Огни Камелота

"Вот мы и сделали это, родной," - думала Гвиневра на обратной дороге в Камелот. По полям за окнами кареты стлался бесконечный туман, а королева безучастно глядела на него, невольно покручивая на пальце обручальное кольцо. Вот оно и случилось. То, чего они так долго добивались, то, чего так долго ждали, то, что стоило таких трудов и стольких ухищрений. Оно случилось. Только Его не было на этой победе. Служанку из кареты она отослала к остальной свите, позволив себе немножко эгоизма. Но неужели она не заслужила каплю покоя после всего? А эта девица была из тех, кто считал, что наигранно веселыми и отвлеченными разговорами, подбадривающими улыбками и назойливым присутствием можно разогнать скорбь, как осеннюю хандру. Так что оставшуюся дорогу Гвен проехала в тишине, не заметив даже, как потерялась в воспоминаниях. Она видела в памяти картинки из прошлого - такого близкого и такого невозможно недостижимого - о том, как Артур, бывало, по часу стоял около окна, чего-то высматривая в тумане снаружи. Она никогда не могла понять этого контраста в нем: то он готов был выть от того, что из-за множества дел не мог пойти на свою любимую тренировку и размяться, то застывал вот так у окна - и бог его знает о чем думал. Она знала только одно: было очень приятно обвить его сзади руками, прижаться к широкой спине щекой и услышать его усмешку, с которой он возвращается в реальность. Но стоило это теперь представить, как сердце остро колола боль, заставляя вздрогнуть и сжаться под черным плащом. Нет, сколько бы вокруг ни было подбадривающих улыбок, королева куталась в свой траур, как больной с температурой в одеяло. Дома ее встретила ее пустая комната, пустые коридоры, полные людей, пустой Тронный Зал с двумя тронами и вереницей горожан с их просьбами и жалобами. И Гвен окунулась в работу с головой. На следующий день после прибытия с поля Шелот был устроен Совет, чтобы разобраться уже не с проблемами Альбиона, а только Камелота. Странно больно было отпускать тот факт, что Альбион уже не ее ответственность, что это легло на плечи Родора, а потом ляжет на Аргоса и Митиан. Странно...потому что Альбион был их детищем - Гвиневры и Артура - их мечтой, их дорогой, почти их ребенком, которого они растили столько времени. Но она не жалела, что отказалась от престола, ведь править Альбионом одной было бы еще больнее, чем сейчас отдать это детище в руки других. А надежнее людей, чем Аргос и Митиан, она бы не смогла выбрать. И первым делом на Совете прозвучал вопрос о наследовании престола Камелота. - У Артура не осталось детей, - резюмировал очевидное лорд Рослин. Гвен внутренне сжалась, словно это был упрек лично ей - она не родила умершему монарху детей. - Братьев у него не было, сестра... - старик замялся, - была незаконнорожденной. Из всего этого следует вопрос: Ваше Величество, кто будет нашим следующим королем? Гвиневра зависла. Тревога поселилась в низу живота, но понять, что это за тревога, она не могла. Пока не прозвучали слова лорда Рингера: - Это очевидно. Королева должна выйти замуж за одного из соседних принцев, только не за наследника. Избранник станет принцем-консортом, а ребенок - будущим королем Камелота. Выйти замуж... Тошнота накатила резко и сильно, настолько, что Гвен отвернулась спиной к столу и отошла, прикрыв ладонью рот. Только теперь до нее дошло, что у Камелота есть будущее, и оно есть только через нее. Все эти дни со смерти Артура она думала, что теперь она будет влачить свое существование в этом пустом замке, разбираясь с бумагами и деля свой сон с пустотой. И только сейчас она осознала, что все это время ходила по ловушке, и теперь эта ловушка захлопнулась. Броситься к двери, стучать по ней кулаками, кричать ''Выпустите"? Камелоту нужен наследник. А значит, она должна будет лечь в постель с другим мужчиной. И не раз. Боже… Ее накрыло воспоминаниями, настолько реальными, что она почти ощутила тысячу раз знакомые и все равно желанные поцелуи мужа на плечах и шее под черной тканью траурного платья, крепкую хватку больших рук на талии и спине, мурашки пробежали по позвоночнику, духота хлынула в горло. Она не могла вдохнуть, сжав ладонями шею и пытаясь выбраться из этого сонма жарких ночей, которых ее телу уже не почувствовать. Артур был единственным мужчиной в ее постели. Ее первым мужчиной. С ним она узнала ласки, доводящие до лучшего в мире восторга, только ему она позволила знать себя всю. Только его прикосновения горели сейчас у нее на бедрах под строгими юбками, только его губы касались ее оголенной груди. И теперь она должна...отдать все это...какому-то другому мужчине? Она лишь на мгновение представила чужие руки на своей талии, чужое лицо над собой на фоне балдахина кровати, и ее всю передернуло. Руки задрожали, и она сжала их, с силой впиваясь ногтями в кожу. "Нет! - в панике и отвращении завизжали все инстинкты, не заботясь ни о чем. - Нет, ни за что в жизни, нет!" И какую-то минуту казалось, что ничего очевиднее и правильнее быть не может. Но потом эта минута прошла...Гвен с трудом, но взяла себя в руки...