Один Путь

Фергус проснулся от холода, поворочался немного, повернулся, собираясь, как всегда, прижаться к теплому со сна Иану, но руки его нащупали рядом лишь пустоту. Принц вздрогнул, словно очнулся за секунду до падения с кровати, сел и потер глаза. Он по привычке продолжал ложиться на одну сторону постели, оставляя рядом с собой место для друга — и сейчас это место выглядело осиротевшим и ледяным. На короткое мгновение Фергус ощутил укол грусти, но тут же одернул себя. Их дружбе с эльфом пришел конец — Иан предал его, нанес ужасное оскорбление, даже думать о котором принцу до сих пор было больно и стыдно. Очень медленно, словно только что оправившись от тяжелой болезни, Фергус вылез из-под одеяла. В Темерию большими размашистыми шагами пришла зима, снег валил, не переставая, несколько ночей подряд, и промозглый цепкий холод сперва держал королевский дворец в осаде, и теперь последняя линия защиты, похоже, была прорвана. По полу спальни гулял ледяной сквозняк — Фергус спустил ноги с кровати и сразу будто по щиколотку погрузился в быстрый горный ручей. Иан бы сейчас, шипя и ругаясь, проскакал бы до скрытой в стене двери, как по раскаленным углям, растирая плечи ладонями, и перед тем, как скрыться за деревянной панелью, обернулся бы, улыбнулся Фергусу и бросил «Я скоро!» Принц встал и выпрямился, принимая сковавший его холод почти с благодарностью — он помогал выбросить лишние мысли из головы. Иан больше никогда не пройдет через эту панель, не нырнет к нему под одеяло, не прижмет ледяные ступни к голеням друга, повторяя шепотом «Прости, прости, сейчас все пройдет», не примостится в его объятиях с облегченным вздохом, не скажет «Ох, Гусик, ну и дела…». От снова нахлынувшей горячей обиды Фергус сжал кулаки. Нужно было прекращать думать об Иане, если постоянно вспоминать о нем, недолго было и забыть о том, что он совершил, начать выискивать оправдания, убеждать самого себя, что, мол, ничего страшного не случилось. Юный эльф с самого начала не имел ни малейшего понятия о том, что чувствовал к нему Фергус, как быстро симпатия и дружба в его сердце перекинулась в любовь — словно оборотень в полнолуние, и как глубоко принц позволил Иану проникнуть в себя — задолго до их последней совместной ночи. Он пытался выстраивать границы, пытался бороться с собой — для Иана же, иначе воспитанного, эльфа, воспринимавшего мир совершенно по-другому, чем люди, все было так легко. Друг ни секунды не сомневался, подталкивая Фергуса за грань, позволяя ему поверить, что в их взаимных чувствах нет ничего страшного. И юноша готов был злиться на самого себя за наивность, за то, что так легко позволил себя обмануть. За ширмой в дальнем конце комнаты располагалось большое, в полный рост, зеркало в тяжелой резной раме. Фергус, остановившись перед ним, оглядел самого себя. Он ожидал заметить в своем лице или осанке какие-то очевидные признаки произошедших внутри него изменений — тот, чье сердце было разбито, просто не мог остаться прежним. Но ничего такого он не заметил. Брови принца успели окончательно вылинять, и теперь лицо его выглядело привычно бесцветным, лишь глаза казались черными кляксами на чистом листе бумаги. С тех пор, как пару месяцев назад отец Иана, желая скрыть личность принца, перекрасил его, волосы успели сильно отрасти и теперь торчали во все стороны непокорными тугими завитками. Состав, которым пользовался Иорвет, оказался очень въедливым и стойким — на концах цвет остался почти неизменным, но вылезшие светлые корни создавали впечатление, что у Фергуса на макушке образовалась лысина — выглядело это так нелепо, что принц, не сдержавшись, фыркнул. Иан бы непременно отпустил ехидный комментарий, что Гусик мог бы позировать для портрета одного из своих троюродных дядюшек — таким почтенным делала его эта плешь. Во второй половине дня Фергуса ожидала неприятная процедура последней примерки свадебного наряда — единственное напоминание о грядущей церемонии. Портного, в качестве свадебного подарка, прислала две недели назад из Третогора сестра Анаис Адда, и молодая королева возмущалась, недоумевая, неужели родственница всерьез считала, что в Темерии не нашлось бы никого, способного сшить достойное одеяние для торжества. Ее возмущение стало еще сильней, когда Анаис увидела первые эскизы собственного платья. Фергус заглядывал в них, и должен был признать — портной оказался настоящим мастером своего дела. Выбранный им фасон даже на бумаге смотрелся прекрасно — были учтены все особенности нескладной мальчишеской фигуры королевы, цвета были подобраны сдержанно и точно, но для Анаис, видимо, предстоящая свадьба представлялась таким незначительным, таким