Духов лесных голоса

             Ирбис ставит пузырек на стол и уходит обратно в сокровищницу, по пути убеждая самого себя, что для волнения нет никаких причин.       «Это какой-то ебаный бред. Последние отголоски блядского похода. Хуйня всякая повсюду мерещится, только и всего, — думает он. — Хосок был прав. Мне действительно необходимо успокоиться и отдохнуть».       В ближайшие несколько месяцев не будет битв и кровопролитий. Защитники аримских земель убиты и сожжены на кострах, а завоеванные иссолами территории с каждым годом становятся всё обширнее. Будущее предельно ясно и уже так близко. Сейчас надо выдохнуть полной грудью, выпуская напряжение минувших сражений. Позволить себе недолгий отдых, чтобы следующей весной отправиться в военный поход и с новыми силами сокрушить, стереть с лица земли последний оплот сопротивления аримов, а после — мирно жить долгие годы в процветающем крае среди плодородных полей и садов.       Все поселения, что располагаются на левом берегу реки, уже принадлежат иссолам. На правом берегу — владения правителя Донхэ, который знает о приближении захватчиков и наверняка готовится к грядущей войне. Ирбис тихо хмыкает и растягивает губы в кривой ухмылке. Донхэ не помогут ни храбрость его воинов, ни мощь прославленной конницы. Участь последнего правителя аримов предрешена и неминуема, вот только…       Ирбис чувствует, что он невыносимо устал, ведь его личная битва за право власти началась гораздо раньше, ещё в доме отца. И не заканчивается много лет.              На залитой восходящими лучами солнца кухне пахло специями и мёдом. Не выветренные за ночь ароматы вызывали зверский аппетит. Ранним утром Чонгук собирался пойти в лес. Он успел набрать в заранее подготовленные холщовые мешочки немного орехов и зерна из стоящих у стен коробов и теперь шарил руками по полкам, разыскивая среди начищенных до блеска котлов и прочей кухонной утвари припрятанные поварами медовые пряники, чтобы подкрепиться ими во время пути. Украдкой брать необходимое для Чонгука было обычным делом. Он считал, что это проще и удобнее, чем раскланиваться в унизительных просьбах, а после получить надменный отказ. Пряники пахли одуряюще вкусно, но найти их не удавалось, что вызывало растущее с каждой минутой раздражение.       Обследовав нижние полки, Чонгук распахнул дверцы высокого шкафа. Радостно заулыбался, обнаружив миску с выпечкой, и уже собирался взять несколько пряников, как за его спиной раздался громкий голос:       — Ты что здесь забыл, паршивец?       В дверном проеме стоял главный повар. Тучный альфа возмущенно тряс головой, отчего колыхались его круглые раскрасневшиеся щеки и складка второго подбородка.       — Это кто тебе разрешил хозяйничать на моей кухне? Что, думал никто не заметит, как ты сладости по утрам воруешь?       Рассерженный альфа шагнул вперед и протянул руку, в явной попытке схватить Чонгука за ухо и вышвырнуть вон, словно видел перед собой не сына вождя, а тайно пробравшегося на кухню мальчишку-простолюдина, но уже в следующий миг взвыл от пронзившей тело острой боли.       — Не смей обвинять меня в воровстве, — зашипел взбешенный Чонгук.       Заученным в рукопашных боях захватом он сжал и вывернул до хруста чужое запястье. Зудящее раздражение долгих поисков вспыхнуло едва контролируемой яростью, которое сменилось почти забытым, трепещущим в груди удовольствием при виде сморщенного от боли и ужаса лица.       — Ты, сучара, живешь в моем доме, — Чонгука трясло от злости и желания сломать повару сустав запястья, но голос оставался ровным. — Ты жрешь из моих рук. Я — младший сын вождя, и всё, что ты видишь вокруг, принадлежит мне.       