fuck love.

иноске не знает, почему он решает покрасить волосы именно в день перед важной контрольной по математике, к которой их натаскивали неделю и ради которой он даже сделал пару домашних заданий под насмотром камады. иноске думает, что это пиздец, когда канао высушивает ему волосы и дает зеркало. иноске просто хотел, чтобы кончики отдавали синим, но синий почти на полголовы как-то не был в списке его желаний, и вообще похоже на какое-то фрикинг омбре (откуда он знает это слово?). — тебе не нравится? — спрашивает канао, заглядывая в зеркало. — это пиздец, — уже на словах заключает иноске, продолжая потеряно-недовольно смотреть на свое отражение. — прости, — тихо извиняется подруга. с канао они дружат с самого детства: соседские дома, одного возраста, хорошо общающиеся между собой родители — они не могли не стать друзьями. обижать канао не хочется, поэтому хашибира пытается сжать всего себя в кулак, сдерживает, чтобы не высказываться слишком резко. злиться на бедную канао бесполезно, она же не профессиональный парикмахер и вообще старалась как можно лучше. — ты не виновата, канао. ничего страшного, — вспоминает танджиро, больше мягкости. — ты могла бы вообще не помогать. канао только смотрит еще больше извиняющимся взглядом и сжимает в руках фен, иноске готов лоб себе пробить — «шикарно. ну вот, идиот, ты опять расстраиваешь людей своим бестактным поведением». раздражения появляется только больше. хашибира опять повторяет, что канао не виновата и извиняется уже сам, они решают, что завтра купят черную краску и закрасят этот уродский синий. когда иноске поздно вечером через кусты пробирается в дом, лишь бы никто не заметил, и заходит как можно максимально тише в свою комнату, то в зеркало на стене он уже не смотрит, просто сразу падает на кровать лицом и пару раз несчастно колотит подушку. он больше просто расстроен, чем раздражен. он ненавидит расстраиваться и чувствовать себя слабым. впрочем он не очень-то и жалеет из-за контрольной, когда отсиживается днем дома, хоть высыпается. макароны с кучей сыра и двумя жирными жареными сосисками еще больше поубавляют его сожаление. «ага, сейчас бы еще на учебу дрочить» — думает он, когда набирает в ложку побольше и загружает новую игру со стима, он же ни какой-то до пизды добросовестный камада с комплексом супермена: всех спасти, всем помочь. день приятно солнечный, сквозь тонкую тюль тихо ложатся на предметы в комнате лучи и становится как-то по-новому уютно. иноске думает потом, через час-два, на пробежку выйти и улыбается, следя за ползущей по полу, почти белой, полоской. да, остаться сегодня дома было лучшим решением за последнюю неделю. никаких сожалений. жалеть он начинает, когда ему звонит танджиро. иноске тупо смотрит в треснувший экран и уже собирается перевернуть телефон крышкой вверх, но потом сам раздражается от таких трусливых мыслей и решительно проводит большим по зеленой полосе. — прогуливаешь? зеницу, черт! голос еще такой подковыристо насмешливый, бесячий. — я заболел, придурок, — зло дышит в трубку иноске. — чего сразу прогуливаю! самое бесячее, что зеницу как в воду глядит, реально ж прогуливает. но быть правым — ну уж нет, такого удовольствия этому тупизне он не даст. — кабанчик заболел, — хихикает зеницу, иноске уже хочется ответить что-то колкое, но потом доносится голос танджиро. хашибира захлопывает рот и просто надеется, что все неправильно услышал, но на следующих словах зеницу его сердце комком ухает куда-то в пятки. — танджиро зайдет к тебе, — весело крякает в трубку агацума. — пока. нет-нет-нет, не клади трубку, чучело., но когда иноске, запинаясь, кричит это, то слышит только ряд стройных гудков. вот черт! черт, черт, черт. иноске огромными глазищами смотрит в потухающий экран — три часа дня. тааак, а во сколько сегодня заканчиваются уроки? в потрепанном, видавшем лучшие виды, а особенно видавшем иноске не с перекошенно-жмыхнутым, скукожившимся от перенапряжения как пельмень, лицом, расписании последняя в пятницу химия, которая заканчивается, блять, без пятнадцати три. хашибира кое-как набирает «не надо ко мне приходить, я заразный». вот только наверняка танджиро уже