нелепым событием, что она искренне полагала, что ей вовсе не придется наряжаться. Королева готова была пойти к алтарю в своей повседневной одежде — может быть, в охотничьей куртке или в легком доспехе, и только напоминание о том, что праздник устраивался не ради ее удовольствия, а ради ждавшего этого события темерского народа, примирили ее с неизбежным. Фергус же подготовке предпочел не сопротивляться. В Нильфгаарде ему готовили новый костюм для каждого мало-мальски важного выхода в свет — привычность процедуры не добавляла принцу симпатии к ней, но, даже делая недовольное лицо, он хранил в памяти — тот, кто всегда был на виду, должен был следовать строгим правилам, и только так поддерживался порядок. И за последние дни, в череде бесконечных военных советов, примерки — долгие минуты, когда от принца требовалось только стоять неподвижно и ни о чем не думать — стали для него почти что отдушиной. Третогорский мастер, уставший от вечных придирок королевы, в покорном Фергусе видел, казалось, настоящий подарок судьбы, и ради него расстарался даже больше, чем для невесты. В Вызиме принцу ни на секунду не давали забыть, откуда он родом — может быть, проявляя почтение, может быть, подчеркивая, что он здесь чужак. Убранство личных покоев, обращение, даже то, как солдаты отдавали ему честь — все было нильфгаардским. Иан даже со смехом заметил как-то — странно, что придворные не пытались упорно говорить с принцем на его родном языке. Но тут дело было, скорее всего, в незнании этого самого языка. И только реданский портной решился сшить для Фергуса наряд в темерских цветах и по северной моде. На неуклюжей фигуре принца удлиненный дублет, больше похожий на гамбезон пехотинца, смотрелся, будто с чужого плеча, сколько ни подгоняй, ноги в высоких сапогах казались какими-то надломленно-кривыми, а насыщенный синий цвет одежд делал Фергуса еще бледнее и невзрачней, но он не позволил себе ни единого критического замечания. Принц искренне радовался тому, что портному не пришло в голову пришить ни единого солнечного кругляшка, что он отказался от черного бархата и золотого шитья. В этом принцу виделось куда больше почтения, чем во всех поклонах и салютах вместе взятых. Он раздраженно растрепал пальцами волосы, еще раз критически осмотрел себя в зеркале. Может быть, разительных изменений в его внешности и не наблюдалось, но принц выглядел уныло и жалко, совсем не так, как подобало выглядеть наследнику Великой Империи Нильфгаард. Злясь на себя за то, что так легко позволил кому-то разбить себе сердце, Фергус решил вдруг, что ни за что не станет этого показывать. Нужно было взять себя в руки, привести в порядок — тогда, может быть, порядок появился бы и в мыслях принца. Иан уже четвертый день оставался в постели — исцеление Ламберта высушило его почти досуха, юный эльф только накануне пришел в себя, вынырнув из страшной лихорадки, терзавшей его тело. Фергусу сообщали о состоянии бывшего друга, но принц отважился зайти к нему только вчера — было совсем нечестно бросать в Иана обвинения и ставить точку в их отношениях, пока тот оставался еще так слаб. Но честно ли было со стороны самого Иана использовать Фергуса в его собственную минуту слабости? Госпожа Йеннифер обещала, что юный эльф оправится от своей болезни за считанные дни, и Фергус теперь начал бояться того момента, когда им вновь придется встретиться лицом к лицу. Он уже все сказал Иану, добавить юноше было нечего, и Фергус решил, что бывший друг в следующий раз увидит его совершенно спокойным и собранным, может быть, даже отстраненным и холодным. А еще лучше — беззаботно веселым, если получится это изобразить. Иан должен будет понять, что принц вовсе не раздавлен их расставанием, не поддался отчаянию и даже не слишком грустил. Пусть видит, что в жизни Фергуса нашлись вещи поважнее их уничтоженной на корню любви — судьба Темерии, к примеру. И, кончено, ради этой демонстрации прежде всего нужно было постараться выглядеть получше, чем лысоватый бледный утопец, взиравший на Фергуса из зеркала. Он точно знал, к кому следовало обратиться за помощью. Конечно, для того, чтобы прийти с подобной просьбой к грозной чародейке, требовалась недюжинная смелость, но Фергус, шагая по коридору к ее покоям, не уставал напоминать себе, что он не просто какой-то глупый мальчишка, он жених королевы! Будущий Император Нильфгаарда, носящий имя своего славного непреклонного предка! Однако у двери в спальню Йеннифер Фергус все же замер, оробев. Он не был уверен, что чародейка уже проснулась — время стремилось к полудню, но за последний месяц Йеннифер потратила много сил на бесполезные попытки спасти раненного ведьмака, и