихотям и «лепит из меня не принцессу, а партизана» — так она и говорила. И когда мой отец принес мне известие, что Луиза совершила измену и будет приговорена к казни, я видела, что он раздавлен. Когда я все-таки заплакала, он обнял меня очень крепко, а я никак не могла подобрать слов, чтобы сказать ему, что плачу я из-за него. Из-за того, что моя мать поставила его в такое ужасное положение, сделала из него убийцу, хотя он всего лишь хорошо выполнил свою работу. — Анаис перехватила бутыль из рук Цири и отпила из нее, — Луиза умерла три года назад в изгнании. Оказалась слишком стара, чтобы родить очередного ребенка от нового любовника — мелкого барона, который тоже не собирался брать ее в жены. После суда ее лишили титула и имущества, но я велела похоронить ее с подобающими почестями в королевской усыпальнице — рядом с последним пристанищем короля Фольтеста и Бусси. Теперь я хожу к ней гораздо чаще, чем тогда, когда она была еще жива. Королева замолчала, подалась вперед и вернула бутыль Иану, и тот понял, что настала его очередь говорить, на секунду вновь испугался, что останется немым, но слова вдруг полились из него, как вода из пробитого сосуда. — Мои родители нашли меня в таверне «Семь котов», в предместьях Новиграда. Мой отец тогда хотел уехать, бросить все и стать пиратом — по крайней мере, папа так сказал. Может быть, конечно, пошутил, шутки ему никогда не удавались, — жидкость в бутылке была терпкой и густой, как пряный мед, и обжигала горло, как чистый спирт. Иан мужественно глотнул, хотя на глазах тут же выступили слезы, — Моя мать оставила только короткую записку, и даже не сообщила в ней, какое имя мне дала при рождении, так что придумывать пришлось папе. Когда я был маленьким, я почти не спрашивал, как я появился на свет. Я знал, что моя мать желала для меня лучшей участи, чем бродяжничать вместе с ней, и это был правильный поступок — ни у кого нет таких родителей, как у меня, и при дворе ходило много слухов о моем рождении. Некоторые даже болтали, что мой отец на самом деле — женщина, или того хуже — магическое существо, способное менять пол. Выдумки были такими разнообразными, что необходимости в правде у меня не было вовсе. А потом, в Туссенте, на цирковом представлении, я впервые увидел ее. И она показалась мне… такой грустной. Мать рассказала нам с отцом, что ей пришлось пережить, когда она носила меня, как она скиталась и пряталась, как, впервые взяв меня на руки, поклялась защищать даже ценой своей жизни, и мне стало так стыдно. Я знаю теперь, что о ней говорили. Она состояла в бандитском отряде, потом, видимо, стала циркачкой, а после — шпионкой и мятежницей. Она не находила себе места, скиталась и пряталась, крепко прикладывалась к бутылке, убивала и грабила, предавала и терпела предательства. Но она была моей матерью, — слезы, вызванные крепким питьем, превратились в настоящие так легко и естественно, что Иан, замолчав, с удивлением обнаружил, что щеки его уже совсем мокры от них, и тяжелая капля свисает с носа, готовая вот-вот сорваться. Он смахнул ее и улыбнулся. Рассказ получился путанным, сумбурным и странным, но юный эльф чувствовал, как с каждым словом холодный узел в груди ослабевает, распутывается, и дышать становится легче. Он снова глотнул из бутылки, не задумавшись, протянул ее Фергусу, и принц от неожиданности замер и растерянно моргнул. Иан замешкался на мгновение, не понимая, что сделал не так, потом от осознания очевидного чуть не рассмеялся в голос. Все смотрели на Гусика так, будто ждали от него ответной исповеди — но рассказывать принцу было решительно