Огни Камелота

Вот здесь заканчивается глава. И сейчас начинается новая. Пришло время отпустить. Самое сложное - это когда ты понимаешь: Все эти годы, когда мы были здесь, Заканчиваются. Но я всегда буду помнить - У нас были времена наших жизней, И теперь страница перевернута. Истории, которые мы напишем... У нас были времена наших жизней. И я никогда не забуду Лица, оставленные позади. Тяжело уходить От лучших из дней. Но если это должно закончиться, Я рад, что ты был моим другом Во времена наших жизней. © "Time of our lives", Tyrone Wells (авторский перевод)

Когда Мерлин появился в Тронном Зале дворца, там были все его друзья. Королева делала вид, что пытается слушать почтенных советников, а те зачем-то именно в такой момент говорили об экономике. Даже Слизерину, которому, по общему счету, не было дела до королевской четы, было жаль Гвиневру. Ее каменное лицо вызывало у него уважение. Сам он притащился сюда за Годриком и Пенелопой, которые жаждали узнать новости. Салазар было стал ворчать, что если бы что-то было известно, то до них эти вести бы уже долетели - в конце концов, весь Камелот, затаив дыхание, с нетерпением и тревогой ждал возвращения своего короля. Но заглянув в лицо другу, маг замолк и просто пошел следом, поняв, что Гриффиндора не стоило сейчас трогать. Рыцарь был напряжен до предела, о чем говорило хотя бы его глубокое молчание. Когда они зашли в Тронный Зал, королева тут же обратила на них внимание, словно очнувшись. Но не успел никто ничего сказать, как за дверями послышался невнятный шум, а потом все стихло - да настолько, что даже обычный дворцовый гул невозможно было услышать. В этой странной гробовой тишине двери зала приоткрылись. И вошел Мерлин. Вместе с ним в зал вошло понимание. Оно не нуждалось в словах, в пояснениях и описаниях. Нужна была только угловатая, сжавшаяся, потрепанная фигура с красными глазами и мертвым взглядом - и что-то обрушилось на залу. И почтенные старцы, с испуганным аханьем расступившиеся перед этой фигурой, пятились не только от страха перед могущественным колдуном - они тоже поняли. И королева с неистовым выражением глаз подскочила с трона потому, что пыталась схватить то, что стремительно и неумолимо от нее улетало. Мерлин стоял посреди расступившейся маленькой толпы один, опустив плечи, словно на них давил небесный свод. Никто не смел нарушить страшное, убивающее молчание. Пенелопа беззвучно заплакала, прижав ладошку ко рту. Слизерин обнял ее за плечи. Гриффиндор сделал шаг вперед, таращась на Мерлина. Он задыхался. Мерлин с трудом поднял голову. И Сэл понял, что это уже не их старый Мерлин. Того человека они больше никогда не увидят. Он сгинул на Авалоне. Перед ними стояла тень - пустая и ни к чему больше не пригодная. Страшный в своем горе призрак. Красные глаза его слипались. Голоса не было. - Он умер, - почти прошептал Мерлин. И эти слова прозвучали громче крика. - Его...больше нет, - зачем-то добавил он. Тишина сломалась с отчаянным, надрывным, жалобным треском. Советники разом заговорили, тот, что с бородой до талии, ахнул, зажав ладонью рот, на старческие глаза навернулись слезы. Королева осталась стоять, как оглушенная. Рыцари позади тронов быстро уткнулись губами в кулаки, пряча глаза под челками. Слизерин опустил голову, крепче прижав к себе Пенелопу, которая дрожала, как осиновый лист, и зачем-то размазывала по лицу слезы, словно могла их так остановить. Почему-то даже для него солнечный свет, бивший в окна, слегка погас. Даже он, со своими далекими от общих интересами, даже он, которому дела не было до Камелота, даже он почувствовал это - опустившуюся на все тень. Страшную пустоту, в которую вдруг превратился завтрашний день для целого королевства. Внезапный серый холод. Неприятную сосущую неизвестность. Даже он, простой честолюбивый фермер, ощутил это. Короля больше нет. Советники от горя осмелели - они заговорили с Мерлином, они хотели узнать подробности. Они начали спрашивать как, когда, где, почему. А тот молчал, потерянный и бессильный, словно все, что мог, он уже сказал, а теперь стоит его только тронуть, и он сам ляжет прямо здесь, посреди Тронного Зала, свернется калачиком и умрет. А потом Годрик вдруг сорвался с места. Сэл не успел среагировать - друг просто стоял рядом, оглушенный, хватающий ртом воздух и с дрожащими пальцами. А в следующий миг он вдруг с яростным рыком бросился на Мерлина. Тот стоял перед ним, хлипкий, как тростинка, и вообще непонятно как не рассыпался, когда Годрик схватил его за грудки и с силой тряхнул. Пенелопа испуганно вскрикнула, Слизерин рванул к друзьям. - Это ты!!! - не своим голосом заорал Гриффиндор, приближая красное от дикой ярости лицо к бледному лицу Эмриса. - Это ты! Это все ты! Это ты во всем виноват, ты все устроил, ты не дал ему выжить!!! - Годрик! - рявкнул Салазар, хватая его сзади за руки и пытаясь отодрать от Мерлина, но это было не так-то просто сделать, ведь более мощный, тренированный рыцарь в данный момент был сильнее. Он поверить не мог, что Гриффиндор когда-нибудь будет выкрикивать такие слова в лицо Мерлину. Теперь мир и вправду рушился. А страшнее всего было то, что Мерлин никак не сопротивлялся. Годрик тряхнул не человека, но сломанную пустую куклу. Мерлин ничего не ответил, не попытался защититься или вырваться - вообще ничего не сделал. Только смотрел в горящие неистовым гневом глаза друга, и его голубой взгляд заволакивала слезная