теперь могла отсыпаться до обеда. Пожалуй, решил принц, стоило зайти к ней ближе к вечеру. Или вовсе перехватить Йеннифер в зале Совета или в библиотеке и заранее договориться о встрече — это ведь были правила простейшей вежливости… Дверь перед принцем распахнулась, и на пороге возник седовласый ведьмак с самым довольным выражением, на какое вообще было способно его суровое лицо. От неожиданности Фергус попятился, а Геральт, заметив его, ухмыльнулся и изобразил шуточный поклон. — Ваше высочество, — заявил он, — вы, я вижу, без цветов и конфет — значит ли это, что ревновать мне не стоит? Фергус открыл рот и изобразил жалкое «Что?», но ведьмак уже выпрямился и рассмеялся — настроению Геральта можно было только позавидовать. Принц знал, что он, как никто, переживал за состояние Ламберта, и теперь, когда опасность миновала, не считал нужным сдерживать своей радости. — Заходи, Гусик, — шепнул ведьмак юноше, похлопав его по плечу, — она в духе, можешь просить, о чем угодно. Не благодари, — он подмигнул принцу, обогнул его и легкой походкой двинулся по коридору прочь, оставив Фергуса в недоумении глядеть себе вслед. Йеннифер юноша обнаружил сидящей за большим, заваленным разноцветными баночками и флаконами столом с высоким двойным зеркалом. Одетая в темно-лиловый пеньюар, чародейка неторопливо причесывалась, и, увидев ее облачение, Фергус смущенно отвернулся. — Простите, — досадная жаркая краска поползла по его лицу, — я не хотел вот так врываться… Чародейка отложила увесистую черепаховую щетку и глянула на принца в отражении, не оборачиваясь. Улыбнулась. Никогда прежде Фергус не замечал на ее лице подобной улыбки — немного ироничной, но без капли раздражения. Так могла смотреть девушка, медлившая, прежде, чем согласиться на свидание. После исцеления Ламберта принц видел Йеннифер только взбешенной и яростной. Она, казалось, была единственной, кто осознавал масштаб катастрофы, и злилась на то, что никто больше не разделял ее гнева. Но сейчас от той злобы не осталось ни следа. — Принцы не врываются, Ваше высочество, — заметила она, — так что это мне стоит извиниться, что я встречаю вас в столь неподобающем виде. Чародейка неспешно поднялась из-за стола, и пеньюар на ней, мерцая, сменился на узкое черное платье с белоснежными оборками. Она стряхнула с него невидимые соринки и поклонилась Фергусу, продолжавшему таращиться на нее, как полный идиот. — Чем я могу быть вам полезна? — поинтересовалась чародейка, не переставая улыбаться. Принц кашлянул. До него вдруг дошла вся нелепость его плана — Йеннифер была могущественной волшебницей, хитрым политиком на службе Империи, а он явился к ней с просьбой привести в порядок его прическу — глупее не придумаешь. Но отступать было поздно. — Вы обещали, — Фергус потупил взор, но, одернув себя, снова взглянул на нее, — вы обещали подправить цвет моих волос, — выпалил он на одном дыхании. Йеннифер не стала смеяться над ним, даже не фыркнула — она кивнула с самым серьезным видом, подошла к Фергусу и провела рукой по его растрепанным кудрям. От запястья чародейки пахло сиренью и еще чем-то волнительно терпким, и Гусику большого труда стоило не закрыть глаза, вдыхая этот аромат — в нем чувствовалось что-то неуловимо возбуждающее, словно сквозь весеннюю свежесть пробивался тяжелый привкус разгоряченного тела. — Да уж, — Йеннифер покачала головой, — вам и впрямь требуется моя помощь, если к прибытию ваших родителей вы хотите выглядеть достойно. Садитесь. Она указала на высокий стул с прямой неудобной спинкой, похоже, единственный предмет мебели в комнате, оставшийся от прежней обстановки, и Фергус покорно примостился на нем. Йеннифер подошла к нему сзади, пропустила сквозь пальцы пряди его волос, мягко раздвинула их, созерцая белесые корни. — Я могу сделать цвет немного темнее, — сказала она деловито, — и так, чтобы он держался дольше. Правда, для того, чтобы это смотрелось нормально, придется окрасить еще и брови с ресницами. Если хотите, могу поделиться с вами чудесной зерриканской тушью, от нее ваш взгляд станет очень выразительным. Фергус растерянно кивнул. До этого момента он ни разу не задумывался о таких вещах, как выразительность своего взгляда или подходят ли его брови к волосам, но Йеннифер говорила об этом так, словно это была самая важная вещь на свете. — Я не знаю, — честно признался принц, — я не умею пользоваться тушью. Йеннифер тихо рассмеялась. — Признаться, я всегда надеялась, что затем, чтобы научиться краситься, ко мне обратится твоя сестра, — заметила она, легко и естественно переходя с принцем на «ты», — может быть, тогда она бы перестала выглядеть, как заплаканная бродяжка. Но ты прав — будет странно, если на королевском женихе косметики окажется больше, чем на самой королеве. Может быть, тогда просто состричь все, что было выкрашено, и вернуть естественный цвет? Необычная внешность может быть серьезным преимуществом, а конспирация тебе больше ни к чему. Получится, может быть, слишком коротко, но это я исправлю, — Йеннифер подняла и вытянула одну его прядь, примеряя, насколько успели отрасти волосы, — у вас с Анаис получатся удивительные дети. Фергус постарался поймать взгляд чародейки в зеркале — не издевается ли она? Принц хорошо помнил разговоры о том, что его единственной целью в браке с королевой было подарить Темерии наследника. А после откровений Цири, Фергус понял, что дарить наследника ему придется всей Империи. И он не к месту подумал, что Иан просил его — конечно, в шутку — назвать своего первенца в его честь. Но отчего-то сейчас мысль о том, что, возможно, меньше, чем, через год, на свет появится тот самый вожделенный наследник, тот самый удивительный ребенок, казалась Фергусу не нелепой даже, а почти оскорбительной. Они с Анаис неплохо сдружились за последний месяц. Вернее — притерлись друг к другу. Королева не смотрела на него больше, как на несмышленого мальчишку, напрудившего в штаны на важном приеме, а он не видел в ней недостижимо совершенную, и оттого — раздражающую правительницу, которой он никогда не будет достоин. Но представить себя в одной постели с Анаис Фергус не мог. Общаясь, они даже избегали случайных прикосновений, словно обжигались, едва соприкоснувшись локтями или пальцами. До сих пор принц был уверен, что это случалось из-за того, что сердце его было отдано Иану, но юный эльф не оценил подарка, Фергус вычеркнул его из своей жизни — а желания прикасаться к Анаис это ему не прибавило. Подняв глаза, принц перехватил в зеркале пристальный взгляд Йеннифер. Слишком погруженный в свои мысли, он совершенно забыл о том, что чародейки могли легко прочесть их, особенно, если думать слишком громко. Вот как сейчас. — Я могла бы догадаться, — негромко и ровно произнесла чародейка, будто довела до решения математическую задачу, и от этого бездушного тона Фергус чуть не поперхнулся собственным дыханием. Госпожа Йеннифер, разъясняя действие магии, к которой прибег Иан, на совете с Анаис сразу после случившегося, говорила, что нужно для того, чтобы черпать для нее силу, и именно из ее объяснений Фергус догадался, что произошло. Но сейчас в голове чародейки, похоже, все встало на свои места, она достроила схему, добавила к ней последний недостающий элемент. И сложно было понять, насколько впечатлило ее это открытие. Фергус попытался встать — ему хотелось немедленно ретироваться, не отвечать на вопросы чародейки, не смотреть ей в глаза, не видеть в них осуждения, или того хуже — сочувствия и жалости. Но Йеннифер удержала его за плечо, потянулась к щетке на столе и принялась неспешно причесывать волосы принца. Этот странный неторопливый ритуал длился несколько минут — чародейка молчала, а Фергус больше не смел поднять на нее взгляд. Конечно, теперь произошедшее дойдет до Императора. Йеннифер служила отцу и была ему безусловно верна, она просто не могла не поведать Эмгыру о том, во что ввязался его непутевый сын. И не имело значения, что Фергус уже поставил в своей истории с Ианом точку, для отца такого оправдания было недостаточно. Принц опозорил себя. Как чуть подпорченному фрукту, ему теперь предстояло пропитаться гнилью целиком. Даже если первое разочарование не стало слишком разрушительным, отец никогда не сможет смотреть на Фергуса, как прежде, для него он навсегда останется тем, кто ради сиюминутной прихоти отверг все законы морали — и был позорно обманут. Гусик шмыгнул носом — слишком громко, чтобы можно было выдать это за короткую усмешку. Все еще ничего не говоря, Йеннифер вытащила из маленького бархатного мешочка золоченые ножницы и принялась аккуратно срезать темные концы волос Фергуса, роняя пряди на пол одну за другой. — Ты знаешь, — неожиданно заговорила чародейка, когда половина головы Фергуса оказалась свободной от темных кудрей, — пятнадцать лет назад я едва не сделала так, чтобы ты никогда не родился. Принц, ожидавший чего угодно, только не этого резкого поворота, поднял было голову, чтобы посмотреть на чародейку, но та придержала его за затылок, не давая дернуться. — Тогда война подходила к концу, и твой отец готовился к тому, чтобы, в угоду нильфгаардской знати, отдать престол Цирилле — моей Цирилле, — продолжала Йеннифер, — и для того, чтобы у оппозиции не осталось вопросов и сомнений, я настаивала на высылке жены Императора, которая много лет до того представлялась именем