***
Ловкие пальцы ощупывают живот и едва уловимо нажимают на известные только лекарям точки. Руки альфы удивительно мягкие и осторожные. Они совсем не похожи на ладони Элсмира, кожа которых загрубела от рукояти меча. И взгляд тоже иной. Галан прожил в лагере несколько месяцев, но подобную теплоту среди иссолов видел только в глазах лекарей. Даже Юнги, несмотря на врожденную вредность, забывает про воинственный настрой и язвительность, когда дело касается лечения нуждающихся в помощи иссолов. Наверное, сострадание, отзывчивость и милосердие — это общие отличительные черты характеров всех лекарей; людей, призвание которых не убивать, а спасать жизни. — Тут не больно? — спрашивает пожилой альфа и, увидев, что омега качает головой, перемещает руки чуть левее. — А здесь? — Нет, нигде не больно, — отвечает Галан. Главный лекарь внимателен и сосредоточен, и лежащий на постели омега следит за изменениями в его мимике, но на лице альфы нет тревоги. Беременность проходит идеально. Галан чувствует это сам, а осмотр в очередной раз подтверждает его ощущения. — Замечательный малыш, — хвалит лекарь еще не рожденного ребенка. — Очень быстро растет и набирается сил. Уже чувствуешь шевеление? — Пока еще нет, — с улыбкой отвечает Галан. — Зато живот увеличивается с каждым днём. Еще неделю назад его вообще не было, а сейчас уже вон как выпирает. Он накрывает ладонями едва заметную выпуклость, и лекарь добродушно улыбается, заметив в глазах омеги родительскую гордость. — Это только самое начало. Посмотришь, каким он будет большим через несколько месяцев, — лекарь с отцовской нежностью в последний раз проводит рукой по омежьему животу и поворачивается к стоящему рядом с постелью Элсмиру. — С Галаном всё в порядке. Ребенок развивается, как положено. Для волнений нет причин, но, возможно, у тебя есть ко мне какие-то вопросы? — За здоровье Галана переживал не я, а мой муж. Надеюсь, после твоих слов он успокоится, — Элсмир кивком головы указывает на стоящего в углу нахохлившегося Кипрея, который не разделяет умиротворенности всех остальных присутствующих в спальне людей. — Переживал, переживаю и буду переживать, — бурчит себе под нос Кипрей. — А вопрос у меня действительно есть, — не обращая внимания на недовольство мужа, Элсмир продолжает беседу с главным лекарем. — Как часто Галан может заниматься со мной любовью? От слов вождя щёки Галана вспыхивают стыдливой краской. Спрашивать о подобном у альфы, который в отцы годится, кажется омеге как минимум невежливо, но лекаря ничуть не смущает заданный вопрос. — Ну, если будущий папочка испытывает желание, то я не думаю, что ему стоит отказывать в удовольствии, — задумчиво потерев подбородок, говорит альфа. — Ребенку это не принесет никакого вреда. Разумеется, если не пренебрегать осторожностью и быть умеренными в исполнении своих плотских желаний. Услышав ответ лекаря, Галан фыркает от смеха, и даже Кипрей прикрывает ладонью лицо, чтобы спрятать рвущуюся улыбку. Умеренность в постели и Элсмир — понятия не совместимые. Оба омеги едва сдерживаются, чтобы не расхохотаться в голос, увидев замешательство на лице вождя, но прекращают неуместное веселье от одного строгого взгляда. — Позавтракаем вместе? — сдержанно предлагает вождь главному лекарю, и тот, немного поколебавшись, принимает приглашение. На долгие сборы нет времени. Вся семья наспех переодевается в теплые одежды, чтобы не заставлять пожилого альфу долго себя ждать. Ведя спокойную беседу о ничего не значащих пустяках, вместе выходят в общую комнату, где обуваются, застегивают куртки и набрасывают на плечи плащи. Ленивая утренняя атмосфера исчезает в один миг. Добродушно улыбающийся Элсмир распахивает дверь. Не смотря вперед, он продолжает беседу с идущим следом лекарем, чуть мешкается на пороге, а когда поворачивается к дверному проему лицом — внезапно отшатывается вглубь комнаты. В