***
После проведенной с вождем течки Галана охватывает волнение. Дни кажутся в разы длиннее, а ночью тяжело уснуть, и омега долгие часы ворочается на подушках, вслушиваясь в размеренное сопение спящих рядом Элсмира и Кипрея. Ожидание выматывает душу, успокоиться не получается, и Галан снова и снова прокручивает в голове воспоминания прошлых лет. Он мысленно возвращается в самые черные дни своей жизни, но на этот раз не чувствует страха. Омега пытается вспомнить, как быстро в прошлый раз он смог узнать, что забеременел. — Выглядишь болезненно, — с беспокойством хмурится Элсмир, разглядывая пролегшие под глазами омеги темные круги. — Это от недосыпа, — робко улыбается Галан и глубоко вдыхает запах альфы, когда Элсмир прижимает к себе успокаивающими объятиями. — Расскажи, что тебя беспокоит. Поделись со мной своими тревогами. В ответ Галан отрицательно мотает головой и прячет глаза от внимательного взгляда альфы. Засевший в сердце страх так силён, что омега почти уверен: если он произнесет при вожде вслух хоть одно слово, то все самые ужасные мысли сбудутся, став жестокой реальностью. Больше всего на свете Галан боится, что течка прошла зря, и он не забеременел. — Если не получилось с первого раза, то обязательно получится после, — утешает Кипрей, с которым Галан, в отличие от Элсмира, может свободно обсуждать что угодно. — Нет никаких причин, чтобы думать, что ты бесплоден. Слова любимого не приносят успокоение. Кто может знать наверняка, что забеременеть действительно получится? Омега понимает, что после течки должно пройти определенное время, прежде чем он сможет с уверенностью сказать, что ждет ребенка, но узнать правду хочется так сильно, что омега готов даже бежать к провидцу за предсказаниями. — Вот этого точно не нужно делать, — категорично отвергает просьбу Кипрей. — В предсказаниях духов мало радости. Они говорят только про смерть, слезы и боль. Давай лучше наберемся терпения и подождем, хорошо? Галан согласен, что ему надо успокоится и терпеливо ждать, а ещё лучше — вообще постараться на время забыть о беременности и жить, как прежде. Галан не спорит, но легче на душе от этого не становится. Он уже успел заметить, что Элсмир часто держится отстраненно от своих омег и не позволяет себе открыто проявлять эмоции, но разве можно быть таким равнодушным, если дело касается его ребенка? И Кипрей. Почему он так легко говорит о том, что беременности может не быть? Его это тоже совсем не волнует? Супружеская пара по-прежнему внимательна и ласкова с Галаном, но тот чувствует себя обманутым. Иногда омеге кажется, что ребенок нужен лишь ему одному. Чужие беззаботность и спокойствие обижают Галана, и он больше не делится с любимыми людьми самым важным. Тем, что волнует больше всего. Вместо бесполезных разговоров омега настойчиво ищет подтверждения своей беременности. Он тщательно прислушивается к собственным ощущениям, стараясь уловить первые сигналы тела, в котором зародилась новая жизнь, но проходят дни, а точных знаков всё нет и нет. — Эй! Ну чего ты раскис? — Юнги вытирает слезы и ласково обнимает за плечи расплакавшегося Чимина, который пришел в лазарет, чтобы поговорить о наболевшем. — Две недели с течки уже прошло. Потерпи ещё две недели, и тогда любой лекарь сможет сказать наверняка, беременный ты или нет. А Галан не знает, как прожить ещё две недели и не ополоуметь. Ждать до осмотра лекарей слишком долго. И самое главное, а чего ждать? Мучиться после течки, волноваться целый месяц, а в итоге узнать, что он пуст? Беременность — это единственное, о чем думает Галан. Омегу больше не интересует собственное удовольствие, и он отказывается принимать участие в любовных играх. Это из-за беременности, или потому что голова так сильно забита мыслями о ней, что места для других желаний просто не осталось? Галан чувствует себя разбитым