Огни Камелота

Покрылись мглою небеса, Умолкли птичьи голоса, Шумели хмурые леса, Дождей холодных полоса Объяла Камелот. © "Волшебница Шалот", Альфред Теннисон

- Ну, все ощущают грандиозность происходящего? - спросил Персиваль, вальяжно складывая свои мощные руки на груди. - Да, это начало новой эпохи, - ответил Леон гордо и вдохновенно. - У нас минус одна большая война и плюс один большой союзник. - Нет, я о том, что Гвейн продержался целый месяц без алкоголя. Все посмотрели на в кои-то веки трезвого рыцаря и рассмеялись. Тот выглядел как самая грозная тучка в мире и больше всех торопился покинуть Богорд, чтобы спор перестал действовать. Поэтому картина, на которую они смотрели сейчас, заставляла его чуть ли не подпрыгивать в седле и огрызаться на всех, кто набирался храбрости у него что-то спросить. А смотрели они, сидя все на своих лошадях уже в полном снаряжении на вершине холма, вниз, туда, где Аргос, Артур и вожди еще недавно враждовавших армий обменивались последними речами. Ради этого события даже солнце соизволило ненадолго выползти из затянувшей небо хмари. Неудивительно - конец многолетней междоусобной войне, начало мира и процветания. Даже Мерлин смотрел вниз со с трудом скрываемой гордостью. Наконец вожди, теперь назначенные военачальниками, поклонились и ушли к выстроившейся на другом холме военной свите, а недавно коронованный по всем правилам король Аргос пожал руку королю Камелота, пожелав хорошего пути домой без неприятностей. После долгих наблюдений за ним за все это время Годрик и Мерлин пришли к общему выводу, что новый король Богорда хороший человек, и из него получился хороший друг. А затем, после прощальных слов Артур поспешил наверх к своему коню. - Ого, - протянул Гриффиндор, - похоже, не только Гвейн домой торопится. - Шутишь? - со смешком ответил Артур, вскакивая в седло и хватая поводья. - Я жену не видел больше месяца! А она, оказывается, еще и беременна! - Да, бедная Гвен, скоро оно домой вернется, - весело хмыкнул Мерлин, разворачивая, как и все, коня. - Мерлин, а ты не думаешь, что твоей лошади тяжеловато нести и наши вещи, и тебя? Может, дорогу домой ты осилишь пешком? - Почему ты о моей лошади заботишься больше, чем обо мне? - Может, потому что твоя лошадь меня не бесит? - Да, она просто беспрекословно делает все, что ты приказываешь. - Именно! Твоя лошадь знает о правилах поведения больше, чем ты. Справедливо. - Да? Ну, я о хороших манерах знаю больше, чем ты, так почему бы тебе не таскать мои вещи, а? - Потому что ты слуга, так что заткнись. Отряд развернулся и отправился наконец домой. Дорога в Камелот была теперь свободна и безопасна, и путь обратно грозил занять меньше времени, чем путь сюда. И несмотря на шутки и мрачное серое небо, все понимали грандиозность происходящего. Они возвращались в свое королевство, спася его от войн и голода, решив кучу масштабных проблем и приблизив на огромный шаг такое великое будущее. И, конечно, у них был еще один повод ликовать. Как только последняя армия повстанцев согласилась на объединение, и все лидеры сели за стол переговоров, гонец из Камелота принес невероятную весть: королева ждет ребенка. Первыми на эту весть отреагировали не те, кому она предназначалась. Леон и Персиваль принялись искренне поздравлять будущего отца, от души радуясь, а Гвейн попытался воспользоваться поводом, чтобы выпить, но бурная радость не отвлекла Годрика, и тот не дал другу нарушить спор. Следующей эта новость дошла до Мерлина, который почувствовал себя без ума от счастья. Перед глазами тут же пронеслась масса картин будущего, и он до слез радовался, как будто это у него должен был родиться ребенок. И даже не находил в этом ничего странного, потому что ребенок Артура это почти что его ребенок. И в переносном смысле, и в прямом, потому что кого назначат следить за венценосным непоседой? Мерлин не мог перестать улыбаться и мечтать, а еще говорить, говорить обо всем, что их ждало, смеяться над заранее представленными домашними сценами, вроде того, как будет рассказывать