и поняла, что правильно как раз-таки именно это предложение. Потому что только так она сможет остаться верной Камелоту, а как она может бросить свой Камелот? Ее дом, ее верного друга, ее родителя и дитя, ее наследие, все, что у нее осталось от мужа? Ее народ потерял своего короля, так неужели он должен потерять еще и королеву? Нет, она не сможет предать Камелот. Она не сможет оставить его на произвол судьбы. В конце концов, она давала клятву, вступая на престол - а клятвы либо держат до смертного одра, либо не дают вовсе. Нет, когда она клялась служить своему королю и своему королевству, она была искренней. И она не Моргана, чтобы отказываться от ответственности и бежать от своих же слов. Она выйдет замуж за другого. Она родит наследника трону Камелота. Она сделает все, что от нее потребуется. Может быть, только лишь немного времени... - Миледи, вам плохо? - встревоженно спросил Гаюс. Гвиневра выдохнула, запирая эмоции на замок, сложила руки на юбке и обернулась, возвращаясь к столу. - Все в порядке, я думала над словами лорда Рингера и пришла к выводу, что он прав. Да, я должна выйти замуж и родить наследника, только... С этим следует повременить, и, возможно, в этом не будет необходимости. - Как так? - спросил лорд Вимон. - Я могу уже сейчас носить ребенка короля, - на одном дыхании произнесла королева, удивляясь тому, что не краснеет. - Мы были вместе, тогда, перед боем. Возможно, я беременна. Советники переглянулись. Гаюс сощурился, внимательно глядя на Гвен, но та отвела взгляд, невозмутимо ожидая реакции и стараясь не вспоминать ту ночь - нежную, ласковую, теплую посреди тревожного Камланна - последнюю ночь. - Ну что ж, это было бы просто замечательно, - решил лорд Вимон. - Гаюс, - обратился к лекарю лорд Генрих, - через какое время ты сможешь определить, носит ли королева дитя или нет? Гвен старалась не смотреть на старика, но кожей чувствовала его пристальный взгляд. Потом старик повернулся к советникам и спокойно ответил: - Шесть месяцев. Гвиневра едва не выдала себя облегченным выдохом. Он понял. Он поддержит ее, он поможет ей. Конечно, определить беременность одними лишь догадками нельзя, но Гвен знала, чувствовала, что в ней нет ребенка Артура. Ей просто отчаянно нужно было время. Время смириться с судьбой, со вторым замужеством, с предстоящими ночами с другим мужчиной и ношением детей не от Него. - Шесть? - нахмурился лорд Генрих. - Ты темнишь, лекарь, это не может занимать больше трех месяцев. - Я не стану вам рассказывать, лорд Генрих, что такое ложная и замершая беременности, - сухо ответил Гаюс. - Я только повторю: на то, чтобы быть уверенным, понадобится шесть месяцев. Седовласый советник фыркнул. - А твой маг, этот...Мерлин, разве не может использовать магию для определения? Или эта бывшая служанка королевы, Пуффендуй? - Лорд Генрих, - вклинилась Гвиневра. - Сбавьте тон. Не смейте так говорить об этих людях. - Простите меня, Ваше Величество, - склонил голову старикан. Снова обернулся к Гаюсу. - Так?.. - Нет, - все таким же ровным тоном ответил Гаюс. - Мерлин не может определить это в силу того, что его магия другого характера. Но даже Пенелопе, чья магия целительская, не подвластна тайна жизни и смерти, этот баланс скрыт от смертных. - Сколько же ты знаешь о магии, - сощурился советник. - Сколько лет ты под носом у короля читал запрещенные книги? - Достаточно, чтобы тайно помогать ему, - с достоинством отбрил Гаюс. - Полагаю, вопрос решен, - остановил их конфликт лорд Вимон. - Не совсем, - заговорил почти все время молчавший до этого лорд Осберт. - Я не согласен с этим решением, у меня вопрос: может ли леди Гвиневра вообще быть наследницей престола и передавать трон Камелота своим детям? Над столом повисла минутная тишина. - В каком смысле? - осторожно спросил лорд Летард. - В том, что... Простите, Ваше Величество, но я предлагаю вспомнить тот факт, что вы не королевской крови. Вы заняли престол благодаря браку с королем, а по происхождению вы крестьянка. Таким образом, имеете ли вы право на наследование трона? Советники зашумели. Осберта поддерживал Генрих и еще парочка старых консерваторов, любивших времена Утера. Вимон, ее наставник, всегда относившийся к ней по-отечески, Рослин, Норман, Летард, Рингер и остальные были решительно против такой позиции. Гаюс, конечно, относился ко второй половине спорщиков. - Подождите, - взмахнул рукой лорд Осберт, - подождите! Ну ведь мы отказываем в праве престолонаследования леди Моргане именно по причине того, что она незаконнорожденная. Почему здесь у нас другой принцип? - Нет, - возразил лорд Летард, - мы отказываем ей в праве на трон по причине ее несостоятельности! Дорогой вы мой, вы помните два периода ее правления? Чего стоило Артуру вытащить народ из голода, который она устроила? А масштабные казни? - Да в конце концов, господа, леди Моргана мертва, - напомнил лорд Рослин, и Гвен все-таки вздрогнула. - Давайте говорить о реальных вещах, а не о ''если бы" да "ка бы". Король мертв, его сестра - какая бы она ни была - тоже мертва, а есть только леди Гвиневра и ее право на трон. - Но у нее было право на трон только как у жены короля! - упрямо возразил лорд Осберт. - А теперь она снова та, кто была в начале, разве