принцессы. Фергус молчал и не двигался. Вся эта история была известна ему лишь в общих чертах — после победы в Третьей Северной войне и новой свадьбы Императора, вспоминать о том, кем была в свое время представлена его супруга, считалось неприличным. За подобные разговоры можно было получить обвинение в государственной измене, и вскоре правда настолько исказилась и запуталась, что проще было считать, что Рия всегда была только собой — тем более, что на следующий год после победы принесла Императору наследника. Фергус стал для матери своего рода охранной грамотой, подтверждением в глазах граждан Нильфгаарда, что она — никакая не самозванка, а полноправная Императрица, мать продолжателя рода вар Эмрейсов. Но об участии Йеннифер в той неразберихе Фергус, конечно, ничего не знал — а сейчас не мог понять, к чему чародейка клонит. — Можешь представить, как я была зла в тот момент, когда поняла, что меня обманули, — продолжала Йеннифер, — я не могла представить, отчего Император в последний момент решил отказаться от им же разработанного плана. Но оказалось, что то был один из немногих случаев, когда в последствии я была вынуждена признать свою неправоту. Уверена, Эмгыр до сих пор считает, что изменил планы ради далекой перспективы, заранее просчитал, что твою мать полюбят простые граждане и примет знать. Что она станет образцовой женой и матерью, хотя до этого была лишь инструментом, потерявшим свою полезность, когда вернулась настоящая Цирилла. Император может сколько угодно утверждать, что Нильфгаарду в тот момент нужна была такая правительница, как Рия, но по прошествии времени я поняла, что сделал он это по самой простой — и самой надежной причине. — она стряхнула с плеч принца темные волоски, — из-за любви. В Фергусе вдруг взметнулась горячая волна протеста. Конечно, Йеннифер, относившаяся к Иану, почти как к родному сыну, готова была оправдать любой его поступок, защищать его, даже если бы юный эльф кого-нибудь убил, а не спас. Но для него самого все эти оправдания не имели веса и смысла — предательство нельзя было простить после простого объяснения «Это все по большой любви», это обесценило бы само это понятие, и принц упрямо сдвинул брови. — И вы хотите сказать, что Иан…- начал он. Чародейка хмыкнула, не дав ему договорить. — А кто говорит об Иане? — мягко спросила она и взяла со стола одну из ярких баночек, открыла ее и смочила пальцы в пахучей густой субстанции, — его поступок был глупым и необдуманным. Его обманули и использовали, а он в своем тщеславии не смог этого распознать. — чародейка принялась втирать снадобье в кожу головы Фергуса, и он немедленно ощутил неприятное жгучее покалывание, — я говорила о тебе. Йеннифер замолчала, и принц не знал, что ей ответить. Еще некоторое время она продолжала массировать его голову, пока покалывание и жар не сменило приятное тепло — в зеркале Фергус видел, как его остриженные почти полностью волосы прямо на глазах начинали расти. Стоило прядям достичь достаточной длины, чтобы снова начать немного виться, Йеннифер отпустила принца и отступила на шаг. На Фергуса из отражения смотрело его привычное лицо, от которого за время путешествия он успел отвыкнуть. Волосы — чуть темнее, чем раньше — обрамляли бледные резковатые черты, а глаза снова казались совершенно черными. — Теперь, по крайней мере, твоя мать тебя узнает при встрече, — заметила чародейка, вытирая руки полотняной салфеткой. Фергус поднялся на ноги, не глядя на Йеннифер. Он не знал, стоило ли благодарить чародейку — казалось, она не просто подстригла его, а провела за руку сквозь магический водопад, смывший с принца все события последних недель, и теперь он стоял перед ней обновленный, как только что загрунтованный холст или поле кровавой битвы, спрятавшееся под слоем чистого снега. Фергус снова стал тем, кем был прежде — и не мог вспомнить, как быть самим собой. Выйдя из покоев чародейки, юноша двинулся по широкому коридору, не глядя по сторонам, надеясь, что сможет вычленить хоть одну мысль из той мешанины, что кипела сейчас в его голове. Разговор с Йеннифер ничуть не помог ему — только еще больше все запутал. С досадой Фергус подумал, что Иану бы не составило труда во всем разобраться или хоть натолкнуть Фергуса на верную мысль. Прежде принцу достаточно было одного ничего не значащего разговора с другом, чтобы самая сложная задача стала не просто решаемой, а до банальности простой. С Ианом для юноши не существовало запретных тем или неправильных слов — он мог поддержать его даже в самых глупых горестях, и, если не помочь решить проблему, то точно показать, что это и не проблема вовсе. Теперь же для откровенных разговоров у