мальчику (а Гвен была уверена, что это мальчик) смешные истории про его отца, а Артур будет возмущенно перебивать его. Он уже видел этого малыша, который удивительно легко вписывался в планы будущего, более того, делал это будущее еще прекраснее и светлее. Он уже чувствовал невероятное тепло при мысли о том, что скоро в Камелоте появится кареглазое существо, которое сделает его друзей счастливейшими людьми на свете, а его - счастливейшим магом. У него было тысячи вещей, которые он хотел показать этому малышу, тысячи историй, которые хотел ему рассказать, тысячи улыбок, которые хотел увидеть, тысячи проделок, из которых хотел вытащить и заговорщически прикрыть от венценосных родителей. А не меньше этой новости Мерлина приводило в восторг то, как изменился Артур. Услышав весть от жены, он некоторое время как будто не понимал, что это значит. Но вскоре радость в нем родилась настолько, что перелилась через край и заставила его, не особо разговорчивого, беспрерывно говорить. Маг не переставал поражаться тому, насколько сияли глаза друга, когда тот говорил о сыне. Раньше он думал, что при виде жены у короля лицо заколдованного человека, но такой нежности он не видел в этих глазах еще никогда. Артур позволял себе мечтать и делился этими мечтами с Мерлином. Он жаждал взять сына на руки, хотя и не представлял, как справиться, если тот заплачет. Он хотел увидеть, какого цвета будут волосы у малыша. Он хотел рассказать ему про его дедушку, который не дожил до рождения своего внука. Он хотел научить сына владеть мечом, а еще - мечтал о поездках с ним в лес, как когда-то делал с ним Утер. Мерлин не мог не гордиться другом, слушая о его истовом желании быть лучшей версией себя, быть как можно лучше для своего сына. Артур говорил о том, что нужно будет обязательно что-то придумать для того, чтобы не обделять вниманием сына из-за королевства, он хотел, чтобы его ребенок не чувствовал себя забытым или ненужным, он хотел не наследника, но сына. Он буквально горел этими будущими совместными вечерами в кабинете, на тренировочном поле или в лесу, разговорами о серьезных делах и ерунде, шутками, потрепываниями по волосам, замятыми проделками и вместе пройденными годами. Друзья много разговаривали, оставаясь после дня переговоров наедине во временных покоях короля. Артур шутил над тем, что Мерлин будет худшим нянькой, потому что маленький принц будет вить из него веревки, а Мерлин шутил, что Артур будет худшим папашей, потому что даже не сможет научить своего сына одеваться. Они перебивали друг друга, вместе с тем внимательно слушая, наслаждаясь этой идеей общего будущего, задыхаясь от мечты, которая вот-вот должна была родиться. Этот малыш, которого все без спроса уже дружно нарекли мальчиком, еще не родившись, был средоточием всеобщей любви. Он был будущим, он был мечтой, он был счастьем, он был залогом того, что все вокруг него станут лучше. Мерлин видел, как его друг буквально сияет нежностью, придумывая, что скажет сыну в той или иной ситуации. Сам чувствовал упоение от того, что совсем скоро в их жизнь придет малыш, которого все, казалось, ждали уже слишком давно, который будет улыбаться и заставит весь Камелот ожить новой, лучшей жизнью. У всех было настроение победителей, которое только усилилось, когда на дорогах Камелота их стал встречать народ. Радостная весть о союзе с Богордом и прекращении там междоусобиц полетела от крестьянина к крестьянину, и скоро каждая деревня и городок, в котором останавливалась или мимо которого проезжала процессия, обрушивали на нее все свое ликование, благодарность, восхищение и любовь. И именно так, в окружении общей радости, это триумфальное шествие добралось до столицы. *** - Мы проехали уже почти весь ближний лес, но я все еще не могу поверить, что ты согласился на эту прогулку. Гвиневра обернулась в седле, чтобы посмотреть на едущего за ней брата. Было где-то шесть часов, но из-за смурного неба лес заполнили тени. К слову, когда они выезжали, ни намека на хмарь не было, они, собственно, поэтому и выехали, надеясь