нет? - Нет, - громко оборвала обсуждения Гвен. Ей осточертело слушать, как у нее пытаются отобрать ее Камелот. Может быть, раньше она бы засомневалась в своих правах, ведь эти старики были правы в одном - она крестьянка и взошла на трон только благодаря браку с Артуром, который был заключен вопреки всем правилам и нормам. Но теперь ей вдруг вспомнились слова леди Кандиды, когда та рассказывала о том, как сослала всех бастардов своего отца перед коронацией: "Я единственный законный ребенок моего отца. С какой стати я должна была отдать свои земли в руки необразованных властолюбцев?" Так вот, с какой стати она, Гвен, должна отдать свой Камелот кому-то другому? По той лишь причине, что она крестьянка? Ну что ж, Артуру это однажды не помешало возвести ее на трон, а если все вокруг уступали ему в благородстве - это их проблемы, не ее. Спорщики замолкли, глядя на королеву, а та смотрела только на Осберта, и голос ее звучал четко и твердо. - Корону на мою голову возложил король, и он и только он мог бы ее отнять. А коль скоро Его Величество мертв и перед смертью передал мне родовую печать, следовательно, назвал меня своей наследницей. - Она расслабленно сложила руки на юбке, ввинчиваясь острым взглядом в советника. - Можете считать это захватом власти, лорд Осберт. Только меня зовут Гвиневра Пендрагон. И я королева Камелота. Вы меня короновали, значит я буду матерью наследника. И я воспитаю его так, как хотел бы воспитать своего сына король Артур. *** По возвращении с Шелотской встречи Мерлин застал в своих покоях мать. И в первую же секунду попал в ее крепкие объятья. Даже позволил себе, как в детстве, уткнуться ей в плечо лицом и выдохнуть. Однако после этого ничего не изменилось. Он был рад ее видеть, очень. Он был рад, что она в порядке, что она пришла к нему, угадав, в каком он состоянии. Но материнские объятья больше не прогоняли все проблемы и грусть, как раньше. Он больше не мог улыбаться, возвращаться к жизни, стремиться к чему-то...собственно, "жить". Слишком много потерял. Слишком многих. Бороться больше не хотелось. Что мама могла с этим поделать? Зачем ей видеть его такого? - Родной, - нежно гладила его по волосам Хунит. - Может, ты домой вернешься? У меня теперь хорошее хозяйство, я не бедствую, спасибо королю Аргосу и его правлению. Тебе найдется там место. - Мама... - грустно усмехнулся Мерлин. - Мне и раньше не было там места, откуда же оно теперь возьмется? - Тогда давай я сюда перееду. Куплю домик неподалеку от замка, буду работать вместе с Гаюсом, я ведь когда-то тоже училась у него лекарским премудростям, мы так и познакомились. Будем видеться, я буду рядом. А? Мерлин беспомощно взял ее ладони в свои и прижал к губам. Как объяснить ей так, чтобы она не обиделась? Не будет ему легче от того, что она останется рядом. Ему вообще уже легче не будет. Он не ребенок, чтобы его нужно было отвлечь чем-нибудь интересным от потери любимой игрушки. Он уже достаточно знал, что такое боль, и, ей-богу, мог с ней существовать. Но втягивать под свой черный полог еще кого-либо, тем более - мать, он не собирался. Он сторонился всех во дворце, потому что им незачем было касаться того болота, что царило у него внутри, а заставлять мать бросить хорошее хозяйство, друзей-соседей и жизнь в другом месте, чтобы переехать сюда? Зачем? Чтобы она каждый день смотрела, как он живет в своем собственном темном пузыре и даже не собирается что-то менять? Чтобы она день за днем убеждалась, что ее сын уже не будет прежним, не станет ее мальчиком, чьи проблемы она всегда могла развеять поцелуем в лоб? Ему вполне хватало, что все это видел Гаюс, и он совершенно не хотел, чтобы Хунит точно так же медленно превращалась в старуху, наблюдая за его существованием. Втягивать в свое болото мать даже для него было бы низко. - Мама, - аккуратно произнес маг, подбирая слова. - Я буду в порядке. Не нужно из-за меня бросать все и срываться с места. - Но... - Я не один здесь. У меня все еще есть друзья и Альбион. Слышала ли она уже, что королем Альбиона был признан Родор? Поймет ли, что он увиливает? Хунит внимательно и невозможно ласково смотрела на него. Глубже, чем он позволил бы кому-либо, но для матерей это было законно - смотреть в самые закоулки душ своих детей. - И я, - только и добавила мать. - И ты, - кивнул Мерлин. - Я люблю тебя, мам. Хунит мучительно долго смотрела на него, а потом снова сгребла в охапку и прижала к себе, и для нее никогда не было препятствием, что он был много выше нее. Мама все же пробыла в Камелоте несколько дней, и Эмрис изо всех сил старался выглядеть не таким мрачным, чтобы спрятать от нее свою бездну, в которую ей лучше было не заглядывать. А когда она уехала, к нему в покои постучался Годрик. Дело было днем, Гаюс совершал обход больных, а Мерлин, специально забыв про магию, стирал в чане его рясы, стараясь не вспоминать все шуточные перепалки с Артуром по поводу стирки. На стук в дверь он поднял голову и замер, глядя, как в покои заходит рыцарь. Они редко виделись с той самой драки, даже при том, что оба ездили на поле Шелот, и еще ни разу не разговаривали. Мерлин избегал бывшего друга, потому что посмотреть ему в глаза было нестерпимо стыдно. Сколько раз за последний год Гриффиндор говорил ему, что нельзя судить Мордреда за то, чего тот еще не сделал? Сколько раз Мерлин был глух и упрям? Поэтому он считал естественным, что Годрик не хотел больше его видеть. Поэтому он удивился, что тот сейчас пришел к нему. Гриффиндор молча посмотрел на его мыльные руки, потом на лицо. Мерлин настороженно ждал, наблюдая за ним снизу-вверх. - Ты к Гаюсу? - спросил Эмрис. - Он на обходе сейчас... - Я к тебе, - качнул головой рыцарь. Поднял руку и со вздохом медленно провел пятерней по волосам. Выглядел он жутко уставшим. - Я знаю, должен был прийти уже давно, но я ждал, пока ты...