и уставшим. Это потому что он ждёт малыша, или так сказываются бессонные ночи? У него постепенно снижается аппетит и даже самые любимые блюда не вызывают прежнего восторга. Это из-за стремительно растущего внутри ребенка, или из-за переживаний кусок в горло не лезет? Галан ждет ответ на все свои вопросы, и получает его через долгих девятнадцать дней. В то утро омега просыпается поздно. Он снова долго не мог забыться сном, ворочался, пока за окнами не забрезжил рассвет, и поэтому, когда открывает тяжелые веки, Элсмира уже нет в спальне. Рядом лежит только Кипрей, который, увидев пробуждение Галана, улыбается. — С добрым утром. Кипрей тянется за поцелуем, и омега доверчиво подается вперед, чтобы прикоснуться к манящим, пухлым губам. Галан приподнимается на локтях, ощущая легкое головокружение, а его рот внезапно заполняется слюной. Холодеют руки и ноги, а ладони становятся влажными от выступившего пота. От сильного недомогания перед глазами всё плывет, и омега шумно сглатывает, ощущая, как от каждого движения к горлу поднимается тяжелый ком. — Галан, с тобой всё в порядке? — спрашивает встревоженный Кипрей. Упавший навзничь омега в ответ морщится и машет рукой, жестом показывая, что всё хорошо. Он жадно хватает воздух открытым ртом, надеясь, что так будет легче, но тошнота усиливается с каждым мигом, и Галан быстро переползает на край постели и свешивается вниз головой, содрогаясь от первого, ещё слабого рвотного спазма. Из открытого рта срывается и капает на пол слюна, глаза наполняются слезами, и счастливо улыбающийся Галан оборачивается к Кипрею. Не скрывая ликования, шепчет: — Я беременный. Я точно смог забеременеть. — Может, мне надо позвать Элсмира? — мнётся Кипрей, почему-то не разделяя радость омеги. — Он будет счастлив узнать о вашем ребенке. — Нашем с Элсмиром ребенке? — переспрашивает ошарашенный Галан. Поверить в услышанное невозможно. — Нашем ребенке? А для тебя он, получается, вообще никто? Ты не любишь своего малыша? — Моего малыша? — теперь уже удивляется Кипрей. Галан внимательно всматривается в лицо напротив. Видит, как кипреевы глаза становятся подозрительно блестящими, а губы невольно растягиваются в счастливой улыбке, и Галан внезапно понимает причину напускного равнодушия любимого. Кипрей не смел претендовать на будущего ребенка. Он поделился с аримом самым дорогим, что только у него есть — своим мужем, — но даже подумать не мог, что в ответ тот тоже поделится самым ценным. — Конечно! Это твой ребенок тоже, глупый, — стонет от облегчения Галан и протягивает руки. Кипрей падает в его объятия, подминает омегу под себя и зарывается лицом в темную макушку. Он жадно хватает воздух, чтобы удержать позорно выступившие слезы радости, и зажмуривает глаза, когда Галан продолжает шептать: — Это наш малыш. Мой, твой и Элсмира. Он будет самым счастливым, потому что у него есть двое пап. Ты же сможешь его полюбить, правда? Будешь любить нашего сыночка? — Я уже его люблю, — приглушено сипит Кипрей. — И тебя люблю. Очень-очень сильно. От волнующих переживаний проходит тошнота. Омеги еще долго лежат в постели и нашептывают слова любви друг другу и будущему малышу. Галану кажется, что быть счастливее он уже не может. Но это только кажется, потому что биение его сердца переходит на бешеный галоп, а в груди словно что-то взрывается, когда Кипрей шепчет на ухо сокровенное, доверяет ариму великую тайну и даёт самое явное подтверждение, что они одна семья: — Моё настоящее имя — Сокджин. Когда мы наедине, можешь меня называть этим именем.***
