Духов лесных голоса

             В темнице подвала тускло горит свеча. Оранжевый огонек трепещет от частого дыхания склонившегося в молитве омеги и отбрасывает на стену его искаженную тень. День подошел к концу. Чимин понимает это по стихшим звукам и считывает по количеству прогоревших свечей. За стенами темницы больше не раздаются шаги иссолов и не слышны чужие разговоры. В доме тоже тихо, и лишь из-за запертой двери изредка долетает ворчание стража, шорох его движений, когда тот начинает прохаживаться из стороны в сторону, чтобы размяться, да скрип расшатанного стула, если несущий дозор альфа садится на него.       Чимин растирает пальцами виски и облизывает пересохшие губы. С момента отказа от пищи прошел всего один день, но от голода уже сильно болит голова и безумно хочется пить. Чимин сглатывает скопившуюся во рту слюну, чтобы смягчить сухое горло, и громче шепчет молитву, но мысли путаются, и вместо заученных фраз в воспаленном сознании всплывают воспоминания. Это похоже на галлюцинации. Ночной бред, который не отпускает много лет подряд и не дает уснуть. Под плотно сомкнутыми веками омега, как наяву, видит облик любимого. Он слышит его счастливый смех и срывающийся от волнения шепот. Пускай не по-настоящему, пусть только в воображении, но Инсон снова рядом, и Чимин, не открывая глаз, растягивает потрескавшиеся губы в слабой улыбке.              С Инсоном Чимин был знаком с раннего возраста — его папа работал на кухне. В детстве не важен статус, юные создания не ищут наживы и не считают чужие богатства. Двоих омежек-ровесников не беспокоила разница их положений в обществе. Сын правителей и сын прислуги быстро сблизились и проводили в играх много времени. Они носились по саду и вместе запускали воздушного змея. Воображая себя искателями приключений, храбрясь друг перед другом и при этом дрожа от страха, вместе исследовали темный подвал просторного дома правителей, а после с громким визгом убегали оттуда прочь, когда к детской игре присоединялся старый сторож и пугал мелкоту воем и хрипами, которые якобы издавали призраки. В летние теплые ночи, Чимин ускользал через окно из своей спальни, чтобы бегом пересечь широкий двор, пробраться незамеченным в домишко прислуги и до самого рассвета сладко спать на чужой постели в объятиях лучшего друга.       Годы пролетали слишком быстро, и очень скоро омегам стало понятно, что их связывали не только общие развлечения. Дети выросли, стали юношами, и в их взволнованных сердцах зародилось новое чувство — чувство безграничной нежности друг к другу. Омегам стало мало задушевных разговоров и шумных игр, больше не хотелось быть у всех на виду, и они, сами до конца не осознавая, зачем им это нужно, при каждом удобном случае искали уединения.       Родителей больше не умиляла столь сильная привязанность сына к простолюдину. Старший брат Тэмин подозрительно косился на неразлучных друзей, ведь в их возрасте омегам уже положено обращать внимание на альф, заигрывать и кокетничать с ними, а не проводить все время с приятелями. Но Чимин скучал на званых вечерах и игнорировал ухаживания приезжих сыновей-альф правителей соседних земель. Он не замечал чужих заинтересованных взглядов.       Всё, что видел Чимин — это Инсон.       Его раскрывшийся с возрастом запах манил и пленял разум. От каждого прикосновения по телу бежали мурашки и перехватывало дыхание. В Инсоне хотелось тонуть, слиться с ним воедино. Чувствовать его. Дышать им. Видеть каждый миг и всегда быть рядом. Это было похоже на помешательство, но Чимина не пугали бушующие в сердце эмоции, потому что он точно знал — его чувства взаимны.       — Это неправильно, — сокрушенно шептал Чимин в промежутках между поцелуями. Весенний ливень барабанил по подоконнику распахнутого настежь окна, скрывая звуки тихого разговора и шороха одежд двух сплетенных в объятиях омег. С мокрых волос Инсона непрерывно стекали капли и падали Чимину на лицо. — Мы с тобой оба ненормальные.       — Главное, что мы с тобой. Оба. Вместе, — срывающимся от возбуждения голосом убеждал Инсон, всем своим весом сильнее вжимая Чимина в пуховую перину. — А всё остальное — неважно.       — Если нас поймают, если хоть кто-нибудь увидит, чем мы занимаемся наедине и донесет об этом моим родителям — тебя жестоко накажут.       — Значит, мы должны не попадаться.       