освободишься. Мерлин не удержался и удивленно вскинул брови. Он даже не знал, что сказать, его удивляло все: то, что Годрик пришел к нему, начал не с упреков, выразился тактично (это когда такое бывало вообще?), да и в целом выглядел...иначе. Хотя кто из них теперь был прежним? Они посмотрели друг на друга. - Ты простишь меня? - вдруг спросил Гриффиндор. Мерлин выронил белье, и, тяжелое от воды, оно шмякнулось обратно в чан. Мыльная вода закачалась от толчка. - Я - тебя? - тупо переспросил Эмрис. - За ту драку. За все, что я наговорил. Обычно разговорчивый, рыцарь говорил кратко. Конечно, эта последняя трагедия забрала у них все слова. Да и надобность в них тоже. Мерлин недоверчиво нахмурился. - А разве ты не имел то ввиду, когда говорил? Годрик поморщился, отводя взгляд. - Господи, нет... Я был зол, слишком зол, ты знаешь, как на меня порой накатывает... А в тот раз было совсем плохо, ты бы видел, во что я превратил одну лесную поляну в тот день. Я не хотел говорить...все то, что говорил, прости меня. Мерлин опустил голову, уставившись на мыльную воду в чане. И почему легче не стало, когда выяснилось, что друг остался ему другом, а не винил его во всех бедах? Наоборот сердце заныло еще сильнее. Гвен его благодарила. Артур сказал ему "спасибо" на последнем дыхании. Годрик не считал его виноватым. Его собирались назначить придворным магом и воздавать почести. А...за что? За то, что он провалил свою миссию? За то, что не справился и всех подвел? За что, черт возьми, Гриффиндор сейчас просил прощения - за правду? - Не нужно извиняться, - устало ответил Мерлин, поднимая голову и вновь принимаясь стирать. Чем сильнее впивалась в душу боль, тем сильнее он цеплялся за работу. - Ты не был не прав тогда, так что за что извиняться. - Ме-ерлин, не надо, не смей, - произнес рыцарь, садясь рядом на скамейку. - Ты ни в чем не виноват. - Да? Сколько раз ты мне говорил, что не нужно давить на Мордреда? Это я все устроил. - В этой истории было намного больше игроков, и все сыграли свою роль. И я... - Годрик поджал губы на секунду. - Я мог переубедить Мордреда. Я мог бы его найти, пойти за ним, уберечь, мог бы спасти его... И почему он не пошел ко мне, когда нашел Кару... - Явно не хотел подвергать тебя опасности. - Глупый верный мальчишка. Он тоже мог бы понять, что его любимая - не та, которую стоит любить. Мерлин саркастически усмехнулся. - Не нам ему нотации читать по этому поводу. Уж точно не мне и не Артуру, мы оба любили слепо... - Ну, Гвейн тоже полюбил предательницу, однако не повернулся против Камелота, когда королева казнила ее. - Эйра была предательницей не только Камелоту, но и самому Гвейну, а Кара...не знаю, кажется, она и правда любила Мордреда. Годрик вздохнул, сплетя пальцы в замок. - Кажется, мы слишком запутались в этой истории, чтобы никто в итоге не погиб. - Мы сами эту историю запутали. - А разве у нас не было причин? Мерлин взглянул на рыцаря, тот многозначительно кивнул и, поднимаясь, на секунду сжал его плечо. - Мы делали то, что считали правильным, дружище. Мы ошибались, но мы хотели как лучше. Виноваты те, кто намеренно желает зла. Он ушел, оставив за собой тишину, а Мерлин долго смотрел на мыльную воду и думал, когда же Годрик успел стать таким мудрым. Как так получилось, Мерлин не знал. Но в какой-то из дней (он их не различал теперь) он проснулся и чисто по памяти побрел по знакомому маршруту. А когда напоролся на запертую дверь - вернулся в реальность, потому что в прошлом дверь этих покоев практически никогда не была заперта. Еще он понял, что вообще-то все последние...дни? недели? избегал эту дверь. Но вот он был здесь, снова, как каждый день десяти лет до этого. И не смог не войти. Магия, позванная впервые с Того Дня, открыла дверь и впустила его в самую главную комнату в его жизни. День был солнечный, и покои заливал бледно-золотистый свет. И кроме этого света и пыли здесь больше никого не было. Собственно, и не могло быть. Тысяча и одно воспоминание теперь жили в этих покоях, как призраки. Мерлин видел их в каждой вещи, в каждом уголке до дрожи знакомой комнаты. Все здесь было Его, все здесь было о Нем. А чего ты ожидал? Что это будет легко? Он с трудом сглотнул и приблизился к письменному столу. В косых лучах солнца столешницу покрывал тонкий слой пыли. За щитами на стенах и в пологе кровати пряталась пустая тишина. Мерлин позвал магию, виновато скулившую где-то внутри него, и еле выговорил заклинание. Пыль исчезла. Воздух посвежел. И