Попятившись назад от грубого толчка, повар ударился спиной и затылком о стену и сполз по ней, оседая на пол. Не переставая скулить, он бережно ощупывал поврежденную руку и с испугом смотрел, как Чонгук деловито рассовал по карманам пряники, забрал оставленные на столе холщовые мешочки и вышел из кухни.       Чонгуку было четырнадцать лет, когда он осознал, что у него достаточно сил, чтобы дать отпор любому обидчику.       Больше не имело значение, кого видел перед собой Чонгук: ровесник он или более старшего возраста; альфа или омега; слабый или превосходящий по силе. Отныне люди делились на тех, кто признал его власть, и тех, кого ещё только предстояло подчинить своей воле.       Неласковые взгляды, невыполнение приказов, шелестящие за спиной грязные сплетни — с тех пор Чонгук был не намерен терпеть подобное. Он яростно защищал себя и папу, требовал от окружающих людей должного уважения, которое принадлежало ему по праву рождения, расширял границы дозволенного любым возможным способом. «Бешеный», «сумасшедший», «спятивший» всё чаще слышал о себе Чонгук, и это приносило ни с чем не сравнимое удовольствие, ведь теперь чужие слова были наполнены страхом, а не прежней брезгливой жалостью.       Ударить черенком лопаты по спине садовника, который не разрешил срезать ветки шиповника для букета; окунуть прислугу головой в ванну, если вода, подготовленная для купания папы, показалась слишком холодной; пинком ноги перевернуть сервированный столик, если чай несли непозволительно долгое время — Чонгук не прощал ни единой оплошности и жестоко наказывал провинившихся.       Скорее всего, вождю доносили о поступках озверевшего младшего сына, но тот не пресекал подобное поведение. Он смотрел на подрастающего альфу с довольной улыбкой и коварным блеском в глазах. Чонгук не замечал обращенного на него сосредоточенного взгляда и с молчаливого одобрения отца продолжал с упоением выбивать из прислуги беспрекословное подчинение.       — Ты ходишь по острию ножа, будь осторожнее, — предупреждал папа. — Контролируй свои эмоции. Не дай себе сорваться в пропасть, в припадке ярости нарушив закон.       В ответ на родительские предостережения, Чонгук расслабленно улыбался и прикасался губами к виску Виолана, успокаивая встревоженного папу, но остановился только когда не осталось ни одного человека, который не признал бы его власть и силу. Снежный котенок вырос свирепым хищником и правил наравне с отцом и старшим братом.       Люди почитали Элсмира за его мудрость и милосердие. Перед Ирбисом они склонили головы, опасаясь жестокой расправы.       Восстановив справедливость, Чонгук наслаждался жизнью, ни в чём себе не отказывал. Ему было шестнадцать лет, когда он познал новые грани удовольствия.       — Попался! — выкрикнул альфа, со спины обхватывая руками и легко приподнимая вверх истошно завопившего омегу.       Корзина выпала из омежьих рук, и по полу раскатились пухлые кулёчки с лекарственными сборами и выскобленные дочиста деревянные мисочки с пестиками, в которых лекари толкли высушенные травы. Выпущенный из крепкого захвата омега, встряхнув упавшими на лицо косами, развернулся к отскочившему в сторону хохочущему альфе.       — Ирбис, блин! Напугал же, — Юнги укоризненно покачал головой. — Я чуть не обосрался от страха.       Он опустился на корточки и ровно поставил упавшую на бок корзину. Довольный удавшимся розыгрышем альфа присел рядом, чтобы помочь собрать рассыпанные по полу вещи.       — Если отчим опять будет придираться к хреново вымытым мискам, то я ему скажу, что это ты виноват, — с напущенной строгостью предупредил омега.       — Договорились, — легко согласился Чонгук.       — А ещё, — Юнги расплылся в мечтательной улыбке, — я расскажу отчиму, что меня долго не было в лазарете, потому что ты отвлекал от работы, а вовсе не потому что я прилёг поспать в кладовке.       — Рассказывай, я не против, — снова согласно кивнул Чонгук. Он с радостью прикрывал любой промах Юнги, давая мощную защиту от всех возможных нападок и обвинений. — Но вообще-то я тебя не просто так искал.       Чонгук выдержал многозначительную паузу, накаляя интерес до предела, а после вынул из висящего на поясе кошелька украшенный маленьким бантиком свёрток и торжественно вручил его омеге.       — С днём рождения!       Не скрывая нетерпения, Юнги стремительно развязал тесёмку и запищал от восторга. Он держал в руках ожерелье из крупных янтарных бусин и отполированных клыков зверей. Недолго полюбовавшись подарком, омега надел его на шею и, не вставая с пола, подполз к альфе с объятиями.       — Спасибо-спасибо-спасибо, — попискивал восхищенный Юнги. — Это самое красивое ожерелье, о котором я мог только мечтать.       — Я сам собрал его. Клыки купил на рынке. Месяца два назад, кажется. А бусины принес Элсмир. Ты же знаешь, отец не разрешает мне заходить в его сокровищницу.       Альфа не понимал, почему начал, как растерявшийся ребёнок, лепетать подобные глупости. Какая разница, как и каким образом был изготовлен подарок? Главное, что он понравился Юнги, но принимать искренние благодарности почему-то было неловко. От прильнувшего в объятиях омеги бросило в жар, и стали гореть щёки. Горячий шепот посылал по коже табун мурашек, а от непривычно близкого, дразнящего запаха заныло в области паха.       — Я, наверное, пойду. Ещё раз поздравляю.       Чонгук решительно отодвинул от себя опешившего Юнги и вскочил на ноги. Надежно запахнув полы мехового плаща, чтобы друг не увидел вздувшиеся спереди штаны, альфа, стыдливо опустив взгляд, широкими шагами уходил прочь.       — Мы увидимся вечером? Ты придешь к нам? Папа испек на ужин черничный пирог, — кричал вслед Юнги, на что Чонгук, не сбавляя хода и не оборачиваясь, неопределенно взмахнул рукой.       Альфа шёл по дому, заглядывая по пути во все хозяйственные помещения. Низ живота тянуще ныл, тело горело от желания разрядки, но на этот раз не хотелось утолять разыгравшееся возбуждение с помощью своей руки. Жгучая потребность настоящей близости толкала на поиски подходящего омеги. Ирбис уже определился, кто станет его первым сексуальным партнером — миловидный и совсем юный вдовец, который раньше был любовником старшего брата, но после замужества с Кипреем Элсмир потерял к нему интерес и больше не проявлял знаков внимания.       Ирбис нашел омегу в одной из кладовых, когда тот раскладывал по полкам стопки выстиранного и высушенного белья. Шагнул в узкую комнатку без окон и плотно закрыл за собой дверь. В образовавшейся темноте омега испуганно попятился, но Ирбис за пару шагов оказался рядом и, схватив за ворот туники, притянул вплотную к своей груди.       — Теперь ты будешь моим любовником, — сообщил Чонгук омеге и, не тратя время на бессмысленные разговоры, развернул к себе спиной и прижал к стене.       Преодолевая слабое сопротивление и не реагируя на жалобные всхлипы, он приспустил штаны, стянул с омеги мешающуюся одежду и рванул за бедра ближе, вынуждая прогнуться в спине. От ощущения упирающегося в анус члена омега закричал и дернулся в сторону.       — Не шуми. Нас могут услышать, — зашипел на ухо Чонгук.       Он ладонью зажал омеге рот, а другой рукой вцепился в его волосы на затылке. Крепко удерживая на месте, яростно проталкивался в жаркий, потрясающе узкий анус. Омега был почти сухим, что приносило боль обоим, но альфу это не останавливало. Боль и удовольствие с самого детства были неразделимы, и Ирбис упивался новым одуряющим ощущением наслаждения и власти.       