нечего. С его матерью все было в порядке. Рия осталась в Нильфгаарде, и Гусик скучал по ней, но им вскоре вновь предстояло встретиться к взаимной радости обоих. Цири отмерла первой. Она отобрала у Фергуса бутылку и усмехнулась. — Матери Фергуса не позавидуешь больше всех, — заявила девушка, — она уже двадцать лет замужем за моим отцом! Секунду в комнате висела удивленная тишина, а потом все четверо вдруг рассмеялись. Иан, откинувшись в кресле, утирал влажные глаза, а потом быстро подмигнул Фергусу, перехватив его взгляд. — Довольно этого уныния, — Цири решительно подняла опустевшую наполовину бутылку, — давайте лучше во что-нибудь сыграем. — Только не в гвинт! — взмолился Гусик. — Ненавижу гвинт, — отмахнулась Цири, — очень глупая игра. Нет уж. Давайте сыграем по-ведьмачьи. — под тремя удивленными взглядами девушка снова рассмеялась, — нет-нет, мы не пойдем на болота в поисках утопцев, — пообещала она, — я научу вас игре, которую Геральт и его друзья затевают всякий раз, когда напьются. Называется «Правда или вызов», и правила такие простые, что даже Гусик разберется. Гусик обиженно хмыкнул, но Цири, игнорируя его, продолжала: — Итак, один участник должен спросить у любого другого, правду он выбирает или принимает вызов. В первом случае ему можно задать совершенно любой вопрос, и ответить он обязан без утайки. А на вызов должен совершить все, что его попросят. Только чур не жульничать, как обычно делает Геральт, и не загадывать такого, чего нельзя сделать здесь и сейчас. А то я до сих пор должна ему голову синего вилохвоста. А где, блин, он видел синих вилохвостов, зараза? Все переглянулись. — Ну ладно, — вынесла вердикт Анаис, — игру предложила ты, так что тебе и начинать. Цири с предвкушением хрустнула сцепленными пальцами и повернулась к Иану, и тот почувствовал, как горло его сжалось от волнения. — Ну что, мой храбрый рыцарь, — проговорила девушка с апломбом, — правда или вызов? Иан секунду колебался. Охотиться за вилохвостами в это время года ему очень уж не хотелось. — Правда, — он пожал плечами. Терпкое густое пойло уже слегка ударило ему в голову, и юный эльф не мог представить, в чем захотел бы солгать друзьям. — Замечательно, — подмигнула Цири, — тогда скажи, Иан, ты когда-нибудь целовался? Сердце юного эльфа подскочило к горлу. Слишком явственно перед его внутренним взором встала теплая спальня Фергуса, и они с принцем, сидящие бок о бок на краю смятой постели. Губы друга — горячие от частых тяжелых вздохов, и юноша почти почувствовал вновь охватившую его в тот момент мелкую трепетную дрожь. Он опустил глаза на друга и со стыдом заметил, что тот покраснел до кончиков ушей. Только полный идиот не понял бы, что это означало, а девчонки совершенно точно идиотками не были. Иан откашлялся. — Да, — выговорил он, надеясь, что ответ прозвучит твердо. — Да ладно! — взвилась Анаис, — я думала, ты учился в Нильфгаарде в башне Знающего, запертый в тесной комнатушке, и все время проводил над книгами и ретортами! С кем это ты успел поцеловаться?! Иан прикусил губу, с ужасом понимая, что отвертеться от ответа не получится, но на помощь неожиданно пришла Цири. — Нет-нет, — заявила она, — это не по правилам. Один вопрос — один ответ. Иан, твоя очередь. Выбирай жертву. Спасение было таким чудесным и внезапным, что в первый момент юный эльф даже не понял, чего от него ждут. Он пробежал глазами по лицам собеседников и остановился на Фергусе. — Гусик, — решительно сказал юный эльф, — правда или вызов? — Вызов, — слишком быстро откликнулся Гусик, видимо, наученный горьким опытом Иана и разобравшийся, что