все вещи в покоях обязались на веки веков хранить свой сегодняшний запах, не нуждаясь в чистке и стирке. Так теперь будет всегда, даже если замок будет разрушен, эти покои останутся неприкосновенными. А Мерлин осел на пол, сжав руками голову, и погрузился в свое маленькое безумие, зная, что его окружают лишь призраки. *** В первые дни Годрик почти не выходил из дома. Собственно, ему было и незачем: положение их было неопределенным, королева еще не знала, что с ними делать, так что рыцарь просто ждал ее решения у себя дома. Он одевался в простые рубахи, не трогая кольчугу и стеганку, так что Пенелопа вообще убрала их подальше, чтобы муж не натыкался на них взглядом. Он забывал бриться. Замечал уже недельную щетину, сбривал, а потом опять забывал, так что Пен уже даже привыкла к виду небритого мужа. Она часто плакала. Раньше он терялся при этом, пытался ее развеселить, рассмешить, отвлечь. Теперь он просто молча садился рядом и обнимал ее. Или брал близнецов и клал одного из них ей на коленки, потому что рядом с детьми скорбь отступала. Или же так же молча шел готовить успокоительную настойку и приносил ей попить. Только спустя несколько дней Пенелопа поняла, что Годрик почти не разговаривал с ней. И это наводило смертельную тоску, потому что Пуффендуй понимала - это не просто угрюмость и скорбь. Она понимала, что муж никогда уже не станет прежним. Вся беспечность и развеселость канула в небытие. И остался повзрослевший, потрепанный, но все еще ее Гриффиндор. Он помогал ей по дому и почти все время проводил с детьми. Пенелопа даже могла бы чувствовать некую материнскую ревность, но, в конце концов, это мальчики - конечно, они тянулись к отцу. Кроме того, близнецы заставляли ее мужа улыбаться, а значит все было к лучшему. Потом Гвиневра объявила, что все еще желает видеть Годрика в рядах рыцарей, и тот снова стал отправляться на патрули и дозоры. Пен сначала встревожилась - может, ему нужно еще немного времени, чтобы прийти в себя? Однако Годрик снова ее удивил - он совершенно спокойно собрался и ушел в патруль, а вечером совершенно спокойно вернулся. Он всегда теперь был спокойный, вопреки своей прежней неугомонности и непоседливости. Больше не вскакивал с рассветом, а просто лежал, дожидаясь нужного времени, или шел что-нибудь починить во дворе. Больше не размахивал руками и не носился по дому, рассказывая о тренировках и патрулях. Да и вообще теперь рассказывал об этом гораздо реже и меньше. Обнимал ее, приходя домой, спрашивал о том, как она себя чувствует, что нового было в ее дне, и изредка, в ответ на ее упорные расспросы, рассказывал, что произошло на службе. - Мы были на северных дорогах, - говорил он, раздеваясь. Она даже замерла, нарезая хлеб к его ужину, и напряженно покосилась на него в ожидании. И с облегчением выдохнула, когда кольчуга упала на пол у порога. Раньше она бы ругалась, но сейчас была рада этому маленькому доказательству, что это все еще ее муж, что хоть он и изменился, но он все еще тот, кого она любила. - Никогда не думал, что северные дороги будут опаснее восточных. Саксов мы не нашли, кажется, они уже все смылись. Знать бы еще куда… - Годрик, - мягко прервала Пенелопа. Мужчина обернулся уже у лавки. Она взглядом и ножом указала на сваленную на полу одежду. Маг посмотрел туда, и его губы чуть дернула улыбка. За эту улыбку Пуффендуй сейчас готова была простить ему все. - Прости, забыл, - Гриффиндор взмахнул рукой, и одежда улетела на свое место. Потом закатал рукава синей рубахи и уселся за стол. - Леон хочет обыскать деревни, но на это нужно позволение Гвиневры, а ей сейчас не до нас... Она вообще полностью доверила военные дела Леону и Теодору. А те спросили, есть ли у меня такая магия, чтобы людей искать. Теперь думаю сходить к Когтевран, может, у нее в книгах есть что-то об этом. - Я слышала только о поиске по вещи, но вряд ли у нас есть вещи всех сбежавших саксов, - Пенелопа поставила на стол рядом с ним нарезанный хлеб. - Если только все они, убегая, не побросали мечи. - Это было бы здорово, - кивнул Годрик, набирая новую ложку супа. - Кстати, как твои соседки? Чего-то я давно ваш кружок не видел здесь. Они все еще тебя боятся? - Нет, они, скорее, тебя боялись, - ответила девушка, сев рядом. - Они боялись приходить, пока ты был дома. А теперь одна за другой приходят, благодарят, гостинцы мальчишкам приносят, расспрашивают. - Конечно, ты же половине из них мужей спасла тогда в лазарете. - Ну, не спасла, и не половине, - стеснительно потупила глаза Пен. - Я просто помогла немного, там было много акушерок... - А рядом со мной акушерок не было, на кого ты здесь скинешь свои подвиги? - Можно подумать, кое-кто так никогда не делал, сэр безымянный рыцарь. Напомните мне, кто сразил сэра Мадора на судебном поединке? - Там было другое... - протянул Годрик, и волшебница тепло усмехнулась. - Жаль, я не попал на похороны Мадора... И Гвейна... - Зато ты был рядом с ними в бою, - возразила Пенелопа. - Это нам остаются лишь тела. А королеве и тела не осталось, лишь память... Мужчина помолчал, размягчая хлеб в бульоне. - А представь, мы ведь все когда-нибудь станем только памятью, - вдруг