косяк с громким стуком врезается и увязает в дереве кем-то с силой брошенный изогнутый нож. Элсмир стремительно захлопывает дверь. Едва успевает задвинуть засов, и в тот же миг по дому разносится глухой удар о грубо сколоченные доски. Кто-то пытается прорваться в дом, и испуганно озирающийся по сторонам Галан видит, как за окнами мелькают темные тени, а с улицы доносятся многоголосые вопли. — На лагерь напали, — Элсмир отходит на пару шагов от дрожащей двери, на которую сыпятся непрекращающиеся удары. Он выхватывает меч, готовясь защищать свою семью, и отдает омегам короткий приказ: — Бегите вниз и спрячьтесь в темнице. Живо! — Я остаюсь с тобой, мой вождь, — гордо вскинув голову, отвечает Кипрей. — Я всегда буду рядом с тобой. Захлебывающийся паникой Галан мечется по комнате, не зная, что должен делать. У него дрожат ноги, а сердце бешено бьется в груди. Он хватается руками за одежды Элсмира и Кипрея, но те отталкивают его, крича, что он должен немедленно убегать. Он с ужасом видит, как трещат и прогибаются под ударами тарана дверные доски и скрипят наполовину сорванные петли. Омега внезапно осознает, что если окна в жилищах иссолов были бы хоть немного шире, то враги уже выбили бы их и заполонили комнату. — Уходи! Прячься, — Кипрей, держащий наготове меч, прогоняет арима, и главный лекарь хватает того за руку и тащит за собой. Пожилой альфа в несколько шагов оказывается у лестницы, что ведет в подвал дома, и быстро сбегает по ступеням. Галан едва поспевает за ним, с трудом передвигая подкашивающиеся ноги. Глаза застилает тьма, но альфа не позаботился о том, чтобы прихватить с собой хотя бы одну свечу. Он на ощупь движется по узкому коридору, шаря рукой по стене, пока не находит нужную дверь. Распахнув ее, заталкивает дрожащего омегу в темницу, а сам остается снаружи и задвигает засов. Галана окружает темнота и пугающие звуки. Он слышит ещё несколько сильных ударов, а после раздается оглушительный треск снесенной двери. Дрожат доски потолка и сверху на волосы сыплется труха вперемешку с пылью. Омега шумно дышит и часто моргает слипшимися ресницами. Запрокинув голову, вслушиваясь в доносящийся шум. Звон мечей и звериный рёв, топот ног и вскрики боли, грохот от сваленной мебели — в комнате наверху идет ожесточенное сражение. Шум битвы стихает через несколько невыносимо длинных минут. Уловив несколько обрывистых приказов и многочисленные торопливые шаги, омега с облегчением выдыхает, вытирает рукавом куртки мокрые глаза и подходит к двери, дожидаясь, когда его выпустят. Элсмир и Кипрей победили, они смогли вдвоем отбить вражеский удар или им помогли подоспевшие иссолы. Всё самое страшное уже позади, и омега нетерпеливо притопывает на месте, готовясь броситься с объятиями к любимым, которые, если судить по скрипу лестницы, уже спешат к нему. Галан зажимает обеими руками рот и отшатывается назад, когда из-за двери вместо родных голосов снова слышит звуки сражения. Короткий, но жаркий бой заканчивается предсмертным возгласом и глухим падением тела. Враги слишком близко, они заполонили узкий коридор подвала и громко переговариваются между собой, вытягивают из сокровищницы вождя тяжелые сундуки с серебром. Омега в панике бегает по маленькой комнате. Почему Элсмир и Кипрей бросили его одного? Как могли допустить, чтобы по несметным богатствам, принадлежащих их семье, шарили чужие жадные руки? Галан пытается в темноте отыскать в стене засов или что-то, чем можно было бы забаррикадировать выход, но единственное, что удается найти — тонкий соломенный тюфяк. Темница в доме вождя — не убежище, а тюрьма, и запирается она не изнутри, а снаружи. Гомон постепенно смолкает. Враги уносятся прочь из дома, забрав с собой награбленное, и в наступившей тишине зловеще скрипит отодвигаемый засов. Омега, не найдя лучшего укрытия, забивается в дальний угол комнатушки. С его губ срывается сдавленный вскрик ужаса, когда удается разглядеть шагнувшего в темницу альфу. Тот облачен в одежды аримов. Его рука сжимает окровавленный меч, а на лице блуждает зловещая улыбка. Альфа щурит глаза, присматриваясь к жмущемуся к стене омеге, и растягивает рот в омерзительной ухмылке. Негромко выговаривает приветствие: — Ну, здравствуй, братик.***