на полпути к нему, и хватит ли этому супермену тактичности прислушаться и не приходить? хотя в камаде с горой и горочкой поменьше еще полно заботы, и какая из чаш перевесит весы добродетели, иноске остается только догадываться. не дай бог, танджиро припрется с апельсинами и каким-нибудь порошком от температуры и кашля. иноске встречает его в шапке, нахлобученной чуть ли не до бровей, которую он в последний момент стянул с полки в прихожей. у танджиро в одной руке авоська апельсинов, в другой у груди белый пакетик из аптеки — идиот. иноске внутренне верищит, внешне только сглатывает и отходит в сторону с непривычно неуверенным для него «привет». — привет, — дрогнув, произносит танджиро. тоже какой-то странный. — это ты чего? — спрашивает он, когда снимает кроссовки и указывает пальцем на голову друга. — чтобы уши не простудить. — симпатичная шапка, — только и говорит танджиро, распрямляясь, цепляет пальцами несчастную авоську и белоснежный пакет и направляется в комнату иноске. симпатичная? иноске вопросительно наклоняет голову к плечу, смотря в спину обтянутую темной тканью школьной формы. на нем самом коричневые шорты в соусе от макарон и подранная серая майка, а на ногах шерстяные носки с парой забавных оленей — да, у него часто мерзнут ноги, и что. — я купил тебе порошок и таблетки с шалфеем, — говорит танджиро, когда за иноске щелкает дверь комнаты. камада достает коробочки из пакета на стол, а потом сворачивает пакет в аккуратный белый квадратик на правом бедре, поджав под себя ногу. все-таки он знает иноске как облупленного. хашибира обожает таблетки с шалфеем, ему нравится и их вкус, и свежий запах, и даже прохладно-зеленый оттенок, и он готов сожрать их и без больного горла, если правда. он сглатывает, смотря на прямоугольную коробочку, в животе что-то вздрагивает. — спасибо. когда он отходит от двери и направляется к кровати, в противоположный, если наискосок, угол комнаты, то невзначай мажет взглядом по своему отражению в овальном зеркале на стене сбоку от стола. стопэ! он смотрит обратно: на нем розовая шапка, посреди лба рыло хрюшки, которая весьма довольно растянулась по его башке. иноске очень очень глубоко вздыхает и протяжно выдыхает, облизывая губы: кто, блять, этот придурок в их семье, который купил этот ужас и положил еще на общую полку прихожей. внутри только поток мата. иноске даже думает выбежать нахрен в окно, слава богам комната на первом, но танджиро уже увидел эту отбивную на голове хашибиры, так что остается только еще пару раз успокоиться дыхательной техникой и понуро сесть на край незаправленной кровати, терять нечего. камада присаживается на компьютерный стул у стола. — ты как? — норм, — угрюмо кивает иноске. — сильно заболел? — так, — коротко ведет в сторону головой. врать в открытое искреннее лицо танджиро сложно и неприятно. — зеницу тут спер для тебя задания с контрольной, — танджиро поднимает с пола клетчатый рюкзак и ставит себе на колени, через пару секунд перед иноске оказывается листок а4 с какими-то сатанинскими письменами. хашибире хватает одного взгляда на него, больше смотреть не хочется. — еще можешь сфоткать мои конспекты, — следом за листком танджиро кладет перед другом пару тетрадей. — там по химии на следующем лабораторная, — он тыкает пальцем в верхнюю тетрадь с синей обложкой. синий. иноске правда приятно, что танджиро так заботится о нем, поэтому ему становится немного, но стыдно, что он сидит перед ним и нагло врет. он кивает и рыщет по кровати, в складках скомканного одеяла грустно-одиноко лежит телефон. — ты только ради этого пришел? — он наклоняется к столу и открывает камеру. — мог бы это все и скинуть. — не, — танджиро встает и придерживает страницы, чтобы не перевернулись и все было видно, пока иноске фоткает. — ты два дня назад одолжил у меня наушники и так и не отдал. да и ты нечасто.. — а, я совсем забыл об этом, — перебивает хашибира, камада сверху хмыкает, еще бы. — да ничего стра.. — короткое молчание, словно тот сбился с мысли. — это что? иноске чувствует, как чужие пальцы касаются шеи. чуть током не прошибает. он резко отскакивает в сторону из-под руки танджиро к подушке, и с