В первый раз Чонгуку потребовалось для разрядки несколько минут быстрых фрикций. Войдя до упора, он с громким рычанием кончил глубоко внутри омеги, а после отошел в сторону, чтобы отдышаться, поправить одежду и вытереть первым попавшимся под руку полотенцем выступившие на лице капельки пота.       — Мне понравилось. Завтра повторим, — похвалил он омегу за доставленное удовольствие и потянулся к кошельку, чтобы отыскать среди медяков пару серебряных монет. Чонгук знал, что любовникам положено делать подарки, и не собирался игнорировать этот важный ритуал ухаживания, но когда монеты были найдены, и альфа отвел взгляд от кошелька, то увидел, что омега, натягивая до подмышек сползающие штаны, куда-то стремительно убегает по коридору.       Повторить на следующий день Чонгуку ничего не удалось. Тем же вечером выбранный им любовник собрал свои вещи и тайно сбежал из дома вождя. Узнав о безвозвратной потере, альфа расстроился, мысленно поклялся больше не допускать подобных оплошностей и утешил себя половым соитием с другим приглянувшимся омегой.       — Быть может, нам пора подумать о твоем замужестве? — вкрадчивым голосом спросил Виолан у Чонгука через полгода после случившейся в кладовой ситуации.       Он гладил по волосам дремлющего на его коленях сына. Убирающий с низкого столика посуду слуга заторопился, чтобы быстрее уйти из комнаты и не подслушивать чужую беседу. Противно зазвенели чашки и тарелки с остатками печенья. Ирбис недовольно нахмурился и чуть приподнялся, но Виолан накрыл его лоб ладонью, опуская голову сына обратно к себе на колени.       — Рано говорить об этом. Мне только месяц назад исполнилось семнадцать, — когда слуга скрылся за дверью, лениво отозвался Ирбис, но задумался.       За последние полгода из дома правителя разбежались почти все молодые омеги-вдовцы, и искать себе любовников среди прислуги стало проблематичным занятием. Папина идея о муже — омеге, который будет всецело принадлежать ему одному — на короткий миг показалась Чонгуку вполне заманчивой, но, недолго поразмыслив, он разочарованно покачал головой.       — Откуда я возьму деньги на выкуп?       — Получишь от отца. В конце концов, это его родительская обязанность, — сухо отозвался Виолан.       — Зная отца, он не даст ни на один серебряник больше, чем положено для выполнения родительского долга, — презрительно фыркнул Чонгук. — Этих денег будет недостаточно на выкуп приличного жениха.       — Недостаточно для выкупа жениха среди сыновей вождей, — продолжал мягко убеждать Виолан. — Но ты можешь подыскать себе омегу попроще.       — Ага! Найду себе сына рыбака, насквозь пропахшего водорослями и рыбными потрохами, — захохотал Чонгук, но замолчал, получив шлепок по губам.       — Вообще-то, я сейчас говорил о Юнги, — строгим голосом произнес Виолан, на что Чонгук ошалело вытаращил глаза.       — А он тут причем?       — Вы неплохо ладите и проводите вместе много времени. Из вас могла бы выйти хорошая пара.       — Мы просто друзья, — заворчал нахохлившийся Чонгук.       Тогда ещё Ирбис не знал, что через четыре с половиной года он сам в отчаянном порыве объявит во всеуслышание об их с Юнги помолвке и вопьется в губы оцепеневшего от горя омеги горьким поцелуем.       — Мы с Юнги дружим. И ничего больше, — твердо повторил Чонгук и умиротворенно прикрыл глаза.       За окном бушевал ветер, швыряя в стекла капли дождя и сорванную с деревьев листву. Шум штормового моря и разбивающихся о скалы волн сплелись с ливнем в единую песню. В такие дни альфе было особенно приятно проводить время в спальне, греться теплом потрескивающего пламенем камина и умиротворенно дремать, убаюканным ласковыми поглаживаниями папиных ладоней.       — Я не стану торопиться с выбором мужа. Нет смысла заводить семью с омегой, с которым мне будет просто удобно, — Чонгук глубоко вздохнул и посмотрел в глаза склонившегося над ним папы. С прежней детской доверчивостью он делился с Виоланом самыми сокровенными мечтами. — Я хочу любить, пап. Хочу, чтобы от одного только взгляда на моего омегу замирало сердце. Хочу жить им, дышать, защищать и баловать, позволяя любые капризы и исполняя все его желания.       — Ты полюбишь, котёнок мой, — мягко улыбнулся Виолан. — Рано или поздно обязательно полюбишь.       — Но мне хочется, чтобы омега тоже любил меня. Где искать такого, если все вокруг меня боятся? И самое главное, как понять при первой встрече, что это тот самый омега, которого я ищу?       — Не верь своим глазам, их легко ослепить красотой. Не доверяй чужим словам, ведь сладкими речами можно затмить даже самый ясный разум, — Виолан кончиками пальцев разгладил на лбу сына тревожные морщинки. Склонил голову, чтобы оставить на щеке нежный поцелуй и едва слышно прошептал на ухо: — Слушай то, что говорят духи, только они не предадут и не обманут. Верь в себя, сыночек. И поступай так, как подсказывает сердце.              Собрав достаточное количество тканей и сложив в ларец тщательно отобранные украшения, Ирбис достает с верхней полки сокровищницы кожаный футляр. Стерев ладонью осевшую на выпуклых узорах пыль, щелкает изящным замочком и откидывает крышку. На черном бархате внутренней обивки футляра разложен комплект массивных украшений: тяжелое ожерелье, брошь и перстень. Крупные рубины изумительной красоты искрятся блеском граней даже в тусклом свете, что полосой проникает в сокровищницу через дверную щель. Кроваво-красные камни завораживают таинственным мерцанием. Обрамленные золотом, они стоят целое состояние. Украшения недоступные не только простолюдинам — подобной роскоши не найдешь даже в сокровищницах многих вождей. Ирбис закрывает футляр и откладывает его, но не в сторону тех вещей, которые уже собраны, хоть изначально, когда драгоценности были найдены в доме одного из свергнутых правителей аримских земель, альфа намеревался подарить их папе.       Когда удивительные по красоте камни оказались в руках Ирбиса, он ещё не знал, что очень скоро судьба сведёт его с омегой, который, по мнению альфы, будет достоин столь роскошных драгоценностей даже больше, чем Виолан.              Ирбису едва исполнилось восемнадцать лет, когда он впервые пошел наперекор отцу.       — Не смей приближаться к нему, — Чонгук подпирал спиной дверь папиной спальни. Его со всех сторон окружили сбежавшиеся вооруженные стражники, но на это было плевать. Альфа стискивал побелевшими пальцами рукоять меча, не отводя взгляда, упрямо смотрел в глаза стоящему напротив отцу. Он был готов нарушить закон и сдохнуть преступником, только бы защитить течного Виолана. — Я не пущу тебя в его комнату. Оставь папу в покое!       На последней фразе Чонгук невольно сорвался на крик. Он перечил не просто отцу — он посмел встать на пути у правителя острова. Вождю стоило лишь небрежно взмахнуть рукой, подать едва заметный знак — и зарвавшийся младший сын в тот же миг был бы сбит с ног многочисленной стражей.       — Что тебе от него нужно? — у доведенного до отчаяния Чонгука дрожали губы, но рука, мертвой хваткой стискивающая рукоять, не потеряла силы. — Чего ты добиваешься? Его смерти?       Вождь молча ухмылялся в ответ. Мелкими шажками подкрадывалась стража, опасливо держа перед собой острые копья. Отец сложил на груди руки и хищно скалил зубы, готовясь смотреть забавное представление. Чонгук сделал выпад первым. Всё ещё не решаясь выхватить из ножен меч, ударил кулаком, отбивая в сторону наконечник одного из копий…       — Хватит! — внезапно раздался грозный окрик.       