правду лучше оставить при себе. Иан на секунду задумался, подбирая варианты. Потом, улыбнувшись, выдал: — Все говорят, что с этим цветом волос ты — вылитый отец. Покажи нам его. Цири откинулась назад, едва не поперхнувшись вином, и, булькнув, расхохоталась, сунула бутыль Анаис и зааплодировала. — Просим! Просим! — подначила она брата. Тот, все еще красный, как весенний рассвет, кашлянул, поднялся на ноги, отряхнулся и оправил ворот сюртука. Вскинул голову и сдвинул брови, заложил руки за спину и расправил плечи. — Граждане Славной Империи Нильфгаард, — его голос, обретя вдруг неведомую раскатистую силу, наполнил комнату, заставив Цири прекратить смеяться и приковав к принцу все взгляды, — Соотечественники! Братья и сестры! Сегодня мы празднуем день Великой Победы. Мы оплакиваем павших и чествуем героев. Это — наша общая победа, наше общее достояние, наше общее наследие! Во имя Великого Солнца! Во имя Нильфгаарда! Слава! Иан едва подавил в себе глупое желание выкрикнуть «Слава!» и краем глаза заметил, как за секунду помрачнела Анаис. Цири же покачала головой. — Жуть какая, — заявила она, — просто оторопь берет, как похож. Никогда так больше не делай, Гусик. Фергус изогнул темную бровь, словно все еще не вышел из образа, но потом уселся обратно на пол, перехватил бутылку, выпил немного и посмотрел на Анаис, все еще мрачную. — Ани, — Иан и не знал, что королева позволила жениху использовать это милое прозвище, но она и бровью не повела, — правда или вызов? — Вызов, — откликнулась Анаис с этим самым вызовом. Фергус постучал пальцами по подбородку, раздумывая. — Мечом ты махаешь хорошо, — Гусик, наверно, тоже успел захмелеть, потому что в карих глазах его плясали озорные искорки, Иан на мгновение даже залюбовался им. Друг давно не бывал таким веселым, и юный эльф подумал, что надо бы радовать его почаще — только ради такого вот взгляда, — Но я слышал, балов в Темерии не было уже несколько лет. Это из-за того, что ты не умеешь танцевать? Станцуй для нас. Анаис поджала губы, и Иану показалось, что она вот-вот откажется, объявит, что игра ей наскучила, но юная королева вдруг встала, сделала шаг к торжествующему Фергусу и протянула ему руку. — Вы позволите? Принц, не ожидавший такой подставы, взял ее ладонь и поднялся, с трудом устояв на ногах. — Да ты напился, Гусик! — фыркнула Цири, но юноша, бросив на нее убийственный эмгыров взгляд повернулся к Анаис и сделал быстрый книксен. Та усмехнулась и приобняла его рукой за талию. Королева вела Фергуса уверенно и легко в простом трехтактном третогорском вальсе, и Иан с Цири следили за ними, не отрывая глаз. Оба двигались грациозно, прямо держа осанку, придерживая друг друга чопорно, как на императорском балу, отведя взгляды в разные стороны, и только под конец Анаис, видимо, устав от официоза, чуть оттолкнула Фергуса от себя, подняла руку, провернула его под ней, а потом подхватила под поясницу, позволяя принцу завалиться далеко назад и нависая над ним. На свои места оба возвращались, смеясь, а Иан, чьи мысли уже были спутаны выпитым, ощутил неприятный укол ревности и отвернулся. Вот уж не хватало злиться на то, что Фергус, которого про себя юный эльф вдруг начал именовать «своим Фергусом», потанцевал с собственной невестой! Отсмеявшись, Анаис приняла из рук Цири бутылку, потрясла ее и досадливо поморщилась — выпивки оставалось на самом дне. — Цири, — обратилась королева к подруге, — умоляю, скажи «вызов». Цири фыркнула. — Так и быть, — кивнула она величаво, — приказывай, моя королева. — Сгоняй в погреб за еще одной бутылкой, — распорядилась Анаис, но