на хорошую погоду. Но оказалось, что июльская хандра решила захватить еще и начало августа. Даже бабки-горожанки, которые обычно знают все на свете, сейчас не решались угадывать по приметам, когда же в Камелот вернется солнце. - Отказать тебе после того, как ты мне чуть голову не отгрызла, когда я побоялся идти к поварихе и просить для тебя варенье и рыбу? - смеясь, спросил Элиан. - Ты считаешь, что я совсем не дорожу жизнью? - Неужели беременность действительно сделала из меня такое чудовище? - протянула Гвен ранимо и жалобно. - Нет. Но я все равно рад, что Артур возвращается. Не одному же мне рисковать своей жизнью походами к поварихе. Кстати, - рыцарь прищурился, - надеюсь, наша прогулка зашла так далеко не потому, что ты решила выехать ему навстречу? - Л-логика, - фыркнула женщина. - К вашему сведению, сэр-рыцарь-который-вместе-со-мной-слушал-доклад-гонца, они едут по другой дороге. И вообще, скорее всего, приедут завтра. А мне Гаюс сказал, что прогулки полезны. Так что... Малыш в животе одобрительно толкнулся в знак согласия. Как ни привыкла уже Гвен к этому явлению, но все равно улыбнулась, погладив живот, который, уже на шестом месяце, был заметен. Из-за отсутствия солнца они не сразу увидели, что выехали к концу леса. Поэтому первым делом они услышали звуки. Из серого просвета между деревьями на них вылетели, как стая летучих мышей, крики: отчаянные, плачущие, рычащие, яростные. Лязг металла и ржанье лошадей. Всадники переглянулись и приблизились, чтобы увидеть, что творится. Деревня. Энзан, самая близкая к столице деревня, разделенная с ней только лесом. Они стояли у этой деревни и видели, что происходит: работорговцы. Человек сорок всадников, вооруженных до зубов, три повозки с приоткрытыми занавесями, в которых виднелись истерзанные цепями запястья и бледные от покорности судьбе лица. Отряд напал на деревню, и теперь бедных жителей, кричащих или пытающихся сопротивляться, но совершенно безоружных, ломали и тащили к повозкам. Несколько лежали мертвыми на пыльной дороге, как ненужные куклы. Гвиневра рванулась вперед, но сильной хваткой брат удержал ее на месте. - Куда ты собралась? - прошипел он. Гвен опешила. - Что значит "куда"? На помощь. - Мы не можем, нас мало, - покачал головой Элиан. - Они далеко не уйдут. Мы вернемся в цитадель, и я отправлюсь на их поиски с отрядом рыцарей. - А этим людям позволим пока страдать? - возмущенно возразила Гвен, вырывая руку. - Сколько из них умрет, пока мы их найдем? ЕСЛИ найдем. - Слушай, я забочусь о тебе, - нетерпеливо сказал рыцарь. - А я забочусь об этих людях, - железным тоном отрезала королева. - Как? - воззвал к ее рассудку брат. - Врагов больше! - Да, но только пять к одному, - невозмутимо ответила Гвен, и Элиан усмехнулся, узнав фразу ее мужа. - Считая тех из жителей, кто будет бороться за свою свободу. - Но у тебя нет плана! - Умоляю, - фыркнула королева. - Дай мне арбалет. Гвиневра взяла в руки оружие и, подогнав лошадь в нужное место, прицелилась. Может, в меткости мужу она и уступала, да и охота ее никогда не прельщала, но попасть в одного из работорговцев она смогла. Тот накренился с седла и мешком свалился наземь посреди общей суматохи. Его коллеги бросились к нему, и это дало шанс еще одной стреле, тоже попавшей в цель. Не теряя ни секунды, Гвен перегнала коня на несколько метров в сторону и снова выстрелила. Трое из сорока были выведены из строя, работорговцы вытаскивали мечи и арбалеты, уже поняв, откуда стреляли. Гвен только успела заметить, как Элиан, опередив ее, показался из-за защищавшей их стены деревьев и, обнажив меч, ринулся к врагам, ведя коня так, чтобы ускользнуть от стрел. Мысленно похвалив брата за порыв, Гвиневра ринулась в другую сторону и выбралась из леса с противоположного конца, ближе к деревне. Этот обманный трюк позволил ей выпустить еще несколько стрел, пара из которых попала в цель. - Работорговля запрещена в Камелоте! - закричала она, остановив коня перед толпой крестьян. Спиной она чувствовала волной прошедший шепот среди людей, под