Духов лесных голоса

             Тэхён просыпается ранним утром от мокрого прикосновения к плечу. Он вздрагивает, отходя ото сна, но не спешит открывать глаза, а только немного поворачивает на бок голову, чтобы через чуть приоткрытые веки разглядеть того, кто забрался в его постель.       В доме прохладно и неуютно. Угли в камине уже давно остыли, через узкие открытые оконца в комнату пробирается сырой осенний ветер, пахнущий дымом костров и палой листвой, но омега почти не чувствует холода — он укутан одеялом и согрет теплом лежащего рядом с ним на постели Ирбиса. Тэхён точно уверен, что вечером, когда вернулся из лазарета, он жарко растопил очаг и лег спать в одиночестве. Значит, Ирбис пришел поздней ночью или под утро и распахнул настежь окна.       Тэхён не помнит, как оказался в объятиях мужа. Наверное, замерзнув от пробравшейся в дом прохлады, он, не просыпаясь, укрылся одеялом и неосознанно подполз ближе к альфе, чтобы согреться. Сейчас эта близость неприятна. Воспоминания о вчерашних событиях в трактире вызывают жгучую обиду. Тэхён чувствует себя обманутым и не нужным. Хочется оттолкнуть от себя мужа и куда-нибудь уйти из дома, напоследок громко хлопнув дверью, но на такой поступок не хватает храбрости. Надеясь, что Ирбис уйдет по делам первым, омега лежит неподвижно, дышит глубоко и размеренно, чтобы не выдать своего пробуждения, а сам украдкой следит за всем, что делает альфа.       Лежащий на боку Ирбис рассматривает омежье плечо. Склоняет голову и утыкается в него носом, чтобы глубоко вдохнуть исходящий запах. Он сперва жадно дышит, потом касается кончиком языка, пробуя на вкус; и Тэхёну хочется завопить от ужаса и вскочить с постели, когда окончательно ошалевший альфа вдруг прихватывает его кожу зубами и зажмуривает от удовольствия глаза. Это несомненно укус, но такой осторожный, что Тэхён его почти не чувствует. Альфа слегка оттягивает кожу и разжимает челюсти, зализывает едва заметные отпечатки зубов, отстраняется назад и снова рассматривает теперь уже поалевший след, чтобы спустя несколько мгновений, тихо урча от восхищения, оставить на плече новый укус.       У Тэхёна сбивается дыхание, когда Ирбис сжимает кожу сильнее. Альфа распаляется с каждым мигом, а его движения становятся резче и разнообразнее. Ирбис больше не ограничивается плечом, а исследует губами выше, перебирается на часто вздымающуюся грудь и прикасается к шее. Чередуя укусы и зализывания, Ирбис нависает над омегой. Опираясь на одну руку, другой широко гладит тело, и Тэхён невольно вздрагивает и пытается отстраниться, когда пальцы мужа задевают сосок.       — Ты проснулся, — не спрашивает, а утверждает Ирбис.       Тэхён обречённо вздыхает и открывает глаза. От внимательного взгляда альфы ему становится даже хуже, чем от его прикосновений.       — Успел осмотреть наш дом? — начинает расспрос Ирбис. — Тебе понравилось то, что ты увидел?       — Да, мне понравилась купальная комната, — отвечает Тэхён, чем вызывает у мужа снисходительный смешок.       — Я сейчас говорю совсем про другую комнату. Вон ту, — Ирбис указывает рукой на дверь слева. — Там сложены все завоеванные в походах богатства, моя личная сокровищница. Серебро, золото, драгоценные камни. И много, очень много украшений. Я разрешаю тебе выбрать и забрать себе любые, какие только понравятся. Ты — мой муж, и поэтому будешь носить самые роскошные драгоценности.       — Хорошо, — послушно кивает головой Тэхён. — Я выберу себе украшения и буду их носить.       Близость мужа тревожит Тэхёна. Он пытается отстраниться, немного отползти в сторону, чтобы подняться с постели, но Ирбис одним рывком подтягивает его обратно и обхватывает пальцами задрожавший подбородок, поворачивая лицо к себе.       — Кто самый щедрый и заботливый муж?       Голос звучит требовательно, голубые глаза обжигают холодом. На заданный вопрос есть только один ответ.       — Ты, — едва шепчет Тэхён. — Ты самый щедрый и заботливый.       