пелена. Он был согласен. Он считал, что заслуживает это. - Это ты довел Мордреда до этого! - орал во всю глотку Гриффиндор, и его голос гремел в стенах зала. Он сжимал Эмриса мертвой хваткой и нещадно тряс, горя от ярости. - Это ты не давал ему ни единого шанса! Ты ему не верил! Если бы ты не обращался с ним так, он не убил бы Артура! И тот был бы жив! Это ты, это все ты, со своими драконами, со своими судьбами, со своими треклятыми пророчествами! ТЫ ЕГО УБИЛ! ЭТО ВСЕ ИЗ-ЗА ТЕБЯ! - Годрик, пожалуйста! - всхлипывая, Пуффендуй схватила мужа за руку и тоже попыталась оттащить его от Мерлина, но если Сэлу не удалось, то ей и подавно. Так что она просто повисла на каменной от напряжения руке рыцаря, вставая на носочки и пытаясь заглянуть ему в глаза. - Прошу тебя, пожалуйста, остановись! Так нельзя! Мерлин не...ох, мы все виноваты! Пожалуйста, хватит, ты слышишь меня?.. Бесполезно. Годрик был глух в своей ярости, от которой его колотило не меньше, чем он тряс Мерлина. Слизерин оглянулся. Растерянные советники не решались приблизиться к компании магов. Рыцари не смели ничего предпринять без приказа королевы. А та все еще была оглушена, только пятилась назад, между тронов, за их высокие спинки. И Салазар решил, что хуже уже точно не будет. Потому что куда уж хуже? Он зажег магией глаза и прорычал заклинание. Сцепившихся друзей (или уже врагов?) с силой отбросило друг от друга. Мерлин бухнулся на пол, и подоспевший Гаюс быстро вытащил его из зала. Годрика шарахнуло об стену, Пенелопа подлетела к нему, плача, тараторя ласковые, тихие, успокаивающие слова, но рыцарь не слышал ее. Он мотнул головой, отходя от удара, рваным движением взлохматил волосы и свирепым взглядом уставился туда, где только что был Мерлин. - Успокоился? - спросил Салазар. - Все, пошли отсюда... - Оставьте меня! - рыкнул Гриффиндор, высвобождаясь из рук жены и широким шагом устремляясь к выходу. Через пару секунд он уже скрылся за дверями. Пуффендуй шагнула было за ним, но Салазар ее поймал. - Пенни, дай ему несколько минут. Он сейчас придет домой, там и успокоится. Не трогай его. А тебя уже, наверное, дома дети заждались… Пенелопа кивнула, попытавшись успокоиться. Зажмурилась и закрыла лицо ладошками. Салазар обнял ее, уводя из зала. Через несколько минут подруга наконец смогла снова дышать. Размазывая по лицу слезы, она пошла домой. Слизерин, недолго думая, пошел следом. Казалось странным думать, что он будет делать этим вечером. Или завтрашним утром. Или через неделю. Наверняка, все те, мимо кого он проходил, боялись даже думать об этом. Им всем не было дела до будущего, их время застыло на здесь и сейчас, в котором величайшая постоянная их жизни больше не существует. Во дворце будто бесследно исчезла та четкая система, по которой он жил - все слуги, рыцари, придворные либо прятались по своим углам, либо ходили потерянные и понурые. Где-то у выхода друзья встретили Гаюса. Мрачный, как туча, казавшийся раньше таким живым, а теперь совсем дряхлый старик шел им навстречу, глядя себе под ноги. - Гаюс, - жалобно позвала Пенелопа, шмыгнув носом, - а где Мерлин? - Ушел, - коротко выдохнул лекарь. - Не захотел остаться... - Как ушел? Куда? - нахмурился Слизерин. Старик поднял тяжелый, весом в целую прожитую жизнь взгляд. - Я не знаю. Даже не знаю, вернется ли он. Простите. И он засеменил дальше какой-то очень медленной, очень болезненной стариковской походкой, которой никогда не ходил. По крайней мере, на памяти Сэла... Нехорошее предчувствие заскреблось в душе. Слизерин пошел вместе с Пенелопой домой и не стал заходить к себе - остался подождать у своей двери. А потом его опасения подтвердились, когда к нему вышла перепуганная, заплаканная Пуффендуй. За открывшейся дверью слышались жалобные выкрики детей, звавших маму, и их назойливый плач. - Сэл, его нет, - выдохнула волшебница. - Он не пришел домой. И Мерлина тоже нет. Сэл, пожалуйста, я боюсь, что... - Я сейчас же пойду его искать, - мгновенно кивнул Салазар, открывая свою дверь. - Я найду его, из-под земли достану. И он зашел к себе, схватив мантию. "Годрик, идиот, только не натвори глупостей..." *** Он никогда в жизни не испытывал такой ярости. Ранние неконтролируемые вспышки гнева не шли ни в какое сравнение. Эта ярость была чудовищной, беспощадной, почти звериной. Она взорвала все его существо, заставляя гореть изнутри. А выхода не было. Его душа стала его ловушкой. И в этой ловушке ревело бесновавшееся пламя, застилая красным глаза и заглушая все звуки диким грохотом. А может, этот грохот уже производил он сам. Гриффиндор метался по лесной поляне, как загнанный в клетку лев. Он впечатывал кулаки в стволы ни в чем не повинных деревьев, колошматил по бревну ногами, рычал, орал во весь голос, цеплялся за волосы, сам не понимая, как в ладонях раз за разом появляется магия. Эта магия выкорчевывала вокруг него старые пни из сухой земли, раздувала бурный ветер, обрушивая его на ломающиеся деревья, поднимала в воздух огромные валуны и швыряла в чащу, больно кусала изнутри тело, словно он и вправду горел на костре. Но хуже всего была ярость, которая не давала ему дышать. Он хватал ртом воздух, орал, но ярость держала его за горло и душила мертвой хваткой. А еще больше, чем вырвать из себя эту ярость, ему хотелось выжечь из головы слова, сказанные шепотом в Тронном Зале. Он умер. Его больше нет. Годрику хотелось сделать что-то, что даст ему воздуха, что заставит