ней горел молодостью конь, а сердце жаждало справедливости при виде измученных людей в цепях. - Это королева! Это королева Гвиневра! Мы спасены! - взвились в хмурое небо крики испуганных крестьян, обретающих храбрость при виде хрупкой женщины на лошади, вставшей за них горой. Элиан, выведя из строя еще пятерку врагов своим мечом, сделав петлю, притормозил коня рядом с ней. Теперь перед ними было еще около тридцати работорговцев. А их самих было двое. Гвен не чувствовала ничего, кроме гнева. - Вы нарушили закон! - крикнула она. - Вы пошли против свободы и права! Как королева Камелота, я приказываю вас арестовать. Работорговцы, конечно, могли бы посмеяться словам женщины, посмевшей бросить им вызов. Да только вот власть творит чудеса, когда тот, кто ей обладает, пользуется ей на благо. Этого не понять таким, как Один или Сенред. Или Моргана. Сейчас люди Богорда с радостью принимали в короли того, кто не был сыном их законного правителя, потому что Сенред не принес им ничего хорошего. Но Гвен, как и Артур, отдавала всю себя своему народу, она любила этих людей, даже видя их в первый раз. Она готова была, стоя здесь и сейчас, отдать за них жизнь. И они это чувствовали, и это давало им силу, с которой они могли идти в бой. Поэтому работорговцы не стали смеяться. Позади королевы и ее рыцаря встал народ, готовый на все ради тех, кто был готов на все ради них самих. Крестьяне похватали вилы и палки, со страшными лицами ринувшись исполнять отданный приказ. Поверх их голов понеслись стрелы, которые срывали врагов с их седел. Элиан бросился в бой впереди всех, как рыцарь, и как военачальник, а крестьяне закричали, вырывая из мечей врагов свою свободу. И тут Гвиневра почувствовала толчок. Очень сильный, за которым вслед взревела, вздымая к дымчатому небу голову, ее лошадь. Бедное животное, в ногу которого вонзилась стрела, отступило на шаг и заплакало своим лошадиным голосом. Гвен, поняв в чем дело, мгновенно перекинула правую ногу к левой и принялась вытаскивать ту из стремени. - Давай же, - испуганным голосом пробормотала она, теребя зацепившийся ремень. За ними бушевала битва, на ее ладони упали первые капли дождя, но она не успела вытащить ногу. Лошадь, плача и ревя, споткнулась, пошатнулась и неуклюже рухнула, взметая пыль, на бок. Падение сильно ударило в спину Гвен, но лошадь упала не на тот бок, где были ее ноги, так что с трудом подняв себя, женщина рванула вверх складки платья и наконец вытащила ногу. Попыталась встать, и что-то неприятно ухнуло внизу живота. Гвен в испуге обхватила себя руками, но шум битвы тут достиг ее ушей, и она вскинула голову. Работорговцы были почти повержены, оставшихся на ногах окружили и обезоружили. К ней подбежали какие-то женщины, взбудораженно кланяясь, благодаря и помогая встать и отойти от стонущего животного. - Вы в порядке, миледи? - спросили ее. - Да, все хорошо, благодарю вас, - кивнула Гвиневра, выдыхая. Она махнула рукой на лошадь. - Вылечите его, пожалуйста, и оставьте себе. Он получил боевое крещение и заслужил спокойную жизнь. Женщины, хихикнув, отступили. То же сделали и крестьяне, пропуская ее к Элиану, стоявшему перед поверженными врагами с самым суровым лицом. По пути у Гвен закружилась голова, но она не придала этому значения, ведь она же, в конце концов, была беременна. - Что будет с ними, Ваше Величество? - официально спросил Элиан. Гвиневра обвела преступников взглядом. Внутри что-то снова неприятно ухнуло, но она не позволила руке скользнуть к животу. - Все, что предписывает закон, - невозмутимо ответила она. - Пара часов в колодках на площади, а затем работы на рудниках. Вы останетесь здесь, пока я не вернусь в цитадель и не пришлю за вами конвой. Добрые люди, - она обернулась к крестьянам, - я же могу доверить вам присмотреть за государственными преступниками? Жители деревни с хохотом и готовностью уверили ее в своей надежности. Плачущие родственники забрали мертвые тела, а твердо стоявшие на ногах мужчины с вилами и отобранными мечами отвели пленных работорговцев в