Ирбис довольно кивает, а его взгляд внезапно становится теплее. Он хитро прищуривается.       — Мне кажется, что будет справедливо, если ты отблагодаришь меня за щедрость. Расскажи мне о себе. Где и как часто тебя трогали альфы до того, как ты стал моим?       — Киём один раз отвесил мне сильную пощечину, — не понимая, что именно хочет услышать муж, отвечает Тэхён. — Больше меня никто не трогал.       — Я спрашиваю не об этом, — вкрадчивым голосом продолжает беседу Ирбис. — Я хочу узнать, как часто ты обжимался по углам с альфами, когда этого не видел твой папочка. Тебе нравилось с ними целоваться? Они засовывали в тебя пальцы? Сколько вообще у тебя было альф?       — Нисколько, — повышает голос Тэхён, оскорбленный до глубины души. — Не было у меня никаких альф. Я ни разу ни с кем не целовался.       И это чистая правда. Даже лишившись девственности и выйдя замуж, Тэхён так и не узнал вкус первого поцелуя.       — Вот как? Ты достался мне совсем невинным цветочком, — смеется Ирбис.       Тэхён упирается ладонью в крепкую грудь, елозит спиной по постели и хочет отодвинуться, но альфа перехватывает его руку и подносит к своему лицу. Ирбис сжимает зубами указательный палец и, чтобы несильно потрепать, мотает головой, а после пристально смотрит в изумленно распахнутые глаза напротив. Альфа явно чего-то ждет, какого-то действия или слов, но ошарашенный Тэхён остается неподвижен, не понимая, что он должен сделать в ответ.       Не дождавшись никакой реакции, альфа выпускает изо рта палец, который Тэхён незаметно обтирает от слюны об одеяло. Ирбис немного грустнеет, но быстро приободряется. Придумав новое развлечение, он облизывает пересохшие губы, а от его подернутого поволокой взгляда Тэхёну становится нехорошо.       — Раз ты не позволял альфам прикоснуться к себе, значит, со всем справлялся сам, — низким, грудным голосом говорит Ирбис. — Давай ты мне покажешь, как ласкаешь себя, а я тебе за это что-нибудь подарю. Не стесняйся, потрогай себя там, где тебе особенно нравится.       Альфа отбрасывает в сторону укрывающий омегу край одеяла, но Тэхён хватает руками и снова прячется под ним.       — Я никогда не трогал себя, — лепечет Тэхён. — Я не умею это делать.       Омега загнанно дышит и переводит взгляд на входную дверь. Засов не задвинут, дверь распахнется от первого же толчка. Если получится увернуться от мужа, выскочить из постели и босиком, не одеваясь, рвануть на улицу, то, возможно, Ирбис не станет преследовать. Погода не сильно холодная, Тэхён уверен, что сможет добежать до лазарета в одних нижних штанах, не простудившись. Он спрячется и отогреется в жилище Юнги, проведет там весь день, а к вечеру Ирбис уже наверняка забудет об утреннем разговоре и не станет снова приставать. Главное сейчас — суметь выбраться из постели, но альфа, словно разгадав мысли мужа и пресекая попытку побега, садится на него сверху, сжимая крепкими бедрами ноги.       — Ты правда ни разу не дрочил? — недоверчиво прищуривается Ирбис.       Тэхён отрицательно мотает головой. У него никогда не возникало потребности в самоудовлетворении. Всё, что волновало Тэхёна в последние годы — это как не сдохнуть с голоду самому и не позволить умереть папе и малышам. С пустым желудком и после тяжелой работы меньше всего думается о плотских удовольствиях. Единственное, о чем мечтал омега — наедаться досыта каждый день.       — Подумать только, ты ничего не знаешь о своем теле, — к неподдельному изумлению альфы примешивается изрядная толика восхищения. — Тогда давай я тебе покажу, где надо потрогать, чтобы ты потёк и кончил.       — Пожалуйста, не надо, — слабо сопротивляется Тэхён, но альфа его не слышит.       — Всем омегам нравится, когда их целуют в шею.       Ирбис припадает ртом к шее, вылизывает кожу и поднимается цепочкой поцелуев до высоко вздёрнутого подбородка. Так и не добравшись до сжатых губ сползает ниже, прихватывает зубами дернувшийся кадык, вырывая из Тэхёна испуганный вскрик, и проскальзывает языком в яремную впадину. Он чувствует, как сильно напряжен под ним омега, и, чтобы успокоить, гладит руками по его плечам, водит по ключицам.       — Ещё у омег очень чувствительные соски.       Тэхён дергается всем телом, чтобы уйти от нежеланного прикосновения, но ладонь альфы с силой давит на грудь, укладывая обратно на обе лопатки. Ирбис накрывает сосок ртом, сжимает губами и играется с ним языком.       — Перестань, мне неприятно, — всхлипывает Тэхён.       Действия альфы вызывают странные щекочущие ощущения. Это не больно, но при этом омега не испытывает ни малейшего удовольствия. Его соски набухают, становятся ещё чувствительнее и от каждого прикосновения или даже дыхания посылают по телу волны дрожи. Это ново, странно, и омеге не нравится то, что делает с ним альфа.       — Ты сам виноват, что тебе неприятно, — покручивая между пальцев сосок, шепчет Ирбис. — Расслабься, и тебе понравится.       Омега в его руках потрясающе непослушный. Он морщится и сжимает губы, так остро отзывается несогласием на каждый поцелуй и касание, что у Ирбиса ноет внизу живота. С Тэхёном хочется возиться долгие часы. Каждый раз усмирять, как в первый, когда подвешенный на веревке омега бился в его руках. Снова испытать боль и разделить ее на двоих. Ирбис шумно дышит и утыкается лицом во впалый живот. Одной рукой удерживает на месте трепыхающегося мужа, а другой распутывает завязки и ныряет ладонью под кромку чужих штанов.       Тэхён сопротивляется и обхватывает обеими ладонями руку альфы, чтобы скинуть ее со своей груди. Он пытается вырваться и обреченно хрипит, вжимается спиной в матрас и разбросанные по постели подушки, чем вызывает у Ирбиса громкий смех.       — Ты всё делаешь неправильно, цветочек. Когда я тебя ласкаю, ты должен не отползать, а прижиматься ближе. Вот так.       Ирбис садится на согнутые ноги и рывком поднимает следом Тэхёна, устраивая его на своих бедрах. Тот упирается в матрас коленями, ищет опору, чтобы приподняться выше и не чувствовать через одежду чужой твердый член, но альфа давит на плечи и трется пахом о тэхёнову промежность.       — А знаешь, где я должен тебя приласкать, чтобы ты кончил? — глубоким от возбуждения голосом спрашивает Ирбис и сам отвечает: — Внутри. Я должен погладить тебя изнутри своим членом, и мне хочется заняться этим прямо сейчас.       — Месяц, — Тэхён с трудом сдерживает слезы. — Хосок запретил трогать меня месяц.       — Нет, — отрицательно качает головой Ирбис. — Хосок сказал, что месяц я не смогу тебя трахать так, как мне хотелось бы. А мы сейчас не будем, как мне нравится. Мы осторожненько, с растяжкой.       Тэхён резко подается назад. Он толкает ладонями плечи альфы, и тот внезапно ослабляет хватку. Ирбис больше не удерживает руками за поясницу, и Тэхён падает спиной на жесткий матрас. Нет времени осмыслить происходящее, есть только паническое желание вырваться, сбежать из этого дома, и Тэхён кубарем катится к краю постели. Он едва успевает вскочить на ноги, как хохочущий в голос Ирбис в один прыжок догоняет его и швыряет обратно на подушки. Сердце бешено бьется в груди, горло сковывает спазмом и нет возможности глубоко вздохнуть. Животный ужас накрывает с головой, и Тэхён, быстро перебирая ногами и руками, на четвереньках ползет к другому краю постели, но его хватают за бедра и тянут обратно, чтобы снова отпустить.       Это продолжается долгие минуты. Веселящийся от души альфа позволяет отбивающемуся омеге чуть отодвинуться, дает надежду на побег, но ни разу не позволяет выбраться из смятой постели. По сторонам разлетаются подушки и неровными комьями сбиваются одеяла. Под несмолкающий чужой смех, Тэхён мечется на широком ложе, но Ирбис оказывается рядом, чтобы навалиться всем телом, несильно укусить за плечо или шею и отскочить в сторону, прежде чем на него обрушится удар сжатых кулаков.       