ярость отпустить. Ведь как-то же другие люди горюют по-другому. Они плачут. Но плакать он не умел. Благодаря папаше он пропустил тот момент, когда горе перерастает в слезы. Он не знал, что эта соленая влага прогонит ярость и поможет пережить боль. Он не знал этого, не понимал, куда ему бежать и что делать. И потому продолжал разбивать камни, ломать деревья и выть в уже вечереющее небо, выть, словно раненое животное, выть, чтобы расколоть это чертово спокойствие небес, заставить их взорваться, разверзнуться, обрушить на него ливень и каменный град, что-нибудь, что поможет унять бешеную боль, сжирающую сердце. А перед глазами стоял последний взгляд его короля, которым тот на него посмотрел через поле битвы. Последний раз, когда он видел друга, тот смотрел на него с гневом. Последний раз, когда они виделись, между ними была многолетняя ложь. И Артур умер, считая Годрика предателем. Гриффиндор, уже вымотанный и истощенный, обрушился на оставшееся стоять дерево, колотя по нему кулаками, словно оно было виновато, что друг его так и не простил. Словно это дерево было виновато в том, что Годрику теперь жить, зная, что его король перед смертью злился на него за долгую ложь. И нет, вовсе не Мерлин был тому виной. Просто он оказался рядом. А теперь Гриффиндор слишком злился на самого себя, чтобы помнить об ошибках Эмриса. Это конец. Больше не будет ничего. Перед глазами встал солнечный полдень. Еще зеленое тренировочное поле. Смеющиеся рыцари рядом. И Артур, весело вызывающий на бой. Годрик отшатнулся от дерева, занес кулаки и вдарил по стволу, а зажегшаяся в его ладонях магия снесла бедное дерево наземь, оставив волшебника посреди разрушенной, выкорчеванной, поломанной поляны. Гриффиндор медленно отошел, в ужасе разглядывая следы своей ярости. На пару секунд он услышал гомон птиц, спешивших убраться подальше. А потом вдруг понял, что дышит. Ноги подкосились, и он рухнул на колени посреди веток. Голова гудела. Силы оставляли тело, и оно казалось ватным. - Почему?.. - непонятно кому вдруг вырвалось у него. - Почему?! Голос забурчал и стал сипеть. Ярость ушла. Он всю ее выорал в темнеющее небо. Она вся перегорела, оставив его на пепелище. Вот только что теперь делать? Как жить в Альбионе, в котором нет его короля? И Альбион, и Камелот, и рыцарство - все потеряло смысл в одночасье. Ничего больше не было. Они не успели дойти, куда шли все эти годы. Они не успели сделать все, что хотели. Все пророчества лгали. Они твердили о золотом веке, но какой, к черту, золотой век? Зачем он нужен? Какой смысл теперь жить в Камелоте? Что такого особенного в этом месте? Какой смысл возвращаться к друзьям, к семье, к товарищам? Какой смысл теперь быть рыцарем? Что им всем теперь делать? Все пророчества твердили, что их король будет жить. Но они не сказали о том, что делать, если он умрет. Наверное, потому что здесь история заканчивается. Дальше нет никакого смысла за что-то бороться - все и так рухнуло. Годрик сжал голову руками, уперся локтями в колени и зажмурился. Отчаяние заливало все. Это оно прятало от них солнце, это оно сейчас накрывало тенью небо. Отчаяние. Ничего не было, кроме него. И Гриффиндор ничего не понимал. *** Мерлин не знал леса, в который забрел. Кажется, он здесь никогда еще не бывал. И как так получилось?.. Он думал, он уже все леса Камелота исходил. Впрочем, все равно... Он не смотрел, куда идет. Просто шел. Оставаться на месте было невыносимо, а еще невыносимее было видеть над верхушками деревьев башни замка. Гаюс что-то говорил ему, но Мерлин не слушал. Просто не мог - каждый угол, каждая дверь, каждая ниша напоминали ему о Нем. И он ушел. Он не убегал. Нет, от боли разве убежишь? Тем более, от такой. Он покорялся ей. Он шел не спеша, не глядя, позволяя боли себя догнать, накрыть, впиться в каждый уголок души, захватить каждую мысль и украсть последний свет. Он шел, но ему казалось, что все дальше заходит в болото - и даже не собирался плыть. Как не собирался отпираться от обвинений Годрика. Потому что тот был прав, во всем действительно был виноват именно Мерлин. Он и только он. Так что теперь он не бежал от боли - он тонул в ней, даже не пробуя дышать. Он почти умирал. И даже считал это закономерным и правильным. Зачем миру великий Эмрис без короля Былого и Грядущего? Он только половина монеты, только половина будущего, половина единого целого. И теперь ему казалось, словно у него отодрали половину тела, половину сердца, половину души - а рваные остатки кровоточили. Ему больше не быть целым. Да ему вообще больше незачем быть - он весь, все его существо было рождено для цели, которая умерла у Авалона. Его магия была рождена, чтобы любить Артура. В Мерлине не осталось ничего, что бы жило не для его короля. Он больше не умел жить в одиночку. Когда-то умел, а теперь шел, поломанный и нецелый, не зная, где найти что-нибудь, чем заткнуть зияющую сосущую дыру внутри. Там было холодно. Там больше не было Его. Все внутри скручивало от нестерпимой тоски. От нее хотелось скулить и выть, но это ведь не помогло бы. Что бы Мерлин ни сделал, Артура это не вернет. Даже если он сейчас рванет обратно в замок, взбежит по ступенькам, захватит на кухне еды, пробежит все коридоры, распахнет знакомые двери и грохнет поднос на стол...