задумчиво сказал он. - Представь - когда-нибудь, как сказал Килгарра, времена королей пройдут, люди будут верить уже в другие вещи... И мы с тобой будем для них только легендами. - Люди будут рассказывать легенды о рыцарях Круглого Стола, о великом Эмрисе, о короле Артуре, о четырех могущественных колдунах Альбиона, будут спорить, что там правда, а что нет... - подхватила Пен. - Только вряд ли хоть капля из этого будет правдой. - Например, они подумают, что то, что у нас было десять детей - это сказки, - слабо усмехнулся Гриффиндор, взглянув на жену. Пенелопа улыбнулась и поцеловала его. Невесомо провела пальчиками по щетинистой щеке. - Отпусти, - негромко сказала она. - Мне нравится. Годрик справлялся. Насколько возможно он был в порядке. А вот за Алису Пенелопа всерьез волновалась. Как она и ожидала, сестренка очень сильно изменилась после смерти Гвейна. Младшая Пуффендуй, задиристая, бойкая, упертая и языкастая, теперь стала замкнутой, подавленной и всегда грустной. Она сторонилась своих подруг и уже почти не задерживалась в их кружке. Раньше Пен была бы невероятно рада, что сестра перестала наконец развлекаться сплетнями со своими подружками-сороками, но теперь она бы согласилась и на это, лишь бы Алиса не увядала от своего горя. Сестра замкнулась в себе, молча работала на кухне и изредка приходила посидеть с племянниками, но все же с девочками ей было бы интересней, чем с мальчишками, которые даже в девять месяцев оставались мальчишками. Пенелопа долго думала, как помочь младшей, пока до нее не дошло, что той оставался всего месяц до пятнадцатилетия. И тогда волшебница пошла к королеве. Гвиневра была рада ее видеть. Она не улыбнулась (Пен вообще с того рокового дня не видела ее улыбки), но было понятно, что вид подруги доставил ей облегчение. Они встретились вечером в библиотеке, где королева всегда любила работать, и Пен была рада, что подруга не изменила этой привычке теперь. Только нечто новое все же было - кубок вина на столе, наполовину осушенный. Они обменялись ничего не значащими новостями, а потом наступило молчание, потому что Пенелопа не знала, как начать. Ей было сложно разговаривать с подругой, видя ее такой другой. Кубок вина, черное платье, простая прическа, осунувшееся лицо - все сбивало с толку, наводило тоску и сожаление. Пен была знакома со страхом ожидания - знать, что Он в опасности и может не вернуться, но ее муж был жив, он вернулся с Камланна, он все еще приходил домой, обнимал ее, целовал, разговаривал, ложился с ней спать, а вот у Гвиневры... Страх это не само горе, оно в тысячу раз хуже. Пенелопа не знала, как помочь подруге, и потому даже чувствовала себя виноватой. - Миледи... - Не надо, - поспешно остановила ее королева. В ее глазах отразилась мучительная мольба. - Прошу, пожалуйста, давай, ну хоть раз не о Нем. Умоляю, я не могу больше об этом говорить, не хочу больше ничего об этом слышать... Пуффендуй сглотнула, глядя на ее искаженное этой мольбой лицо. Вздохнула, сжав руки на юбке. - Хорошо, я...я хочу поговорить о моей сестре. - Что с ней? - устало спросила Гвиневра. - Дело в том, что она...она потеряла любимого человека. Взгляд подруги стал внимательнее, она нахмурилась. - Как? - Она влюбилась. Знаете, первая юношеская любовь, а ей ведь совсем скоро пятнадцать лет, самый нужный возраст для такой влюбленности. - А этот юноша, он знал, что она влюблена в него? - Нет, она не решилась...и это был не юноша. Королева еще больше нахмурилась, недоуменно глядя на подругу. Пенелопа закусила губу. - Это был Гвейн. Пару секунд до женщины, казалось, не доходило. А потом она удивленно распахнула глаза, прикрыв рот ладошкой. - Гвейн?.. Подожди, но он ведь в два раза старше? - Что никогда не останавливает юных девушек, - грустно улыбнулась Пен. - Алиса видела, что он постоянно с женщинами, постоянно окружен вниманием, она так и не решилась признаться ему, а он ее и не замечал. Знал, конечно, что она моя сестра, но она же совсем ребенок для него. Она ему иногда подавала фляжки перед походом или от меня передавала выпечку, а больше, скорее всего, он ее и не встречал. А она наблюдала и влюблялась. Гвиневра пораженно качала головой. - Бедная девочка... - пробормотала она. - Бедный Гвейн... Конечно, он был такой обаятельный и красивый, конечно, она могла в него влюбиться... Боги, если б я знала, я могла бы что-то устроить, и... - Думаете, если бы Гвейн поговорил с ней и объяснил, почему не может ее полюбить, ее влюбленность бы так просто прошла? - Но все-таки... Все меньше боли. - Нет, боли бы меньше не стало. Алиса не глупая, она понимает, что он смотрел на женщин много старше ее, и что у нее не было шансов. Она скорбит не потому, что у них не вышло любви, а потому, что он погиб. Королева немного помолчала, уйдя в свои мысли, а потом серьезно посмотрела на подругу. - И что ты хотела попросить? - Я хотела...предложить... - волшебница замялась. - Я знаю, у вас уже есть служанка, но, возможно, вы бы могли найти место для Алисы рядом с собой? Я просто подумала, что ей было бы легче подле вас, чем там, среди подружек, которые больше ее не понимают. Гвиневра крепко задумалась, даже встала и немного прошлась между стеллажей, уперев одну руку в спину, а второй закрыв губы, что-то обдумывая. Через несколько минут она вернулась и твердо объявила: - Я возьму ее на должность своей служанки. Пен широко распахнула глаза. - Но вы...