поднимающиеся к горлу паникой прячет торчащие из-под шапки на затылке волосы, нервно толкая их под ткань. вот дерьмо. хашибира бегает глазами по комнате, не знает за что зацепиться, что придумать, может, все-таки в окно? в итоге просто поднимает взгляд на застывшего друга. танджиро все еще стоит с поднятой рукой, они пару секунд молча смотрят друг на друга. — иноске? — нарушает неловкую тишину камада и хмурит брови, а голова у него наклоняется в каком-то пугающе родительском жесте. иноске в свою очередь фыркает и смотрит в ответ со сложным лицом. вранье, да и в целом вся эта комедийно-драматичная ситуация начинает раздражать, и этот взгляд танджиро, который насквозь, — хашибира, отдергивая, сжимает ткань шорт правой. — отстань. иноске чувствует себя по-дурацки детско, словно ему пять, он в чем-то провинился и теперь ему надо оправдываться и тихо принимать такие серьезные взгляды. но иноске же не виноват, что танджиро для него так важен. он же не виноват, что танджиро типа один из самых ценных людей в жизни, и что иноске и правда дорожит дружбой с ним. и иноске так стыдно злиться на него сейчас, просто танджиро мог бы хоть раз запихнуть свою доброту куда подальше и не приходить сегодня, в кафе там сгонять, в кино, домой пойти в конце концов и не тратить свое время на какого-то противного иноске, а хашибире бы не пришлось его пускать и терпеть весь этот цирк. танджиро наконец-то опускает руку, потом смотрит, спасибо, в сторону и облизывает нижнюю. сережка в его левом ухе поблескивает на солнце. иноске уставляется в свои колени. вздох напротив, потом матрас проминается под весом чужого тела и рядом с белыми коленками иноске теперь еще худые коленки танджиро в темных штанах формы. — ты не болеешь, — осторожно начинает камада. — ведь так? — боги, его голос звучит так тактично и так заботливо-нежно, хашибира даже теряется в своих чувствах — с одной стороны бесит, с другой очень приятно, что танджиро обращается с ним так бережно, словно физически ощущая весь этот сложный непонятный эмоциональный рельеф, который проходит через всего иноске. иноске просто продолжает молчать. он ненавидит проигрывать, но его расщелкивают как хлипкую фисташку. внутри же скукожившаяся гаденькая на вкус и цвет штуковина — она вообще съедобна? он уставше трет переносицу, прикрывая глаза. — что случилось? — если танджиро скажет что-то еще с более высокой концентрацией этой ласки в голосе, словно ему типа реально не без разницы, что там у иноске за ребрами и под ними тоже, типа ему не похер, то хашибира реально может не сдержаться. камада уже сидит на его постели. иноске опять теребит кожу между бровями и в итоге просто стягивает эту тупую шапку с головы. волосы сразу же падают на плечи. — я похож на фрика. танджиро сбоку не слышно. хашибира встает с постели и смотрит на свое помятое отражение в чертовом зеркале. лицо опять перекошено, волосы лохматые и все еще уродско синий на полбашки. — разве быть фриком плохо? — танджиро поднимается сзади следом и подходит к другу. иноске почему-то внезапно становится обидно за всех фриков. — если хочешь, могу помочь перекраситься, — танджиро в зеркале касается пальцами синих кончиков и теребит их в руке, иноске на пару секунд даже становится обидно, что волосы это мертвые клетки. — хотя знаешь, если тебе интересно мое мнение, — он улыбается, продолжая смотреть на пряди в своей ладони. — мне и так нравится. необычно. иноске кажется или пульс реально дрогнул? нет, ему не начинает внезапно до умопомрачительности нравится синий, и он все еще не в восторге от своего вида, но, возможно, ему немного больше, совсем на чуточку, начинает нравиться танджиро. — я думал, может просто немного затемнить, чтобы не было так ярко, — говорит хашибира. танджиро поднимает голову, сережка в ушах равномерно покачивается, вторую не видно, так как камада стоит в полоборота. иноске смотрит в отражении на то, как смотрит на него танджиро. — может. он улыбается, а иноске не знает куда себя девать, у танджиро такой лучистый взгляд, что становится даже как-то неловко, что он адресован именно ему. хотя не поздно ли себя куда-то девать вообще, иноске и так уже потерян.