Скрывать взаимную привязанность становилось сложнее с каждым днем. Чимину стоило лишь увидеть издалека любимого, и на его лице невольно расцветала улыбка. Когда омеги были рядом, контролировать каждый жест было нереально — их руки непроизвольно тянулись, чтобы прикоснуться. Держаться на приличном расстоянии стало невыполнимой задачей — омег неодолимой силой притягивало друг к другу.       Невозможно скрыть от чужих пытливых взглядов горящий в глазах свет чистой любви.       По городу поползли слухи — вид счастливых омег, смотрящих друг на друга с непередаваемой нежностью, вызывал у людей нехорошие подозрения. Помрачнел отец, папа всё чаще начал заводить разговоры о замужестве Чимина, а Тэмин, ограждая младшего брата от нежелательного общения, по возможности нагружал Инсона дополнительными поручениями. Но юный ум хитер и изворотлив — несмотря на все преграды, влюбленные омеги умудрялись находить время для личных встреч.       — Давай сбежим отсюда, — мечтательно глядя на ясное небо над головой, однажды предложил Инсон.       — Куда мы сможем сбежать, глупый? — засмеялся в ответ Чимин.       Они лежали в высокой траве нескошенного луга, прячась в ее тенистой прохладе от полуденного зноя июньского солнца. Легкий ветер качал над их головами желтые соцветья пижмы и пушистые хвосты вейника. Где-то вдалеке раздавалось блеянье овечьего стада и редкие щелчки пастушьего кнута, но рядом с омегами никого не было, и только стрекочущие в траве кузнечики слышали их тихий разговор.       — Куда угодно, — продолжал храбриться Инсон. — Мы можем перебраться через реку, обогнуть земли, принадлежащие правителю Донхэ, и скрыться от всех в степи.       — И попадем в руки кочевников, — подметил Чимин. — Альфы этого дикого народа очень обрадуются, когда найдут двух беззащитных омег.       — Тогда пойдем на север.       — Навстречу прибывшим из-за моря захватчикам, — грустно вздохнул Чимин, который уже был наслышан о страшных вестях, долетевших до их земель с севера.       — Тогда мы можем…       — Вернуться домой, — Чимин завершил фразу любимого и, чтобы тот не сильно обиделся, оставил на его губах нежный поцелуй. — Нам действительно пора возвращаться. Тебя ждет работа. Меня уже наверняка ищет моя семья.       Черные вести с севера обсуждались всеми горожанами. Люди шептались о зверствах чужаков, пересказывали друг другу события далеких кровопролитных сражений, в которых иссолы неизменно становились победителями. И Чимин, погруженный в мрачные рассказы, что были наполнены дымом погребальных костров, совсем не заметил, как начали сгущаться тучи над его головой.              Слабая улыбка гаснет на чиминовых губах. Он открывает глаза и оглядывается вокруг. Тьма обступает, надвигается из темных углов и сжирает отблески неяркого света. Чимин тянется назад и дрожащими руками подхватывает с брошенного на пол тюфяка последние две свечи. Омега поджигает их и ставит рядом с уже горящей. Хочется наполнить темницу светом, оранжевыми огоньками отогнать прочь клубящийся в душе мрак и навсегда остаться в воспоминаниях об Инсоне там, где они ещё могли беззаботно лежать в нескошенной траве и держаться за руки, переплетя пальцы.       Чимин складывает у лица ладони и сосредотачивает взгляд на пламени свечей, всеми силами цепляется за обрывки летнего солнечного дня, но память неумолимо уносит дальше, и от всплывших картин прошлого на глазах омеги выступают слезы.              Влюбленных омег разлучили через несколько дней после разговора, когда Инсон предложил сбежать. Разлучили ненадолго — родители сообщили Чимину, что их семья приглашена в гости к правителю соседних земель. Отказаться от дружеского визита было невозможно, и погрустневший Чимин начал собираться в дорогу.       В подобные поездки омега брал с собой совсем немного вещей и украшений, ведь он никогда не искал себе женихов и не стремился покорять сердца молодых альф, чем вызывал недовольство отца и папы. Вместо того, чтобы следовать родительским указаниям и поскорее определиться с выбором будущего мужа, Чимин начал всячески уклоняться от званых пиров, но в ту поездку отправился со спокойным сердцем — у недавно овдовевшего сорокалетнего правителя Донхэ, владения которого были расположены на другом берегу широкой реки, не было ни сыновей-альф, ни каких-либо иных наследников. Ранним утром лодочники быстро перевезли семью и их поклажу через речную воду, на берегу уже дожидалась крытая повозка, и вечером того же дня Чимин учтиво кланялся Донхэ, распахнувшему перед гостями не только двери своего дома, но и дружеские объятия.       