Когда альфа добирается до оградительной стены города, стылая земля уже покрыта инеем, а в морозном утреннем воздухе парят редкие снежинки. Он оглядывается назад, чтобы окинуть взглядом простирающиеся до самого горизонта опустевшие поля. Его обратный путь от побережья моря занял много времени, слишком часто приходилось делать привалы, чтобы раздобыть скудное пропитание и отогреться чадящим теплом низкого костерка из тлеющей высохшей травы. Долгая дорога осталась позади, впереди — ряд высокого частокола, из-за которого доносятся шум просыпающегося города и негромкие разговоры стражей. Альфа делает осторожный, судорожный вдох и устало прикрывает глаза. Он преодолел этот путь. Он справился. Ворота приоткрываются после первых, требовательных ударов кулаком. Стражник, утомленный бессонной ночью, подозрительно разглядывает пришедшего, а после хочет захлопнуть двери перед нищим оборванцем, но тот произносит сиплым, простуженным голосом: — Я пришел к вашему правителю, принес важные новости с севера. Вы очень пожалеете, если не сообщите обо мне Донхэ. Услышав имя правителя, стражник после недолгих раздумий пропускает альфу в город и брезгливо морщит лицо, почуяв исходящий от того тошнотворный запах давно не мытого тела. В городе гораздо теплее. Высокие дома и оградительный частокол стены не дают разгуляться ветру, а воздух прогрет поднимающимся из труб дымом. Шаркая по булыжной мостовой подошвами стоптанных башмаков, альфа с трудом передвигает ноги, но упрямо идет по улицам в сторону дома правителя. Последний отрезок пути дается особенно тяжело: каждый вдох отдает в груди клокочущей болью, и дышать приходится часто и неглубоко, чтобы не потревожить удушающий кашель; воспаленные глаза слезятся, а тело трясется в ознобе. Альфа кутается в рваные одеяния, которые не способны уберечь от холода наступающей зимы, и презрительно поглядывает на сопровождающего его стражника: альфе не нужно показывать дорогу к жилищу Донхэ, он был частым гостем в его доме. Они останавливаются у широкой лестницы, и альфа обессиленно садится на ступени. Последние силы покидают его, и он съеживается комком и низко опускает голову. Нестерпимо клонит в сон, тело сжирает изнутри разрастающаяся хворь, но альфа борется с поглощающей разум лихорадкой и растягивает губы в улыбке, когда обеспокоенный правитель выходит из дома, чтобы встретить незваного гостя. Донхэ внимательно разглядывает пришедшего. На посеревшее от холода лицо альфы падают сальные, завшивевшие лохмы волос. Поверх изодранного, покрытого слоем грязи тряпья его тело закутано в разношерстное полотно из грубо выделанных и местами облысевших шкур мелких зверей, что сшиты между собой сухожилиями. Взгляд покрасневших, глубоко запавших глаз безумен. В исхудавшем нищем мало что осталось от прежнего статного альфы, но Донхэ удается узнать пришедшего. — Тэмин, — неверяще шепчет Донхэ. Альфа, отзываясь на свое имя, скалит зубы в дикой улыбке. Он хватается рукой за перила, пытается встать, чтобы поприветствовать давнего друга семьи, но, сделав непозволительно глубокий вдох, заходится оглушительным кашлем и падает на колени. — Помогите Тэмину пройти в дом и зовите лекарей. Подготовьте для нашего гостя спальню, купальную комнату и чистую одежду, — отдает распоряжения Донхэ и уходит, так и не приблизившись к пришедшему альфе, опасаясь за собственное здоровье. Поговорить с Тэмином не удается ни на следующий день, ни через неделю. Едва искупавшись и утолив голод, альфа впадает в беспамятство. Лекари не отходят от его постели, неусыпно несут дежурства, сбивая жар и отпаивая больного снадобьями, а Донхэ время от времени подходит к его спальне, через плотно закрытую дверь вслушиваясь в надрывный, булькающий кашель и бессвязный бред, что срывается с губ охваченного лихорадкой Тэмина. — Мы делаем всё возможное, — разводит руками придворный лекарь на все требования Донхэ. — Тэмин тяжело болен, но он молод, и поэтому должен поправиться. На излечение уйдет немало времени, мой правитель. Наберитесь терпения. Донхэ снедает любопытство. Жгучий интерес, где так долго пропадал Тэмин и какие новости он принес, лишает