принца остался лишь внутренний голос, а он разглагольствовал еще более непонятно, чем госпожа Йеннифер. Ноги сами несли его вперед, и вскоре, спустившись по узкой безлюдной лестнице, принц очутился на тренировочной площадке. Они с Анаис проводили здесь каждую свободную минуту. Королева, распознав в юноше не совсем безнадежного противника, учила его драться, как настоящий северянин — именно так она это и называла. И за короткое время Фергус действительно многому смог у нее научиться. Он больше не уходил в глухую оборону и не пытался уворачиваться от прямых ударов, освоил несколько эффективных контратак и даже отваживался нападать первым. Только здесь, на утоптанной земле тренировочного поля, принц забывал о тревогах и сомнениях, полностью отдаваясь осознанию собственного тела. Бои с Анаис требовали полной отдачи, нельзя было ни на мгновение ослаблять бдительность — королева готова была воспользоваться малейшей его ошибкой, непреклонная до жестокости, она не видела в Фергусе простого ученика. В ее глазах он становился солдатом, которого необходимо было быстро всему обучить, чтобы спасти от неминуемой смерти. И сейчас лучшего места для себя принц и представить не мог. Он надеялся, что пара часов в обществе соломенного болвана смогли бы привести его мысли хоть в какой-то порядок. Но площадка оказалась занята. — Эй, малышка, я только что воскрес вовсе не для того, чтобы ты меня тут же прикончила! — страдальчески заявлял Ламберт. Кейра позволила ему подняться с постели только накануне, и сейчас ведьмак держался неуверенно и скованно, словно никак не мог заново научиться ходить. Тренировочный меч в его руке лежал тяжким грузом, было видно, что он с трудом удерживает его, но Анаис и с этим учеником была также беспощадна. — Вспомни, как ты сам меня учил! — рассмеялась королева, откинув золотые пряди волос с глаз. На Анаис была лишь легкая распахнутая на груди охотничья куртка поверх тонкой рубахи, но она, казалось, вовсе не испытывала холода. — держи клинок выше, и не открывайся справа! Ламберт воздел глаза к небу. — Да ты хуже Весемира! — заявил он, но снова покорно принял боевую стойку. На этот раз Фергус заметил, что Анаис экономила движения, нападала медленней и выверенней, явно давая Ламберту необходимую поблажку. Тот, однако, был все же слишком слаб, чтобы ею воспользоваться, и через пару минут меч вырвался из его руки и отлетел к ногам застывшего у края площадки Фергуса. Ведьмак досадливо поморщился. — Пустое это, Ани, — обратился он к королеве, — ты же видишь, ничего не выходит. — Ничего подобного, — королева упрямо тряхнула головой, — помнишь, как Буревестник сбросил меня с седла, и я две недели не могла встать с постели? Кто меня потом гонял кругами вокруг этой долбанной площадки, чтобы, мол, кровь не застаивалась? А мне хотелось только лечь на землю и помереть. Ламберт усмехнулся, кивнул и неуверенной, чуть шаркающей походкой двинулся туда, куда отлетел его клинок — на стоявшего рядом Фергуса он даже не взглянул, словно юноша вдруг стал невидимым. — Кейра сказала, что его рефлексам понадобится много времени, чтобы полностью восстановиться, — раздался вдруг за спиной Фергуса знакомый шелестящий голос, и от неожиданности он невольно вздрогнул, — может быть, он никогда не сможет полностью поправиться и сражаться, как раньше. Принц повернул голову. Иан стоял в шаге от него, пряча руки в меховую муфту, и смотрел на поле, где Ламберт вновь становился в атакующую позицию. Проведя в постели четыре дня, юный эльф все еще выглядел больным. Все черты его лица казались смазанными, словно нарисованные неумелой рукой. Иан горбился, и, хоть под несколькими слоями одежды это было и не слишком заметно, явно сильно исхудал и высох. Фергус жестоко отогнал от себя приступ неуместной жалости. — Он жив, — коротко обронил он, а потом добавил, слыша в собственном голосе злые нотки, — благодаря тебе. Иан наконец повернулся к нему — на выцветшем осунувшемся лице мелькнула мучительная тень. — Гусик, — прошептал юный эльф, и у Фергуса вдруг от ярости заломило челюсть. Больше всего друг походил сейчас на несчастного пса, которого побили за то, что он укусил хозяйскую руку, и теперь высматривал в глазах человека признаки прощения. Это был низкий, подлый прием, и Фергусу захотелось отвесить ему пощечину. — Ты зря встал, — процедил он негромко, стараясь не выдать своего раздражения — незачем Иану было знать, какую бурю он до сих пор пробуждал в душе бывшего друга, — возвращайся в постель. Иан явно ожидал от него каких-то иных слов — Фергус подметил это со злорадным удовлетворением. Впервые по-настоящему поверил, что действительно сможет справиться с собой