Ранним утром, проводив на бой лекарей, Юнги выходит из лазарета вместе с отчимом, но, в отличие от того, направляется не в дом вождя, а к жилищу Ирбиса. Омега, помня наставления Хосока, торопится к Тэхёну, чтобы успеть подготовиться к побегу из лагеря. Он быстрым шагом преодолевает недолгий путь и взбегает по ступеням крыльца. Соблюдая правила приличия, стучит в дверь, но заходит в дом не дожидаясь приглашения. — Что он с тобой сделал? — ужасается Юнги, едва увидев арима. Проснувшийся от громкого возгласа Тэхён приподнимает голову от подушки и с трудом разлепляет веки. Он сильнее обнимает зажатую обеими руками вещь, но, не скрывая грусти, морщит нос и отталкивает ее от себя, осознав, что это вовсе не муж. В руках Тэхёна всего лишь меховой плащ, пахнущий Чонгуком, а не сам Чонгук, как казалось во сне. — Что он натворил? Ирбис с ума сошел, что ли? — продолжает причитать Юнги. Он подскакивает к постели и ошалелым взглядом рассматривает на аримской шее черный узор метки. Не веря в увиденное, тянется рукой, чтобы прикоснуться к воспаленным, потемневшим венкам и засохшим краям ранок. — Ой-ё-ёй! — верещит Тэхён и слабо отталкивает от себя лекаря. — Больно же! — Мне надо тебя осмотреть, — строгим голосом настаивает Юнги, пытаясь удержать на месте отбивающегося арима. — Не крутись. Я всего лишь потрогаю. — В штанах у себя потрогай, а к моей шее не прикасайся — огрызается Тэхён и накрывает метку ладонью, чтобы нахальный лекарь не тыкал в нее пальцами. — По-моему, замужество плохо на тебя влияет, — огорченно вздыхает Юнги, вспоминая, каким скромным и покладистым был арим в первые недели их знакомства. — Ничего подобного! Чонгук — самый лучший, — категорически не согласен с его мнением Тэхён. Юнги не спорит с ним. Услышав имя друга, он скорбно поджимает губы и сутулится. Где сейчас Чонгук? Что происходит с ним в этот момент и какая участь ожидает? А чем закончится сражение для Хосока, других лекарей и воинов? Юнги не знает ответов на эти вопросы. Он может лишь надеяться на лучшее. Готовиться к худшему уже нет нужды — Ирбис, как и прежде, единолично принял решение и позаботился о самом любимом человеке, ни с кем не советуясь. Теперь не нужно рыться в сокровищнице и набивать кошельки драгоценными камнями. Омегам не пригодятся заранее подготовленные вещи, что оставлены в лазарете. И даже в трактир идти необязательно, а можно дождаться новостей в доме полководца; но Тэхён, ничего не знающий о сорванном плане друзей, пошатываясь от слабости, выбирается из постели и начинает одеваться. — Куда собрался? — изумляется Юнги. — Ты должен лежать и набираться сил. — Есть очень хочется, — Тэхён трет рукой жалобно заурчавший живот. — Я вчера от переживаний даже не поужинал. Думал, что Ирбис вернется, и мы вместе пойдем в трактир, а он… вон что. Болезненно кривясь, Тэхён накрывает ладонью ноющие ранки и осторожно крутит головой, разминая затекшую шею. От каждого неловкого движения перед глазами мелькают темные точки и сильно кружится голова, но омега отвергает предложение Юнги принести завтрак в постель. Оставаться в доме, покорно дожидаясь возвращения Ирбиса, и сгорать от тревоги за него для Тэхёна невыносимо. Уж лучше пойти в трактир, где за вкусной едой и разговорами время ожидания пролетит чуточку быстрее. Несмотря на ранний час в трактире многолюдно, но при этом непривычно тихо. Не хулиганят присмиревшие дети, омеги не переговариваются и не спорят между собой. Тэхён с удивлением рассматривает нахмуренные лица людей, и от этого