полог кровати не отдернется, и за ним не скривится недовольная заспанная физиономия. Нет, кровать сейчас пуста. Прибрана, застелена - с того последнего раза, когда Мерлин ее застилал, перед отъездом в Кристальную пещеру. И полог там не задернут, а, наверное, слегка колышется от сквозняка, потому что Джордж, наверняка, открыл окно, чтобы проветрить. А на столе там явно лежит какая-нибудь важная бумага, которую Артур планировал изучить и подписать по возвращении. Но никогда не возьмет ее в руки... Мерлин зажмурился и даже натолкнулся на дерево. Схватился за него, стараясь не упасть. Зачем-то. Но все равно сполз на землю. Обхватил колени руками, сжался в три погибели и закрыл глаза. - Ты же не собираешься расплакаться из-за меня? Мерлин подскочил, озираясь. Вокруг молчала роща. Обычная лесная роща с тонкими светлыми стволами осин. Небо зачем-то вечерело над их кронами, зачем-то загораясь закатом. Зачем? Кому нужен теперь этот закат? Кому нужно это серое холодное завтра? Но Мерлин ясно слышал голос Артура рядом. Вот прямо тут, где-то над головой. Его обычный, живой, теплый, уверенный, насмешливый голос. И фраза... Он нахмурился, все еще озираясь. Память услужливо затрепетала, словно ей только того и хотелось, что заглянуть в прошлое, полное тысячи дружеских подначиваний и того отдельного, перед какой-то битвой... Когда это было? Что это была за битва? - Ни один человек не стоит твоих слез, - вновь напомнил голос так явно, что Мерлин порывисто обернулся, ожидая увидеть друга за своим плечом. Но там никого не было. Память заныла, упиваясь болью. - Где ты?! - осипшим голосом выкрикнул Мерлин в сплетение ветвей. Ему ответила сойка. - Ты - уж точно не стоишь, - услышал он вдруг свой собственный голос из глубины еще зеленых крон. Мысли застопорились. Маг замотал головой, смаргивая опять появившиеся слезы. А деревья вновь заговорили: - Что ты наделал? - возмутился где-то слева голос Артура. - Я сказал отвлечь, а не вырубить! - Тебе не угодишь! - воскликнул справа голос Мерлина. Маг завертелся на месте, пытаясь угнаться за призраками. - Я предупреждаю - меня учили убивать с рождения. Мерлин не к месту счастливо засмеялся, вытирая рукавом мокрые щеки. Он знал, что это иллюзия, что что-то не так, что он, наверное, сходит с ума, но был до боли счастлив снова услышать этот голос. Такой важный и смешной, как тысячу лет назад, когда-то давно. - А как долго вас учили быть задницей...милорд? Воздуха в роще было больше, чем надо. Ветерок поднял с земли пожухлые листья и закружил, вздымая все выше. Мерлин жадно задышал этим ветром, который отчего-то становился все холоднее. - Мерлин - чудо, но чудо в том, что он такой идиот! - Артур... - позвал настоящий Мерлин. А почему он, собственно, настоящий? Гораздо более настоящий тот Мерлин, который мог разговаривать с Артуром, слышать его, ругаться с ним. А не тот, которого медленно грызла пустота. Ему захотелось быть тем призраком, который сейчас носился где-то здесь на поляне, бесплотным - чтобы не чувствовать, невидимым - чтобы увидеть голос, который ему отвечал. Ему захотелось туда, в этот холодный ветер, в котором жил теплый и живой голос его короля, неважно откуда взявшийся. Только там он может быть настоящим, только там он может быть живым... - По-твоему, я похож на жабу? - Мерлин, давай ты будешь делать то, что умеешь - ничего! - Ты когда-нибудь изменишься, Мерлин? - Мерлин... - Не будь такой девчонкой, Мерлин! - У тебя бы ума не хватило отравить меня. - И даже не думай смеяться! Роща теперь казалась далекой, рыже-розовой от нежного осеннего заката. Сойки затихли, спрятались, слушая голоса, мешавшие прошлое с настоящим, путая и пронзая насквозь. - Как ты можешь идти сражаться, зная, что умрешь? - Я обязан. Это мой долг. - Артур, без тебя Камелот ничего не стоит. Все, что мы создали тяжким трудом, будет разрушено... - Слушай. С чем бы нам ни пришлось встретиться, мы должны отстаивать то, что правильно. Предательство наших убеждений, Мерлин, - вот, что погубит все, за что мы боролись. Я клянусь, что спасу своих людей. Или умру, пытаясь. - Камелот был построен на доверии и преданности. Никто не разрушит его, пока мы придерживаемся этих идеалов. - Вы сражаетесь не потому, что вам кто-то приказал, а по настолько бОльшей причине. Вы сражаетесь за свой дом. За своих друзей. Голос окружил его, запутал мысли. Кровоточащее сердце поверило в то, что слышит, и Мерлин, казалось, бежал куда-то, зовя дорогое имя, пытаясь успеть за памятными насмешками. Фразы сменялись, но голос оставался, он смеялся, возмущался, злился, важничал и вдохновлял, возвращая в прошлое, и магу казалось, что уже вот-вот он увидит Его. А потом заметил, что ветер стал слишком холодным. Он в отчаянии стал цепляться за него, будто можно схватить воздух. - Нет, нет, прошу тебя... - Мерлин... - Да, я слышу тебя! - Спасибо, старый друг. - Ты верный друг, Мерлин. - Ты мой единственный друг, и я не могу потерять тебя. - Я всегда считал тебя храбрейшим из всех, кого встречал. - Нет...