и забыть Иана. — Мне разрешили подышать воздухом, — юный эльф отвел глаза в сторону и еще больше понурил плечи. — Смотри — не простудись, — это было лишь проявлением пустой, установленной правилами, вежливости, Фергус снова мысленно себя похвалил за то, что даже мысли обнять и согреть Иана в нем не мелькнуло. — Я пойду — у меня примерка. Иан снова вскинул на него взгляд. — Гусик! — он протянул руку и ухватил принца за локоть. Тот опустил глаза на ладонь эльфа, и Иан вынужден был разжать пальцы. — Фергус, — четко выговорил принц, — меня зовут Фергус. Весь остаток дня походил на скучную пьесу, которую принц — ведущий актер на сцене — отыграл уже столько раз, что реплики успели потерять всякий смысл. Он выдержал примерку, не отвечая на причитания портного, который твердил, что к новому цвету фергусовых волос свадебный камзол совершенно не подходит — будто раньше он смотрелся идеально. Закончив с этим, Фергус зашел к Цири — сестра сидела над какими-то донесениями, и едва взглянула на него, когда он вошел. Дела на восточных границах обстояли плохо — прежде мелкие стычки в лесах, превращались в полномасштабные короткие сражения, и становилось очевидно, что без вмешательства нильфгаардской армии Темерии и Редании больше не обойтись. У противников было одно несомненное преимущество перед силами людей — они сражались яростно, без оглядки, не жалея собственных жизней, словно не чувствуя страха и боли. — Я подумала было, не нажрались ли они скеллигских грибов, — сокрушалась Цири, откинув от себя очередную бумагу, — но нет — похоже, дело в чистом глупом энтузиазме. — Не таком уж и глупом, если он помогает им победить, — заметил Фергус. Он не хотел сейчас вчитываться в донесения, хоть и без того было ясно — ничего хорошего в них не написано. — А хуже всего то, что в городах все чаще вспыхивают восстания среди оседлых нелюдей, — Цири встала из-за стола и потянулась, хрустнув суставами, — они снова устремляются в леса и сбиваются в организованные отряды. Только на этот раз их снабжают продовольствием и оружием, это больше не какие-то оборванцы, вынужденные греться об собственные светлые идеалы. Теперь — это идеалы и махакамская сталь. Похоже, придется отправить Роше и его людей в самый центр этого пожара. Без его опыта там не обойтись. — Это опасно? — тихо спросил Фергус, хотя вопроса глупее сложно было придумать. Цири невесело усмехнулась. — Самоубийственно, — ответила она коротко. Избавиться от навязчивых мыслей об Иане, когда принц вышел от сестры, стало совершенно невозможно. Фергус малодушно радовался, что новость о том, что отца его придется направить в самый эпицентр разраставшейся войны, предстояло принести юному эльфу не ему. Мать Иана умерла всего месяц назад, и юноша до сих пор с болью вспоминал, каким бесцветным и опустошенным стал тогда друг — а ведь он был почти не знаком с Виенной. Потеря же того, кто растил его всю жизнь и любил юношу больше всех на свете, могла оказаться смертельной. Фергусу не хотелось и думать, что он сам бы чувствовал на его месте — даже если война охватит весь Север, родители принца останутся далеко от опасных границ. И тот факт, что самому ему предстояло командовать войсками в Темерии, отчего-то безнадежно мерк перед этим страхом. В собственную гибель было гораздо сложнее поверить. Первым, что он увидел, войдя в свою спальню, был Иан. Юный эльф сидел на кровати, скрестив ноги, устроив на коленях знакомую книгу Раффара Белого, и, когда Фергус переступил порог, отложил ее и выпрямился. Серая рубаха, купленная перед отъездом из Оксенфурта, и подогнанная точно по фигуре Иана, сейчас висела на нем мешком. В мутном свете единственной свечи лицо юноши казалось еще более измученным и худым, чем днем — темные тени очерчивали выступающие скулы, заострившийся нос и залегали под усталыми глазами, блестевшими, словно у Иана вновь поднялась температура. Распущенные черные волосы разметались по острым плечам, и выглядели тусклыми и сильно поредевшими. На короткое мгновение Фергусу показалось, что он застал в своих покоях призрак того, кто был его другом. — Фергус, пожалуйста, не уходи! — заговорил Иан прежде, чем принц успел открыть рот — хотя тот не знал, что именно должен был ему сказать. Собственное имя болезненно резануло слух. Юноша опустил руки и не двинулся с места. Эльф, видя, что Фергус не собирался немедленно сбегать, подался вперед, — я хотел только поговорить с тобой, — начал он, — а потом, если захочешь, уйду и больше не буду тебя беспокоить. Фергус молчал. Он знал, что именно хотел сказать ему Иан, словно нашел и прочел шпаргалки, которые эльф для себя приготовил, и чувствовал, что готов был не поверить не