деревенскую тюрьму под присмотром Элиана. Гвиневра проследила за тем, как к раненому коню пришли люди, вытащили стрелу и стали обрабатывать рану. Противное ощущение в животе не покидало ее, и она уже начинала волноваться. Так что когда жители деревни, снова и снова повторяя слова благодарности на все лады, подвели ей одну из своих лошадей, Гвиневра строго и быстро попрощалась с ними и, развернувшись, негромко сказала брату: - Давай быстрее домой. Мне нехорошо, и я боюсь, что что-то не так, мне нужен Гаюс. Элиан нахмурился, подсадил ее на лошадь, вскочил в седло сам и немедля тронул своего коня. - Что ты чувствуешь? Гвен мотнула головой и, снова почувствовав уханье и тяжесть в животе, прижала к нему ладонь. - Просто...что-то не так. Она старалась не паниковать. Успокаивала себя всем, чем могла, говорила себе, что все это просто небольшое волнение от падения на лошади, что сейчас они приедут домой, там Гаюс степенным голосом скажет, что все хорошо, они лягут спать, а потом распахнутся двери и вернется отряд из Богорда. Но это уханье в животе не давало покоя. Довольно долго только страх напрягал ей ноги и заставлял вздрагивать пальцы на поводьях. И почти уже у самых ворот города, в который они поехали более коротким путем, в животе толкнулась резкая и горячая боль, такая сильная, что Гвен вскрикнула, припав к шее коня. Рука в панике метнулась к источнику боли, как будто и вправду могла ее унять. - Что с тобой? - мгновенно последовал взволнованный вопрос Элиана. Гвен хотела ответить, но боль повторилась, и она инстинктивно попыталась скрючиться на седле, морщась от боли и вцепившись пальцами одной руки в гриву коня. "Нет, не сейчас, не сейчас... - лихорадочно метались мысли. - Пожалуйста!" - Что происходит? - требовательно повторил Элиан. Еще одна волна боли. Гвиневра в ужасе распахнула глаза, уставившись на брата. - Кажется...Элиан, кажется, у меня роды! - Что? - опешил рыцарь, нахмурившись так, словно собирался злиться. - Но еще же рано! Ведь рано же, да? Она покивала головой, от страха спазм сжал горло. Нет, нет, все должно быть не так, не сейчас! Еще больше трех месяцев она должна была носить ребенка под сердцем, а сейчас...он не сможет...он не должен...нет! - Нам нужно во дворец! - вскрикнула Гвен, в отчаянии взглянув на брата. - Сейчас же! Не дожидаясь реакции, она тронула коня и, припав к его гриве, заставила ехать быстрее. Боль перестала накатывать, но что-то поселилось внизу живота, что-то нехорошее и пугающее. Кровь, казалось, бежала вперед копыт коня, пальцы судорожно сжимали поводья. Холод растекался по телу от одной мысли, что ее малыш может пострадать. Он испугался, он ударился, с ним может произойти что угодно, к тому же... Гвен не была дурой, она помнила рассказы соседок о преждевременных родах, о том, что это никогда не приводило к добру. О том, что недоношенные дети...умирали, но мысли об этом сейчас даже не облекались в слова в ее голове, просто страх настойчиво клокотал в горле и гнал вперед. По городским дорогам, вымощенным гораздо лучше, ехать было удобнее, и Гвен заметила это по чуть утихшей боли. Но это только слегка прочистило ее рассудок, и, прибыв ко дворцу, она с порога потребовала Гаюса. О стекла ударил усилившийся дождь и загремел так, что в висках застучало. Приказав подоспевшему сэру Борсу отправить в Энзан конвой из рыцарей, чтобы доставить в столицу банду работорговцев, она тут же согнулась пополам, и по коридорам в три конца разлетелся ее крик. Боль сжала живот, она схватилась за его низ. На глазах против воли выступили слезы. - Нет, малыш, не надо, пожалуйста, не сейчас, - умоляюще пробормотала она, словно стараясь руками удержать дитя в животе. - Ты еще мал, ты не сможешь жить, пожалуйста, пожалуйста, не надо, не делай этого... К ней кинулись служанки, целая стая девиц в светлых платьях, а все потому что личной служанки на замену Юлии она пока так и не нашла. Элиан, не дожидаясь просьб, подхватил сестру на руки, и она оказалась прижатой к его мокрой от дождя кольчуге. Ступеньки дались им нелегко, на