покоя. Проходит больше месяца, когда придворные лекари сообщают своему правителю радостную весть: Тэмин пришел в сознание, его тело победило болезнь, и альфа хоть и ослаблен, но может почтить правителя Донхэ своим присутствием во время обеда. — Тэмин, мой дорогой мальчик, — добродушно басит Донхэ, встречая шагнувшего в столовый зал альфу. Он встает со стула, но благоразумно не обменивается с Тэмином дружескими объятиями, а лишь машет рукой, приглашая скорее сесть за накрытый стол. — Не буду скрывать, что мое сердце возликовало от счастья, едва я увидел тебя. Где ты скитался столько времени? Почему не пришел в мой дом сразу после захвата ваших земель иссолами? Услышав слащавую речь, Тэмин тихо хмыкает себе под нос, но отвечает с не меньшей теплотой в голосе, поддерживая лживую радость собеседника. — После смерти родителей я не искал защиты, мой верный друг. Мной двигала жажда мести. — Да, твои родители мертвы, — задумчиво проговаривает Донхэ и изображает на лице скорбь. — Они были добрыми соседями и заботливыми правителями. Мне искренне жаль, что вся твоя семья погибла из-за проклятых иссолов. Помянем их души и выпьем за вечный покой в царстве мертвых. Донхэ наполняет кубок вином, подносит его к губам и, не успев сделать глоток, замирает, когда слышит твердое: — Погибла не вся семья. Мой брат Чимин жив. — Откуда тебе это известно? Донхэ отставляет в сторону кубок и нетерпеливо подаётся вперёд. Одно только прозвучавшее имя разжигает в груди пламя страсти. Альфа быстро облизывает пересохшие губы, пытается сохранять равнодушие, но воспоминания о жарком омеге сильнее рассудительности. Чимин был слишком прекрасен в своей беспомощности. Слабый, плачущий, течный. Забыть подобное невозможно. — Теперь я знаю очень многое. Гораздо больше, чем ты можешь себе представить, — многозначительно тянет Тэмин, накаляя интригу. Игнорируя требовательный взгляд, он берет из блюда ломоть хлеба и жадно вдыхает его запах. Невинно улыбается, объясняя свой поступок нахмурившемуся Донхэ: — Соскучился по свежей выпечке. Сырая рыба и плохо прожаренное мясо мелкого лесного зверья — не лучшая на вкус пища. — Откуда ты знаешь, что Чимин жив? — с нажимом повторяет вопрос Донхэ. — Я много чего видел, мой друг. И брата я видел тоже. «Я видел этого похотливого сученыша среди иссолов», — со злостью думает Тэмин, хоть и не показывает вида. — «Мелкая тварь прогуливалась по берегу моря. Наши родители мертвы, были позорно повешены на городской площади, а блядовитый братик, так быстро забывший про скорбь, счастливо улыбался жестоким убийцам». — Расскажи мне всё, что знаешь, — требует Донхэ, и Тэмин, решив, что не стоит дальше испытывать чужое терпение, начинает говорить. — Я сумел выбраться из захваченного врагами города. Сумел спастись и вплавь пересек реку, но не для того, чтобы спрятаться за твоей спиной. Я долго ждал. Затаившись в укрытии, следил за всем, что будет происходить дальше, и когда иссолы отправились в обратный путь, я последовал за ними. Я шел на расстоянии, пробирался вслед за угнанными стадами скота, пока не добрался до лесов, что разрослись рядом с морем. Как я узнал позже, именно там иссолы разбили свой военный лагерь. — Иссолы покидают материк, — бурчит себе под нос Донхэ. — Каждую осень они уплывают обратно на острова. — Вовсе нет, — опровергает чужие предположения Тэмин. — Возвращаются на острова лишь часть иссолов, чтобы увезти награбленное серебро и зерно. Но многие семьи остаются зимовать на материке. Они и сейчас там, в лесу. Как звери живут в грязных норах и стерегут богатства, принадлежащие нашему народу. — Смог пробраться в логово врагов и остаться незамеченным? — недоверчиво косится Донхэ. — Мне пришлось быть предельно осторожным. Большую часть времени я обитал на противоположном берегу реки. Забирался на сосны и с высоты следил за