миледи, но у вас же... - Мне не нравится эта девушка, - повела плечами подруга. - Она слишком...назойливая, что ли. Она не...не понимает, что мне нужно. Я только раздражаюсь и срываюсь на ней, и это вредит нам обеим. Я уже какое-то время думала сместить ее, но без служанки мне сейчас нельзя. Лучше я ее определю к какой-нибудь придворной даме, там ей будет спокойней, а я, думаю, лучше уживусь с Алисой. В конце концов, однажды с ее сестрой мне удалось ужиться. Пенелопа слегка улыбнулась и все же встревоженно спросила: - Но, Ваше Величество, вас не смущает, что ей только четырнадцать? - Через месяц, если я правильно помню, уже пятнадцать, - качнула головой королева. - А мне самой было столько, когда я поступила на службу к Моргане. Твоя сестра выросла, она уже не девочка, так что все случилось вовремя. *** С назначением Алисы хоть какая-то часть нынешнего существования стала проще. Гвен взяла ее, потому что решила, что девушка, потерявшая любимого, будет гораздо лучше вписываться в ее вдовью жизнь. К тому же, Алиса все же была ей не чужим человеком, а младшей сестрой очень дорогой и близкой подруги. Сначала она все же немного волновалась, потому что раньше ей казалось, что между сестрами Пуффендуй похожего только чувство юмора. Однако теперь, подавленная горем, Алиса стала больше похожа на Пенелопу, и все случилось, как надо. Алиса не надоедала ей утешениями и подбадриваниями - так как на личном опыте знала, что они не помогают. Она не делала рядом с ней вид, будто все в порядке и жизнь продолжается - потому что понимала, что ни черта ничего не в порядке. Алиса делала как раз то, что нужно было Гвен - была рядом. Она выполняла все поручения молча, а если говорила что-то - то по делу. Она не пыталась убедить королеву, что совсем необязательно нагружать себя работой, потому что понимала, зачем та это делала. Алиса просто помогала госпоже ориентироваться в сумасшедшем распорядке дня, напоминала о еде тогда, когда можно было, а не когда положено, отваживала от дверей придворных, если Гвиневра просила никого к ней не впускать - из-за чего теперь во дворце все считали, что служанка королевы слишком наглая. Алисе не было дела до кривотолков, она вообще не замечала никого и ничего вокруг, кроме своей работы - точно так же, как сама Гвен. Девушка позволяла забыть о себе и появлялась в нужные моменты будто из ниоткуда. Благодаря ей Гвиневра была спокойна, что когда будет возможно - ее оставят в покое на какое-то время. Иногда, чаще - вечером, в ванной, когда в голову лезли романтичные воспоминания из брачной жизни, королева начинала разговаривать со служанкой. И Алиса рассказывала ей разные старые, как мир, дворцовые сплетни, которые раньше бы заставили Гвен смеяться, а теперь просто немного разгоняли тоску, давая отдышаться. Они не заговаривали о мужчинах - ни об Артуре, ни о Гвейне. Иногда Гвен замечала, как девушка плачет за работой, но не трогала ее в благодарность за то, что та не трогала ее саму. Они порой говорили о детях Гриффиндоров, Гвиневра спрашивала служанку о магии ее сестры, и в этом обоюдном негласном правиле - "Не говорить о Них" - находили странное успокоение. Королева продолжала заваливать себя работой, и чем больше - тем лучше. Она туго затягивала лиф траурного платья, из которого даже не думала, что когда-нибудь вылезет, и с головой погружалась в государственные дела. А самое странное было то, что из всех советников она теперь больше всего работала с лордом Осбертом. Впрочем, причина была проста - лорд Осберт ее не жалел. Это был тот человек, который предан не королю и королеве, а самому государству. Ничего выше Камелота он не ставил и требовал того же от остальных, а потому не делал скидку на горе королевы, не давал ей спуску. Это было ни плохо, ни хорошо, но именно то, что ей было теперь нужно. Не сочувствующие взгляды, деликатный тон и мягкое обращение, нет, ей нужен был этот резкий, черствый и принципиальный старикан, потому что его требовательная, скептическая, порой осуждающая манера не позволяла расслабиться, раскиснуть, углубиться в ее горе. Ведь тогда, на второй день после Того Дня, именно язвительный, наглый голос Слизерина вытащил ее из комнаты, в которой она заперлась. И теперь именно общество лорда Осберта, его возмутительные упреки и доводящие до белого каления консервативные суждения держали ее на плаву. Они спорили, даже ругались, но так ей было легче. И, кажется, остальные советники это понимали. И даже сам лорд Осберт - ведь пусть он и был чурбаном, но точно не был глупцом. И так каждый день для нее превратился в круговерть сотни отчего-то важных вещей, которые, казалось бы, занимали все внимание и море времени, но в итоге, по сути, каждый день она делала только одно - изо всех сил старалась заставить душу закаменеть. Чтобы перестать чувствовать невыносимую тоску, перестать видеть не вещи, а воспоминания, связанные с ними, перестать мысленно обращаться