Борьба выматывает Тэхёна. Ирбис тоже готов переходить к более интересным вещам. Он, разгоряченный возней, в последний раз ловит отбрыкивающегося омегу и подминает под себя. Лихорадочным взглядом окидывает блестящее от пота тело и обхватывает ладонями лицо. Расцеловывает не глядя — лоб, виски, щеки, — но отстраняется, когда чувствует на своих губах соленый вкус.       — Кей, что случилось?       Ирбис вытирает струящиеся слезы и непонимающе смотрит на Тэхёна, который закрывает ладонями лицо и начинает плакать в голос. Азарт в глазах альфы гаснет, уступая место тревоге. Ирбис бегло рассматривает и ощупывает мужа, но никаких серьезных ушибов, которые могли стать поводом для слёз, не находит. Немного поразмыслив, спрашивает:       — У тебя ещё задница болит, что ли?       Тэхён, цепляясь за подсказку альфы, как утопающий за брошенную веревку, часто кивает головой.       — И ты что? Не хочешь потрахаться? — продолжает допытываться альфа.       Тэхён снова кивает, но тут же вздрагивает от раздавшегося крика:       — А нахуя ты меня будил, если ничего не хочешь?!       От изумления Тэхён широко распахивает глаза и даже перестает плакать. Он молча наблюдает, как рассерженный альфа слезает с него и упирается обеими руками в бок, отодвигая подальше от себя. Ирбис нервно мнет подхваченную с пола подушку, чтобы она стала мягче, бросает на постель и укладывается на нее головой, при этом поворачиваясь спиной к мужу.       — Лежит тут. Соблазняет. Пахнет, — ворчит обиженный Ирбис. — А потом ревёт в три ручья.       Не зная, что сказать в ответ, Тэхён тихонечко подтягивает к себе одеяло с подушкой. Боясь спровоцировать альфу, отодвигается на самый край постели и сжимается комком. Он, успокаиваясь, глубоко дышит ртом и украдкой вытирает пододеяльником мокрое лицо, но замирает, услышав в свой адрес слова мужа, которые тот произносит перед тем, как уснуть:       — Ненормальный омега.

***

      Поздним вечером Сокджин спускается в подвал дома. Он не берет с собой ни меча, ни кинжала. В его руках лишь подсвечник с зажженными свечами, огнем которых он освещает себе дорогу, а к поясу пристегнута фляжка с чистой родниковой водой.       Все приготовления закончены омегой. В купальной комнате наполнена ванна, а в маленькой спальне расправлена чистая постель. Легкий ужин уже заказан в трактире, и он очень скоро будет готов. Сокджин потратил много времени и сил, чтобы позаботиться о пленном ариме, но конечное решение будет принято вовсе не мужем вождя. Вариантов у Чимина не так уж и много. Их всего два: либо он выйдет сегодня из темницы добровольно, чтобы принять всё предложенное иссолом, либо очень скоро, буквально через пару дней, его мертвое тело вынесет из дома несущий дозор стражник. На первый взгляд кажется, что Чимин уже сделал свой выбор, но Сокджин не теряет надежды, что арима ещё можно спасти.       В подвале дома так тихо, что слышно, как потрескивают чадящие фитильки свечей. Омега почти бесшумно подходит ближе к запертой на тяжелый засов двери. Через плотно сколоченные доски сложно что-либо услышать, но Сокджин уверен, что в тесной темнице больше не раздается шепот молитв.       — Омега просил чего-нибудь? — спрашивает Сокджин у воина.       — Нет, Кипрей, — отвечает тот.       Сокджин горько хмыкает. Упрямство арима поражает настолько, что удивление от проявления чужой силы воли граничит с легким восхищением. Чимин продолжает демонстрировать свою готовность умереть, но Сокджина сейчас больше интересует, насколько сильно тот хочет жить.       — Открой дверь, — просит Сокджин и мягким прикосновением к плечу останавливает вооруженного альфу, когда тот делает попытку первым зайти в темницу. — Ты сам знаешь, что омега не опасен. Я хочу поговорить с ним наедине.       Услышав скрип отодвигаемого засова, лежащий на тюфяке Чимин приподнимается на руках. Он пытается разглядеть зашедшего человека, но болезненно морщится и прикрывает веки — привыкшие к кромешной темноте глаза режет даже неяркий свет свечи. Ноздри щекочет дразнящий запах, от которого сладко замирает в груди. Чимин хочет сопротивляться наваждению, не показывать свою слабость и порочность, но сил хватает лишь на то, чтобы сесть на тюфяке и обхватить руками прижатые к груди ноги.       