тем, что происходит в бухте. Я видел, как иссолы нагружают ладьи серебром и мешками зерна, после чего отправляются в путь, но всё увезенное — это лишь малая часть от награбленного. Весь скот остался в лагере. И я ничуть не сомневаюсь, что богатств накопилось у иссолов тоже немало. Тэмин прерывает свою речь, чтобы нахмурившийся Донхэ смог осмыслить всё услышанное. От выставленных на столе блюд исходит чарующий аромат, и Тэмин приступает к обеду. Он накладывает в тарелку куски мяса и приготовленные на пару овощи, жадно ест, запивая пищу вином, и, немного утолив голод, продолжает беседу. — Иссолы слишком беспечны: они уверены, что в полной безопасности и не выставляют дозорных, а лишь изредка обходят лес вокруг лагеря, чтобы отогнать крупных хищников. Одной темной, ненастной ночью, когда все попрятались по норам, мне удалось пробраться в лагерь и рассмотреть необходимое. Я видел грязные землянки и дом их вождя. Видел развешенные на просушку вещи, которые не успели снять с веревок, и они мокли под холодным дождем: туники со штанами разных размеров, вещи совсем маленьких детей и даже пеленки с распашонками. Вместе с воинами в лагере также живут их омеги и дети. — Почему ты считаешь, что Чимин по-прежнему жив? — Донхэ спрашивает о том, что интересует его больше всего. — До меня доходили слухи, что изредка иссолы забирают аримских омег для кровавых жертвоприношений. Чужеземцы откупаются от смерти, отдавая своим богам чужие жизни. — Не думаю, что подобные слухи правдивы, — морщится Тэмин. Издалека он плохо видел, но Чимин не казался запуганным. Продажный сученыш был бодр, осыпан украшениями и добротно одет. — Но в любом случае медлить нельзя. Кто знает, что на уме у этих грязных ублюдков, и что они собираются сотворить с моим братом. — Меня не волнует судьба сумасшедшего омеги, — понимая, к чему клонит Тэмин, небрежно машет рукой Донхэ, пытаясь скрыть свою заинтересованность. Идти на поводу у жалкого соседа, который не смог удержать в руках власть, и поддаваться его манипуляциям Донхэ не собирается. — После того, как Чимин свихнулся, он мне больше не подходит в мужья. — Тогда возьми в мужья простолюдина, ведь все другие семьи правителей уже мертвы. Остались лишь ты, я и мой брат, — подмечает Тэмин, прекрасно осознавая, что если бы Донхэ устраивал подобный вариант, то он уже давно привел в свой дом другого омегу. — Мой друг, будь снисходительнее к Чимину. Только представь, что пришлось пережить моему несчастному брату. Он с любовью и трепетом вынашивал ваше дитя, рожал в муках, но похоронил сына, даже не услышав его первого крика. Ты думаешь, ему было легко смириться с потерей первенца? Конечно, мы окружили Чимина заботой и всячески поддерживали его. Но, может быть, он оправился бы гораздо быстрее, если бы ты нашел время посетить нас и разделить с Чимином скорбь по погибшему малышу? — Были дела важнее, чем вытирать сопли твоему брату, — надменно отвечает Донхэ, но задумывается. В словах Тэмина есть доля истины. Наверное, ему и правда следовало быть добрее к Чимину. Но теперь обсуждать это поздно, омега захвачен врагами и потерян навсегда. Донхэ изображает самое искреннее сожаление, прежде чем продолжить разговор: — Мне жаль, что я не уберег от беды нашего милого Чимина, но теперь ничем не могу ему помочь. — Я не прошу тебя о помощи, — мгновенно отзывается Тэмин. — Я предлагаю тебе план, как ты сможешь расквитаться с иссолами и вернуть себе омегу. — Вот как? — ухмыляется Донхэ. — А с чего ты взял, что мне есть дело до иссолов? — Разве ты не готовишься к войне? — парирует Тэмин. — Разве ты глуп и наивно веришь, что иссолы следующей весной не придут с мечами и огнем на твои земли? — Пускай приходят, — мрачно улыбается Донхэ. — Пускай попробуют сокрушить мою конницу и сломают зубы о копья воинов. Иссолов ждёт поражение. — Но в этом бою