нет, не надо... - Мерлин... - Есть что-что, что я хочу сказать... - За королевство, которое ты помог мне построить... - Спасибо... - НЕЕЕТ! Ветер стал морозным, как ифтирский снег. Он ледяными кольцами схватил за горло, и только протяжный отчаянный крик вдруг собрал эту бурю и заставил рассеяться в тишину. И Мерлин остался один на поляне. Голоса больше не было. Призраки пропали. Он все еще стоял среди осин, один, как теперь будет целую вечность. А в голове набатом звучали только что услышанные фразы, фразы из прошлого, которые проникли в самую глубь, заставив вспомнить все эти десять лет. Вспомнить, что где-то за этим лесом остались его друзья. Народ. Замок. Где-то за этими осинами все еще был Альбион, у которого все еще было завтра. И у которого все еще была королева. И Эмрис. Он не имел права забывать об этом. Не имел права бросать этих людей. Они - все, что у него осталось от его короля. Они - то, за что Мерлин и Артур боролись все это время. И теперь Мерлин просто не мог взять и предать принципы, на которых этот Альбион был построен. Не для этого умер Артур. Не для этого… - Это лес Невриш, - прошептал мелодичный голос. И Мерлин даже не удивился. Он понял, что это была заколдованная роща, о которой он когда-то читал в одной из бесчисленных книг Гаюса. Он поднял голову и увидел фигуру из пожухлых листьев, колеблющуюся на легком ветерке. - Он дает услышать то, что больше всего хочешь услышать. Он возвращает то, в чем нуждаешься. Ты нашел то, что искал? Мерлин покачал головой. - То, чего я ищу, мне больше нигде не вернут. Но...лес мне кое о чем напомнил. Спасибо ему за это... Фигура молча сжалась, листья завихрились на ветерке и улетели куда-то за деревья. А Мерлин поднял голову к небу. Нежная охра и сочный шафран уже смешивались с темно-серым и у запада уже вливались в кромешный синий. Солнце пряталось за верхушки уже полуголых деревьев. День кончался. А потом наступит завтра. И в этом завтра уже все будет по-другому. Сегодняшний день был рваным и длинным, чудовищным и страшным, но на его рассвете король Альбиона еще был жив, еще дышал, еще мог говорить. А когда солнце взойдет завтра - то новый день уже не будет хранить этих драгоценных деталей, нет, он будет совершенно новый. И чужой. Мерлину больше в нем не будет тепла и света. Но это не значит, что он может просто пойти куда-то, в поисках места, где спряталось то солнце, что заходило сейчас, то солнце, которое унесло с собой жизнь Артура. Потому что где-то в этом сером мире все еще были люди, и эти люди нуждались в Эмрисе. И Мерлин будет с ними. Ради Артура. Даже если это займет тысячу лет. Он глубоко вдохнул прохладный ноябрьский воздух. И, развернувшись, пошел обратно - в Камелот. *** Мир стал темнее черной бочки. Для них всех наступила самая безлунная ночь, которая только могла случиться. И все знали, что эта ночь будет очень длинной. Осветится она только на миг погребальными кострами, которые уже закладывались на площади. Пенелопа чувствовала себя очень маленькой в этом огромном горе, накрывшем, казалось, всю землю. Слезы лились без конца, но она постаралась взять себя в руки, направляясь во дворец. Она оставила детей со свекровью еще раз, потому что ей необходимо было проверить, как там сестра. Горе растеклось по городу, как эпидемия. Люди прятались по домам, закрывали лица, жались друг к другу, испуганные, печальные, они смотрели на небо и тоже не знали, как дальше жить. Пенелопа столкнулась по дороге с несколькими женщинами, которые, пряча красные глаза, поскорее улепетнули подальше. И сама в тысячный раз за последние часы вытерла щеки, закуталась в плащ и поспешила во дворец, обходя стороной страшные костры. На ступеньки уже выносили носилки с телами. Пуффендуй увидела столько знакомых лиц... Товарищей Годрика, захаживавших к ним в дом за ее пирожками, гулявших когда-то в сказочном мае на их свадьбе. Теперь они лежали здесь, на ступенях дворца, в котором давали клятву верности короне. Бледные, холодные, спокойные. Словно спали. Одним из них был Гвейн. Пенелопа не смогла не заплакать вновь, увидев его. Она опустилась на ступени рядом и протянула дрожащую ладонь, чтобы в последний раз отвести с его лица темные волосы. Лоб оказался шершавым и очень твердым, словно то была не заледеневшая кожа, а заржавевшее железо. К ним подошли рыцари, но, узнав девушку, замерли, давая ей несколько минут. Пенелопа сжала ладонь Гвейна, прошептав ему последние "Прости" и "Спасибо". И поднялась, отступая и снова кутаясь в плащ, будто там было то тепло, которое она теряла с каждым новым погасшим именем, с каждым новым увиденным мертвым лицом. Рыцари молча взяли несколько носилок и понесли к повозке, на которой тела отправят к озеру, а там - опустят в приготовленные лодки и отдадут на волю волн и огня. А здесь, в приготовленных кострах сгинут мечи и мантии мертвых. И останется только дым. Пенелопа поднялась по лестницам, чувствуя себя тяжелее, чем когда была беременной. Во рту остался какой-то сухой запах пыли. Глаза болели от пролитых слез. Хотелось просто рухнуть и больше не вставать, потому что вокруг и так все темно и тяжело. Но она поднялась в нужную комнату, осторожно постучалась и даже смогла удивиться, услышав сдавленный выкрик "Уйдите!" В комнате не было никого из девочек-кухарок, с которыми жила Алиса, была только она сама. Она лежала на своей кровати, что была у окна, уткнувшись лицом в подушку и вся тряслась с макушки до пят. Старшая Пуффендуй услышала протяжные всхлипы, громкие рыдания и почти кашляющий от надрыва скулеж. - Малы-ыш, - Пен тут же оказалась рядом, в ужасе касаясь трясущихся плеч младшей. - Господи...