Сокджин опускается на колени перед аримом, чтобы их лица были на одном уровне. Долго всматривается, пытаясь поймать чужой взгляд, но омега опускает голову, не желая смотреть в глаза напротив. Сокджин отставляет в сторону подсвечник и медленно, опасаясь спугнуть, тянется раскрытой ладонью, чтобы провести по щеке, ощутить дрожащими от нетерпения кончиками пальцев бархат чужой кожи.       — Не прикасайся ко мне. Я грязный. На мне человеческая кровь, — тихо просит Чимин.       «На мне кровь любимого, — не осмеливается сказать вслух. — Я виновен в смерти Инсона. Я должен был смириться со своей судьбой, выносить ублюдка и сыграть с Донхэ свадьбу. Тогда Инсон был бы жив».       — Я не боюсь испачкаться, — шепчет Сокджин. Он подается вперед, и омеги теперь так близко, что почти сталкиваются лбами. — Ты сильно удивишься, если я скажу, что на моих руках тоже есть чужая кровь?       В ответ Чимин слабо качает головой. Нет, это его совсем не удивляет.       — Правильно, — соглашается Сокджин. — Потому что я такой же, как и ты. Мы оба — одинаковые.       Сокджин накрывает ладонью чиминову щеку. Замирает на миг, опасаясь, что арим отшатнется или ударит по руке, но тот внезапно жмется ближе и закрывает от удовольствия глаза. Тепло чужого тела согревает, волнующий запах будоражит вяло текущую по жилам кровь. В темнице нет никого, кроме двух тянущихся друг к другу омег. Никто не станет свидетелем вспыхнувшей между ними искры влечения. Голод и жажда измотали настолько, что больше нет сил сопротивляться наваждению, и Чимин, как ласковый котенок, доверчиво трется щекой о чужую ладонь.       — Что они с тобой сделали? — Сокджин вытирает скатившуюся из глаз Чимина одинокую слезинку. Не совладав с желанием, прижимается губами к уголку рта, и омега, отзываясь на ласку, обвивает руками за шею и прячет лицо на его груди. — Почему тебе больно настолько, что смерть кажется единственным выходом?       — Тебе не нужно это знать.       — Я хочу знать о тебе всё.       Сокджин крепко обнимает льнущего к нему Чимина. Тот выглядит разбитым и сломленным, но иссол знает — эта беспомощность обманчива. Кажущийся слабым омега обладает невероятной душевной силой. Ему нужно только отогреться в кольце ласковых рук, выплеснуть то, что разрывает его сердце, найти поддержку и утешение. Всё это Чимину готов дать Сокджин.       — Я хочу знать о тебе всё, — снова повторяет Сокджин. — Хочу знать имена всех тех, кто тебя обидел, и кто только собирался это сделать. Хочу, чтобы ты рассказал мне обо всём, что произошло в твоей жизни, чтобы выслушать и помочь забыть это навсегда. Хочу оберегать, заботиться и радовать каждый день. Элсмир забрал тебя и привез ко мне, чтобы ты больше никогда не испытывал боли и отчаяния. Ты веришь мне? Расскажешь, что тебе пришлось пережить?       — Не сейчас, — отвечает Чимин.       — Конечно не сейчас, мой хороший, — соглашается Сокджин. Он немного отстраняется, чтобы провести рукой по спутанным черным волосам и поцеловать омегу в лоб. — Сейчас нас ждут совсем другие дела.       Сокджин поднимается с колен и, сжав в ладонях руки Чимина, тянет его вверх. Обхватывает за талию и прижимает к себе чуть качнувшегося в сторону омегу, не позволяя тому упасть.       — Дать тебе попить? — спрашивает Сокджин.       — Не сейчас, — снова отказывается Чимин. Сильно кружится голова то ли от слабости, то ли от опьяняющих поглаживаний ладоней. Чимин не может разобраться в собственных ощущениях. Он настолько теряется в объятиях, что уже не чувствует ничего, кроме той жажды, которую не утолить водой.       — Ты сможешь идти сам или мне тебя отнести?       Вкрадчивый голос вырывает из утягивающего водоворота влечения, и Чимин слабо улыбается в ответ, уловив в голосе иссола ту же заботу, которой стремился окружить Инсон.       — Глупый, у тебя сил не хватит таскать меня на ручках, — Чимин жмется ближе и крепче обнимает Сокджина. — Я дойду сам. Ты только не отпускай меня.       Омеги медленно выходят за дверь и бредут в сторону лестницы. Перед ними шагает стражник. Он освещает дорогу прихваченным из темницы подсвечником и с тревогой смотрит на поднимающихся по ступеням омег, но помощь не предлагает — все иссолы хорошо знают, насколько ревнив Кипрей, и как он яростно оберегает тех людей, которые ему не безразличны. Муж вождя не позволит прикоснуться к его омеге.       Чимин не знает, куда его ведут, но это и не важно. Он не чувствует опоры под ногами и не видит ничего вокруг. Весь мир, всё то, что окружает, что есть в этом доме и далеко за его пределами, сужается для него и заключается в одном единственном человеке — в незнакомом чужаке, запах которого самый родной и желанный.       Чимин позволяет провести себя вверх по лестнице и послушно заходит в комнату. Он не сопротивляется, когда с него осторожно снимают одежду и помогают перелезть через высокий край ванны. Теплая вода обволакивает тело, наполненный клубами пара тяжелый воздух с каждым вдохом врывается в пересохшее горло, и Чимин чувствует приступ нестерпимой жажды, но прежде чем успевает попросить, его губ касается горлышко поднесенной фляги.       — В жизни так много удовольствий. Маленьких. Незаметных, — тихим голосом, словно разговаривая сам с собой, произносит Сокджин, наблюдая, как Чимин жадно пьет из фляги. — Тепло очага. Глоток чистой воды. Горячая ванна. Сытная пища. Чистая постель. Кто-то скажет, что всё это мелочи. Что это ничего не значит. Мы живем, не замечая их. Все эти маленькие радости проходят мимо нашего сознания, воспринимаются нами, как нечто само собой разумеющееся. И мы осознаем значимость этих мелочей, только когда лишаемся их.       Сокджин осторожно давит Чимину на плечи, заставляет лечь в ванне и подкладывает под голову свернутое полотенце. Помогая искупаться, водит по телу намыленной мочалкой и промывает волосы. Чимин не сопротивляется настолько откровенным прикосновениям. Разлившееся в груди умиротворение, трепетная забота иссола и его нежные руки — всё это кажется добрым сном, который очень скоро обернется очередным кошмаром. Чимин не верит, что черная полоса его жизни осталась позади, тьма обязательно вернется и сожмет новым витком боли, но пока еще есть время на короткие вспышки счастья, разрешает себе окунуться в них с головой.       Проведенное с Кипреем время проходит для Чимина в полузабытье. Разморенный долгим купанием, он плохо помнит, как оказывается в маленькой комнате. Его подводят к низкой постели, и Чимин садится на нее, скрестив ноги.       — Попробуй начать всё с начала, — просит Сокджин, расчесывая гребнем длинные волосы арима. — Борись за свою жизнь. Если не знаешь для чего, цепляйся за любые крохотные удовольствия, которые тебе доступны. Наперекор всему живи дальше, и рано или поздно ты сможешь вновь отыскать смысл своего существования.       Бороться с усталостью и сном становится непосильной задачей после выпитой чашки бульона. Веки тяжелеют настолько, что глаза закрываются помимо воли. Последнее, что чувствует уложенный на подушки Чимин — как иссол укрывает его одеялом и прикасается к губам, оставляя на них короткий поцелуй.       Сокджин недолго любуется уснувшим омегой, а после задувает свечи. Он выходит из спальни арима и заходит в соседнюю комнату. Уже не сдерживая распирающего грудь восторга, падает на свою постель и обнимает мужа.       — Намджун, у меня получилось! — горячо шепчет на ухо. — Чимин вышел из темницы, принял заботу и доверился мне!       Сокджин тихонько пищит от восхищения и тормошит альфу, смотрит с любовью в глазах и не скрывает собственного счастья, когда слышит в ответ:       — Я не сомневался в тебе, любовь моя. Я знал, что у тебя всё получится.