Чонгук обернулся на шум стремительно приближающихся тяжелых шагов и посмотрел туда, где расступилась стража, пропуская вперед старшего сына вождя. Элсмир коротко глянул на нахмурившего брови отца и перевел строгий взгляд на дрожащего от ярости брата. Крепко обнял его за плечи и силой повел вглубь дома.       Элсмиру было неважно куда идти, лишь бы подальше от вождя и тревожно перешептывающихся стражников. Услышав за спиной шорох открываемой двери спальни, Чонгук дернулся назад, но брат не позволил вырваться из крепкой хватки или хотя бы обернуться. Он прижал Ирбиса сильнее к своему боку, уверенно вёл по коридорам и лестницам просторного дома, пока они оба не очутились на узком балконе второго этажа. В лицо ударил отрезвляющий сыростью ветер, и Чонгук часто заморгал заслезившимися глазами.       — Отдышись, — Элсмир ободряюще хлопнул ладонью по спине и первым сделал глубокий вдох холодного воздуха.       — Какого хуя вмешался? — спросил Чонгук осипшим голосом. — Если я убью ебливую тварь, ты станешь новым правителем острова. Хочешь этого? Хочешь править? Пообещай, что позаботишься о Виолане, и я помогу тебе стать вождем.       — Чонсу не оценит твой благородный порыв.       На миг забыв про злость и отчаяние, недоумевающий Чонгук резко развернулся к брату.       — Что? Удивлен, что я знаю настоящее имя твоего папы? — Элсмир тихо хмыкнул и укоризненно посмотрел в ответ. — Если бы ты меньше таскал омег в кладовые и не проводил так много времени с придурочным Юнги, давно бы заметил, что все мы теперь заодно. Все мы — против вождя. Прошли те времена, когда я был любимым сыном. Отец больше не испытывает теплых чувств, видя во мне соперника, а мне не нравится, как он смотрит на Кипрея.       Элсмир глубоко вздохнул и опустил на чонгуково плечо свою горячую ладонь. Не для того, чтобы удержать на месте, а давая понять, что он рядом, что понимает и разделяет бушующие в груди брата эмоции.       — Размахивая перед лицом отца мечом, ты ничего не решишь, — продолжил рассуждать Намджун. — Ты не сможешь защитить Чонсу, пока являешься всего лишь младшим сыном правителя. Силой ты не поможешь ни себе, ни своему папе.       — Тогда что я должен сделать? — сквозь зубы процедил Чонгук.       — Ты должен сам стать вождем.       Оглушенный прозвучавшими словами Чонгук широко распахнул глаза, но не увидел на лице брата ни капли смятения. Элсмир оставался на удивление спокоен, как будто не он предлагал совершить предательство.       — Я сейчас говорю не о том, чтобы устроить переворот и свергнуть нашего отца, — чуть улыбнулся Намджун, безошибочно угадав мысли брата. — Я предлагаю тебе отправиться со мной в поход, чтобы завоевать для нашего народа новые земли.       С балкона открывался вид на море и широкий почерневший причал, по которому прохаживались рыбаки, вернувшиеся с уловом. Альфы затягивали на берег легкие лодчонки, а хозяева более внушительных судов крепили канаты на кнехты. Они передавали в руки помогающим омегам и подросткам корзины с рыбой и сети, которые нужно было развесить во дворах своих домов на просушку.       — Ты же знаешь, что сейчас происходит на острове, — после тягостного молчания первым нарушил тишину Намджун. — Нашему народу становится тесно. Не хватает пастбищ для выпаса скота, и недостаточно урожая с полей и огородов. Море помогает нам прокормиться, но при неразумном подходе даже его богатства будут очень скоро истощены. Многим из нас пора покинуть родной остров, чтобы обрести новый дом на большой земле. Мы отправимся на Восток.       — Тот берег давно известен иссолам, — не согласился с мнением брата Чонгук. — Живущие там люди превосходят нас по численности. Мы не сможем завоевать эти территории.       — Материк большой. На нем есть те земли, про которые ещё никому не известно, — с нажимом сказал Намджун. — Летом мои люди исследовали береговую линию, заплыли так далеко, как не заходил никто до нас, и нашли устье широкой реки. Покрытые соснами песчаные берега мало пригодны для жизни, но если двигаться вверх по течению, то очень скоро леса сменяются цветущими лугами и зелеными полями. Мне рассказали, что в тех краях обитают землепашцы и коневоды. Там мало воинов и нет больших государств. Правители живут обособленно и на больших расстояниях друг от друга, людские поселения малочисленные. Это плодородный и богатый край. И он будет принадлежать нам.       — Где мы возьмём ладьи и воинов?       — Отец поможет нам. Он будет рад, если мы навсегда покинем остров.       — Я не могу бросить папу, — отрицательно покачал головой Чонгук. — Я должен быть рядом с ним.       — И будешь! — Элсмир схватил за плечи и легонько тряхнул Ирбиса. — Мы честно поделим между собой завоеванные земли, ты станешь вождем, вернешься на остров и заберешь с собой папу. Когда станешь правителем, никто не осудит тебя за желание воссоединиться со своей семьей. Отец будет не против и отдаст Виолана, а сам сыграет свадьбу с каким-нибудь другим омегой и заведет новых, любимых детей, которым с радостью передаст власть на острове, будучи уже дряхлым стариком.       — Что будет, если я не соглашусь покинуть остров?       — Боюсь, что отец найдет способ, как избавиться и от тебя, и от надоевшего Виолана.       — А что будет с моим папой, если я погибну в походе?       — Если погибнешь, этот вопрос больше не будет терзать тебя.       Элсмир требовательно смотрел на брата, ожидая четкий ответ, но видел в глазах напротив тень сомнения. Он знал, что Ирбис не боится боли от ран, и его не пугает собственная смерть. Единственный страх Чонгука — не успеть защитить, потерять навсегда самых близких людей; и Элсмир бессовестно пользовался слабостью брата.       — Пришло время уходить, — убеждал он, — но один я не справлюсь. Невозможно одержать победу, опираясь на рассудительность и ясность ума. Воины пойдут сражаться не за милостивого Элсмира. Они ринутся в бой вслед за бесстрашным Ирбисом. Люди знают, на что ты способен, и поверят в победу, только если ты будешь с войском. Чонгук, борись за Виолана! И за право свободно жить.       — Я согласен, — коротко бросил Ирбис и ушел с балкона.       С разговора братьев прошло четыре года. Войска иссолов рвались вперед, в кровавых сражениях порабощая поселения и захватывая земли аримов. Альфы не ведали страха — их вёл к победе полководец Ирбис, который не отступал перед армиями врага и первым бросался в самое пекло битвы. Ради Виолана Чонгук был готов даже умереть.       Ради счастья Тэхёна Ирбис обязан бороться за жизнь.              Внезапно распахивается и закрывается с оглушительным хлопком входная дверь, по дому проносится топот ног, который завершается шорохом подушек от упавшего на постель человека. Охваченный азартом Ирбис бесшумно, чтобы заранее не выдать своего присутствия, выходит из сокровищницы и крадется вдоль стены. Он осторожно подбирается к зарывшемуся с головой под одеяла омеге и, когда остается пройти несколько шагов, в один прыжок набрасывается на него сверху.       — Поймал!       Хохочущий Ирбис тормошит отбрыкивающегося омегу, стягивает с него одеяла, но замирает в непонимании, когда видит заплаканное лицо.       — Ты чего ревёшь? — насмешливо интересуется альфа. — Расстроился, что не нашел меня дома? Так сильно соскучился?       — Ага! Конечно! — на миг забывая про все огорчения, возмущается в ответ Тэхён. — Именно по тебе я соскучился. Других же причин для слёз у меня нет.       — «Другие» — это какие? — настораживается Ирбис. — Тебя кто-то обидел?       — Никто не обижал, — всхлипывает Тэхён. — Отстань от меня.       Расстроенный омега снова падает лицом в подушки и сотрясается всем телом от горького плача, а Ирбис вскакивает с постели и со всех ног несётся в сокровищницу. Раз Кейске никто не обижал, то альфа хорошо знает, что поможет быстро успокоить мужа.       — Цветочек мой маленький, — до тошноты сладким голосом начинает сюсюкаться Ирбис, — а смотри, что у меня для тебя есть.       Тэхён чуть приподнимает голову, видит в руках мужа футляр с украшениями и заходится плачем ещё сильнее. Осознав, что подарок не произвел должного впечатления, Ирбис напряжённо размышляет, чем ещё можно порадовать омегу, чтобы тот перестал реветь. И очень быстро находит нужное решение.       — Кей, смотри, что я отрыл в постели. Ты потерял, а я — молодец, потому что смог отыскать.       Альфа, сияя довольной улыбкой, сует омеге под нос фигурку божества, но Тэхёна это тоже не сильно радует.       — Ничего я не терял, — огрызается он, выхватывая из рук мужа протянутую фигурку. — Я специально под матрас убрал, чтобы ты не смог отнять единственную вещь, которая осталась от папы. А ты нашел и перепрятал, чтобы меня помучать.       — Откуда мне это было знать?       — Хватит придуряться. Всё ты прекрасно знаешь и понимаешь, — Тэхён тыльной стороной ладони размазывает по щекам потоки слёз и обиженно смотрит в глаза. — Строишь из себя идиота и радуешься: можно делать, что только захочется, и говорить, что в голову взбредет. С сумасшедшего же спроса нет! Отлично устроился, молодец!       Тихонько подвывая, Тэхён заваливается на постель и отворачивается спиной, всем своим видом показывая, что на этом разговор закончен, но Ирбис упрямо ползет по одеялам, чтобы лечь рядом и притянуть омегу к своей груди.       — Тэ, что случилось? — уже нормальным голосом спрашивает Ирбис. Он ведет носом по омежьей шее, глубоко вдыхая медовый запах. Не удержавшись от искушения, чуть прикусывает зубами нежную кожу, за что получает локтем в живот, но не отстраняется. Ирбис ласково трется щекой о заплаканную щеку, терпеливо ждёт ответ, и через некоторое время Тэхён сдается.       — Я хочу домой.       — Мы уже дома, — мягко убеждает Ирбис, но Тэхён качает головой.       — Я хочу домой по-настоящему, к папе.       Альфа тяжело вздыхает и сильнее обнимает омегу, разделяя с ним общую тоску.       — Надо немного потерпеть, цветочек, — шепчет Ирбис. — Ты обязательно увидишься со своим папой. Нужно только немного подождать.       — Обещаешь? — недоверчиво спрашивает Тэхён.       — Я ничего не могу обещать. Я не знаю, что будет со всеми нами дальше, и чем для меня закончится последний поход. Но пока я жив, я сделаю всё, что от меня зависит, чтобы ты смог ещё хотя бы раз обнять своего папу.       «Чтобы мы оба смогли их обнять», — добавляет альфа мысленно.       В груди Ирбиса разливается море из эмоций и чувств. Жалость к уязвимому омеге и умиление от его детской доверчивости. Желание обладать им ничуть не сильнее желания оберегать. Под чарами медового запаха хочется выть от счастья, тормошить омегу и кататься с ним по постели до полного изнеможения, но ничего подобного альфа не может себе сейчас позволить и продолжает лишь крепко обнимать, успокаивая мужа.       Прекратив плакать, Тэхён ворочается в руках Ирбиса чтобы повернуться к нему лицом.       — Я верю тебе. Пожалуйста, не обмани меня, — тихонько шепчет он.       Доведенный до отчаяния и нашедший успокоение Тэхён, прячась от всех невзгод, доверчиво жмется к груди непривычно тихого Ирбиса, а тот боится лишний раз пошевелиться, чтобы не испортить первый момент нежности и тепла, в котором так остро нуждаются оба.