девушка упрямо тряхнула головой. — Слишком просто, Ани! — воскликнула она, — придумай задание посложнее. — Что ж, — королева вытянула ноги и задумчиво подняла глаза к потолку, — раз погреб для тебя — это слишком просто, тогда принеси нам ту бутылку, что госпожа Йеннифер припрятала для своего свидания с Геральтом. Я знаю, она привезла целый ящик какого-то контрабандного нектара прямиком из туссентских погребов и ни с кем им не делится. — Вот это задание по мне, — Цири вскочила на ноги — на нее алкоголь, казалось, совершенно не действовал. Она сделала короткий шажок в сторону — и вдруг бесследно исчезла. Иан выпрямился в кресле, не веря своим глазам, а Фергус и Анаис переглянулись, ухмыляясь, как заговорщики, будто делили общую тайну. — Ну да, — Гусик отмахнулся с независимым видом, — она так умеет. Понимая, что лучшего объяснения он от этой парочки не дождется, Иан нахохлился и подтянул колени к груди. Игра нравилась ему все меньше и меньше. Цири появилась через минуту, сжимая в объятиях целых три пыльные бутылки. — Вот теперь поиграем! — заявила она и уселась на пол так близко к Анаис, что едва не взгромоздилась той на колени. Королева — может быть, под действием выпитого — опустила голову ей на плечо, счастливо улыбаясь — но лишь на пару мгновений. Цири же, умело орудуя тонким лезвием неизвестно откуда взявшегося кинжала — должно быть, тоже явившегося из комнаты Йеннифер — откупорила первую бутылку и щедро отпила из нее. — Теперь моя очередь, — сказала она торжественно, — идем на второй круг. Иан? — Вызов, — буркнул юный эльф, не меняя позы. Он уже достаточно захмелел, и новая порция алкоголя могла окончательно выбить его из колеи и толкнуть на непростительные поступки. Но правила — есть правила. Ему вдруг ужасно захотелось, чтобы Цири потребовала от него чего-нибудь крамольного — поцеловать того, кто нравится, или признаться, не делил ли он с кем-нибудь постель. И на этот раз юный эльф не стал бы отпираться, показал бы Анаис, с кем действительно хотел бы танцевать Фергус, кто единственный имел право его обнимать! — Я так и не видела, как ты колдуешь, — заметила Цири, — слухами земля полнится, и Ламберт сказал, ты ему жизнь спас своей магией. Но я бы хотела увидеть своими глазами. Покажи что-нибудь простенькое? Бесполезно было объяснять собравшимся, что «простенького» в магии, по крайней мере, для Иана, не существовало. Любое заклятье требовало усилий, а на хмельную голову — тем более. И юный маг огляделся по сторонам в поисках источника энергии. В большом камине, должно быть, с самого утра развели огонь, но сейчас дрова прогорели, и за кованной решеткой тлели яркие угли. Мастер Риннельдор говорил ученику, что использование стихии огня для заклинаний — это опасный путь, он мог привести к тому, что сила завладеет разумом мага и лишит его воли, но Иан сомневался, что одно маленькое заклинание стало бы таким уж рискованным. Он протянул руку к камину и сосредоточился. Юный эльф не сразу понял, что произошло. Сперва он почувствовал, как постепенно с кончиков пальцев вверх по запястью на предплечье потекли тонкие струи приятного тепла. Он использовал левую руку, и через несколько мгновений покалывание и жар добрались до сердца, обволокли его, как плотный пульсирующий кокон, и в следующий миг на Иана обрушилась ярость. Он снова видел, как Цири сидит в седле, обнимая тело его матери, запелёнатое в полотно, и смотрит на него выжидающе, и услышал свои слова, которых не произнес, но готовые должен был выкрикнуть ей в лицо: «Нет! Убери от нее руки! Оставь! Я сам решу, когда это нужно сделать!» Следом