***

      На затухающем пламени булькает кипящей водой закопченный котел. За окнами непроглядная ночная темнота, но в комнате лазарета светло от огня камина и зажженных свечей. Воздух густо пахнет едкими мазями, сухой травой и цветочным мылом, и Юнги приоткрывает створку окна, чтобы проветрить комнату. В лицо ударяет прохлада осеннего ветра, которая, после скопившейся в доме духоты, кажется ледяной. Юнги делает несколько глубоких вдохов, а после возвращается к стоящему посреди комнаты столу.       Он садится на табурет и подтягивает к себе миску с остывающим отваром. Время позднее, и почти все лекари разбрелись по своим спальням, но сурово нахмуривший брови Юнги продолжает упорно трудиться. Он едва справляется с зудящим раздражением, пока светит солнце. Дни заполнены делами и возней с аримом, которого приволок в лагерь Чонгук. Но как только наступает вечер, отогнать тревожные мысли не получается, и Юнги спасается от них, нагружая себя работой. За сегодня нужно ещё многое успеть: процедить отвар и протереть стол от размазанных по столешнице капель и травяной трухи, снять с огня котел и развесить на просушку прокипяченные полоски ткани для перевязок; подмести пол; убрать прогоревшие свечи и почистить подсвечники от гари и воска. Не останавливаться ни на минуту. Делать что угодно, лишь бы как можно меньше думать, а потом — упасть на постель и мгновенно забыться сном.       — Сынок, я всё доделаю сам, а ты иди отдыхать.       Юнги дергает плечом, стряхивая опустившуюся ладонь отчима. Не отзывается на голос и нервно складывает в руках чистую тряпицу, чтобы процедить отвар, но отчим отодвигает миску в сторону.       — Иди, — настойчиво просит он. — Твой брат уже спит, и тебе тоже пора отдыхать.       Юнги вскидывает голову и смотрит альфе в глаза, ожидая увидеть в них горькую насмешку или немой укор, но не замечает ничего подобного. Отчим по-прежнему остается в неведении, не понимает очевидного. Или просто не хочет этого видеть.       Юнги кладет на стол смятую тряпку и поднимается на ноги. Сохраняя молчание, уходит вглубь дома, проходит по узкому коридорчику, мимо дверей чужих комнат, пока не оказывается перед той, которая ведет в спальню их семьи. Не оборачиваясь, Юнги тревожно замирает на месте, но не слышит за своей спиной шороха чужих шагов. Убедившись, что дом погружен в тишину и поблизости никого нет, заходит в спальню, тихо закрывает за собой дверь и прислоняется к ней спиной.       В комнате горит одна свеча. У стен расстелены три узкие постели, на одной из которых неподвижно лежит альфа. Юнги на миг думает, что Хосок действительно спит, а свет оставил, чтобы пришедшие позже не споткнулись случайно в темноте. От этих мыслей становится пусто в груди, но альфа поворачивается на постели с бока на спину и смотрит на Юнги.       От рыскающего по телу взгляда альфы учащается сердцебиение и подкашиваются ноги. Юнги сильнее вжимается спиной в закрытую дверь и облизывает пересохшие губы.       — Где наш отец? — не повышая голоса, спрашивает Хосок, увидев, что следом за омегой в спальню никто не заходит.       От этого вопроса Юнги хочется завыть в голос. Хочется ругаться и кричать, повторяя бессчетное количество раз альфе, что никакого их отца не было и нет. Что между ними нет кровной связи, а одной семьей они стали из-за злобной насмешки судьбы. Юнги хочется сказать очень многое, но времени так мало, что тратить его на пререкания — самая дерьмовая идея.       — Он остался в общей комнате, чтобы завершить дела.       Услышав ответ, Хосок медленно поднимается с постели. Он делает шаг навстречу, готовясь отступить по первой же просьбе, если за время разлуки что-то изменилось, но омега его не останавливает. За первым шагом следует второй. А потом — третий. Альфа уже так близко, что Юнги даже в тусклом свете видит, как на его шее трепещет под кожей синяя венка, которую видно через распахнутый ворот нижней рубахи. Глаза Хосока завораживают лихорадочным блеском, а взгляд мечется по лицу омеги.       — Сколько у нас времени?       — Нам хватит, — едва успевает прошептать Юнги, как Хосок в один шаг преодолевает оставшееся между ними расстояние и накрывает ртом его губы.       Юнги закрывает глаза и вплетает пальцы в волосы альфы. Не позволяет прерваться ни на миг, пока Хосок судорожно распутывает завязки своих штанов и стягивает чужие. Поцелуй выходит жадным и мокрым. И альфа, и омега, как два изголодавшихся зверя, не отрываются друг от друга и хрипло дышат. Бешено стучит в висках, и меркнут звуки. В оглушающей тишине кажется, что биение их сердец слышно во всем доме. Хосок подхватывает Юнги на руки, и тот скрещивает ноги на его пояснице. У них нет времени на долгие ласки и ленивые поцелуи, они не могут себе позволить даже полностью снять с себя одежду. Всё, что у них есть — несколько минут, чтобы успеть урвать немного счастья, а после снова притвориться одной семьей.       Хосок вжимает повисшего на нем Юнги спиной в дверь. Так нужно, чтобы выиграть немного времени, если вдруг кто-то захочет зайти в их спальню. Если раздастся стук, у Хосока будет в запасе пара мгновений, чтобы пригладить растрепанные волосы и убрать член обратно в штаны. Он откроет пришедшему почти сразу, не вызовет никаких подозрений, а Юнги будет надежно спрятан за приоткрытой дверью. Они делали это уже много раз. Они оба уверены, что сейчас тоже всё пройдет гладко.       Хосок отодвигает рукой в сторону болтающиеся на одной ноге штаны Юнги, раздвигает ягодицы и приставляет головку. Первый толчок вызывает у обоих сдавленные стоны, которые они глушат поцелуем. Хосок проталкивается глубже, входит до самого упора и сразу переходит на быстрые движения. Это немного больно. У Юнги саднит в заднице, а спину ломит от жесткости досок. Хосок наваливается всем весом, крепко фиксирует, чтобы не раздавалось ни скрипа потревоженных петель, ни звуков ритмичных толчков.       Всё проходит стремительно и бесшумно. Два безумца сливаются воедино и захлебываются поцелуями. Хосок не отрывает губ от рта сладко всхлипывающего Юнги, проглатывает его стоны и ненасытно втрахивается, каждым движением задевая внутри омеги все чувствительные места, от прикосновения к которым его кожа покрывается мурашками и тянет низ живота. Юнги хнычет и пытается увернуться. Альфы слишком много. Он везде. Глубоко внутри и снаружи. Его запах забивается в легкие, а вкус перехватывает дыхание. Юнги задыхается, тонет и слепо гладит ладонями плечи, ощущая через взмокшую ткань рубахи, как дрожат перенапряженные мышцы хосоковых рук. Это похоже на падение в воду — волна ощущений захлестывает с головой, закручивает вихрем потока. Напряжение усиливается с каждым мигом, и Юнги сковывает судорогой наслаждения. Хосок не сбавляет ритма, перекрывает губами рвущийся из груди омеги стон, и тихо рычит, кончая следом.       Они отрываются друг от друга, но не ослабляют объятий. Хватают ртами воздух и глупо улыбаются. По их лицам и спинам ручейками стекает пот, а тела еще потрясывает от пережитого удовольствия.       — Стоять можешь? — шепотом спрашивает Хосок.       Он осторожно опускает омегу, но тот продолжает виснуть на его шее.       — Меня ноги не держат, — тихо смеется Юнги. — Если отпустишь, я шлепнусь на пол.       На мучавшие омегу вопросы получен ответ — с весны, когда альфа ушел в поход, ничего не изменилось. Хосок по-прежнему только его. Он любит и хочет, как раньше.       — Нам надо переодеться и проветрить комнату, пока отец не вернулся, — шепчет Хосок.       Он перетаскивает Юнги и укладывает на постель. Быстро роется в шкафу и бросает в руки комплект чистой нижней одежды. Распахивает настежь окно и переодевается сам, а после засовывает в стоящую в углу комнаты корзину с грязным бельем их перепачканные смазкой и спермой вещи. Юнги, спасаясь от ворвавшейся в спальню прохлады, кутается в одеяло и довольно щурится, когда Хосок подходит к нему, чтобы поцеловать в распухшие губы и пожелать спокойных снов.       Огонек свечи отбрасывает на стену неровную тень стоящего у окна альфы, и следящий за темным силуэтом Юнги сам не замечает, как погружается в глубокий сон.