Алиса, вынырни из подушки, ты так задохнешься! - Уйди! - проревела девочка, снова сотрясаясь в рыданиях. И Пенелопа поняла. Так горевать из-за короля Алиса не могла бы. Так ее сестра плакала, только когда пришло известие о смерти их родителей. Безудержно, сотрясаясь всем своим маленьким тогда телом, словно выворачивая себя наизнанку. Теперь она могла плакать так только из-за смерти очень близкого человека. Значит, это был тот, в кого она была влюблена последние месяцы. Конечно, Пен знала, что ее сестра влюбилась в какого-то рыцаря. Ее младшей сестренке было уже почти пятнадцать, и ее бойкое, юное сердце влюбилось той самой, первой, яркой любовью. Но кто был счастливцем - старшая не знала. Алиса почему-то отказывалась говорить ей об этом, словно стеснялась. И вот теперь, без сомнения, этот счастливец был мертв. И скорее всего, он даже не знал, что одна из юных кухарок будет безудержно реветь в подушку, пока его тело будут везти к погребальной лодке на озеро. - Алиса, - прошептала Пен, наклоняясь к лицу сестры, - э-эй. Это я. Обними меня, пожалуйста. Мне так будет легче. Подействовало. Алиса с трудом подняла себя из подушки, которой была теперь прямая дорога в костер, швырнула ее на пол, обернулась и крепко стиснула сестру, ткнувшись теплым мокрым лицом ей в грудь. Пенелопа обняла ее в ответ, не собираясь отпускать, пока она не успокоится. - Он умер, да? - тихо спросила волшебница. - Да, - прорыдала Алиса, жмурясь и уже начиная икать и хватать ртом воздух. - А я т-так...так и-и-и не с-сказала ведь й-ему... Плев-вать, он ме-ертв, Пен, он умер! Я п-помню, я...я дала й-ему в-вина на Камланн... И б-больше его н-не увижу..! И тут Пенелопа поняла еще кое-что. Почему Алиса никогда не хотела называть имени возлюбленного, почему так и не решилась подойти признаться, почему ни за что бы не получила взаимности - этот человек был в два раза ее старше. Этот человек был постоянно занят самыми красивыми девушками Камелота или вином. Этот человек никогда уже не узнает, что одна юная кухарочка обожала то, как он откидывал с лица длинные волосы. Потому что Гвейн умер. - Все пройдет, - прошептала Пен, прижимаясь щекой к макушке сестры и пряча ее в своих объятьях. - Все пройдет... Алиса жалась к ней, как ее сыновья. Она всегда так делала - особенно с тех пор, как умерли родители. Как к маме. Как к единственному существу, с которым было тепло и безопасно. И Пенелопа обнимала ее, чуть поглаживая по волосам и спине до тех самых пор, когда тело сестры перестало даже вздрагивать. Сгущались сумерки, и комнату заполняла ночная темнота. Тишину перестали надрывать слезы, и она облегченно повисла в теплом воздухе. Алиса в полузабытьи обмякла в руках старшей, устав от рыданий, которые высосали из нее все силы. Пен коротко сверкнула глазами, перетащив чужую подушку под голову сестры и медленно, осторожно, мягко опустила ее на постель. Она не представляла, как сильно будут болеть голова и глаза у Алисы завтра. Но больше всего будет болеть сердце. Юное девичье сердце, которое угораздило влюбиться в того, кто так скоро умер, ничего не узнав. Пенелопу заполнила жалость от того, что ее маленькая сестренка сейчас переживет такую огромную трагедию. И завтра проснется уже другой. Но то будет завтра. Пока что, в этой тихой вечерней темноте, убитая горем и истощенная слезами, эта девочка все еще была ее маленькой сестричкой. И Пен укрыла ее, тихо что-то нашептывая, а потом как-то сами собой вспомнились слова заклинания - и над сестрами повисли огоньки. Те самые, что все детские годы Алиса упрашивала старшую подвесить над ее постелью. Она говорила, что так ей уютно. Теперь же эти огоньки отразились в уже мало что понимающих, слипающихся черных глазах, и через пару мгновений Алиса заснула. Пенелопа бы с удовольствием легла рядом и уснула тоже, но дома ее ждали дети и все еще не вернувшийся муж. Так что она магией высушила и вычистила подушку сестры, положила на кровать ее соседки и ушла. *** Гаюс думал, что давно готов к этому. Он был уже достаточно стар, чтобы понимать, что люди не вечны. Что иногда они умирают молодыми. Что иногда умирают те, кому нужно жить. Он проводил уже немало погребальных лодок, а потому смерть больше не удивляла его. Даже смерть великих. Он помнил смерть короля Константина с его жестким военным нравом, не терпящим неповиновения. Гаюс был еще юн тогда, и как раз на его молодость пришлась гражданская война, устроенная Утером для захвата власти. Когда установился мир, Гаюс получил должность при дворе и ничего не спрашивал о том, куда делись старшие братья нового короля. Впрочем, у того вообще мало кто решался что-то спрашивать. Он помнил королеву Игрейн. Ее легкие золотистые локоны, лучистый лазурный взгляд, солнечную улыбку, нежный голос, слегка курносый носик и чудесный жизнерадостный смех. Ее доброту и милосердие, которые каким-то невероятным образом сглаживали характер ее мужа, как вода - остроконечный камень. Но все же Игрейн умерла, и Гаюс помнил ту ужасную ночь, которая сломала будущее для тысяч и тысяч людей на десятилетия вперед. Помнил, как заплаканные, уставшие голубые глаза успели увидеть новорожденного сына, а искусанные губы - дернуться в попытке улыбнуться. Гаюс помнил смерть Утера. Он был, пожалуй, единственным, кто разделял скорбь молодого короля, пока для всех вокруг это был скорее праздник - праздник освобождения и новой эры. Народ уважал Утера, но по большей части из страха, а потому не мог не радоваться новому правителю. И только сам Артур, пока все кричали ему поздравления, думал вовсе не о грандиозном моменте. И Гаюс, ушедший в глубокое молчание. Да, Утер совершил немало ошибок...