потолок Гвен даже не пыталась смотреть. Вообще все, что было за пределами ее рук, обнимающих живот, казалось неважным. Все, что было важно, сейчас было у нее под сердцем и неумолимо ускользало из-под ее ладоней. Ее занесли в королевскую спальню, куда уже подоспел Гаюс. Испещренное морщинами, древнее лицо старика возникло над ней в обрамлении дождевых капель, потому что Гаюс стоял около окна. Он приказал выйти всем, кроме служанок. С полминуты гудели спорящие голоса, но потом Элиан ушел, бросив напряженный взгляд на сестру. Гвен проводила его глазами, а потом осознала, что она в спальне одна, с лекарем и служанками, которые принесли тазы с нагретой водой и полотенца. Взгляд заметался от одного к другому, нестерпимо захотелось попятиться, спрятаться за подушками, убежать, но не дать им помочь случиться страшному. - Гаюс, - прошептала она неверяще, - Гаюс, нет, скажи, что ты сейчас все поправишь. Скажи, что это не роды. Влажные пальчики служанки расстегнули на ней платье и стянули волны дорогого сукна. Свежий воздух, напоенный злой августовской грозой, прошелся по сведенному болью хрупкому телу. Под ладонями лекаря неумолимым приговором заплескалась вода. - Элиан сказал мне, что под тобой упала лошадь, - медленный и наполненный временем голос Гаюса звучал сейчас слишком серьезно, чтобы это не было больно. - Мне очень жаль. Гвен сжала мокрые от пота кулаки, сминая в пальцах красные, как кровь, простыни. Щеки омочились ее слезами. - Что значит "жаль", Гаюс, моему ребенку пять с лишним месяцев, он не может родиться сейчас! - Гвен, - от тяжелого и сурового взгляда старика ей захотелось кричать. Закричать так громко, чтобы докричаться до этого слишком мрачного лекаря, который отказывался делать свою работу, до дождя, который нещадно лупил окна ее дворца, до собственного сына, чтобы уговорить его не лезть сейчас в мир, где ему будет холодно и страшно. Где ему не выжить. - Я постараюсь спасти тебя. "Меня?.." Она едва не захлебнулась хлынувшими по щекам слезами. "Его! Спаси его!" "Мой сын, мой малыш, мой мальчик, пожалуйста, послушай свою маму, умоляю тебя, не делай этого! Ты не сможешь! Я сделаю все, что хочешь, я вытерплю тошноту и тяжелые ноги, головокружения и ноющую спину, слышишь? Я все сделаю, только не надо! Малыш, мой хороший, мой любимый, я продам и отдам все, что у меня есть, лишь бы ты остался со мной. С нами. Умоляю, останься!" - Гвен! - взорвался в тишине после отступившего грома голос лекаря. - Держись, дыши! Сосредоточься! Ты меня слышишь? Гвен! Мне нужно, чтобы ты меня слышала! Иначе ты не выживешь сама! Тело скрючилось на мокрых простынях, как сломанная кукла, брошенная кем-то в это кровавое месиво ткани. Спазм прошил горло. Горячая волна снова накрыла щеки и ослепила глаза. Красный балдахин мелькал под ресницами, ветер ревел прямо в уши. - Пожалуйста, Гаюс, - всхлипнула Гвиневра, хватаясь от боли за руку служанки. Лекарь не обратил на нее внимания. Возможно, он даже не услышал, как она рыдает. Она упала на подушки, взгляд затерялся где-то среди бордовых и малиновых наволочек, обрамленных изысканной бахромой. Даже на них танцевали тени от дождя. Это были дьявольские черти, что плясали и кривлялись ей в лицо. Они знали, что творится сейчас в этой спальне, они знали, какая трагедия вот-вот сотрясет Камелот, и они знали, кто в этом виноват. Ты его теряешь. Он умрет. Он сейчас умрет. Прямо сейчас, через несколько минут он умрет. Сейчас он еще внутри тебя, ты еще чувствуешь его в себе. Пусть нестерпимой болью, но чувствуешь. Пока он еще там. Он еще дышит. Он еще живет. Он еще твой. Ты еще можешь чувствовать себя матерью, вас еще двое. Но вот сейчас, через минуту... Еще чуть-чуть, и ваша связь порвется. Он умрет. Слабым. Потерянным. Испуганным. Замерзшим. Любящим тебя, потому что это все, что он знает о мире. И даже эта маленькая крупица знания, что есть в его маленькой невиновной головке, будет ложью. Потому что ты не заслужила его любви. Потому что ты его не сберегла. Ты выбрала народ, королева. И потеряла за это своего сына.