начинает волноваться еще больше. — Они всегда такие пришибленные, когда их мужья уходят в поход? — шепотом спрашивает у Юнги, когда тот приносит тарелки с едой и садится рядом. — Первое время — да. — Ещё и на меня так пялятся. Аж мороз по коже, — Тэхён зябко ежится от обращенных на него взглядов. — А ты чего хотел? — вполголоса спрашивает Юнги. — Меченых омег уже хрен знает сколько времени никто не видел. — Объяснишь, почему? — интересуется Тэхён, вспомнив, что подробно рассказать про метки лекарь обещал еще несколько месяцев назад во время пророчеств провидца, но потом как-то не до этого было. — И заодно объясни, почему мне так фигово. — Твое тело меняется, — тяжело вздохнув, говорит Юнги. — Вернее, меняется структура запаха. Сам ты это вряд ли замечаешь, но теперь пахнешь не только собой, но ещё и Ирбисом. Метка меняет твой аромат, смешивает его с запахом мужа, который не выветрится и не смоется до конца твоих дней. Ты будешь пахнуть Ирбисом. Всегда. — И что это для меня значит? — Это значит, что больше никто не проявит к тебе интереса, — поясняет Юнги. — Теперь ты вроде как и не омега. Ну, потому что пахнешь своим мужем, а других этот запах будет отталкивать так сильно, что хоть течной задницей перед толпой альф крути — все только с отвращением отвернутся. Кроме Ирбиса, ты никогда и ни с кем не сможешь начать новые отношения. Метка для омеги — это пожизненная привязка к своему альфе. Или клеймо на вечное одиночество. — Вот ни капельки не испугал. Кроме Ирбиса, мне даром никто не нужен, — насмешливо фыркает Тэхён, а после завистливо тянет: — Хорошо альфы устроились. Укусил за шею и радуйся: никто теперь на мужа не взглянет. Чего же ваши альфы этим не пользуются? Вон какие собственники! И мужья от них в любой момент могут удрать обратно к папе. А пометил — и никуда он не сбежит. — Потому что поставив метку, альфа так же навечно привязан к омеге, — строго выговаривает Юнги. — Это не шуточки, Тэхён. Метка — это связь пары на всю жизнь. — А если кто-то захочет забрать чужого мужа? — рассуждает вслух Тэхён. — Возьмет и поставит своё клеймо сверху первого? Ну, у вас же можно свадебные выкупы перебивать, и тут так же. — Это невозможно. Вторую метку омега не переживет, — качает головой Юнги. — То есть, это можно использовать как способ убийства? — охает Тэхён, испуганно выпучив глаза. — Захотел отомстить, укусил чужого мужа, и тот помер? — Во-первых, всех убийц ждёт смертная казнь. У нас и за меньшие проступки живо горло перерезают, — напоминает Юнги. — А во-вторых, если уж так невмоготу кого-то убить, то лучше прибить самого альфу, чем лишить его меченого мужа. — Это почему? — Потому что метка привязывает не только омегу к альфе, но и альфу к омеге, — повторяет Юнги и, заметив, что Тэхён ничего не понимает, объясняет подробнее: — Запах меченого омеги меняется, становится неинтересным для других людей, а вот для того, кто поставил метку… Для этого альфы выбранный омега становится самым желанным на свете. Единственным и неповторимым. — Так уж и неповторимым? — недоверчиво бубнит Тэхён. — Взял, и ещё одного омегу разукрасил. Сложно, что ли? — Если альфа потеряет меченого, то он не сможет смотреть на других, — качает головой Юнги. — Изменившийся омежий запах становится необходим для альфы, как воздух. Он никогда не забудет его, будет тянуться к нему. Если лишить жизни омегу, то его альфа станет неконтролируемым чудовищем. Он будет метаться, не находя покоя. Станет искать, повсюду искать тот самый запах, пока не сойдет с ума. Постепенно природная сущность завладеет обезумевшим от горя альфой, и тот превратится в зверя. Метка не проходит бесследно для обоих из пары, но даже если их не разлучать, то всё равно альфа меняется: каждую весну у него начинается гон. — Что такое гон? — нервно перебивает Тэхён лекаря, заранее не ожидая услышать чего-то хорошее. — Что-то вроде