но Гаюс мог помнить и хорошие времена в его правлении. Искреннюю благодарность за дружбу. Храбрость. Самоотверженность. И Гаюс, казалось, был готов к тому, что и Артура когда-нибудь положат в погребальную лодку. Что удивительного? Все смертны, даже молодой тридцатилетний король, которому судьба сулила величие. Только вот все равно запершило в горле, когда лекарь тяжело опустился на скамью у себя в покоях и, уставившись на склянки, вдруг почувствовал наплыв воспоминаний… *** Гаюс так и застыл в первую минуту на месте посреди базара. Вокруг ходили торговцы и покупатели, и никто, кажется, не узнавал дерущихся мальчишек. А вот Гаюс прекрасно узнавал: их было двое, и, как минимум, один здесь никоим образом не мог находиться. Лекарь оглянулся, но не заметил рыцарей. Ну конечно, были бы здесь рыцари, разве допустили бы они эту драку? А что, если они сейчас нагрянут? А потом доложат Утеру? Уж конечно, доложат! - Так! - рявкнул Гаюс, пользуясь тем, что больше и старше обоих драчунов. Он схватил их за плечи и попытался оттянуть друг от друга, но черноволосый мальчуган, опомнившись, опрометью бросился прочь, уже через пару секунд скрывшись в толпе. - Трус! Вернись! - кричал ему вслед второй. Он даже рванулся догонять, но Гаюс удержал его за локоть. - Ваше Высочество! - негромко, но внушительно гаркнул он мальчишке на ухо. - Что здесь происходит? - Это он виноват! - огрызнулся тот. Лекарь сурово сдвинул брови, понимающе закивав. - Не сомневаюсь. Иначе бы вы не стали драться, как последний конюшонок, прямо на базаре, на глазах у своих подданных, верно, милорд? Артур засопел, сдувая лезшую в глаза светлую челку. Вид у него был, словно у петуха, не хватало только перьев в лохматых волосах. Дорогая одежда потрепалась, а на скуле даже алел синяк. Лекарь поцокал языком. - Вы хоть понимаете, что у вас на лице сейчас вещественное доказательство? Что скажет ваш отец, когда узнает об этом? - Не узнает, - раздраженно ответил принц. - Скажу, что упал. - Вы считаете короля дураком? - По какому праву ты вообще меня отчитываешь сейчас?! - По праву свидетеля. Я ведь могу все рассказать Его Величеству. Мальчишка насупился. Гаюс едва не усмехнулся - ведь в голубых материнских глазах горел сейчас отцовский гнев. - Пойдемте скорее ко мне в каморку, пока вас здесь таким не застали рыцари. Они быстро добрались до покоев лекаря, а там Гаюс запер дверь, вытащил ватку и стал готовить раствор, чтобы убрать синяк. - Рассказывайте. Что вам вздумалось драться с сыном сэра Седрика? - Но надо же его как-то отвадить, - возмущенно ответил Артур, сидя на лавке напротив и болтая ногами. - То, что он делает, это попросту воровство. - А что он делает? - Он вместе со своими слугами-мальчишками по утрам...или по ночам, уж не знаю, крадет у Лины пироги и всякое такое, что она ставит на окно, чтобы оно...я не помню, зачем она его туда ставит, но зачем-то это нужно. И эти мерзавцы ее обкрадывают! А у нее десять детей! И денег не так много, чтобы прокормить еще и целую ораву, которая...да она не обязана их кормить! Они ей не платят, они не ее хозяева, да еще и смеют отпираться! Гаюс все понял. Но все же спросил: - Почему бы тогда просто не сказать королю? Мальчишка посмотрел на него, как на клоуна - маленький принц почему-то не любил циркачей, его совершенно не впечатляли их шутки и трюки. - Гаюс, он сын рыцаря! Отец просто...не поверит. Он почему-то думает, что все знатные люди честные, но...разве то, что делают Уилфред и его слуги - честно? Крестьян отец за воровство вешает или сечет...я видел однажды, как девчонку пороли на площади плеткой, - мальчишку передернуло. - А на рыцаря и его сына он почему-то не подумает. Скажет, что Лина все придумывает. Но как она может придумывать, если я бываю у нее каждый день, и я тоже... Тут он покраснел и замолк, поняв, что сболтнул лишнего. Гаюс подавил улыбку. Он знал, что принц до сих пор бегает к своей кормилице, хотя ему уже шел одиннадцатый год. Лекарь не видел в этом ничего плохого - в конце концов, у мальчика не было матери, да и отец был не слишком ласков, а потому естественно, что большая и теплая крестьянская семья влекла его. Вот только Утер запретил сыну бегать к семье Лины, тем более каждый день, на основании того, что он уже большой, и знаться с крестьянами так близко ему не подобает. Гаюс задумался, промокая ватку полученным раствором. Потом сел на скамью рядом с принцем и принялся аккуратно прикладывать эту ватку к его синяку. Мальчишка зашипел, отстраняясь. - Эй, больно! - А вы что хотели? - усмехнулся лекарь. - В бою воины получают раны, а это дело болезненное. Вы что думали, все эти шрамы старые вояки себе перьями рисуют? Как бы не так. Все славные рыцари, все самые храбрые воины получали раны, в отличие от тех, кто стоял в сторонке или трусливо убегал. И вам это тоже предстоит. Вы же у нас храбрый будете? Вот и готовьтесь, будете по ночам выть в подушку. Вот вам цена славы. Артур помолчал. Вернулся на место, подставляя лицо под руку лекаря. Тот удовлетворенно продолжил маленькую экзекуцию. - Ваше Высочество, я понимаю ваши намерения, но это все же не повод бросаться в драку. - Ты не расскажешь отцу? - Нет, сир. Не расскажу. У короля и так много забот, а уж с бандой наглецов мы сами управимся. И есть куда более эффективные методы, нежели грубое мужицкое махание кулаками. - Какие? На следующий же день приехавший во дворец сэр Седрик, встретившись за обедом с Утером, сказал, что его сын внезапно заболел, причем вместе со своими слугами, а потому, к сожалению, не смог поехать с отцом. Счастливый Артур забежал к