Шатко-ваткое время-шремя

      — Ты расстроена.       После завтрака Том повел Гермиону прогуляться, после завтрака, который она так и не съела, и с веселой ухмылкой наблюдал за ней.       — Ты заставил меня убить человека, — сказала она. Кровь так и не вернулась к ее лицу; с тех пор, как она произнесла заклинание, ее непрерывно тошнило. — Да, я расстроена, Том. Нормальные люди после такого расстраиваются, — она обхватила руками живот и чуть наклонилась, отходя от него на гравийную дорожку, петляющую по садам поместья Малфоев. Она на миг задумалась, играл ли — вернее, будет ли играть — здесь Драко. Эхо прошлого и будущего порой причиняли ей боль. — Хотя что тебе знать о чувствах нормальных людей, — пробормотала она.       — Я и не стремлюсь быть нормальным, — сказал Том, срывая с куста пучок листьев. — Но будем честны, любовь моя: ты и сама не невинная овечка.       — Я не убийца, — сказала она, не глядя на него. — Точнее, не была до этого утра.       — О, правда? — Том подошел ближе и остановился позади нее. Гермиона смотрела на маленький мостик, изгибающийся над декоративным ручьем, будто не зная, что делать. Том отпустил один листок, и тот, кружась в воздухе, превратился в ярко-желтую птичку, которая тут же зачирикала и улетела, словно призывая сознаться во всех грехах. — Ты, кажется, говорила, что стерла память своим родителям?       — Это…       — Другое? — он прижался щекой к ее волосам и пробормотал: — А ты спрашивала их разрешение? Ты говорила, мол, мам, пап, меня тут кое-кто хочет убить, и, думаю, они же могут прийти и за вами, так что мне стоит стереть сам факт вашего существования и отослать куда подальше, вас это устроит? — Том помолчал. — Ты это у них спрашивала?       — Нет, конечно, — выдавила она.       — Значит, ты их убила, без спроса украла их воспоминания и жизни и считай, что прокляла — ведь, любовь моя, многие считают заклинания, с подобной силой воздействующие на память, равносильными Темным проклятьям — а потом отослала подальше их тела, захваченные, можно сказать, новыми людьми.       — Всё не так…       — Не будь наивной, мисс Грейнджер, — сказал он. — Ты их убила.       — Я тебя ненавижу, — хрипло и надломленно сказала она, не в силах пошевелиться под чарами его голоса.       — Но, возможно, так было лучше, — признал он, не слушая ее. — Мои дурни-последователи были бы жестоки?       Последнее слово он произнес почти что ласково, и она поежилась, прежде чем выпалить:       — Да.       — Поэтому ты их пощадила, — он погладил ее по руке. — Как ты пощадила дорогого, милого Долохова, избавив его от страданий.       — Ты пытал его, — сказала она.       Том не стал отвечать — лишь превратил еще один лист в прекрасную бирюзовую птицу.       — У меня такое чувство, мисс Грейнджер, что, стирая родителям память, ты не в первый раз заигрывала с Темными искусствами.       — Я не пользовалась Темной магией, — сказала она, но ее голос дрожал, и оттого она казалась не такой уверенной.       — Пользовалась, — снисходительно сказал он. — Ты использовала не опасное заклинание, чтобы стереть их личности и воссоздать их. Это Темное, очень Темное искусство. Я впечатлен, моя Гермиона. Но никто с такого не начинает. Ты никогда не хитрила, чтобы упростить жизнь? Может, не себе или своему так называемому возлюбленному, а, например, другу?       Она напряглась, и он заметил это и рассмеялся.       — О, да, — пробормотал он. — Конечно же, хитрила. Пользовалась магией, чтобы наказать того, кто тебя расстроил? Или, возможно, предал?       — Это была не Темная магия, — дрожащим голосом сказала она. — Не она. Я боролась против тебя, это было…       — Приемлемо, потому что у тебя есть достойное оправдание? — сказал он и выпустил еще листок. Тот превратился в алого воробья, который сел на статую Дафны и Аполлона, наклонил голову и уставился на них. — А еще? Ты заставляла кого-нибудь страдать? Понимаешь ли, я единственный, кто никогда тебя за это не осудит и увидит в этом лишь проявление твоей силы. Можешь без страха сознаться в своих так называемых грехах.       — Я держала женщину в банке, — через силу прошептала Гермиона. — Она… Она была незарегистрированным анимагом. Она… Она писала в газету ужасные вещи о моем друге. Она… Когда она превратилась в жука, я поймала ее и посадила в банку.       Том Реддл откинул ее волосы и прижался губами к ее шее.       — Ты не так невинна, какой хочешь быть, — сказал он. — Ты похожа на меня куда больше, чем хочешь признать. Будь честна сама с собой, любовь моя, и признай это.       — Я не…       — Да, похожа, — сказал он и прикусил ее кожу, и Гермиона издала тихий звук: наполовину протест, наполовину мольбу о большем. — Я серьезно, любовь моя. Ты, мисс Грейнджер, самая интересная женщина из всех, с кем я был знаком. Ты появилась в моей постели, ты пыталась убить меня, ты оказалась талантливой Темной ведьмой, пусть и живущей в заблуждении о своей добродетельности. Ты умна и красива, а твоя кожа на вкус как корица и власть, — он прошелся языком по месту, которое прикусил. — А мне мало что нравится больше власти.       Он выпустил оставшиеся листья, обнял ее и прижался губами к ее коже, но даже это не помешало ему превратить их в птиц всех цветов радуги, которые тут же скрылись за деревьями.       — Они не настоящие, — сказала она, глядя на птиц.       — Да, — признал он. — Скоро они вновь станут листьями. Создать нечто живое превыше даже меня.       — Я рада, что ты думаешь, что есть что-то превыше тебя, — пробормотала Гермиона, дрожа в его объятьях, но не пыталась вырваться, и он хмыкнул от ее кислого тона.       — Значит, я прощен за то, что наказал человека, причинившего тебе боль? — спросил Том. Со стороны они выглядели, как счастливая пара. Он обнимал ее за талию, а она приподняла голову, чтобы прижаться к его плечу. — Или ты будешь и дальше барахтаться в ненужном чувстве вины за то, что убила человека, который наверняка бы убил тебя, перед этим несколько часов насилуя тебя, если бы я сказал, что мне на тебя плевать и ему можно делать, что только захочется?       Гермиона повернулась и попыталась прожечь его взглядом, но он лишь улыбнулся.       — Ему нравилось ломать свои игрушки, — тихо сказал Том. — Абраксас, как и я, слишком брезглив, чтобы насиловать жертв, но Долохову всегда это нравилось. Он любил, когда жертвы просили причинить им боль, и удовлетворял их мольбы.       Гермиона закрыла глаза.       — Ты рада, что он мертв? — спросил Том. — Я могу продолжить. Я могу рассказать, как он пытался выяснить…       — Прекрати, — прошипела она. — Хватит.       — Как пожелаешь, — сказал он. — Но помни, что я не позволю кому-то тебе навредить.       — Мне не нужна твоя защита, — сказала она, не открывая глаз. Он фыркнул, и она добавила: — Я не хочу, чтобы ты меня защищал.       — Нужно ли мне напомнить, что ты не из этого времени? — спросил он. — Лишена поддержки и друзей, — он приподнял пальцем ее подбородок и начал осыпать дразнящими, нежными поцелуями края ее губ. — Как удачно, что ты показалась мне такой интересной.       — Как удачно, что я не прирезала тебя во сне, — пробормотала она. — Срок моего обещания истек.       — Верно, — прошептал он. — Я буду стараться и дальше быть слишком увлекательным, чтобы ты меня убивала, и оберегать тебя.       — Твоя политика превосходства чистокровных меня не убережет, — сказала она.       — Браво, — сказал он, касаясь языком ее губ. — Молодец. Ты берешь у меня карты и очень грамотно их разыгрываешь. Да, мисс Грейнджер, похоже, мне придется создать будущее, в котором статус твоей крови не приведет к пыткам или осуждению?       Она отшагнула, и он отпустил ее; в его глазах блестело любопытство и нечто большее, когда она вытащила палочку и наставила ее на него, а потом, будто вспомнив их разговор, увела чуть влево. Она прошептала заклинание, и из конца палочки с грохотом вырвалась стая птиц, спугнув творения Тома. Птицы Гермионы присоединились к цветастым собратьям и совершили несколько безумных кругов между деревьев, пока волшебники молча наблюдали за ними.       — Я мог бы показать, как наколдовать их без палочки, — предложил Том.       — Ранее я использовала это заклинание, чтобы напустить птиц на одного мальчишку, — пробормотала она. — Может, ты прав. Ну, насчет меня.       — Что он сделал? — спросил Том, срывая с дерева лист. — Примени то же заклинание, — сказал он. — Но не направлял силу в палочку. Представь, что лист и есть твоя палочка.       — Поцеловал свою девушку, а не меня, — сказала Гермиона и взяла у него лист, не встречаясь с ним взглядом.       — Что, и мир даже не был в опасности? — спросил Том, по-доброму подшучивая над ней, и она отвернулась от него и сосредоточилась на листке в руке. — Можешь произнести заклинание вслух, — посоветовал Том. — Будет трудно сразу…       Но у нее удалось. Птица вышла того же цвета, что и лист, и, скорее, колыхалась на ветру, а не порхала, но она всё же добралась до ветки и зачирикала, удивленно поглядывая по сторонам. Придя в восторг, Гермиона хотела сорвать еще лист, но Том давно опередил ее и положил лист ей в ладонь. Вторая птица летала куда увереннее. Третья вышла ослепительно зеленой. Гермиона обернулась к Тому, который с искренним удовольствием улыбался ей.       — Чары, радующие душу, — сказал он. — Магия в лучшем ее проявлении.       — Или то, что осталось от твоей души, — сказала она, но не смогла сдержать улыбку, когда ее птицы начали щебетать на ветвях.       — Она вся при мне, — сказал Том. — Просто в нескольких экземплярах.       — Было так важно выбрать верную сторону, — сказала она. Слова вышли резкими, и одна из птиц слетела с ветви, возмущенно чирикая на Гермиону. — Твои последователи хотели убить меня, убить моих друзей. Ты был чудовищем — буквально чудовищем — и безумцем.       Том не стал удивляться внезапной смене темы и лишь кивнул, следя за ее лицом.       — У тебя был лишь один выбор, — согласился он. — Все остальное было нелогично.       — Моя сторона не… Они не разрешали Темную магию, — сказала она. — Для нее у них не было градаций. Они…       — Были фанатиками? — спросил он, по-прежнему наблюдая за ней.       — Вы были фанатиками, — парировала она. Он вновь кивнул, подобрал веточку и превратил ее в бегонию, которая заняла бы первое место на любой выставке. Он передал ее Гермионе, и она, опешив, взяла ее.       — Вроде нудного, но могущественного Ориона Блэка? — спросил он.       — С добавлением жестокости Долохова, — сказала она. — Превосходство чистокровных, бандитизм, насилие. Такой была Темная магия.       — Со мной ты можешь быть собой, — сказал он. Тихие слова повисли в воздухе. Когда она не ответила, он добавил: — Нет чисто Темной магии, Гермиона. Лишь намерения определяют, будет заклинание Светлым или Темным.       — А крестражи? — спросила она.       Он распахнул рот, закрыл, а потом рассмеялся.       — Ты выиграла, — признал он. — Крестражи всегда будут Темной магией.       Она протянула к нему руку и, когда он сжал ее, переплела их пальцы.       — Я все еще расстроена, — сказала она.       — Он был неприятным человеком, — сказал Том. — И порой ужасно следил за личной гигиеной, — он потянул ее за руку, и она оказалась всего лишь на расстоянии вздоха и раздавленного цветка от него. — Полагаю, мне придется проредить ряды, чтобы оставить лишь тех, кто, по твоему мнению, поддается исправлению.       — Новые убийства, — сказала она.       — Они…       — Неприятные люди, — сказала она, но поколебалась. — Но не Абраксас.       — Да, — согласился Том. — Было бы неразумно убивать твоего кузена, — он прижался губами к ее лбу. — Ему будет приятно узнать, что ты на его стороне, — добавил он.       — Ну, — сказала она, прижимаясь к нему лбом. — Он теперь семья.       Том поднял руку и зарылся в ее кудри.       — Полагаю, что так, — сказал он. — К тому же, ему принадлежит этот милый особняк.       Гермиона рассмеялась и чуть застенчиво спросила:       — Научишь меня, как без палочки превращать камни в жемчуг?       — Любовь моя, — сказал Том. — Я научу тебя всему, что пожелаешь.