течки, только хуже, — полностью подтверждает опасения Юнги. Тэхён несколько раз задумчиво проводит ложкой по наполовину опустевшей тарелке, а после откладывает ее в сторону. Если во время беседы он с аппетитом поглощал завтрак, то после последних слов Юнги есть как-то перехотелось. Тэхён слишком хорошо помнит собственное безумное желание во время течки, а Ирбис и до вчерашнего рокового вечера поражал своим напором и прямолинейностью. Каким он будет во время гона? — Даже представлять не хочу таким мужа, но… Я после его гона хотя бы живым останусь? — жалобно заглядывая в глаза лекаря, спрашивает Тэхён. — Альфы не калечат омег, — грустно улыбается Юнги. — Просто хотят сильнее обычного. Гораздо сильнее. — Откуда ты это знаешь? — Прочитал в книгах отчима. Все лекари знают о последствиях метки. — А Ирбис? — продолжает допытываться Тэхён — Ирбис тоже это знал? — Конечно. Я рассказывал ему. Очень давно. — Тогда я не понимаю, почему он так поступил с нами, — сокрушается Тэхён. — От этой противной метки одни проблемы, а пользы вообще никакой нет. Для чего Ирбис ее поставил? Боится, что я сбегу с другим, не верит в мои чувства? Или… — ошеломленный новой ужасной догадкой, Тэхён распахивает глаза и округляет рот. — Или он меня почти разлюбил и решил привязаться вот таким способом? Юнги, скажи мне правду: Ирбис меня больше не любит, да? — Наоборот, очень сильно любит. А метку поставил, чтобы защитить тебя от изнасилования воинами, потому что… — Юнги запинается на полуслове, но находит в себе силы честно рассказать другу обо всех догадках. — Потому что Ирбис уверен, что он не переживет сегодняшнее сражение. — Это неправда! Возмущенный Тэхён вскакивает на ноги и сжимает кулаки. От резкого подъёма сильнее кружится голова, и омега обеими ладонями упирается в столешницу, чтобы не потерять равновесия. Он часто дышит и моргает веками, чтобы унять расплывающиеся перед глазами разноцветные круги, а когда приходит в чувство, с удивлением замечает, что присутствующие в трактире люди не обратили внимания на его возглас. Омеги и дети, тревожно переговариваясь, толпятся у двери, стремясь выйти из трактира. — Что происходит? — спрашивает обескураженный Тэхён. — Я не знаю, — с таким же удивлением отвечает Юнги, а после протягивает руку. — Идём, вместе посмотрим. Крепко удерживая друга за руку и таща за собой, Юнги протискивается сквозь скопление людей и замирает на месте. В предрассветной сиреневой мгле отчетливо видно, как вдали по расчищенной от снега дороге длинной темной цепочкой бегут чужаки. Облаченные в незнакомые одежды альфы тащат тяжелые сундуки и держат наготове обнаженные мечи. Словно стайка лесных птах бросаются врассыпную дети. Они, не дожидаясь указаний взрослых, выхватывают из рук своих пап младших братишек и убегают с ними прочь, прячась за высокими сугробами и холмами жилищ. Омеги, которые ещё пару минут назад понурыми тенями ходили по трактиру, звереют на глазах и вынимают из ножен острые клинки. Враги явно стремятся как можно скорее преодолеть свой короткий путь, торопятся умчаться из лагеря и не обращают внимания на омег, что выходят им навстречу, преграждая путь. — Наконец-то, — выдыхает задрожавший от нетерпения Юнги. Он обхватывает ладонью рукоять и всем телом подаётся вперед, но, вспомнив про друга, оборачивается назад. Он смотрит на побледневшего Тэхёна, который едва стоит на ногах, быстро оглядывается по сторонам, выискивая для него надежное укрытие, и тащит к стене трактира. — Лезь на крышу, — Юнги подводит Тэхёна к прислоненной лестнице. — Заройся в снег и не высовывайся до окончания битвы. Он подталкивает неловко карабкающегося арима под зад, помогая забраться на высоту. Убедившись, что Тэхён уже на крыше, ударом ноги сбивает лестницу в рыхлый сугроб, а после выхватывает меч и срывается с места под ознаменовавший начало сражения звонкий призыв: — В бой!