Гаюсу сказать, что их план сработал - слабительное, которое Лина по их указке добавила в свою выпечку накануне вечером, на целый день приковало малолетних разбойников к ночным горшкам. Затем он убежал, а потом снова прибежал, принеся лекарю булочек с кухни. Гаюс не стал говорить принцу, что ему уже по возрасту нельзя есть такие булочки. Просто улыбнулся. *** Гаюс прерывисто вздохнул. Вот же ж нахлынуло... Видимо, нужно было дожить до старости, чтобы перестать убиваться по умершим людям, и нужно было пережить старость, чтобы снова начать скорбеть по ним. "Спите спокойно, Артур, - подумал старый лекарь. - Вы были прекрасным королем." Он встал, машинально принимаясь расставлять не убранные склянки, а когда закончил - приоткрылась дверь, и старик ахнул. В уже погрузившиеся в вечерний полумрак покои робко протиснулся Мерлин. Сердце Гаюса сжалось от тоски и жалости, когда он увидел своего мальчика таким потерянным и таким сломанным. Он облегченно выдохнул - Мерлин вернулся. Гаюс боялся, что потеряет его теперь, но его названный сын вернулся. Сломленный, пустой, уязвимый, хрупкий - но вернулся. Мерлин поднял голову, чтобы лекаря поразил его жалобный, загнанный взгляд. Ничего не говоря, Гаюс обнял его за плечи и аккуратно повел в его каморку. Там они сели. Молча. - Здесь все еще твой дом, - шепнул старик. - Ты не один. Мы все остались после Него. Плечи Мерлина дрогнули. Он уронил голову в ладони, запустив пальцы в волосы и задрожал. Гаюс услышал его слезы. И был тысячу раз благодарен за то, что его мальчик пришел разделить свое горе с ним, а не унес его далеко от Камелота. Гаюс тут же обнял его, зная, что это не поможет, но он хотел показать Мерлину, что тот нужен здесь. Хотя бы одному слишком старому лекарю, которому снова больно отпускать умерших. *** Было уже темно, когда Годрик ступил на улицы города. Вокруг было пусто, зато в каждом доме горел огонь. Потому что в каждом доме были те, кто скорбел друг у друга на плече. Рыцарь медленно тащился по пустынным улочкам, и поздний вечер шагал рядом с ним беззвучной бархатной поступью. Наверное, вид его был страшен после всего, что он натворил в лесу, но сейчас бы это никого не удивило. Ослепляющая ярость ушла бесследно, высосав силы и оставив какую-то тяжелую, тоскливую печаль. От этой печали першило в горле и болели глаза. А еще в голову лезли совсем другие мысли. Что будет завтра? Что решит королева относительно магии? Состоится ли теперь объединение Альбиона? Как извиниться перед Мерлином? И вернется ли он в Камелот? Как там Пенелопа? И мать? И друзья? Те, что остались в живых. Те, что вместе с ним сейчас скорбели. В их доме тоже горел свет, но когда Годрик постучался, ему не открыли. Кажется, Пен говорила, что с детьми сидит его мать... Возможно, кто-то из них теперь пошел его искать, а другая на минуту вышла к соседям… Он открыл дверь магией и ступил из прохладного ноябрьского вечера в теплый дом. Женщин не было, но рядом с выходом лежал плащ Пенелопы, что значило, что она и вправду ненадолго вышла. Годрик пошел в спальню, в которой было совсем тепло из-за натопленной печки. Он приблизился к колыбели, где спали его сыновья. Впрочем, они уже и не особенно спали - позевывали, смешно округляя маленькие ротики, моргали, стараясь увидеть поскорей огромный и все еще удивительный для них мир. И как-то все стало понятней. Вот здесь, у детской колыбели, было гораздо проще понять значение великой битвы. Гриффиндор слабо, но тепло улыбнулся, присел на угол кровати и вытащил из колыбели проснувшихся мальчишек. Они не плакали - видимо, зубки оставили их в покое на время. Они глядели еще сонно, но уже улыбались. Вот зачем нужно это серое холодное завтра. Вот зачем умерло столько доблестных товарищей. Вот за что ушел их король. Чтобы у их детей было будущее. Ярость больше не терзала душу. Приходило тяжелое, но неминуемое понимание. Мадор, Гвейн и остальные - они ушли не напрасно. Они создали будущее для тех, кто остался жить - для детей, которым этот мир все еще был интересен. Все еще живой и настоящий, этот прекрасный Альбион был и оставался - для таких детей, как сыновья Гриффиндора. И он будет за него сражаться, как сражался Артур. Потому что цель всего этого была выше жизней павших воинов, и все они это понимали. Король умер. Но королевство живет. И вот здесь, над личиками своих детей, Годрик поклялся, что сохранит его. В конце концов, именно это сулил его судьбе великий дракон. Он наклонился и прижался губами к маленькому лбу одного из близнецов. Дверь не скрипнула, но он услышал, как кто-то зашел в дом. А потом тихие аккуратные шажки подступили совсем близко. Годрик поднял глаза на жену, и почувствовал, что его щеки наконец-то были мокры от слез. Пенелопа мягко обвила руками его плечи и ткнулась носом в его волосы. Прерывисто вздохнула. И вот так началась их новая жизнь. Через пару минут дверь резко распахнулась, и громкие шаги принесли к ним Слизерина. - Пен, мы все еще не нашли его, может, он... - маг встал, как вкопанный, уставившись на друга. Годрик хотел сказать ''спасибо" за поиски, извиниться, что они разминулись, спросить, как он, но не успел - лицо Сэла исказило сильное раздражение. - Да что б тебя! - с досады ругнулся Салазар, запахиваясь в мантию. - Я уже думал, на том свете его искать или в тюрьме... Черт бы вас подрал с вашим королем! Он резко развернулся и вышел из дома. Пенелопа вздохнула. Гриффиндор прикрыл глаза.