погибнут и твои люди тоже. Даже если иссолы понесут большие потери и отступят — это будет лишь временная передышка. Они вернутся, собрав на островах новую армию. А где возьмешь воинов ты? Выставишь против иссолов желторотых мальчишек? Или ты надеешься на чудо, что все малолетние альфы внезапно вырастут и наберутся сил за один жалкий год? Донхэ откидывается на спинку стула и нервно барабанит пальцами по краю стола. — Медлить нельзя, — продолжает убеждать Тэмин, заметив сомнения правителя. — Ни к чему ждать, пока иссолы нападут на твои земли. Мы первыми нанесем удар по врагу. В лагере осталось мало воинов. Зато там много сокровищ, которые ты сможешь принести в дар кочевникам и убедить их сражаться на твоей стороне. Иссолы забрали жизни твоих друзей, отняли принадлежащего тебе омегу. Что ещё ты готов им отдать? Свой народ? Земли и пашни? Свою голову? Покажи иссолам истинную мощь последнего правителя аримов! Собери несокрушимую армию, чтобы уничтожить чужеземцев! Запыхавшийся Тэмин бьет кулаком по столешнице, от чего с жалобным звяканьем подпрыгивают блюда и падает на бок кубок с вином, вымачивая белоснежную скатерть кроваво-красными разводами. — Я не отправлю своих людей на смерть, — качает головой Донхэ. — Сейчас на счету каждый воин. — Много людей не потребуется. Человек тридцать верных тебе воинов-аримов, и ещё столько альф из кочевого народа, — стоит на своём Тэмин. — Мы не пойдем в открытый бой. Прибегнем к хитрости. Разобьем на противоположном берегу реки фальшивый лагерь: раскинем шатры, разожжем костры, поставим дозорных-кочевников. Выманим иссолов из их логова, а сами в это время нападем на лагерь, в котором останутся лишь дети да беззащитные омеги. — Предлагаешь перерезать омег и щенков чужеземцев? Ты хотя бы представляешь, какой силы будет месть врага? — Никаких убийств, — отрицательно машет руками Тэмин. — Мы только заберем у иссолов сокровища и освободим Чимина. — Все дороги замело снегом, — задумчиво говорит Донхэ, глядя в окно. Чужой план кажется всё больше заманчивым, но к Тэмину еще есть несколько вопросов: — Как мы сможем добраться до лагеря по непролазным сугробам? И как мои люди покинут лагерь, неся в руках сундуки с серебром? Иссолы нагонят их. Нападут со спины. — В самом конце зимы, после сильных морозов, когда вода покроется толстым слоем льда, мы поедем на санях по руслу реки. Кони быстро донесут нас до нужного места, а после так же быстро увезут сани с воинами и богатствами. — Кто будет руководить походом? Донхэ задает самый каверзный вопрос. Его терзают подозрения, что план Тэмина направлен вовсе не против иссолов. Быть может, уцелевший мальчишка пытается одурачить самого Донхэ? Хочет обманом отправить в смертельный поход, заранее зная, что правитель из него не вернется, а после объявит себя новым владыкой? Но последние сомнения улетучиваются, когда Донхэ слышит четкий ответ: — Я. Этим походом буду руководить я. — Готов рискнуть жизнью? — удивляется Донхэ. Кажется, это первая правдивая эмоция, которую он позволил себе проявить за всю беседу. — Я готов рисковать чем угодно, лишь бы освободить мой народ и вырвать из лап чудовищ любимого брата, — горячо восклицает Тэмин. В искренность порыва альфы невозможно не поверить. Никаких серьезных рисков тоже нет: горстка воинов да несколько запряженных лошадьми возов — небольшая потеря. Уже приняв решение, Донхэ задает последний вопрос: — Что ты хочешь взамен за помощь? — Свои земли. Я хочу вновь стать правителем земель, которые принадлежат мне по праву рождения. — Пусть будет так, — соглашается Донхэ и наполняет кубки вином. Передав один в руки Тэмина, провозглашает тост: — За нашу доблесть, за величие аримов и за мою скорую свадьбу. По залу проносится тонкий звон соприкоснувшихся бочками кубков, ознаменовывающий принятое соглашение альф и скорый крах иссолов.