новый образ ослепил его — Фергус танцевал с Анаис, и они смеялись, глядя друг другу в глаза, а Иан, сорвавшись с места, подбежал к ним, оттолкнул названную сестру и сжал принца в сильных объятиях — «Он мой! Мой или ничей!» Языки пламени взметнулись на едва тлевших углях, огонь метнулся вверх, опаляя мраморную раму камина. Иан слышал, как ахнул Фергус, как Анаис расплескала вино из бутылки, но ему было все равно — он ощущал силу, несравнимую с той, что знал раньше. Огонь подчинялся ему, даря смелость, стирая границы, вливая в него новую, ослепительную уверенность. Цири перехватила его запястье, развернула к себе, и Иан встретился с ее изумрудным взглядом. — Отпусти, — велела она тихо и уверенно, будто плеснула водой в разошедшийся костер. Иан отпрянул, и огонь вышел из него вместе с шумным выдохом. Он вздрогнул и опустил веки. В комнате висела мрачная тяжелая тишина. Фергус и Анаис смотрели на него с пола, широко распахнув глаза, а Цири, продолжая сжимать запястья юноши, ждала, пока он успокоится. — Никогда, — сказала она, когда Иан смог наконец задышать ровно, не давясь воздухом, — никогда так больше не делай. Я знаю, что это такое — не смей. Иан, все еще растерянный, как лунатик, разбуженный балансирующим на козырьке крыши, кивнул. — Простите, — Цири выпустила его руки, и юноша посмотрел на остальных, — я случайно. Анаис и Фергус глядели на него напряженно, но Цири, прошествовав к своему месту, уселась и заявила беззаботно: — Ну давай, Иан, твой ход. Юный эльф сглотнул. Он успел почти позабыть, что они вели какую-то игру, но, поспешив взять себя в руки, с надеждой посмотрел на Цири. Обращаться к кому-то еще в комнате у него пока не хватало смелости. — Правда или вызов? — спросил он тихо. — Правда, — отмахнулась Цири, — хватит с нас вызовов. На этот раз Иан не раздумывал. Эта его внезапная вспышка, огонь, на секунду заменивший собой всю кровь в его жилах, напомнил ему еще кое о чем. — Цири, — спросил Иан почти шепотом, — грядет война? Прежде беззаботная — или старавшаяся такой казаться — Цирилла вдруг посерьезнела, и лицо ее сделалось жестким и незнакомым. Иан пожалел о своем вопросе сразу, едва он прозвучал, но брать его назад было поздно — тем более, что Анаис и Фергус теперь тоже обратили выжидающие взгляды на Цири. Та бессердечно медленно кивнула, словно счищала присохший бинт с раны. — Да, — сказала она и замолчала. Теперь они с Ианом были квиты. Один вопрос — один ответ. В следующие несколько минут их пиршество и впрямь стало походить на настоящие поминки — они передавали бутылку по кругу, пили молча и не глядя друг на друга. Наконец Цири, все еще не спеша возвращать свое прежнее беззаботное веселье, вперила взгляд в брата. — Ну теперь моя очередь — опять, — заявила она, — и я меняю правила. — Так нельзя, — запротестовала, будто очнувшись, Анаис, и ей тоже достался тяжелый взгляд изумрудных глаз. Королева притихла, как маленькая девочка. — Моя игра — мои правила, — ответила Цири, — и я хочу задать вопрос вам обоим — Ани и Гусику. — они переглянулись, словно хотели мысленно сговориться, что выбрать, но Цири приняла решение за них, — правда. Отвечайте — вы вообще хотите жениться друг на друге? Это был подлый, грязный прием, как бросок горсти песка в глаза, но Иану вдруг показалось, что в этом долгом дне, который никак не хотел заканчиваться, именно этот вопрос должен был оказаться самым важным. Анаис и Гусик смотрели друг на друга долго, почти не моргая, и остальные не думали их торопить. Наконец оба взяли дыхание, как певцы, готовые затянуть гимн. — Нет, — ответили они одновременно.