к Нему. Наверное, это было невозможно. Сколько бы она ни молчала наедине с Алисой, сколько бы ни пряталась от разговоров о Нем с придворными, как бы отчаянно ни пыталась убить память, услужливо подсовывающую сладостное недостижимое прошлое, все равно в каждой мысли, в каждом дне, в каждом вдохе, в каждом луче солнца был Он. Однажды, в начале декабря к ней постучался вечером Мерлин. Гвен удивилась, потому что маг не искал с ней встречи, как и она с ним - слишком больно им было встречаться, им - двоим самым близким людям в жизни Артура. От его вида на плечи сразу легли все слова, от которых она пряталась все это время, душа сжалась, жалобно скуля. "Нет, пожалуйста, уйди, давай не будем..." - Я... - хрипло начал Мерлин, - я должен сказать кое-что... Я был в старых покоях. Там. Она чуть не спросила "Как ты туда вошел?" Несмотря ни на что, она так и не привыкла, что ее друг - всесильный маг. Гвиневра прислушалась к себе. Скажи то же самое кто-нибудь другой, она бы, наверное, уже пылала от гнева, потому что Туда никто не смел теперь входить, там остались жить только Его призраки, память о Нем, которую никто не смел нарушать. Но...это же Мерлин. Пожалуй, только ему она и позволила бы туда зайти. Потому что была точно уверена, как в том, что солнце встает на востоке, что Мерлин ничего там не нарушит и не тронет. Потому что ему там каждая складка на кровати и каждая бумажка на столе была так же дорога, как и ей. Так что она с трудом кивнула, разрешая говорить дальше. - Я использовал там магию. В общем, я наложил заклинание...эти покои останутся такими навсегда. - Такими?.. - Там больше не будет пыли, одежду не проест моль, постель не потрепается, воздух не станет затхлым, в общем...вообще ничего не изменится. Ни время, ни погода, ни люди не смогут ничего там изменить. Даже если пройдут века. Ты...не против? Гвен оперлась рукой о стол, обдумывая эту мысль. Даже если она зайдет туда уже седой старухой, у которой будут дети от какого-нибудь принца, которые уже будут наследниками престола или же уже будут править, то в тех покоях все еще будет лежать письмо Баярда, обещающее другую жизнь, а кровать и одежда в шкафу все еще будут хранить Его запах. Она прикрыла глаза. Выдохнула. - Это прекрасно, - тихо ответила она наконец, снова глядя на друга. Они помолчали, и в этой тишине все громче становились все невысказанные слова. Маг не выдержал первым. - Ты правильно сделала, что заперла покои. Хорошо, что туда не войдет никто и не...не испортит все. Гвиневра рвано хохотнула, от чего за версту разило хорошей истерикой. - Только давай не будем делать вид, что Он был идеальным, - она отвернулась и поспешно отошла к окну, словно убегая от друга, один вид которого вызывал память. Слова стали срываться с губ сами, нарочито саркастичные и быстрые, тоже убегающие от правды. - Всегда так: если человек умирает, все начинают говорить о нем, как об идеале, а Артур далеко не был идеальным, так что давай...давай не будем... Вспомни хотя бы, каким он был большим ребенком, когда простывал. - Просто невозможным, - грустно усмехнулся Мерлин. - Капризничал похлеще детей. Я всегда думал, я взорвусь, если он еще раз начнет ныть из-за того, что ему жарко или холодно. А как меня бесило, что он не умел одеваться... - Да нет, он умел, просто до ужаса не любил. До встречи с ним я и представить не могла, чтобы бывало настолько лень одеваться, у него это были просто вселенские усилия - натянуть штаны! - Причем настолько, что он носился по дворцу в поисках меня, а ведь мог за это же время уже давным-давно сам одеться. - А как ты его с утра с постели поднимал?! Это же просто невозможно… - Я его порой просто стаскивал на пол, а он продолжал спать на полу... - Он храпел, Мерлин, ты не представляешь, как часто я его будила по ночам, потому что было невозможно спать из-за его храпа... - Тебе хотя бы получалось немного поспать! А если мы были в походах, и надо было что-то охранять, чаще я бодрствовал. Он, конечно, считал, что ему нужно выспаться, потому что если на нас нападут, то сражаться придется ему, но только я тоже участвовал, он просто не видел, как я использую магию. - Ты бы видел его лицо, когда я ему сообщила, что ванны набираются не по волшебству! Ему-то казалось, что это так легко - взял и набрал... - И еду он у меня частенько забирал на охоте. Правда, потом делился добычей, и я так и не знаю, он забирал мою еду только тогда, когда был уверен, что кого-то поймает, или просто был самоуверенной обнаглевшей задницей... Их сумбурные воспоминания, перемешанные с нервным лихорадочным смехом делали лишь больнее, и в конце концов они все равно закончились, оставив в покое рваную тишину. Тревожное молчание повисло между ними, слушавшими свои отчаявшиеся сердца. - Мерлин... - зажмурившись, всхлипнула Гвен, - я скучаю по нему... Господи, я так сильно скучаю!.. Она не поняла, в какой момент он оказался рядом, но ничего не казалось естественнее, чем объятья Мерлина, когда она обернулась и ткнулась лицом в его плечо. Друг обнял ее, а она позволила себе разрыдаться - впервые за уже, наверное, много дней. * - цитата из стихотворения Дж. Байрона - "Лакин-и-Гер"