Про Донхэ в народе ходили нехорошие слухи. Люди поговаривали, что правитель, который спустя долгие годы супружеской жизни так и не дождался рождения детей, избавился от своего мужа-омеги, подстроив его якобы случайную смерть. Но Чимина не интересовали чужие сплетни. Он знал Донхэ с детства, относился к нему, как к добродушному дядюшке или веселому соседу, и не верил злым словам. Омега с удовольствием откликался на все предлагаемые развлечения: он прогуливался с Донхэ по городу и не отказывался от конных выездов, чтобы осмотреть красоты чужих владений. Альфа часто был рядом, проводил с омегой гораздо больше времени, чем с его родителями, но и это не настораживало Чимина. Донхэ был умен, галантен и остроумен. Общаться с ним было на удивление легко, и во время совместных ужинов омега не отмалчивался, как бывало раньше, а к несказанной радости родителей, активно участвовал во всех беседах.       Чимин был слишком наивен и чист. Он не сумел предугадать скорого предательства, которое прятали за улыбками все близкие ему люди.       Первая неделя в гостях пролетела незаметно. К концу второй Чимин начал скучать по Инсону. В середине третьей недели омега робко спросил, как скоро они вернутся домой, но папа лишь отмахнулся от этого вопроса, а в душе Чимина стало беспокойно. Родители явно не торопились покидать гостеприимный дом и радушного хозяина. Они тянули время, чего-то ждали. И дождались.       У Чимина началась течка.       Омега обнаружил это утром, когда проснулся на промокших от выделений простынях, но переживать по этому поводу не стал. Для беспокойства не было особых причин, ведь течки у него проходили почти безболезненно и без жуткого желания. Не требующее альфу омежье тело, прося удовлетворения, чуть зудело от слабого возбуждения, но от этой маленькой неприятности Чимин легко и привычно избавился с помощью своей руки, а после позвал прислугу, чтобы те принесли воды, чистое постельное белье и сообщили его родителям о том, что ближайшие несколько дней он проведет в кровати. Прислуга молча выполнила все указания, и оставшийся наедине омега, вдоволь напившись, закрыл глаза, но уснуть ему не дали — к нему внезапно пришли родители и Донхэ.       — Ко мне сейчас заходить нельзя, — возмутился было Чимин, но замолчал и пугливо натянул одеяло до самого подбородка, увидев горящий похотью взгляд хозяина дома.       Раздувая ноздри, Донхэ глубоко вдыхал запах течного омеги, а его тело мелко дрожало от дикого желания. Чимин отодвинулся к самому изголовью кровати и подтянул к груди ноги. Сжался комком и от страха перестал дышать. В облике Донхэ не осталось ничего прежнего и привычного. Теперь Чимин видел перед собой не добродушного соседа, а обезумевшего альфу, который, на ходу распутывая завязки одежд, медленно приближался к постели, в то время как родители отходили назад к распахнутой двери.       — Отец! Папа! — истошно закричал Чимин.       Он откинул в сторону одеяло и бросился вслед уходящим родителям, но сильные руки схватили его и швырнули обратно на кровать.       — Папа, вернись! Умоляю! Папочка! — продолжал звать на помощь омега, сопротивляясь навалившемуся сверху альфе.       Напрасно Чимин пытался докричаться до глухих родительских сердец. Напрасно заливался слезами и просил остановиться озверевшего альфу. Донхэ рвал на нем одежду и до синяков сжимал руки. Одним рывком перевернул на живот и коленом раздвинул бедра. Чимин рыдал в голос, но все звуки поглощала мягкость подушки, в которую его уткнули лицом. Давящая между лопаток ладонь не давала увернуться, и громкий плач сменился визгом, когда Донхэ протолкнул член в девственный анус.       От оглушительной боли помутился разум, мокрая от слез и слюны подушка липла к лицу и не давала сделать полноценный вдох. Чимин продолжал бестолково сопротивляться, но силы были не равны. Не было возможности ни освободиться, ни сбросить с себя альфу. Донхэ по-звериному рычал и глубоко втрахивался в узкое нутро. Каждый его толчок отзывался резкой болью, от нехватки воздуха потемнело в глазах, и Чимин потерял сознание.       Он очнулся через несколько часов. В полном одиночестве. Комната была залита лучами солнца, но Чимину казалось, что его окружает беспросветная тьма. Омега с тихим стоном развернулся и лег спиной на окрашенные алой кровью простыни. Он долгое время обреченно смотрел в потолок, ощущая между ягодиц и бедер липкое семя альфы, что вытекало из саднящего ануса. В горле пересохло, и Чимин слабо потянулся, чтобы взять со столика кружку с водой, но забыл про мучавшую его жажду, когда распахнулась дверь и в комнату снова вошел Донхэ.       — Выспался? Отдохнул? — криво ухмыльнулся альфа, замечая неподдельный ужас в глазах напротив. — Тогда нам пора продолжать.       В одно мгновение Донхэ забрался на постель, схватил отбрыкивающегося омегу за лодыжки и рывком притянул к себе.       — Не надо! — сопротивлялся Чимин. — Пожалуйста, прекрати!       Донхэ не трогали чужие мольбы. Невзирая на крики и слезы, он широко раздвинул ноги и овладел Чимином во второй раз. Под напором члена чуть поджившие разрывы снова разошлись, из омеги хлынула кровь, но это не остановило альфу. Выбивая из Чимина вопли и стоны, он жестоко брал, входил до самого упора и остановился, лишь когда излился глубоко внутри, а омежий анус растянул набухший узел.       — Не дергайся, сука, — процедил Донхэ. Он намотал на кулак длинные черные волосы и резко потянул на себя, запрокидывая назад голову Чимина. Посмотрел затуманенным взглядом в опухшие от слез глаза. — Если ты сорвешь сцепку, я тебе шею сверну.       За два дня это повторилось раз семь или восемь: Донхэ приходил к Чимину, преодолевая дикое сопротивление, брал его, завершал каждое изнасилование сцепкой, а когда спадал узел — равнодушно уходил, оставляя на смятой постели истерзанного, истерично рыдающего омегу.       Несколько раз в комнату приходила прислуга. Омеги, пряча свои взгляды и сохраняя гробовое молчание, приносили тазы и ведра с теплой водой. Они помогали шипящему от боли Чимину привести себя в порядок и смыть с израненного тела сперму и кровь, расчесывали его спутанные волосы, проветривали помещение и перестилали постель. Напоследок напоив омегу теплым чаем, прислуга бесшумно покидала комнату, и тогда Чимин проваливался в глубокий сон, но уже через несколько часов раздавался шорох открываемой двери, Донхэ решительно шел к кровати, и кошмар повторялся вновь.       В душе альфы не нашлось для юного омеги даже крохи сострадания. Донхэ не посчитал нужным хотя бы состроить иллюзию влюбленности и его не интересовали чувства Чимина. Он каждый раз брал омегу со спины, трахал, как свирепое животное, и в этом диком спаривании не было места ни для поцелуев, ни для ласк.       Донхэ перестал приходить лишь в самом конце течки. Он позволил отлежаться Чимину несколько дней, а когда придворный лекарь сообщил, что омега почти полностью восстановил свои силы — отдал указание подготовить повозку, чтобы возничий доставил гостившую в доме семью до берега реки.       — Я не могу позволить себе оступиться во второй раз. У меня не так много лет, чтобы продолжать терпеливо ждать появления на свет наследников. Боги освободили меня от тяжкого бремени в виде бесполезного омеги, и я не повторю прошлых ошибок, — объяснил Донхэ свое решение родителям Чимина. — Прежде чем играть свадьбу, ваш сын должен доказать, что он не бесплоден. Пускай выносит и родит мне ребенка. Пускай через девять месяцев придет в мой дом, неся в руках младенца, и тогда я встречу его, как любимого мужа, и породнюсь с вашей семьей.       Над головой светило солнце и согревало своими лучами. От реки шел освежающий прохладой легкий ветерок. Под раздающийся плеск вёсел родители вели негромкую беседу. Они не сомневались в здоровье своего сына и деловито обсуждали между собой, как очень скоро, меньше чем через год, смогут заручиться поддержкой и помощью великого правителя Донхэ, чтобы отбить удар приближающего войска иссолов. После размышляли, справился ли старший сын Тэмин с возложенными на него поручениями, завершен ли уже сенокос и какой урожай пшеницы будет собран в этом году.       Никем незамеченные слезы Чимина срывались с дрожащего подбородка, падали вниз и растворялись в темном омуте речной воды.              Ночную тишину нарушает лязг металлического засова. Темница заполняется светом, что широкой полосой падает на пол от распахнутой двери. Чимин украдкой вытирает струящиеся по щекам слезы и мельком смотрит на вошедшего стражника, а после вновь сосредотачивается на огоньках свечей. Это знакомо омеге — караулящие альфы время от времени заглядывают к нему, чтобы проверить всё ли в порядке. Но на этот раз стражник, убедившись, что ничего особенного с пленным омегой не происходит, не уходит прочь, а шагает внутрь темницы и присаживается перед Чимином на корточки.       — Эй, парень, — негромким голосом начинает разговор альфа. — Тебе точно ничего не нужно?       Чимин не откликается на заданный вопрос, а только быстрее шепчет слова молитвы.       — Хватит уже ерунду бормотать. Не услышат тебя твои боги, — наставительно говорит альфа и цокает языком, внимательно рассмотрев омегу. — Ты нахрена так над собой издеваешься? Нравится сидеть в грязном подвале? Нравится быть голодным и без глотка воды? Вот что я скажу тебе, парень: здесь никто тебе зла не желает. Перестань прикидываться дураком и поговори с Кипреем. Он омега милосердный, может, простит твою несговорчивость.       Услышав советы, Чимин обрывает молитву, не сумев сдержать кривой ухмылки. Ему не привыкать к грязи. Его давно не пугают страдания и боль. Всё, что сейчас переживает Чимин — это пустяки по сравнению с тем, что было им уже пережито. Мучения от голода и жажды — это плата за обретение долгожданной смерти.       — Если такой гордый и не хочешь ничего вымаливать у Кипрея, то мог бы у меня попросить. Что я, не человек, что ли? — понижая голос до шепота, говорит стражник. Он отстегивает от пояса фляжку с водой и протягивает Чимину. — Возьми, попей хотя бы, а утром я отдам тебе свой завтрак. Чего отказываешься? Боишься, что Кипрею расскажу? Никому я об этом болтать не стану, честное слово. Давай. Сделай хоть один глоток.       Альфа трясет побулькивающей флягой и тычет ей в омежью грудь, но Чимин не принимает предложенное. Он, сжав пересохшие губы, упрямо смотрит перед собой, и после нескольких минут уговоров стражник сдается. Альфа тяжело вздыхает и убирает флягу, поднимается на ноги и окидывает омегу жалостливым взглядом.       — Если действительно хочешь умереть, то попроси у вождя Элсмира острый нож. Легче перерезать себе глотку, чем несколько дней медленно подыхать от жажды.       Стражник уходит и запирает дверь на засов. Чимин складывает у лица ладони и закрывает глаза. Не поддавшийся мимолетному искушению, он недолго размышляет над услышанными словами, а потом отрицательно качает головой. Он не попросит нож и не испачкает дом вождя своей кровью. Чимин виновен в смерти того, кому был готов отдать даже свою жизнь. Умереть от удара клинка — это слишком просто.              После возвращения домой Чимин не мог найти покоя. Проведенные с Донхэ часы всплывали в сознании страшными образами, которые не давали уснуть по ночам. Омега чувствовал себя преданным всеми, разбитым и грязным. Ему стало ненавистно его тело и в приступах непрекращающихся истерик он разбил в своей спальне все зеркала. Он несколько раз в день посещал купальную комнату, ожесточенно тёр себя мочалками и мылом, но смыть налипшую грязь не удавалось. В каждый момент своего существования Чимин ощущал на себе руки Донхэ, его запах въелся в кожу и растекся по венам, а гнилое семя прижилось в чреве.       Чимин ненавидел зародившуюся внутри него тварь. Маленькое чудовище отравляло тело, мучало не меньше насильника-альфы, и каждое утро вымотанный бессонной ночью Чимин перевешивался через край кровати к стоящему на полу тазу и захлебывался рвотными позывами.       — Я убью этого монстра. Я лучше вырежу ножом все свои внутренности, чем стану рожать выблядка Донхэ. Сдохну сам, но не дам появиться на свет чудовищу, — тихо плакал Чимин.       Он лежал на коленях Инсона, уткнувшись носом в его живот. Его родной запах и ласковые пальцы в волосах были единственным утешением. Инсон приходил так часто, как только мог, под покровом ночи пробирался в спальню через распахнутое окно, чтобы крепко сжать в объятиях отчаявшегося любимого и позволить ему выплакать их общее горе.       — Я что-нибудь придумаю, — горячо шептал Инсон. — Я обязательно найду способ тебе помочь.       Инсон сдержал свое обещание. Поздним вечером в самом начале осени, когда на город опустилась тьма, двое омег незаметно выбрались со двора дома правителей. Их лица скрывали глубокие капюшоны длинных черных плащей. Они почти бесшумно шагали по улицам, уверенно подошли к покосившемуся дому на окраине города и трижды постучали в грубо сколоченную дверь.       Открывший дверь старый омега подслеповато прищурился, пытаясь разглядеть пришедших в свете вытянутой в руке свечи. Кивнул в знак приветствия, когда Инсон откинул назад капюшон своего плаща, пропустил омег в дом и, тревожно осмотревшись по сторонам, крепко запер жилище.       — Когда была последняя течка? — скрипучим голосом спросил старый омега. Он гремел посудой и какими-то склянками, освобождая от утвари кухонный стол.       — Месяц назад, — ответил Чимин.       — Это хорошо, что не стал затягивать. Срок совсем небольшой, быть может, обойдемся одним отваром, — ободряюще улыбнулся старик. Он набросил на столешницу посеревшую от частых стирок простынь и похлопал по ней ладонью. — Раздевайся и ложись.       Чимин сбросил с себя лишнюю одежду и лег спиной на стол. Он позволил старому омеге ощупать свой живот и храбро выпил какой-то мутный отвар. В комнате душно пахло травами и немного дымком, который вырывался через щель неплотно прилегающей дверцы растопленной печи. В чане громко булькала вода, в которой кипятились крючкообразные железные инструменты, но Чимину не было страшно. Желание избавиться от мелкого чудовища было сильнее, чем страх перед ожидаемой болью, а стоящий рядом и держащий за руку Инсон придавал сил и решимости.       Все прошло гораздо проще и легче, чем ожидал Чимин. В какой-то момент он почувствовал головокружение, и перед глазами поплыл потемневший от копоти потолок. Начало ныть внизу живота, а между ног внезапно стало влажно. Чимин чуть приподнялся, чтобы посмотреть, что происходит, но Инсон осторожно уложил его обратно.       — Кровь пошла, — спокойным голосом объяснил старик, поймав на себе вопросительный взгляд.       Боль понемногу усиливалась, но была терпимой. Живот уже не только тянуло, но и стало прихватывать спазмами. Чимин чувствовал, как под ним увеличивается мокрое пятно и слабо улыбался в потолок. Ощущение скорого освобождения отзывалось в душе ликованием, опоенное снадобьями тело казалось легким, как пушинка, и Чимин почувствовал, как на очередном скрутившем живот спазме из него выскользнуло что-то очень маленькое.       — Всё закончено, мой хороший, — старик успокаивающе погладил Чимина по волосам. — Теперь полежи немного, отдохни. Действие снадобья скоро закончится, и ты сможешь вернуться домой.       — Покажи мне… это, — попросил старого омегу Чимин. Он остановил начавшего отговаривать Инсона, и повторил свою просьбу: — Покажи. Я хочу увидеть.       Бурча что-то невнятное себе под нос, старик шаркающими шагами прошел к другому краю стола и подхватил обрывком тряпки то, что лежало у омеги между ног. Он протянул сжатую в кулаке тряпицу Инсону, а тот, поколебавшись, передал ее Чимину.       Омега был уверен, что живущая в его теле тварь будет выглядеть отвратительно. Он ожидал увидеть крохотную копию одного из тех монстров, которыми пугают непослушных детей. У выблядка Донхэ обязательно должны были быть острые зубы или уродливый хвост, и омега заранее подготовился бросить чудовище на пол, если тот будет выглядеть слишком пугающе.       Затаив дыхание, Чимин развернул тряпку и увидел… ничего. Не было уродца, не было ребенка. На грязной ткани лежал округлый кусок чего-то непонятного, похожего на крупную икринку. Чимин присмотрелся внимательнее, но единственное что смог разглядеть — темные точки и пару кровавых прожилок.       — С рождением тебя, донхэевский ублюдок, — злобно ухмыльнулся Чимин и пальцем размазал по ткани мягкую слизь.       Чимин наивно думал, что всё самое сложное и страшное уже позади. Единственное, что ему оставалось сделать — это незаметно вернуться в свою спальню, проспать остаток ночи, а утром изобразить ужас от вида окровавленных простыней и случившегося выкидыша; но именно в этот момент омег ожидал крах.       Сгорбившийся от тянущей низ живота боли Чимин с трудом перелез через подоконник и обернулся, чтобы поцеловать Инсона, который не стал пробираться в комнату. Омеги шепотом договорились о времени новой встречи и, прощаясь, пожелали друг другу спокойных снов. В том, что эта ночь будет спокойной, освободившийся от ненавистного бремени Чимин ничуть не сомневался, но он ошибся.       Омега даже не успел дойти до своей кровати, как услышал доносящиеся из сада звуки борьбы и вскрик любимого. Он метнулся к окну и увидел стражников, которые заломили Инсону руки и насильно волокли куда-то в темноту, а за спиной, совсем близко раздался ненавидящий голос Тэмина.       — Нагулялся, сука.       Комната наполнилась людьми. Лекари насильно провели осмотр и подтвердили, что Чимин избавился от беременности. Громко и грязно ругались отец и старший брат, истерично визжал папа и хлестал по щекам младшего сына. Все они говорили Чимину, что он чудовище и бездушный убийца «невинного ребенка». Кричали в лицо, что по его вине теперь погибнут сотни людей, а принадлежащие семье богатства и земли перейдут в руки иссолов.       Чимин почти не чувствовал, как горела кожа от хлестких пощечин. Ему было плевать на земли и богатства. Он не нуждался в помощи Донхэ. Из всех жизней его волновала лишь одна.       — Не трогайте Инсона! — кричал обезумевший Чимин. — Я люблю его! Люблю всем сердцем! Верните мне Инсона!       Чимин не успокоился ни через день, ни через два. Он метался в запертой комнате, крушил мебель, до хрипоты и сорванных связок кричал о своих чувствах и требовал вернуть любимого. Слова омеги слышали многие из прислуги, и, как бы ни старались скрыть этот позорный факт родители, по городу поползли сплетни о греховности младшего сына правителей и его порочной влюбленности в другого омегу.       Очень скоро родители приняли решение запереть сына на чердаке. Разбушевавшийся Чимин мог принести слишком много проблем, его нужно было срочно спрятать, пока горожанам не стал известен тот поступок, который он совершил с помощью Инсона. В грязную запыленную комнату под самой крышей дома перенесли кровать и бросили на нее визжащего омегу. Оставшийся в одиночестве Чимин быстро понял, что теперь вопить и что-либо требовать бесполезно. Потянулись длинные дни, наполненные тревогой за Инсона. Чимин спрашивал о нем у приносящей пищу прислуги, но те молчали в ответ. От волнения омега не находил себе места, он безостановочно ходил по комнате, иногда останавливался у круглого оконца и долго смотрел на крыши домов и прогуливающихся по улицам людей. С высокого чердака весь город был, как на ладони.       Именно из этого окна он увидел Инсона в последний раз.       Омега не мог сосчитать точно, сколько прошло времени от злополучной ночи, помнил лишь, что деревья успели окраситься в желтые и красные цвета. Ветер гонял по городской площади сухую листву и раскачивал на виселице три бездыханных тела. Издалека было плохо видно, но то, что одним из повешенных был Инсон, Чимин понял сразу — облик любимого он узнал бы даже из тысячи людей.       Чимин тихо заскулил и зажал обеими ладонями рот. Он отшатнулся от окна, потерял равновесие и упал на пол. Расползающаяся от сердца боль жгла в груди, перед глазами плескалось кровавое марево, и омега зашелся душераздирающим воплем, на который прибежала прислуга. Чимин рвал на себе волосы и катался по полу, бился головой о стены и пытался выброситься из окна. Ему насильно вливали в глотку сонные отвары, и омега ненадолго затихал, но когда приходил в сознание, то первое, что чувствовал — боль потери и нежелание жить дальше. Его больше не оставляли одного. Следили за каждым шагом, насильно поили и кормили. Осознав, что наложить на себя руки ему не позволят, Чимин обратился с молитвой к богам, надеясь, что те услышат его просьбы и позволят уйти вслед за Инсоном.       Время притупляет горе. Разрывающая грудную клетку боль сменилась черной скорбью. Чимин проводил в молитвах дни и ночи, найдя в заученных словах надежду и утешение. Он по-прежнему не хотел жить и не понимал, для чего родители удерживают его в этом мире, почему не избавятся от сына, который принес им столько проблем и стал позором семьи.       Не прошло и года, когда Чимин получил ответ на этот вопрос.       Ближе к концу весны в его комнату пришел Тэмин. Альфа попросил выйти из комнаты присматривающую за омегой прислугу, недолго понаблюдал за братом, который неистово шептал молитвы, глядя на огонек зажженной свечи, и пихнул его ногой.       — Поднимайся и приведи себя в порядок. Родители тебя простили.       Тэмин говорил о прощении родителей с такой легкостью, будто не было в жизни Чимина ни изнасилования Донхэ, ни нежеланной беременности, ни убийства любимого, а сам омега являлся всего лишь расшалившимся ребенком, которого строгий отец в наказание за проказы ненадолго поставил в угол.       — Мы всё уладили, — присев перед братом на корточки, с воодушевлением рассказывал Тэмин о новом придуманном плане. — Отправили Донхэ письмо в котором сообщили, что ты благополучно выносил его ребенка, но по вине лекарей младенец родился мертвым. Донхэ прислал ответ, что разделяет нашу скорбь по погибшему малышу, и поэтому готов дать тебе второй шанс. Через три месяца, когда ты оправишься от родов и тоски, он ждет тебя в своем доме, чтобы зачать нового ребенка.       Тэмин расстроенно цокнул языком и с неохотой признался:       — Было бы проще и быстрее найти новорожденного младенца и выдать его за вашего сына, но ты никого не рожал и у тебя нет молока, чтобы его выкормить. Если появишься перед женихом без груди, он сразу заподозрит неладное. Ну, ничего. У нас еще есть время. В ближайший год иссолы не объявятся на наших землях, а когда придут — у нас, с помощью Донхэ, уже будет собрано несокрушимое войско, — Тэмин встал на ноги и снова толкнул Чимина. — Поднимайся, я говорю. Ты должен выглядеть обворожительно, когда мы привезем тебя к жениху.       — Да, — внезапно согласился со словами брата Чимин. — Обязательно отвезите меня к Донхэ, чтобы я рассказал ему, что это вы виновны в смерти нашего ребенка.       — Что за чепуху ты несешь?       Тэмин непонимающе смотрел на младшего брата. Его слова казались бредом сумасшедшего, но взгляд Чимина был осознан и ясен.       — Отдайте меня снова на растерзание Донхэ, — дрожащий от ярости омега повысил голос, — и я расскажу, что по вашему приказу нашего бесценного сыночка, нашего крохотного альфочку придушили подушкой.       — Он не поверит тебе, — начал было говорить Тэмин, но омега прервал его.       — Почему нет? Это вы сообщили Донхэ, что беременность прошла идеально, вы написали в письме, что младенец родился мертвым. Эту историю сочинили вы, а мне всего лишь останется немного ее приукрасить.       Чимин медленно встал в полный рост и, расправив плечи, бесстрашно пошел навстречу брату. Его глаза сверкали злобой, а черная скорбь в душе воспламенилась жгучей ненавистью. Чимин наступал, с каждым шагом оказывался всё ближе, и не выдерживающий натиска омеги Тэмин попятился назад.       — Только попробуйте ещё раз подложить меня под старого козла, и я расскажу, что вы убили младенца, чтобы лишить правителя Донхэ наследника, а меня отправили к нему, чтобы я ночью перерезал своему жениху горло. Вы придумали коварный план, чтобы лишить соседние земли единственного правителя и всё присвоить себе. Обезумев от страха перед иссолами, решились пойти на предательство своих друзей. Вы — убийцы и предатели!       Тэмин развернулся и выбежал из комнаты. Бросившийся за ним следом Чимин барабанил кулаками в закрытую дверь и дико кричал:       — В отличие от вас, мне терять нечего! Давайте! Отправьте меня к Донхэ, и мы узнаем, кому он поверит больше: вам или безутешно плачущему на его груди омеге!       Чимина больше не беспокоили, а сам он не искал встреч со своей родней. За ним продолжали неусыпно следить, не давали смерти, но и жизни у омеги тоже не было. Проведенные в молитвах дни складывались в недели и месяцы, незаметно пролетали года. Из разговоров прислуги он слышал, что иссолы неумолимо приближаются, война уже на пороге. Но о нападении узнал от старшего брата.       В тот день Тэмин ворвался на чердак и схватил Чимина за руку. Он кричал, что иссолы разбили их конницу и прорываются в город. Кричал, что их родители уже схвачены врагами, а они должны немедленно бежать, чтобы скрыться на землях правителя Донхэ. Чимин не реагировал на прозвучавшие слова, и тогда Тэмин бросил своего брата, чтобы успеть спастись самому.       Под напором сквозняка скрипела и чуть раскачивалась распахнутая дверь. Чимин поднялся с колен и вышел из комнаты. Он не спеша спустился по лестнице и покинул опустевший дом. На улицах города творился беспорядок. Бегали всполошенные люди и ржали лошади. Кричали альфы, рыдали омеги, ревели в голос перепуганные дети. Все метались, куда-то спешили и пытались отыскать укрытие. Не ускоряя шага, Чимин дошел до храма и скрылся в его сумрачной тишине. Он поклонился изваяниям богов, зажег свечи и, взяв одну в руки, опустился на колени. Зашептал молитвы и приготовился встретить долгожданную смерть.       В этом храме его отыскал молодой альфа, которого иссолы называли Ирбисом.       Из этого храма его забрал вождь Элсмир.              Гаснут одна за другой до конца прогоревшие свечи, и темница погружается во мрак. Чимин пытается подняться, но колени нещадно ломит, и он становится на четвереньки, чтобы на ощупь переползти на тюфяк. Больше нет сил на молитвы, воспоминания, слезы. Лежащий на животе Чимин устало закрывает глаза. Если забыться сном, то время пролетит быстрее. Очень скоро, через несколько дней, затуманенность сознания сменится бессвязным бредом, а после — предсмертной агонией.       Дольше трех лет Чимин вымаливал у богов собственную смерть. Он прошел через боль и страдания, пролил реки слез и провел на коленях бессчетное количество ночей. Он отрекся от жизни и забыл, что такое радость, а его лицо черной вуалью накрыла скорбь.       Лишь однажды Чимин почувствовал в сердце слабый толчок мрачного удовольствия — когда по приказу вождя Элсмира иссолы вывели его из храма, и он увидел, как на городской площади в петлях виселицы болтаются тела его родителей.