единому слову бывшего друга. В извинениях, объяснениях, уговорах не осталось больше никакого смысла. Юный эльф отложил свою книгу и попытался слезть с постели, но пошатнулся, ухватился за столбик, чтобы не рухнуть на пол, и остался сидеть на краю, свесив ноги. Босые щиколотки погрузились в ледяной сквозняк, и Фергус видел, как медленно синела от холода бледная кожа. Но Иан больше не двигался. — Я знаю, что подвел тебя, — заговорил он, и пальцы его скомкали покрывало, — и ты никогда не сможешь простить меня или снова начать мне доверять. Но я подумал, что должен рассказать тебе о своем решении. Фергус скрестил руки на груди. Он запретил себе предполагать, что услышит, запретил встречаться с Ианом взглядом — такое испытание могло оказаться ему не по силам. — Я решил вернуться к изучению целительства, — немного помолчав, заявил Иан и осекся — словно, произнеся вслух, понял, что новость была слишком незначительной, чтобы тратить на нее дыхание, — я поговорил с Кейрой — она возьмется меня учить, пока я буду оставаться в Темерии. Отец рассказал ей, как я вылечил его глаз от ожога, и чародейка сказала, что у меня есть нужные задатки. Юный эльф все еще не говорил ничего особенного — Фергус поймал себя на том, что ждал от него гораздо большего, судьбоносных откровений, задушевных слов, может быть, отчаянных признаний. Но Иан будто зашел к нему просто обменяться последними известиями, немного поболтать перед сном. — Я думаю вернуться в Оксенфурт к началу весеннего семестра, — продолжал Иан, — отец договорится, чтобы Ректор принял меня вольным слушателем на факультет к Шани. Там не изучают магию, но зато я смогу много узнать о травах, анатомии и аптечном деле — для целителя изучить азы очень важно. Кейра сказала, что я начал не с того конца. — В Оксенфурт? — с невольным удивлением переспросил Фергус, — а как же мастер Риннельдор? Иан слабо улыбнулся. — Я вернусь к нему, когда пойму, что выучил достаточно, чтобы принимать его знания, — ответил он, — мастер Риннельдор пытался построить дом, не осушив болота, конечно, у него ничего не вышло. Фергус хмыкнул, и тут же мысленно отвесил себе пощечину — еще не хватало смеяться над глупыми сравнениями и портить собственный неприступный образ. — Если начнется война, Университет распустят, — сказал он и сглотнул неожиданно горькую слюну. Слово «если» было больше не уместно. — Тогда я отправлюсь на фронт, — Иан произнес это так легко, будто сообщал, что хотел выпить чаю в зимнем саду, — моих нынешних умений должно хватить для помощи полевым медикам. Я умею останавливать кровь и лечить ожоги. К горлу Фергуса подкатил тугой холодный ком — Иан не рисовался и не врал, он спокойно и прямо рассказывал о своих планах. И в том, что он станет им следовать, можно было не сомневаться. Юный эльф пришел не поговорить — он пришел попрощаться. — Я хотел попросить только об одном, — Иан наконец перехватил взгляд принца, и он на этот раз не смог отвернуться, — Может быть, когда-нибудь, не сейчас — но хотя бы через несколько месяцев или лет — ты сможешь снова стать моим другом? Пересекая комнату, Фергус чувствовал, что понял наконец, о чем говорила ему госпожа Йеннифер. Все планы, которые он выстраивал в своей голове, все упрямые важные решения, вся уверенность в собственных силах, рушились — и Фергусу было этого ни капли не жаль. Он сел на кровать рядом с Ианом, заставил его разжать пальцы на покрывале и переплел их со своими. Юный эльф поднял взгляд, и, заглянув ему в глаза, Гусик улыбнулся. Невзирая на все произошедшее, на все, что сказал Иан, на все, что самому Фергусу казалось правильным, существовал лишь один правильный ответ. — Я люблю тебя, — сказал принц, и Иан неожиданно вздрогнул и расплакался. Глубоко за полночь они лежали под одним одеялом — поначалу Иан не решался потянуться к Фергусу, и тому пришлось самому обнять его. У друга действительно держался небольшой жар — горячий влажный лоб прижался к щеке принца, и тот невесомо коснулся его губами. — Если ты отправишься на фронт, я буду твоим командиром, — тихо произнес Фергус и почувствовал, как дыхание Иана на секунду сорвалось — он усмехнулся или тяжело вздохнул, непонятно. — Я, хоть и родился в Темерии, по документам — гражданин Редании, — напомнил юный эльф шепотом, — а она не входит в состав Империи. Они снова замолчали, и впервые за целый месяц Фергус ощущал, как погружается в теплую мягкую пуховую перину спокойного сна. — Фергус, — позвал Иан, чуть пошевелившись, — прости меня. Принц помолчал, должно быть, целую минуту — юный эльф в его руках беспокойно заворочался. — При одном условии, — ответил юноша наконец, — ты снова станешь звать меня Гусиком.